Текст книги "Сияние потухших звезд"

Мир искажался. Сейчас он один. Фиолетово-оранжевый, косой, косматый. Через мгновение другой. Красно-изумрудный. Крученный зигзагами, бултыхающийся, дикий. Клокочущий и шелестящий.

Цин смотрел в полуденное небо и видел звезды – миллионы, триллионы, квадриллионы звезд. Он словно бы мчался сквозь космос, стоя на месте. Они видел галактики – спиральные, эллиптические, линзовидные, шарообразные, дугообразные, безобразные и не галактики вовсе. Он видел жуткие туманности, раскрашивающие сотни лет света в демонический красный. Он тянул руки к черным дырам и эти руки с планеты Иссилия вдруг вытягивались и вытягивались в дальний космос на сто, тысячу, миллиарды парсек. Они доходили до края Вселенной, за которой была вечная бесконечность и обнимали ее всю. Его ноги в тот же миг укорачивались настолько, что, опустив нос, он мог ткнуть себя в пятку.

Он видел. Галактики, заполненные сущностями. Вселенные, которые не существуют. Миры, параллельные и не параллельные, которые только будут, но которые уже есть и которые никогда не появятся. Он видел глаза – квадратные, изрытые ямами, фасеточные и самые голубые на свете. Эти глаза смотрели на него, и он смотрел на мир этими глазами. Он видел тысячи триллионов миров, тысячи триллионов живых существ. Он видел двойных китов космоса, паривших на орбитах планет. Он видел их еще не родившимися и видел их смерть. Он был тысячью неразумных моллюсков из дальних галактик, которые плескались в океане метана. Он видел смерть разумных скал, которые никогда не рождались. Он сам был смертью для летающих существ громадного газового гиганта, который поглощала его вздутая красная звезда. Он был и рождением для других существ, для растений, устремлявших свои побеги то вверх, то вниз, стремившихся то к солнцу, то к смерти.

Он был тысячью лиц, тысячью жизней и тысячью смертей. И они были им. Ящерицы из диффузной ярко-зеленой туманности были Цином Сюнзи. Воображаемые призраки из закрытых от звездных лучей миров были Цином Сюнзи. И даже черные дыры были Цином Сюнзи.

Его руки, объявшие необъятное, исчезли. Его ноги исчезли. Он сам исчез, распылился на мельчайшие частицы, бросившиеся врассыпную по всем возможным и невозможным мирам.

Они создали Вселенную. Создали тысячи Вселенных и стали их смертью.

Он снова видел, чувствовал, жил и ощущал всю свою жизнь от начала и до ее конца, которым, конечно, она не закончится.

Он снова видел ее.

Ее глаза, большие, зеленые, как весенняя листва.

Тот печальный взгляд, который оставил внутри сухость и опустошение.

То легкое прикосновение, которое изменило его жизнь.

Которое сломало его жизнь.

Пустота и одиночество.

Закат над Сингамом.

Тихие песни птиц, порхающих над сияющим белым морем.

Чьи-то прощания.

Боль.

Тишина.

Рождение.

Кто-то падает в темную пропасть.

Человек, растворяющийся в небытие.

Небытие, заполняющее живого человека.

И снова пустота.

Хотя она никуда не уходила.

Она стояла у порога и бросила на него последний печальный взгляд.

Лучше бы он тогда умер.

Океаны световых лет.

Бесконечные моря тихой планеты Сингам.

Мир, который когда-то был человеком.

Или человек, который никогда не был миром.

Все разрушается.

Все прах.

Только ее глаза.

Слезы.

Или это снова океан…

Он снова жил там, где никогда не жил, в прошлом, которого не было.

Он видел миры, которые не могли быть мирами. Миры, где не было звезд. И миры, которые были звездой. Он видел мертвые Вселенные, где не было жизни и целые Вселенные, которые сами были жизнью. Он был этим мирами. Каждым по отдельность и всеми вмести. Их рождением, их жизнью, их смертью и их вечностью. Мирами, похожими на тот, который помнил, но живущими по своим, другим законам. Мирами, которые не имеют ничего общего с тем, который помнил, где нет пустоты, но пустота есть все. Он стал туманностью Ориона, лазурной, розовой, красной. Он стал водой на планете, которая состоит из воды. Он стал камнем на ее орбите. Он стал деревом, которое когда-нибудь вырастет на ее суше. Он стал жизнью, которая зародится в ней, которая умрет в ней, которой еще нет, но которая есть, которая была и будет всегда. Он стал газом в атмосфере темной красной луны. Он стал временем в мире, где оно течет то вперед, то назад, то вверх, то вглубь. Он стал слезами женщины во Вселенной, которая никогда не знала слез. И он стал кровью в мире, в котором нет ничего кроме крови.

Он поднимал камни руками с двумя пальцами на фоне розового хищного неба, и камни просачивались сквозь них, как вода. Он прыгал в воду, темную, как небо ночное, и, плывя сквозь мороз, под коркой льда ощущал тепло на своих плавниках. Он был плазменной стрелой, мчащейся навстречу космическому кораблю конусообразной формы, вокруг которого летели кто куда и враги, и друзья. Он несся за добычей среди завитых, развевающихся травинок из мха. На глазах его взорвалась сверхновая звезда и глаза его были глазами паукообразного существа, которое висело на невидимой нити среди космоса. Он видел народ, который мыслил как одно существо, построивший самый прекрасный мир во всех Вселенных. Он видел серые цилиндры, похожие на куски масла, перетекающие в цветную призму, и знал, что они живы и с интересом смотрят на него. Он плыл потоком совершенно непонятного, нежидкого, но текучего вещества сквозь еще более текучее и это был поток разума во Вселенной, где нет больше ничего другого. Он сиял одинокой звездой в мире абсолютной черноты. И был звездным скоплением в другом, состоящем из одних лишь звезд.

И вновь это прикосновение.

В мгновение, достаточное для рождения Вселенной, он прожил жизнь тихой птицы в туманности Лебедя. Он прожил жизнь пятиглазого человека, тело которого лишь голова, в галактике, которая еще не родилась. Прожил жизнь громадной крысы с тысячью щупалец из Вселенной белого неба. Он прожил жизнь звезды и видел, как ее поглощает черная дыра. Он прожил жизнь целой Вселенной, населенной лишь болью и злом. Он прожил жизнь никчемного лжеца и клоуна Ардьяла Цина Сюнзи и видел ее со стороны.

Он видел все. Он стал всем и всегда. Он стал вечностью и жизнь его длилась последнее мгновение.

Он видел все. Но не видел больше себя. Он видел этого Ардьяла Цина Сюнзи. Но где же он сам? Он. Настоящий он. Сейчас. В этот миг. В это прошедшее мгновение.

Цветы, расцветающие только раз в своей жизни всего на миг. Выстреливающие в ярко-зеленое небо нежно розовыми с темными узорчатыми прожилками лепестками. Те кружатся в разреженной, слабой атмосфере до тех пор, пока не посереют и не исчезнут, не рассыплются в ожидании новых. А новых не будет.

Тихий свист черного звездолета.

Две звезды, вертящиеся друг вокруг друга в красочном медленном танце, а вокруг них в произвольном порядке со сложными пересекающимися орбитами шесть газовых гигантов. Первый теряет свою атмосферу, отдавая ее то одному из своих солнц, то другому. Последний, почти замёрзший, парит в темноте, едва видя хоть что-то в мире, где нет ни галактик, ни ярких звезд и скоро покинет он свою систему и отправится в бесконечный путь по вечной черноте, где будет стремиться к краю Вселенной до конца миров.

Стайка маленьких камушков, несущаяся по пыльной равнине золотистой планеты под золотистым солнцем. Ветром их вздымает кверху, они рассыпаются на мгновение, но тотчас собираются вновь в огромную пылевую тучу, которая летит вперед, сквозь дюны и скалы, и думает, постоянно думает, размышляет о том, что такое жизнь, откуда она произошла и зачем она, туча, существует.

Бешенный фотон мечется внутри своей остывающей звезды в поисках выхода. Его бросает из стороны в сторону от атома к атому – то вперед, то в бок, и он никак не может ни остановится, ни выбрать свой путь.

И далеко от него, в совсем другой Вселенной, в галактике, состоящей из бриллиантов, сияют тысячи едва заметных солнц, не давая никакого тепла.

А кто-то смотрит на изувеченное дерево на фоне рыжего космоса.

В другой же Вселенной сквозь водопад бесконечности время течет вспять, собирая из черной пустоты звезды, галактики и сжимает их, сдавливает, превращая материю в энергию и так до тех пор, пока не сожмутся они в ничто. И дальше.

Мир, где вместо храмов и казарм строят школы и библиотеки. Где ищут и находят новые лекарства от всех болезней, а не новые способы умертвить того, с кого есть что взять. Где страдают от разбитых сердец, а не потому, что нечего есть. Где люди долго живут, а не быстро умирают.

А в одном из миров над желтой планетой с громадным спутником рассыпается на части гигантский космический корабль, а вместе с ним и сама эта планета, и ее спутник, и ее мир, и там, далеко внизу, в толпе народа и Ардьял Цин Сюнзи.

Вот он.

Он нашел себя.

Но его уже нет. Он стал всем. И пропал отовсюду. Он стал меньше атома и объял все Вселенные.

Но он должен быть здесь. Потому что он Ардьял Цин Сюнзи. Потому что он видел жизнь и понял.

Он должен быть вот тут, возле этой девушки по имени Камелия, которая с ужасом смотрит на свои руки, рассыпающиеся в атомную пыль. Рядом с ее братом, от которого осталась только тень, и даже тень эта растворяется во всем.

Он должен вернуться из мира кристаллов, космических пауков, птиц, парящих в воде, и космических сражений, уничтожающих целые галактики. Он должен вернуться отовсюду и стать обратно собой – Ардьялом Цином Сюнзи.

Весь мир сжимался. Весь мир исчезал, но оставался с ним. Он терялся, но он больше никогда никуда не уйдет.

Вдвоем плывут они сквозь воздух и пространство.

Падал с неба громадный линкор. С него уже слетела вся обшивка, и теперь рассыпался на глазах скелет, превращаясь в элементарные частицы. И вместе с ним весь комплекс доков, все корабли.

Цин напряженно таращился на свои руки. То существующие, то нет. То распыляющиеся в ничто, то собирающиеся облачком пыли, то вновь превращающиеся в руки. Возникающие из тумана ноги. Сила. Гравитация. Боль.

По колеблющейся, извивающейся психоделическими цветами поверхности Рава пошли исполинские трещины, словно покрылся он весь паутиной. И стал медленно расходится на части, аккуратно, хирургически.

Громадный купол храма, казавшийся таким высоким с земли, покрылся сеткой, стал проваливаться внутрь, унося куда-то вглубь высоченные тонкие башни. Кое-где из образовавшихся провалов рванули в небеса гейзеры серных оксидов, но взмывая на несколько километров, они вдруг рассеивались, словно исчезали, уходили в никуда. Некоторые башни проваливались не внутрь, а заваливались на бок, но не успев долететь до земли, рассыпались квантовым прахом.

Толпа сходила с ума. У ворот, которые колыхались и дергались, как листья в непогоду, продолжалась самая странная драка, которую только доводилось видеть Цину. Искаженные фигуры людей пытались нанести друг другу удары, тела их то растягивались, то сжимались, кулаки улетали на километры мимо цели. Одному из охранников врезали по физиономии так сильно, что та отклонилась, размазалась по пространству метров на двадцать, еще на несколько вылезли из орбит глаза и поползли куда-то белесыми щупальцами, но спустя уже мгновение все схлопнулось, вернулось в норму, и охранник, целый и почти невредимый, отступив на шаг, полез с кулаками в свою очередь. Другой попытался стукнуть прикладом одного из паломников в грудь, но тот вздрогнул и рассыпался в пыль. Пока боец соображал что происходит, пыль собралась обратно в людскую фигуру и схватила его за шею. Несколько десятков человек, связанные потасовкой, как будто и не замечали творящегося кругом безумия.

Зато его видели все остальные.

Тишина опускается над миром, а его рука давно выпустила ее руку.

Несметная толпа от горизонта до горизонта варилась, как бульон. Люди то тут, то там вдруг вырывались прочь из листа пространства, исчезали, распылялись, растягивались и скручивались. Кто-то оставлял после себя лишь кучку пепла, кто-то совсем ничего. На месте исчезнувших неожиданно появлялись другие люди. И не только люди – какие-то неведомые существа с громадными клешнями или тысячей глаз, или покрытые сиреневой чешуей, впрочем, Цин уже видел таких, он видел всех. Стоявший неподалеку от него взорвался облаком частиц и на его месте тотчас собрался огромный дракон из прозрачной мерзко-коричневой слизи. Но и дракон этот успел лишь повести головой и тут же лопнул, и на месте его, словно выдуваемый из-под земли, снова выпорхнул торчавший там прежде паломник.

Земля под ногами дрожала и извивалась, словно ковер, под которым кто-то улегся спать. Пустыня пыталась сбросить с себя все – и людей, и мир, она раскалывалась, шла красно-зелеными полосами, проваливалась и начинала отдавать цветами радуги. Кто-то развернулся, попытался бежать непонятно куда, но сорвался и скрылся в яме. Другие просто ошарашенно таращились по сторонам. Третьи не могли оторвать взгляда от неба.

Но вот одна за другой целые группы людей бросились сломя голову кто куда, и Цин понял, что нельзя так и дальше стоять на месте. Если человек, объявший тысячи миров, вообще может существовать в одном месте.

И вдруг толпа хлынула вся разом – как одна исполинская волна от горизонта до горизонта. И Цин вместе с ней.

17

Камелия сидела на коленях и оцепенело смотрела на свои руки, которые то превращались в два прозрачных темных облака, то оборачивались серыми щупальцами с цветными присосками, то собирались обратно в аккуратные, привыкшие к труду крепкие руки с мозолистыми пальцами. Рейнхардт стоял чуть в стороне от нее и вертелся по сторонам, оглядывая бегущую вокруг толпу, даже, точнее сказать, сквозь него, потому что его собственная фигура была почти полностью прозрачна и трепыхалась на ветру, как пламя. Он не мог понять что происходит и видел окружающее в самом широком смысле.

Цин, спотыкаясь на бурлящем песке, добрался до Камелии и машинально попытался ухватить ее за руку, но несмотря на то, что в тот самый миг, когда он решил это сделать, руки девушки вдруг рассыпались в ничто, Цин натолкнулся на что-то холодное и скользкое. Его собственная ладонь вместо того, чтобы протянуться к человеку в полуметре, оказалась в совершенно другом месте совершенно другой Вселенной. Цин отдернул ее и схватил Камелию за плечи. Она вздрогнула и посмотрела на него пустым взглядом, в котором чудились далекие миры. По лицу от глаз ползли черные слезы, как будто бы из нефти.

Он поднял ее на руки, но не ощутил веса, затем подбежал к Рейнхардту и остановился. Как схватить его? Как можно взять в руки облако?

Черное извивающееся паром существо ползет где-то в глубине каменной планеты…

Рейнхардт парил в облаках Андромеды, купался в океанах лавы неизвестных звездных систем, светил звездами далеких миров и умирал миллион раз за мгновение, и руки Цина поймали его и среди звездных туманностей, и среди кипящих серых Вселенных, и среди лепестков на Тау Кита.

Невидимыми руками он обнял невидимого Рейнхардта и потащил его за собой – прочь от сыплющегося внутрь купола храма. Камелию пришлось переложить на плечо.

Втроем и вместе с тысячами паломников они бросились сквозь пустыню, клокочущую и цветущую у них под ногами. Земля то вздымалась буграми, дюнами, то опадала вдруг оврагами и расщелинами. Она шевелилась, как будто живая. В воздух медленно взлетало серо-желтое облако, которое, казалось, охватывает всю планету от полюса до полюса. Гравитация умирала медленно, едва заметно.

И как ни странно, постоянно спотыкаясь, чуть не падая на каждом шагу, Цин чувствовал необычайную легкость. Словно бы бежал он не по извивающимся кочкам, а летел птицей Ориона сквозь прозрачные чистые облака.

Мимо мелькали люди, то возникали, то исчезали. Вот промчался какой-то очень быстрый парень и спустя мгновение взорвался атомной крошкой, а вскоре появился вновь, но уже очень далеко. Сразу несколько человек утянуло под землю, в едва разверзшуюся яму, и та тотчас затянулась у них над головами. Порой среди толпы возникали удивительные создания, явно далекие этому миру. Зубастые, с шипастыми отростками, или похожие на скелеты, или на пчелиный рой. Они лишь мелькали, взрывались из ничего и растворялись ни в чем.

Бежали как могли. Группами. Поодиночке. Ползли. Кто-то, потеряв связь с гравитацией планеты, прыгал громадными шагами. Но все мчались прочь от храма, как громадная волна, нахлынувшая было несколько минут назад, они теперь уходили обратно в море, хотя скорее в небытие.

Кислотные облака пенятся, собираются в темно-зеленые тучи со сливовым отливом.

Мир заполнили грохот и свист. Все шумело и звук этот, резкий, раздражающий, ревущий, был похож на механический – своей простотой и бесконечностью, как элементарная волна синтезатора, но на самом деле слагался из миллиардов шумов Вселенной, которые, сливаясь воедино, образовывали страшную симфонию разрушения и гибели.

Впереди, за расступившейся на миг толпой возникли силуэты бутиков и лавочек одного из торгово-перевалочных пунктов. Люди, не замечая, неслись прямо сквозь них, ломали, валили стены, перепрыгивали и перелезали. Некоторые из роботов-продавцов впали в ступор и дергались из стороны в сторону, другие без интереса разглядывали свои разваливающиеся тела, третьи и вовсе куда-то пропали. От десятка маленьких домиков целыми осталась только половина, да и те скоро падут под натиском людской волны.

В одном из крошечных ларьков, между сбитыми, скосившимися стенами Цин заметил древний аэроскутер для роботов местной лавки – без сиденья (потому что большинство торговых роботов с виду похожи на ящики) и с небольшим кузовом позади. Цин проверил управление, запас энергии, запихнул Камелию и облачного Рейнхардта внутрь и вывел машину наружу. Тотчас в нее едва не влетело несколько бегущих. Одна женщина с ребенком на руках оступилась и грохнулась в песок. Цин подбежал к ней, помог подняться и тоже усадил в кузов на последнее место.

Скутер взметнул волну пыли, едва не посшибав бежавших позади людей, и, засвистев, резко рванул в воздух. С трудом удерживая высоту в десять метров, он помчался над людскими головами, а те мелькали внизу, смешивались в единую темную кашу.

В стороне Цин заметил еще один похожий скутер, только чуть больше и, скорее всего, предназначенный для людей. Возможно, кто-то взял его с собой в паломничество. А чуть дальше еще один – совсем уж маленький, для одного-двух человек.

Земля внизу продолжала бушевать, вздымая гейзеры песка и газа. Один из них стрельнул перед носом летящего скутера, чуть не вышвырнув Цина с площадки управления. Взрыв в стороне подбросил в воздух несколько человек и покидал на землю, как переспевшие яблоки. Мимо с ревущим свистом промелькнул какой-то огненный метеор и скрылся за горизонтом – начиналась бомбардировка осколками с орбиты.

Он не сказал ей ничего, и она растворилась и растворяется каждое мгновение.

Галлюциногенный, манящий безумием красок океан песка закончился внезапно, и скутер влетел в город, где тотчас напоролся на торчащую строго вверх жирную трубу – та весело качалась из стороны в сторону и то расширялась, то сужалась, будто живая. Теперь уже нельзя было сказать, что мир остался внизу. Беглецы мчались на бешенной скорости в изящном переплетении заводских труб, корпусов, решеток, цистерн – и все это шевелилось, закручивалось, трепыхалось и дергалось, как припадочное. Вымазанное сочными цветами, все сплеталось узорами и завитками, затем внезапно содрогалось, расширялось, распрямлялось и вдруг снова начинало закручиваться, ежесекундно меняя окраску.

Со всех сторон Цин замечал все больше и больше других скутеров, машин, легких прогулочных самолетов. Все мчались вместе в одну сторону – в сторону космодрома.

Один из скутеров впереди, совсем маленький – на таком нельзя даже сидеть – не успел увернуться и влетел в сгибающуюся дымную трубу. Взрыв сверкнул уже где-то далеко позади.

Прямо по курсу внезапно вырос такой громадный завод, что уже нельзя было ни уйти в стороны, ни тем более вверх. Цин нырнул в крошечное отверстие, и скутер с шипящим звуком понесся по узкому прямому – некогда прямому – коридору. Коридор этот внезапно стал извиваться и скручиваться, огромные балки по левому борту, закрывавшие выход наружу, отламывались и, как вырванные зубы, вываливались прямо в проход, который становился то уже, то шире. Цин несколько раз стукнулся днищем о мусор на полу, а вылетая из коридора на широкую открытую площадку, задел свисающий кусок арматуры и снес лобовое стекло – оно пролетело в миллиметре от его лица, оставив мгновенно потемневший порез на щеке. Кто-то в кузове сдавленно вскрикнул.

Земля внизу пошла кругами и принялась быстро-быстро скручиваться в калейдоскопическую, цветастую воронку, из которой полезли розово-салатные щупальца. Одно скользнуло по днищу летевшего неподалеку самолета, и то покрылось тотчас сопливой на вид слизью. Откуда-то из красочных вихрей среди небес посыпались малюсенькие сиреневые и лиловые лепестки, понеслись во все стороны, как листья осенние, но стоило им пролететь мимо Цина, и он понял, что лепестки эти живые, да еще и с зубами.

Все смешалось в кучу.

Дождем несло по грязной земле тысячи крошечных фиолетовых листочков.

Космодром даже не приблизился – скорость была настолько огромной, что он возник вдруг из ниоткуда. Цин резко пошел на посадку, позабыв, что в кузове везет людей. Сюда же слетались выжившие со всей планеты, а в небе наверху маячили удивительные бескрылые птицы, созданные явно не для подобной атмосферы.

Как только скутер приблизился к земле стало понятно, что это вовсе не земля, а какая-то жидкость, немного пенистая и шипящая. Один из автомобилей спешно плюхнулся в нее, подняв брызги, испуганно шарахнулся в сторону и взлетел – жидкость потянулась за ним как жвачка; оторваться удалось с большим трудом за счет мощных двигателей. Скутер Цина такими похвастаться не мог.

Что-то вспыхнуло впереди и из массы космических кораблей отделился один – продолговатый цилиндр с несколькими острыми крыльями. Он выбрался из вязкой жидкости и включил космические двигатели прямо в атмосфере, спалив позади себя почти километр переливающейся буйными цветами то ли земли, то ли еще чего-то. Все это, создавалось впечатление, происходило совершенно беззвучно, но лишь потому, что все звуки смешивались в единую бездушную какофонию.

Скутеры и машины бросались кто куда. Некоторые залетали в грузовые корабли, другие в пассажирские, третьи в частные, маленькие, но изящные и достаточно мощные. Цин сперва хотел было двинуться к тому кораблю, на котором он прилетел сюда с паломниками, но из открытого люка его показалось какое-то красноватое сияние. Оно выползло чуть наружу, обтекающее слизью неясной, постоянно меняющейся формы.

– Боже мой, что происходит?! – услышал он голос Камелии из кузова.

Девушка наконец пришла в себя. Цин спешно осмотрел стоящие в космопорту корабли. Грузовые казались слишком неповоротливыми – их будет тяжело поднять. С частными возникнут большие проблемы после взлета, а пассажирские не слишком мощные. Впрочем, именно к небольшому пассажирскому звездолету Цин и направился – тот стоял на небольшом пригорке и, похоже, в отличие от остальных судов не утопал в озере слюней. По крайней мере, так решил не только Цин – туда же слетались и многие другие выжившие.

Он видел дом, возвышающийся до небес, который никто так и не построил.

Цин спустился к широкому трапу, приземлил скутер и бросился к корзине. Женщина, державшая ребенка, потеряла сознание, а ее сын загадочно улыбался. Рейнхардт стоял, держась за борта, целый и взволнованный, его сестра зажимала рукой лоб, из которого текла кровь.

– Вы ранены? – перепугался Цин.

– Нет, – сказала Камелия быстро. – Чуть-чуть. Ударилась чем-то.

Цин отнял ее руку – лоб рассекал неглубокий порез.

– Рейнхардт, берите сестру и на борт, – скомандовал он и взял на руки женщину без сознания и ее ребенка.

Они оказались совсем легкими.

Внезапно песок под ногами прогнулся и из земли выросло целое цветочное поле.

– Боже мой, что происходит?! – повторила Камелия.

– Что творится?! – добавил ее брат и посмотрел на Цина так, будто тот обязан дать правильный ответ, даже если его не знает.

Но Цин не ответил. Он понес женщину с ребенком к трапу, к которому один за другим садились другие скутеры.

– Скорее на борт! – крикнул Цин и, обернувшись на мгновение, увидел, что Рейнхардт помогает Камелии выбраться из корзины.

Цин взбежал по трапу и наткнулся на крупную темную женщину в служебном костюме. Ему вдруг подумалось, что сейчас она потребует от него билет.

– Быстрее заходите, – только и сказала она, тревожно глядя то на подрагивающую землю, то на небо, не летит ли кто еще.

– Они кусаются, боже мой! – завопил кто-то сзади.

Цин обернулся. Это была Камелия. Она запрыгнула на руки брату, и тот понесся к трапу что было сил, а за ноги его пытались укусить фиолетовые и розоватые цветы.

Следом за ними по трапу вскочили еще несколько человек, но корабль толкнуло с такой силой, что те едва не вывалились наружу.

– Скорее! – вопили изнутри десятки перепуганных голосов. – Взлетайте! Взлетайте!

Цин усадил женщину с ребенком на узкое сиденье, пристегнул, посмотрел на Камелию и Рейнхардта. Салон не был заполнен и на четверть. Некоторые сидели и вытаращенными глазами смотрели наружу, другие суетились в проходах, кричали, ругались, третьи хватали их за рукава и все спрашивали:

– Что происходит? Вы видели?

Или:

– Почему мы не взлетаем?

Дверь закрылась. Большая темная женщина пробежала по коридору, сходу усадила какого-то нервного мужчину в кресло и скрылась в кабине пилотов. Свет в салоне вдруг погас – теперь его освещал только мечущийся снаружи фейерверк цветов. Как будто за окном дискотека.

Корабль чуть задребезжал, чуть заметно вздрогнул и поднялся над землей. Цин, все это время стоявший у кресла и думавший о том, что делать дальше, наконец сел и уставился в иллюминатор. И в этот момент громыхнуло с такой силой, что грохот этот разорвал сплошную стену шума, как ветхую тряпку.

Звездолет качнуло в сторону, и на миг подумалось, что в него чем-то угодило. На самом деле на город свалился один из осколков с орбиты и теперь весь мир за иллюминатором закрылся пылью, впрочем, тоже разноцветной. Горели тысячи пожаров, с неба сыпались осколки раскуроченных заводов и дождем тарабанили по крыше корабля, забиравшего все выше и выше.

Свет в салоне загорелся, заморгал и погас снова. Пахло цветами и хлором. Или цветами из хлора.

Где-то далеко-далеко на самом горизонте о поверхность планеты стукнулся гигантский обломок Рава. Ударом взметнуло в воздух не только массу пыли, выбило трещины чуть ли не по всей земле, но и так взболтнуло атмосферу, что корабль закачался, чуть накренился и пошел носом влево. В иллюминатор Цин увидел куски обшивки, срывающиеся с корпуса. Корабль легко нырнул вниз, но быстро выровнялся и резко пошел на взлет – так резко, как никогда не взлетают пассажирские суда.

Еще одна серия колоссальных обломков обрушилась с орбиты, а что-то до сих пор неслось и горело в атмосфере голубовато-лиловым пламенем. Земля вздрогнула снова и разорвалась тысячью трещин – сперва маленьких, тоненьких, как паутинки, но с каждым мгновением все больше и больше. Как будто кто-то нанес телу планеты страшные порезы. Из них вдруг в небо вырвались ослепительные столбы оранжевого пламени – целые стены огня, брызжущего лавой и пылью. Все вокруг затянуло дымом и пламенем, и пропал из виду город, с которого корабль поднялся всего минуту назад, и бежавшие к спасению люди, и пустыня вдалеке. Остался огонь и пыль. Цин не заметил, когда закончилась бешенная пляска цветов. Но и правда огонь теперь был цвета огня, пепел был черным, таким же, как и космос.

Корабль отчаянно затрясло, несколько раз с силой дернуло вниз. Он из последних сил боролся с нарушившимся притяжением планеты. Вот снова стукнуло, как будто кто-то врезал сверху молотком, пытаясь прибить судно обратно к земле. В салоне отчаянно завизжали, а женщина рядом с Цином оставалась без сознания, безучастная ко всему. Ребенок в ее руках, хоть и пристегнутый тоже, едва не вывалился и стал хныкать. Цин взял его к себе и как мог трясущимися руками на трясущемся корабле пристегнул у своего живота.

Еще один удар и длинное узкое крыло напротив иллюминатора Цина треснуло, оторвалось и тотчас исчезло во всеобщем пламени.

Кто-то стал громко молиться на Иш Хнитском. И сразу же накрыла тишина, а потом к молящемуся один за другим присоединились и остальные. В их монотонном гуле Цин различил голос Рейнхардта.

И снова удар, но не такой резкий и яростный как прежде, а скорее тугой, как будто кто-то положил на корабль ладонь и пытался вжать его назад, в бушующее пламя. Цин увидел пролетевший в иллюминаторе огненный шар – один из элитных частных кораблей не выдержал и, сгорая на лету, помчался навстречу рушащейся планете.

Корабль еще больше вздернул нос и наконец выскочил из зоны аномального притяжения. Адское пламя за бортом сменилось темнотой космоса и светом яркой, желтоватой звезды над Иссилией.

И все остановилось. Прекратилась тряска, замолчали голоса. Настала болезненная, почти сумасшедшая тишина.

– Смотри, – раздался шепот.

Люди льнули к иллюминаторам и в последний раз смотрели на планету Иссилия, объятую пламенем и рассыпающуюся в пыль у них на глазах. Свет звезды, холодный и далекий, подсвечивал пламя так, что оно выглядело почти белым. А рядом в пространстве застыло несколько громадных осколков спутника Рав, потерявших притяжение родной планеты.

И свет вдруг померк. Сперва никто не понял почему, каждый решил, что кто-то на миг перегородил им свет солнца. Оно стало слабее, сияние его побледнело, чуть расширилось во все стороны и резко погасло.

Звезда Иссилии погибла вместе с планетой.

18

Огромное, извивающееся клубком щупалец чудовище парило в открытом космосе далеко впереди на траектории «Танидзам». На теле монстра формы неправильного, чуть вытянутого шара то тут, то там вздымались волдыри с темными отверстиями посередине. Существо едва заметно крутилось вокруг своей оси и совершенно точно не дышало.

Не дышали и люди, таращившиеся в монитор на мостике.

– Святая Сатана! – послышался голос Метци в коммуникаторе.

Он тоже смотрел на чудище на импровизированном экране своего миниэха – все другие в машинном отделении отключились.

В стенах мостика что-то сдавленно шипело. Иногда пикало из компьютера Ниями, когда тот что-то обнаруживал. Никто не шевелился.

– Скажите, профессор, – наконец после долгой паузы выдавил из себя капитан, – оно движется?

– До сих пор оно однозначно шло к нам навстречу, – сказал Волков, внимательно изучавший бестолковые сведения на своих мониторах. – Но сейчас, мне кажется, остановилось. Определять приходится чисто на глаз, приборы, как вы понимаете, бесполезны.