Текст книги "Сияние потухших звезд"

Исчез и флагман Тамалияны, красовавшийся гербом страны на декоративном бушприте. Он растворился в ярком космосе так, будто никогда его и не было.

Одним незаметным движением содрало половину здоровенного царского звездолета, высыпав в космос сотни миньонов и золотых слитков. Главный патриарх Тамалияны застыл перед царем с молитвами на устах и превратился сперва в коричневый скелет, а затем растекся по полу вонючей жижей. Сам царь закричал, как ему и было положено, громче всех и в паническом приступе стал срывать с себя кожу, которая отслаивалась и рассыпалась с простодушной легкостью. Еще долго катался он по полу среди мерзости, оставшейся от патриарха, и тело его сгнивало так же, как когда-то сгнила душа.

Царский звездолет наконец вспыхнул и рассыпался на части.

Планета, переименованная в честь императора в день восшествия его на престол, раскололась на несколько частей и, несмотря на неистовствующую бурю цветов, исчезала медленно, спокойно и мирно.

Разбитый звездолет, в котором где-то среди сплетенных ножек кресел валялся Цин, продолжал, вертясь вокруг своей оси, мчаться прочь от планеты. Мостик был разрушен практически полностью, от пола остался всего какой-то кусок. Подойдя к резанным краям комнаты можно было заглянуть в красочную бесконечность. Корпус, изъеденный лучами и избитый осколками, был как будто погрызен мышами, от двигателя осталось только одно сопло, да и то едва живое. Корабль несся вперед только благодаря полученному от рывка импульсу и не мог ни остановиться, ни повернуть.

Цин выбрался из своего угла и встал, опираясь на остатки приборов. Он оказался прямо перед гигантской дырой в обшивке, сквозь которую могло проехать два грузовика. Космос, бурлящий и кипящий, проник внутрь. Воздуха на мостике не осталось. А Цин стоял, сжав ладонью какой-то рычаг, без скафандра и в разодранной одежде. Он не дышал и не чувствовал в этом необходимости.

Сзади что-то затрещало. Но Цину не нужно было и оборачиваться чтобы понять, что сквозь покореженную, закрывшуюся навсегда дверь на мостик вошел призрак.

Волков стоял на границе леса, в тени.

Чуть в стороне от него, возле широкого, уходящего далеко за горизонт поля замер высокий человек. В нем было метра два с половиной роста, лицо удивляло бледностью и белизной, а глаза заливала небесная синева. Он рассматривал семена на ладони и немного улыбался.

Поле было накрыто едва заметной энергетической пленкой, автоматически создававшей внутри нужную атмосферу, а земля, хоть и походила на настоящую, на самом деле была искусственной. Далеко, уже на самом горизонте можно было различить только контуры высоких, красивых домов. Контуры, будто прорисованные художниками, а не строителями.

Рядом со стоявшим вдруг возник шар, из которого поспешно выбрался второй человек. Он подошел к первому, и хотя они не сказали друг другу не слова, Волков знал, что они разговаривают.

Эти люди ушли далеко, так далеко, что большинству разумных существ уже никогда их не догнать. Их наука способна создавать свои маленькие Вселенные в ладонях. Они живут по тысяче лет и, умирая, – не умирают.

Они даже пугают себя своим могуществом. Но и они бессильны перед небом, на котором то тут, то там прорываются яркие красочные полосы.

Цин присел на перекошенный стул напротив отверстия в мостике. Протяни ногу – и та вылезет за пределы корабля. Впрочем, можно ли назвать мостик, лишившийся половины стен, частью корабля? Или это уже космос?

Цин повернулся наконец и посмотрел на приведение. В свете мерно выцветающего и темнеющего космоса у того стала обрисовываться фигура – одна большая сросшаяся нога, несколько парящих отростков рук, больше похожих на щупальца. Призрак не шевелился. Цин молчал и смотрел на него устало и со скукой.

Волков летел сквозь карамельно-густую атмосферу.

Навстречу ему попалось несколько существ, похожих на треугольники, а чуть дальше следом – куб.

Существа промелькнули мимо Волкова, и он различил их телепатические волны. Они обсуждали открытия в науке, сходной в чем-то с человеческой химией.

Вскоре он встретил еще группу подобных существ. Некоторые по форме походили на чуть скошенные цилиндры, другие на призмы. Волкову сложно было понять их мысленный поток, но показалось, что геометрические фигуры шутят.

Он поднялся повыше и добрался до границы с космосом. Здесь на орбите возились целые стаи таких существ самых разных геометрических форм, от очень простых шаров и кубов, до многогранников, каждая грань которых, в свою очередь, была усеяна шипами. Они работали вокруг огромного сооружения из замороженных газов и, насколько сумел понять Волков, строили космический корабль.

Они смогли приспособить под свои научные и инженерные надобности совершенно неожиданные материалы. Например, несколько сооружений наверху сотворены были из звездного ветра.

Широкой полосой вдоль темного неба светился жирный луч, переливавшийся миллионом цветов. Возможно, фигуры смогут приспособить к свои нуждам и эту энергию. Но приспособиться и суметь остановить – совершенно разные, возможно даже, противоположные вещи.

– Корабль падает на звезду, – сказал призрак, щелкнув разрядами.

Цин понял его. Яркое желтое солнце Деметрона мелькало в дырах корабля каждые две секунды – как раз то время, за которое он успевал сделать вокруг себя полный оборот. Яркий свет его создавал на мгновение тени, которые проносились по останкам мостика и тотчас исчезали, чтобы спустя две секунды повторить этот бег.

– Ты тоже умрешь, – ответил Цин.

Но он мог и не говорить, чтобы ответить. Элементы этих двоих сплелись уже настолько, что обрывочные их воспоминания стали воспоминаниями и всех остальных.

Он говорил сам с собой.

– Не страшно? – спросил Цин.

– Я не умру, – ответил призрак. – Я стану солнцем.

Стая длинных белых существ, вытянутых на многие тысячи километров, двигалась через космос вдоль остывающего разлома. Волкову они казались похожими на кошачьи усы. Они то приближались к трещине, то, когда там вдруг вспыхивали розоватые разряды, отшатывались в сторону.

Некоторые из них переговаривались, едва заметно приглушая цветность своего тела. Другие, проходя мимо звезд, выделяли волны. Те шли под резким углом к звезде и, словно обволакивая ее, вынуждали временно менять цвет. Желтые становились зеленоватыми, красные сиреневыми.

Но стоило стаду отойти туда, где излучение уже не доставало, как волны спадали, возвращая звездам яркость.

– Весь мир рассыпается в прах, – сказал Цин. – И эта звезда тоже скоро исчезнет. Так что и став ее частью – ты все равно умрешь.

– Звезда исчезнет, но умрет ли она?

Свет солнца, словно болтающийся в соседней комнате фонарик, становился все ярче и ярче.

– Ты же был там. Ты знаешь, – сказал призрак. – Смерть ли это или вечная жизнь?

– Вечная, но не жизнь. Не твоя или моя.

Среди звезд стоял такой шум, который не слышат уши, но воспринимает тело. От него по телу шла дрожь и с силой отбрасывало прочь.

В этом неслышимом грохоте по хаотичным орбитам мчались звезды и планеты, кометы, метеориты и небольшие черные дыры, образующие вокруг себя ярчайшие взрывные хвосты. Все вертелось в диком танце. Звезды обвивали звезды, сходились, расходились, притягивали друг друга и отталкивали. Следы их оплетали следы и, сливаясь в едином потоке, вдруг рассыпались на части, чтобы мгновенно породить новый.

Это был центр древней галактики. Глубоко под слоями бешено несущихся по кругу завихрений газа работали на полную мощность сразу две гигантские черные дыры, вынуждая все вокруг сходить с ума.

Волков, охвативший взором всю картину разом, сумел различить едва заметные изменения спектра некоторых звезд. Свет мерцал неритмично, но последовательно. Звезды разговаривали друг с другом, и вскоре Волкову удалось различить их пение. Пение светом, но не звуком.

Они пели о таких вещах, для которых люди до сих пор не придумали слов.

Волков развернулся и двинулся дальше. Звезды тоже были бессильны.

Он вспомнил многое, и все смешалось. Он вспомнил женщину, которая не слишком-то его и любила, и которая ушла тогда, когда этому появилось оправдание. Он вспомнил близких людей. Кто-то был молод, кто-то стар. Кто-то был добр к нему, кто-то его ненавидел.

Он вспомнил как однажды уснул прямо на улице, потому что сломался электронный замок двери. Вспомнил как его сын, или дочь, с презрением выслушивали его мнение о том, как следует жить и вспомнил, что сам будучи сыном или дочерью поступал точно также. Вспомнил, что сорок пять лет провел на работе, где нужно было сидеть в серой комнатке по восемнадцать часов в сутки семь дней в неделю; а была ли жизнь? Он вспомнил своего шефа, который распекал его и в конце концов уволил, потому что он пожаловался на мизерную зарплату – ее не хватало даже на то, чтобы купить самые дешевые ботинки. Вспомнил себя обкурившимся каким-то наркотиком где-то в подворотне; он делал так каждый день, потому что ничего другого в этом городе делать было больше нельзя. Он вспомнил о том, что мечтал сделать массу выдающихся дел: изобрести супердвигатель, написать великую оперу и создать лекарство от всех болезней, полететь в другую галактику и спасти инопланетную принцессу, и вместо всего этого он стал работать сменщиком батарей на заправке воздушных машин, потому что его мечты никому не нужны были.

Он вспоминал все и не знал, сколько из этих прошлых жизней принадлежало Ардьялу Цину Сюнзи и принадлежало ли вообще что-то. Или его воспоминания, погрузившись так глубоко в это море чужих слез и несбывшихся надежд, исчезли навсегда?

Ведь все они, все эти воспоминания были наполнены лишь только одним – сожалением. Сожалением о том, как прожита была жизнь и сожалением от понимания того, что у них не было и шанса прожить ее иначе. Нельзя вырваться из клетки, нельзя сорваться с крючка, нельзя содрать с ног кандалы.

И среди всего этого потока горечи неслись и воспоминания стоящего где-то у переломанной двери призрака, смешавшиеся в общем водовороте печали в единый океан.

Волков остановился возле небольшой желтой звезды, к которой, вращаясь вокруг себя, приближался разбитый звездолет. Он заинтересовался.

На мелькающем теле звезды возникла тень. Он и призрак оторвались от воспоминаний. Подняли головы. Человеческая фигура парила над полом в месте разрыва стены, возле двух торчащих труб, одна из которых продолжала выбрасывать в пространство газ. Человек не шевелился и висел где-то между мостиком и космосом, как будто остановился в дверях, на пороге.

Звезда, теперь уже проносившаяся мимо разрыва каждую секунду, как будто чуть затуманилась, и свет ее померк.

Волков не говорил, но Он слышал все, что тот хотел сказать. О бесконечных Вселенных, которые выбрасывает сквозь космическую пробоину и тех, что погибли, и тех, что погибнут и судьбе той, которая казалась единственной. Волков ничего не сказал, потому что находившиеся в кабине уже знали все. Потому что их тоже звали Волков.

Корабль начал рассыпаться еще на подлете к звезде. Сперва с концов – исчезли двигатели и мостик, а потом все дальше и дальше он таял, словно был ледышкой у огня. Но и звезда тускнела. Последним отблеском оранжево-сиреневого неба ее сдвинуло с траектории, немного наклонило.

Желтый корабль испарился. Превратился в облако бесцветного праха, посыпавшегося снегом на растворяющуюся в пространстве звезду. И звезда, исчезая, терялась в этом прахе.

30

Небеса кипели и в безумном порыве бушевала земля. Весь мир переменился в цвете и рушился.

И в эти мгновения абсолютного хаоса мало кто обратил внимание на сошедшую с орбиту звезду. Маленькая, казавшаяся издалека бледно-желтой, она вдруг двинулась сквозь космос, понеслась, как пущенное ядро. И потоком ее энергии захватывало другие звезды. Сначала одну, две, потом десятки, сотни звезд – красных, желтых, синеватых, белых, гигантов и совсем крошечных, но массой превосходящих все остальные. Вместе они мчались по небосводу уже не просто одиноким ядром, а тучей, стаей. Их сила росла и захватывала все, что могла ухватить на своем пути – черные дыры, которые вдруг входя с соприкосновение с этой оравой начинали излучать энергию страшной силы, нейтронные звезды, космические облака, планеты, от гигантских, до крошечных камешков, кометы, вещества и объекты, которые никто не видел, не мог измерить и назвать. Целый пласт космоса разом сорвался с места и пошел четкой прямой траекторией насквозь, вопреки рвущимся сквозь пространство красочным лучам.

Он, Волков, Цин, призрак, звезда Деметрона, Иссилия, Мария, Салман и даже сам император Тамалияны, двигался с такой скоростью, что казалось, будто это он стоит на месте, а мир ураганом обдувает со всех сторон. Малиново-фиолетовые лучи бросались на него, на его звезды и черные дыры песчаной бурей, оранжевые и зеленые кляксы плясали, били в лицо то ли дождем, то ли снегом настолько яростно, что эти цветастые медузы сливались в единое море. Все вокруг смешалось и уже не бултыхалось и не клокотало как прежде.

Он проносился сквозь года световые, и кругом был разноцветный лед.

Он, миллионы людей и тысячи планет бесконечности времен, спустился сначала в бета-пространство и мир немного потускнел. Яркие краски выбросов и звездных трасс чуть приуныли и вдруг забились в еще большей истерике, засияли сильнее и такими цветами, которые не могут попасть никуда, кроме бета-пространства. Но и на этом он не остановился. Он перешел в гамма-пространство, потом в дельта и все дальше и дальше, в такие глубины, где не осталось ничего прежнего. Где не было вселенных, мира и пространства. И тотчас вынырнув отсюда, он оказался прямо возле дыры.

Свет бил из пробоины так, что не только затормозил всеобщее движение тысяч звезд, планет и черных дыр, но словно бы пытался отбросить их. Некоторые внезапно вспыхнули и исчезли, растворившись в потоке. Однако тотчас собрались вновь из ничего.

Свет шел вихрем, закручивался в воронку, и цвета ее менялись уже с такой скоростью, что сливались в один единый, неопределенный.

Он, тысячи звезд и черных дыр, сделал последнее усилие и собрал себя в цельный кулак. Сотни тысяч объектов с фантастической массой вдруг сплелись пылких объятиях, собрались в единую фигуру.

Лучи из пробоины ударились в нее и, не в силах пробить, брызнули во все стороны. Сама дыра миров вздрогнула, всколыхнулась в последний раз и с бешенной силой рванула навстречу.

И прежде чем они встретились прошло так мало времени, что казалось, будто едины они были всегда.

Шторм прекратился настолько внезапно, что уже выброшенные в пространство лучи мгновенно умчались прочь, не оставив по себе и следа. Они еще неслись сквозь космос, уже давно, целый миг назад выйдя за пределы Млечного Пути, а все уже закончилось. Оранжево-розовый космос резко посерел, выцвел и потемнел, как будто светильник выдрали из розетки.

Вдруг настала тишина. Сбитые, полуразрушенные корабли на орбитах планет и в далеком космосе прекратили бесконтрольное бегство. Рассыпавшие на глазах звезды замерли, раненные, но не убитые. Некоторые на грани коллапса, но не за гранью. Осыпавшиеся в потрескавшуюся землю дома человеческие накренились и остановили свое падение. В лесах стояли лысые деревья. Птицы летали среди вновь собирающихся облаков. Ветерок теребил потрепанные, опустевшие луга. И люди, успевшие увидеть все и стать всем, снова стали людьми и смотрели теперь на мир, так и не увядший, расцветающий, возвращающийся к жизни. Смотрели взглядом, который уже ничего не видел, кроме самого главного.

Сквозь голубые океаны плыли стаи рыб. По снегу проскакали спугнутые олени и зашелестели в кустах. И крошечная пчела прошмыгнула мимо перепуганного человека, сидящего на обломках, и полетела дальше, к прорывающемуся сквозь развалины камней цветку.

Он был этой пчелой. Он был рыбой и оленем и летел по белоснежной степи сейчас и тысячу лет назад. Он был строителем космического корабля на орбите далекой планеты, и тело его походило на призму. Он был маленькой птичкой без крыльев в далекой галактике, сквозь которую промчался только что и исчез энергетический луч. Он был разумной Вселенной и галактикой, созданной компьютером. Он был миром, рождением и смертью. Он был временем и пространством. Он был Ардьялом Цином Сюнзи и менеджером Сан Рико Райз, он был почившим тысячи лет назад фараоном и еще не родившимся ученым, который перевернет весь мир с ног на голову, он был актером, торгашом, шахтером, звездолетчиком, наркоманом и убийцей, он был болью человеческой и счастьем, он будет всегда и его уже давно не существовало. Он создавал жизнь и был жизнью.

Он был везде.

Он был всем.

Но – кто он?

Когда-нибудь вместо канувших в вечную тьму звезд и размазанных по космосу туманностей появятся новые. Умчавшиеся в невидимые дали лучи энергии станут источником других миров и Вселенных. Изменится и эта галактика, едва не обратившаяся пустой массой. И не исчезнет, если вдруг кто-то выдернет из розетки шнур.

Волков аккуратно дотронулся ногой до пола и задраил люк позади. Он прошел по прохладному тусклому коридору, никого не встретив, и зашел на мостик.

Ниями и Яланиюма сидели рядом в углу, разглядывали что-то в миниэхо и посмеивались. Дика стоял за своими пультами, прямой, как шпала, а рядом развалился Метци и, кажется, спал. Чидам Салук педантично и с усердием нажимал какие-то кнопки на своем экране, а Кихан стоял позади и радовался своему великолепию. Капитан Каратикардха растекся в кресле, тарабанил пальцами по подлокотнику и то и дело задевал какие-то кнопки – то будил вызовом дремавшего Метци, то выключал свет, то давал подтверждение, не отдавая приказов.

– Профессор, где вы были? – спросил Кихан. – Бутербродов больше нет.

– Даже хуже, – подала голос Ниями. – Их никогда и не было.

– Какая замечательная идея, – встрепенулся капитан. – Юма, сделай, пожалуйста, бутербродов.

– Я занята, сам делай.

Капитан повернулся и посмотрел на дам в углу.

– И чем вы там таким заняты?

– Изучают древнеиндийскую бранную лексику, вот хоть отрежьте, уверен, – вставил Кихан.

– Что отрезать? – заинтересовалась Ниями.

– Я пойду за ножом, – Яланиюма сделала вид будто встает.

– Капитан, кто станет следующим старшим помощником после Кихана? – серьезно спросил Салук.

– Обойдемся и так, – ответил Каратикардха. – Он все равно ничего не делает.

Волков обошел капитанское кресло и встал у экранов.

– Вы заметили? – спросил он, пропустив мимо ушей все сказанное. – Только что грохнул первый выстрел революции.