Текст книги "Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества"

Куломзин лишь в малой степени редактировал журналы: сотрудники канцелярии были обязаны писать хорошо. В четверг ночью журнал отправлялся в Государственную типографию. К утру пятницы корректура была готова. Она отсылалась председателю Комитета министров. Н.Х. Бунге, занимая эту должность, внимательнейшим образом просматривал эти журналы, делал в них многочисленные исправления. Его преемник И.Н. Дурново обычно вносил в журнал одно-два слова. Уже после этого журнал в исправленном виде рассылался прочим министрам, которые далеко не всегда соглашались с формулировками канцелярии. Когда же журнал был всеми подписан, он представлялся императору[658]658
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 46. По словам А.Н. Куломзина, «И.Н. Дурново скоро оказался довольно покладистым председателем, занимался лишь нанесением мелочных уколов моему самолюбию, но дальше это не шло. Только должность управляющего делами Комитета министров сделалась при нем несравненно труднее, чем при его предшественниках. Как Рейтерн, так и Бунге внимательно вникали в редакцию журналов Комитета, делали свои изменения и вообще защищали редакцию в случае возражений членов. И.Н. Дурново редко делал замечания, но зато я почти никогда не мог рассчитывать на председателя, в особенности когда замечания делал сильный министр. Горячился Дурново лишь тогда, когда замечания делали министры, к которым он не был расположен. Тогда, напротив, необходимо было не показывать ему этих замечаний, если они были верны, так как он стал бы спорить во что бы то ни стало. Если же замечания были неверны, легко было, при его содействии, заставить министра взять их назад. Двенадцатилетний опыт управления делами Комитета сделал меня осторожнее, и большей частью журналы проходили без каких-либо существенных поправок. Что касается собственно направления самих решений Комитета, то я редко встречал человека более непонятливого, чем И.Н. Дурново, если дело было сколько-нибудь сложное. Мелкие дела он тщательно прочитывал к предварительному докладу канцелярии, но читал ли большие, сложные дела, в этом докладчики всегда сомневались. После предварительного подробного доклада оставалось большое сомнение в том, что он усвоил себе суть дела и делаемые замечания. Поэтому канцелярия отчеркивала и подчеркивала в печатном экземпляре председателя представления министра существенные части, отдельные фразы, на полях или в отдельной записке, кратко излагала суть вопроса. На заседании председатель добросовестно прочитывал заметки по нанесенному на его экземпляре тексту. Когда министр начинал спорить, Дурново мог еще сказать несколько слов, но в случае настойчивости со стороны оппонента дело могло получить совсем неправильное направление» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 539–540).


[Закрыть]. И так происходило каждую неделю, вплоть до каникул, которые начинались в середине июня[659]659
  Работа над журналом заседания Комитета министров – дело трудное, сопоставимое с тем, что было возложено на Государственную канцелярию. Как вспоминал сотрудник канцелярии Комитета министров П.П. Менделеев, «резолюции по заслушанным делам, а также краткое изложение прений представлялись управляющему делами в переписанном начисто виде на другой день утром. Стало быть, написать их надо было тотчас же после заседания в течение вечера или ночи. Рано утром за ними уже приезжал курьер. Часто приходилось работать всю ночь. Писать следовало сжато и кратко, так как журналы шли на прочтение и утверждение государя. А как известно, краткое изложение куда труднее пространного. Если по делу произошло разногласие, каждое мнение должно быть по возможности с одинаковой убедительностью обосновано. Мало того, требовалось, чтобы по длинноте изложения они друг от друга не отличались. На самом деле далеко не всегда воспроизводилось именно то, что говорилось членами Комитета на заседании. Очень часто начальник отделения вынужден был замалчивать сказанное и вставлять в уста выступавших то, что следовало бы им сказать в пользу поддерживаемого ими взгляда. Чем удачнее была такая импровизация, тем более министры были нам благодарны» (Менделеев П.П. Свет и тени в моей жизни. Обрывки воспоминаний. С. 160).


[Закрыть].

Такой порядок был установлен раз и навсегда. Сами же журналы менялись, приноравливаясь к требованиям времени (прежде всего ко вкусам и склонностям императора). Так, со временем Куломзин догадался, что Александр III тяготится читать длинные комитетские журналы. Начальник канцелярии начал их решительно сокращать. Однако это не упростило жизнь его подчиненных: писать короткие журналы оказалось даже сложнее, чем длинные[660]660
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 46.


[Закрыть].

Естественно, в абсолютном большинстве случаев император одобрял решения, принятые на заседании Комитета министров. И все же иногда бывали исключения. Так, в октябре 1886 г. Александр III не утвердил решение Комитета о преодолении кризиса в сахарной промышленности и потребовал проведения повторного обсуждения этого вопроса с участием всех министров, которые на первом заседании отсутствовали. А.А. Абаза, лично заинтересованный в принятом решении, настоял на аудиенции у императора и, казалось, убедил того в необходимости скорейшей резолюции по этому вопросу[661]661
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 479.


[Закрыть]. Абаза ошибался. Как часто случалось, позиция противника этого решения М.Н. Каткова взяла верх: Александр III утвердил мнение меньшинства[662]662
  Там же. С. 488.


[Закрыть]. Для Абазы это был неприятный «сюрприз». Ведь во время его докладов император не смел ему сказать о своем недовольстве. Напротив, он призывал Абазу не обращать внимание на «выходки» «Московских ведомостей». Более того, Александр III несколько раз повторил Абазе, что он очень доволен им как председателем Департамента экономии Государственного совета и просит и дальше оставаться на своем посту[663]663
  Там же. С. 502–503.


[Закрыть].

Такого рода царские решения становились событием в жизни Комитета министров, обычно работавшего по строгому графику, организованному его канцелярией. Причем составлением журналов ее работа не ограничивалась. За два дня до заседания (в среду) начальники отделений сходились в кабинете управляющего делами и докладывали ему о делах, которые предстояло обсудить в Комитете министров. Докладчик рассказывал о содержании дела, о собранных справках к нему и в заключение говорил, как, по его мнению, следовало этот вопрос разрешить. В четверг это совещание повторялось, правда, в укороченном виде. Ведь то же самое следовало повторить председателю Комитета министров[664]664
  Менделеев П.П. Свет и тени в моей жизни. Обрывки воспоминаний. С. 159.


[Закрыть]. Таким образом, канцелярия фактически давала экспертное заключение по проектам. Кроме того, чиновникам приходилось писать законодательные и статистические справки, которые служили обоснованием того или иного проекта. Иногда этот сопроводительный материал разрастался до целого фолианта[665]665
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 46–47.


[Закрыть].

Комитет министров не был единственным комитетом в России[666]666
  Согласно справке Государственной канцелярии, «как пришла в забвение мысль устроителя действующих у нас порядков верховного управления и законодательства – Александра I – об установлении единства в деятельности министерств, так же точно затемнилась в последующее время и мысль его о необходимости объединения всей законосовещательной деятельности в Государственном совете. Обсуждение законодательных предположений с непосредственным затем представлением их на утверждение верховной власти происходит ныне в целом ряде постепенно слагавшихся установлений, как бы соперничающих с Государственным советом. Так, по делам, относящимся до Военного и Морского ведомств, обсуждение законодательных предположений, вносимых всеподданнейшими докладами военного министра и управляющего Морским министерством на высочайшее усмотрение, имеет место в Военном и Адмиралтейств советах и в Главном военном и военно-морском судах. Такими же высшими законосовещательными учреждениями являются по некоторым делам Комитет министров, Комитет Сибирской железной дороги и по делам Дальнего Востока и недавно образованный Комитет по земельным делам. Некоторые, наконец, дела законодательного свойства вносятся для обсуждения в Комитет финансов, а все законоположения, касающиеся учреждений Императрицы Марии, восходят на высочайшее усмотрение через Опекунский совет. Далее, например, общие распоряжения, касающиеся установления мер предупреждения и прекращения чумной заразы, а равно холеры, восходят на высочайшее учреждение через особую комиссию о мерах предупреждения и борьбы с чумной заразой; наконец, и разные второстепенные учреждения, в том числе даже Совет Императорского Александровского Лицея, отправляет в известной мере законосовещательные обязанности» (Дело об объединении деятельности министерств и создании Совета министров с целью усиления государственной власти и подавления революции // РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 222 об.).


[Закрыть]. Существовал еще и Комитет финансов – совещательный орган, обсуждавший финансовые операции государства, многие из которых являлись секретными. Состав этого комитета и его полномочия не были определены в законодательном порядке. При этом данное учреждение обладало немалым весом среди прочих органов власти. Иногда оно даже законодательствовало, принимая важнейшие решения для страны. По мнению современного исследователя А.В. Ремнева, Комитет финансов позволял императору надеяться, что он не окажется в полной зависимости от министра финансов[667]667
  Ремнев А.В. Самодержавное правительство. Комитет министров в системе высшего управления Российской империи (вторая половина XIX – начало XX в.). С. 239246.


[Закрыть]. Ведь в экономических вопросах государи не чувствовали себя достаточно уверенно и нуждались в экспертной поддержке тех, кто мог оценить действия главы финансового ведомства. Не случайно, что во главе Комитета финансов стояли опытные чиновники: П.А. Валуев (1881–1882), Э.Т. Баранов (1882–1885), М.Х. Рейтерн (1885–1890), А.А. Абаза (1890–1892), Д.М. Сольский (1892–1910). В редких случаях заседания проходили под председательствованием самого императора. Так, в частности, случилось и при принятии денежной реформы. И все же реальное соотношение сил в Комитете во многом зависело от авторитета министра финансов. Когда им был Витте, все прочие члены этого совещания не смели ему перечить[668]668
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 105. По словам А.Н. Куломзина, «Сольский на все смотрел глазами Витте. Всем это было ясно, и когда Плеве, не терпевший ни того, ни другого, сказал мне однажды, что Сольский представляет не что иное, как изящную туфлю Сергея Юльевича, он вполне был прав. Пока Сольский покорно по существу и торжественно по обстановке вторил идеям Витте в делах финансовых, в которых Витте, обученный Николаем Христиановичем Бунге, быстро усвоивший себе это искусство, показал удивительную изворотливость, государственное дело не страдало» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 421–422). См. также: Степанов ВЛ. Граф Д.М. Сольский: путь либерального бюрократа // Российская история. 2018. № 1. С. 129–130.


[Закрыть]. Этим министр финансов и воспользовался, чтобы провести денежную реформу – через Комитет финансов, а не Государственный совет, где бы он мог столкнуться с сопротивлением сановников[669]669
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 187–191. В течение всей своей государственной карьеры С.Ю. Витте предпочитал «обходить стороной» Государственный совет, опасаясь его враждебности (Там же. С. 253). Правда, в начале царствования Николая II не всегда это выходило. Молодой государь пока что не решался игнорировать позицию Государственного совета. Уже в ноябре 1894 г. Витте подал царю доклад с просьбой утвердить подготовленный им законопроект без какого-либо рассмотрения в высшем законосовещательном учреждении империи: «Покойный государь часто решал подобные вопросы без предварительного рассмотрения в Государственном совете». На это Николай II ответил: «Но я не имею опытности покойного государя и желал бы знать мнение Государственного совета по этому делу» (Ламздорф В.Н. Дневник, 1894–1896. С. 88).


[Закрыть].

В 1892 г. был образован Комитет Сибирской железной дороги, который занимался отнюдь не только вопросами железнодорожного строительства[670]670
  Сибирь в составе Российской империи / отв. ред. Л.М. Дамешек, А.В. Ремнев. М., 2007. С. 134–137.


[Закрыть]. В центре его внимания находилось освоение огромного края Азиатской России, в том числе и переселенческое дело. По мысли самого Александра III, учреждение Комитета позволило бы избежать проволочек, неизбежных в Государственном совете и Комитете министров, и, следовательно, ускорило бы принятие необходимых решений. Этот расчет вполне оправдался. Как впоследствии писал А.Н. Куломзин, «на что в обыкновенном течении бюрократического делопроизводства потребовались годы, разрешалось в несколько недель». За одно заседание могло проходить около 30 дел[671]671
  Письмо А.Н. Куломзина А.А. Куломзину 29.06.1895 // ОПИ ГИМ. Ф. 42. Оп. 1. Д. 6. Л. 31.


[Закрыть]. Это преимущество Сибирского комитета многим бюрократам казалось великим недостатком. 6 июня 1902 г. состоялось очередное его заседание, которое военный министр А.Н. Куропаткин охарактеризовал так: «В 1,5 часа времени решили большею частью безмолвным согласием вопросы на сотни миллионов рублей. При таких условиях Комитет только приносит вред, ибо, прикрываясь именем государя, Витте и Хилков избегают обычной для других дел, если не ответственности, то осторожности в решениях»[672]672
  Куропаткин А.Н. Дневник // РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1871. Л. 80 об.


[Закрыть].

Председателем новой коллегии стал цесаревич, будущий Николай II. Его заместителем – председатель Комитета министров Н.Х. Бунге. Канцелярию же возглавил Куломзин. Благодаря этому новый Комитет работал в тесном взаимодействии с Комитетом министров. Куломзин играл ключевую роль в работе этого учреждения. Его заседания обычно проходили так: «Государь до заседания выслушивает объяснения или скорее внушения делопроизводителя Куломзина, который во время доклада начинает изложение со слов: “Вашему Величеству угодно то-то”. Государь подтверждает такую свою волю. Все присутствующие молчат и, помолчав, разъезжаются, а принятое комитетом решение выражается так: “Государь император в заседании Комитета высочайше повелеть соизволил”»[673]673
  Половцов А.А. Дневник, 1893–1909. СПб., 2014. С. 267.


[Закрыть]. Формально Комитет Сибирской железной дороги просуществовал до 1905 г., однако фактически прекратил работу раньше, еще в 1903 г., т. к. не смог выдержать давление со стороны министра внутренних дел В.К. Плеве. Как раз примерно тогда был учрежден Комитет Дальнего Востока, который возглавил император. Его заместителем стал Плеве. Управляющим делами был назначен А.М. Абаза. В этом Комитете тон задавали «безобразовцы», спровоцировавшие начало русско-японской войны 1904–1905 гг.[674]674
  Кострикова Е.Г. Внешняя политика // Россия в 1905–1907 гг.: Энциклопедия. М., 2016. С. 114–115; См. также: Ремнев А.В. Россия Дальнего Востока. Имперская география власти XIX – начала XX в. Омск, 2004. С. 358–398.


[Закрыть]

Помимо этого, в России действовали Адмиралтейств-совет, Военный совет и др. Эти учреждения активно участвовали в законотворчестве, подменяя собой и Государственный совет, и Комитет министров[675]675
  Комитеты рассматривали дела существенно быстрее, чем Государственный совет. Этим пользовались в царствование Александра II, когда подобные коллегии получили большие полномочия при разработке и утверждении законопроектов. При Александре III такого рода коллегии в политической системе занимали существенно более скромное положение (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 369).


[Закрыть]. Военный совет законодательствовал с большой скоростью. Обычно за одно его заседание разрешалось около 20 дел. На каждое из них приходилось шесть минут. Причем председательствовали в совете старейшие генералы (министр редко посещал заседание этой коллегии), что придавало работе этого учреждения преимущественно технический характер[676]676
  Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. С. 299300. Примечательно, что средний возраст членов Военного совета приближался к 70 годам. Оказавшийся среди них 45-летний А.Ф. Редигер назывался не иначе как молодой человек (Там же. С. 300).


[Закрыть].

В исключительных случаях Александр III призывал к себе ближайших сотрудников для обсуждения, например, университетского вопроса в 1884 г.[677]677
  Письмо Д.А. Толстого И.Д. Делянову 07 и 08.08.1884 // РГИА. Ф. 1604. Оп. 1. Д. 565. Л. 3–5.


[Закрыть] Нередко в первые годы царствования Николая II проводились совещания министров под председательствованием самого императора: например, о мерах борьбы со студенческим движением в 1901 г. Фактически это было воссоздание Совета министров, правда, на нерегулярной основе[678]678
  Записи Д.С. Сипягина о заседаниях специального совещания под председательством Николая II по вопросу о мерах борьбы со студенческим движением // РГИА. Ф. 721. Оп. 2. Д. 295. Л. 1, 2, 5, 9, 13, 16. 10 марта 1901 г. К.П. Победоносцев писал великому князю Сергею Александровичу: «Крайнее возбуждение повсюду. Все учебные заведения охвачены истерическим, эпидемическим, растущим настроением. Вчера собрал нас государь, и положено всюду прекратить в Петербурге занятия в надежде на некоторое успокоение. Государю угодно собирать нас еженедельно по пятницам.» (Письмо К.П. Победоносцева великому князю Сергею Александровичу 10.03.1901 // ОР РГБ. Ф. 259. К. 29. Д. 3. Л. 27).


[Закрыть]. Периодически имели место частные совещания министров и без участия императора. Так, они регулярно собирались в 1899 г. на квартире министра внутренних дел И.Л. Горемыкина: в центре внимания руководителей ведомств были студенческие волнения[679]679
  Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 235, 237, 243, 244.


[Закрыть]. В том же самом 1899 г. было организовано совещание министров, посвященное финляндскому законодательству[680]680
  Письма В.К. Плеве Н.И. Бобрикову 20.10.1899, 06.11.1899 // ОР РНБ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 12. Л. 5, 10, 11.


[Закрыть].

Все это свидетельствовало о том, что одного законодательного пути в Российской империи не было. Имевшиеся высшие государственные учреждения не во всем устраивали верховную власть, которая искала «обходные маневры», дабы ее воля становилась законом быстрее и с меньшими издержками. В этом сказывалась, помимо всего прочего, вера императора в собственные безграничные полномочия, которые на практике имели пределы. Это одно из внутренних противоречий политической системы, которых было немало. Сложившаяся законодательная процедура была неудовлетворительной, но отказаться от нее не решались. Во всех бедах винили бюрократию, но пытались исправить положение при помощи все той же бюрократии. В итоге государственное здание Российской империи становилось все более сложным и запутанным, а законодательные процедуры – более изощренными. В них разбирались только опытные чиновники, чья власть только лишь укреплялась.

Министерства. Централизованная анархия

Министерства – пожалуй, ключевые звенья в политической системе Российской империи. Там почти всегда готовились и нередко принимались важнейшие решения. Чиновникам ведомств приходилось отвечать за их исполнение. Министры, уже в силу должностного положения доверенные люди царя, – ключевые фигуры на «бюрократическом олимпе». Как отмечает современный исследователь Л.Е. Шепелев, император хотя бы из соображений собственного престижа был вынужден поддерживать назначенного им министра (даже не будучи с ним во всем согласным), что придавало тому значительный политический вес[681]681
  Шепелев Л.Е. Чиновный мир России XVIII – начала XX в. СПб., 1999. С. 40.


[Закрыть].

Министерства были созданы в 1802 г. За это время сложились особые традиции делопроизводства. Многое определялось практическими требованиями жизни, на что могли ссылаться руководители ведомств, нередко нарушавшие писаные и неписаные правила игры. В 1900 г. на заседании Государственного совета об этом говорил С.Ю. Витте: «Министерства управляются не только по букве закона, а также согласно требованиям действительной жизни, которые нередко расходятся с постановлением закона»[682]682
  Цит. по: Шепелев Л.Е. Чиновный мир России XVIII – начала XX в. С. 37.


[Закрыть].

При этом далеко не всегда было ясно, что представляли собой «требования действительной жизни». Имевшиеся у правительства сведения об империи, а также о народах, в ней проживавших, были весьма приблизительными. Однако это нисколько не поколебало правительственного стремления все контролировать. Инструментарий, на который рассчитывала высшая бюрократия, был традиционен для «регулярного государства»: система тотальной отчетности органов управления[683]683
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. С. 64. По оценке М. Фуко, сущность государства Нового времени как раз и заключается в стремлении установить тотальный полицейский контроль над различными формами коммуникаций между людьми: «Достаточно исследовать рациональность зарождавшегося государства и посмотреть на первый полицейский проект, чтобы понять, что с самого начала государство было. тоталитарным» (Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. / пер. с фр. И. Окуневой, под общ. ред. Б.М. Скуратова. М., 2005. Ч. 2. С. 310–317). Однако претензия на «тоталитарность» чаще всего соседствует с невозможностью осуществить ее на практике (Там же. Ч. 3. С. 47–48).


[Закрыть].

Такой тотальный контроль не делал ситуацию подконтрольной. Напротив, министры довольно свободно распоряжались казенными средствами. Разного рода злоупотребления далеко не всем казались вопиющими. 30 июня 1884 г. Половцов доносил императору, что Военное министерство потратило лишних полмиллиона рублей без всякого объяснения и испрошения этой суммы. Министерство путей сообщения приплачивало за такую работу, для которой имелись специальные чиновники. Министерство внутренних дел неправомерно увеличивало расходы на своих сотрудников. Министерство народного просвещения испрашивало кредиты на те учреждения, которые как раз закрывались. «Все эти факты, подтверждаются самими министрами, подписавшими журналы [Государственного] совета»[684]684
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 262.


[Закрыть].

Как это было в целом характерно для бюрократической машины Российской империи, министерства не вполне справлялись с тем «потоком» делопроизводства, который так или иначе шел через них. Вполне очевидно, что министр и его товарищи не могли в полной мере знать содержание тех бумаг, которые они подписывали. Показательно, что в 1830 г. министр внутренних дел подписал 24 846 документов, в 1850 г. – 61 011[685]685
  Миронов Б.Н. Российская империя от традиции к модерну. Т. 2. С. 491.


[Закрыть]. Эта тенденция сохранилась и в дальнейшем. Причем она коснулась не только руководителей ведомств, но и их министерств в целом. В начале 1860-х гг. в Министерство юстиции ежегодно поступало более 626 тыс. дел, в начале 1880-х гг. – 578 тыс., в конце 1880-х гг. – более 691 тыс., в начале 1890-х гг. – 1624 тыс., в 1910-х гг. – 3372 тыс.[686]686
  Там же. С. 559.


[Закрыть] Конечно, далеко не со всеми (хотя обычно с абсолютным большинством) делами удавалось справляться. Так, к 1902 г. только в Земском отделе МВД накопилось свыше 800 не представленных рапортов по местным крестьянским учреждениям[687]687
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 220.


[Закрыть].

Подобно царю в своей державе, министру полагалось быть хозяином собственного ведомства, о чем хорошо знали его сотрудники. В конце октября 1895 г. историк, журналист П.Н. Ардашев зашел в Министерство народного просвещения. Он застал чиновников, слонявшихся без дела. Кто-то прогуливался по коридору, оживленно беседуя с товарищем о карточной игре или вчерашнем ужине. Кто-то ходил по комнате из угла в угол, не зная, как лучше убить время. Все ждали приезда министра – И.Д. Делянова. Вдруг раздался электрический звонок, и чиновники гурьбой устремились вниз. Дружно выстроились в ожидании начальства, пока министр изволил переодеваться. Через полминуты появился и сам Делянов, который непременно улыбался всем встречающим, а некоторым пожимал руки. Его сиятельство тут же «осадили» просители. За спиной у министра в нужный момент оказался директор соответствующего департамента: он подсказывал Делянову ответы, тот же только поддакивал. «Министр производит впечатление совершенной развалины и едва ли имеет большое влияние на дела Министерства», – сделал вывод Ардашев[688]688
  Ардашев П.Н. «Петербургский дневник» и «Петербургские отголоски» // Российский архив. М., 1999. Т. 9. С. 372.


[Закрыть]. Возможно, он был прав. Однако именно слово главы ведомства было определяющим при решении многих вопросов.

Прошло десять лет, за которые многое изменилось, но многое осталось прежним. Когда в октябре 1905 г. граф И.И. Толстой принял должность министра народного просвещения, он был поражен масштабом свалившейся на его плечи работы. Речь шла о целом технологическом процессе, который предстояло освоить: «Это огромная фабрика, выбрасывающая тысячи циркуляров, докладов, отношений, отзывов и т. п., в полном ходу, с массой колес, рычагов и паровых котлов, с целой армией рабочих мастеров, надсмотрщиков и десятников»[689]689
  [Толстой И.И.] Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 31.


[Закрыть]. Правда, в дальнейшем взгляд Толстого на собственное министерство изменился. Он пришел к выводу, что это не фабрика, а мануфактура, не современное высокотехнологическое, а кустарное производство, остро нуждавшееся в совершенствовании[690]690
  Там же. С. 32.


[Закрыть].

При этом министр не мог ограничиться работой исключительно во благо собственного ведомства. На нем еще лежало множество самых различных обязанностей[691]691
  Еще в марте 1840 г. барон М.А. Корф писал: «Один частный комитет быстро меняется другим, и поистине удивляешься, откуда министры берут время управлять своими частями, присутствуя сверх Совета и Комитета министров, почти каждый день и очень нередко по два раза в день в этих особых комитетах. В короткий переход нынешнего года вот и уже сижу или, лучше сказать, пишу в четвертом» (Корф М.А. Дневник за 1840 год. М., 2017. С. 69). Причем, в отличие от министров рассматриваемой эпохи, государственные деятели царствования Николая I активно участвовали в придворной и светской жизни, регулярно посещали балы, приемы, были завсегдатаями столичных салонов, где в поздние вечерние и ночные часы публика проводила время, преимущественно играя в карты (Корф М.А. Дневник за 1845 г. // ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1817. Ч. 8. Л. 60 об. – 61).


[Закрыть]. В итоге рабочий день руководителя ведомства был расписан поминутно. В качестве примера можно привести все того же И.И. Толстого, оставившего подробные воспоминания о своей работе в качестве министра народного просвещения. Он должен был два раза в неделю выслушивать доклад в Департаменте общих дел своего ведомства, два раза – в Департаменте народного просвещения. По окончании докладов – прием посетителей. Помимо этого, три раза в неделю происходили заседания Государственного совета: одно Общее собрание, на котором должен был присутствовать сам министр, и два заседания департаментов, куда можно было делегировать своего товарища (однако далеко не всегда). Периодически, но при этом довольно бессистемно, назначались заседания Комитета министров. Наконец, обычно в субботу приходилось ехать в Петергоф для всеподданнейшего доклада императору. Также считалось желательным, чтобы министры присутствовали на заседаниях ведомственных и межведомственных комиссий. Учитывая масштаб обязательств, министрам приходилось работать с бумагами дома – поздно вечером и ночью. Этот напряженный график сложно было строго соблюдать. Его нарушали чрезвычайные и порой продолжительные заседания высших законосовещательных учреждений, затянувшийся прием просителей. Ведь на прием обычно записывались 50–60 человек. Если же министр назначал один приемный день в неделю, он обычно тянулся 5–6 часов[692]692
  [Толстой И.И.] Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. С. 33–35. Государственный контролер М.Н. Островский всячески старался ограничивать время, которое уходило на доклады директоров департаментов. «Почти перед каждым еженедельным докладом являлся от него курьер и предупреждал, что министр очень утомлен-с и просят докладывать только самые нужнейшие дела, а другие отложить» (Скальковский К.А. Сатирические очерки и воспоминания. С. 340).


[Закрыть].

И все же министры работали по-разному. Бывший министр внутренних дел граф Н.П. Игнатьев так описал свои трудовые будни, когда он занимал столь высокий пост: «Мой рабочий день начинался ежедневно в 7 часов утра. Просителей я принимал тоже ежедневно от 10 до 12, а затем в дни, когда не было Комитета министров, Государственного совета, совещаний в комиссиях, я принимал доклады всех управлений, департаментов и проч. в течение дня, но в особенности вечером, с 8 часов до 1 и даже позже ночи, чтобы не отрывать директоров от их занятий в Департаментах им вверенных. Чтобы дать возможность лицам, приезжавшим в Петербург из внутри России, предводителям [дворянства], сведущим лицам и вообще частным лицам, желающим со мной видеться и переговорить вне официальных приемов в течение дня, я просил жену принимать у себя по вечерам ежедневно, на чашку чая, всех лиц, ей представленных. По окончании вечерних докладов, а иногда в промежутках между ними, я поднимался в гостиную и давал случай желающим беседовать со мной вне официальной обстановки»[693]693
  Игнатьев Н.П. Воспоминания // ГА РФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 161. Л. 18 об. – 19. В приемные дни министрам приходилось общаться с самыми разными посетителями. Многое, конечно, зависело от личности руководителя ведомства, его доброжелательности, готовности идти навстречу просителю. Например, у министра народного просвещения И.Д. Делянова была репутация чрезвычайно доброжелательного человека. Как вспоминал А.С. Путилов, «Делянов был разносторонне образован, умен и чрезвычайно хитер, но вместе с тем мил, добр и в высшей степени благожелателен. У него было принципом, чтобы никто от него не уходил опечаленным и, кажется, не было просителя, которому он бы отказал. Если просили о чем-нибудь несбыточном, то он, лишь бы только не отказать, спешил переправить просителя к другому должностному лицу, снабдив его самой горячей рекомендацией. На этой почве разыгрывались курьезы вроде следующего случая, о котором рассказывал мне лично Ванновский. Приходит к Делянову какая-то не то попадья, не то дьячиха, просит о какой-то льготе для призванного на военную службу сына. Дело касалось Ванновского, с которым у Делянова были не особенно хорошие отношения, главным образом, опять-таки на почве постоянных деляновских рекомендаций, до смерти надоевших суровому служаке Ванновскому. Не решаясь поэтому адресовать просительницу к военному министру, Делянов, не долго думая, направил ее. к директору императорских театров Всеволжскому. “У, большой генерал. Захочет – все сделает”, – по своему обыкновению напутствовал он рассыпавшуюся в благодарности матушку. Получив цидулку Делянова, Всеволжский был немало поражен, но тем не менее переправил попадью к Ванновскому, с которым был в добрых приятельских отношениях. Так как дело ее было, в сущности, законное, то она получила удовлетворение. Тем не менее, прием, употребленный Деляновым и не оцененный по достоинству, обратил на себя внимание, и когда на одном из очередных всеподданнейших докладов государь указал Ванновскому на необходимость по какому-то вопросу поговорить с Деляновым, на это Ванновский возразил, что, к сожалению, Иван Давидович, по-видимому, окончательно устарел и чуть ли не впал в детство, раз по делу, касающемуся военного министра, направляет к директору императорских театров. Император на следующем докладе спросил Делянова, как могло это выйти. “Ваше величество, – начал по обыкновению петь Лазаря Делянов, – ведь я у же одной ногой стою в гробу. При этих условиях я всеми силами стремлюсь к тому, чтобы люди меня помнили не злом, а добром. Я отлично понимал, что дело, о котором меня просили, Всеволжского не касается. К Ванновскому обращаться я не мог. Я дал письмо к Всеволжскому. И она ушла, меня благословляя. Сделает что-нибудь Всеволжский по моему письму или нет – это уже его дело, а тут еще оказалось, что я был прав и что сделал все, что было нужно”» (Путилов А.С. Воспоминания // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 217. Л. 19–20).


[Закрыть]. По словам же Д.И. Воейкова, правителя канцелярии в годы министерства Игнатьева, в то время в ведомстве царил хаос. Казалось бы, все директора департаментов имели определенный день и час для доклада министру, однако не всегда Игнатьев принимал в установленное время. В его кабинете всегда присутствовали неожиданные посетители, на которых Игнатьев тратил многие часы. Когда же они расходились, министр должен был срочно ехать на совещание. Он просил директоров подойти после обеда, но и тогда не всегда выходило сделать доклад. В итоге он нередко откладывался до 12 ночи[694]694
  Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 28. Распорядок дня министра финансов, а затем председателя Комитета министров М.Х. Рейтерна был схожий: «Общению с родными и друзьями Рейтерн предоставлял лишь время завтрака от 12–12.30 час. и обеда в 6 часов с последующей беседой за чашкою кофе до 8 часов. Все остальное время дня принадлежало уже не человеку, а министру, а день был распределен следующим образом. Вставал Рейтерн в 8 часов, от 9-10 он гулял пешком, в хорошую погоду, по набережной Невы, а то по Невскому или Морской. От 10–12 часов Рейтерн принимал в своем кабинете всех лиц, имеющих к нему дела, т. е. как чинов Министерства и правительственных лиц, так и приезжих из провинции, представителей торговли, промышленности, земств, дворянств, городов, за исключением только просителей, которые принимались в официальном кабинете, один лишь раз в неделю. После завтрака, от 12.30 до 5 часов, шли доклады, заседания в Государственном совете, Комитете министров и т. д. От 5–6 часов Рейтерн занимался чтением любимых авторов или новых произведений литературы. Ровно в 6 часов происходил обед в обществе племянников. Затем переходили курить и пить кофе в кабинет, где беседа продолжалась до 8 часов, когда являлся секретарь с бумагами для подписи. С этого момента начиналась опять деятельность министра, вечерние доклады и т. п. до 10 или 11 часов. После этого н непременно до 12 часов ночи M.X. [Рейтерн] отходил ко сну» (Куломзин А.Н., Рейтерн-Нолькен В.Г. М.Х. Рейтерн: Биографический очерк. СПб., 1910. С. 58–59).


[Закрыть].

В 1883 г. граф Д.А. Толстой сам подробно рассказал М.И. Семевскому, как была организована работа в Министерстве внутренних дел. По его сведениям, граф П.А. Валуев был последним министром, который читал все приходившие на его имя бумаги. А.Е. Тимашев практически ничего не читал: «Из груды поступавших к нему писем, как мне рассказывал сам Мансуров, один из директоров Департамента общих дел, обыкновенно выхватывались два-три письма от министра народного просвещения к министру внутренних дел и вообще кого-либо из членов Государственного совета, которые и представлялись Тимашеву от Мансурова по прочтению в субботу, и именно потому что Тимашев в понедельник, встретившись в Государственном совете с лицами, писавшими к нему, мог и всегда, конечно, говорил, что-де я читал твое такое-то и такое-то письмо, и этим мог подать вид, что точно будто бы он читает и все ему известно, что поступает к нему в Министерство». Министр Л.С. Маков собирался все читать, но фактически ничего не читал. Сам же Толстой пытался навести порядок в работе министерства, что должно было минимизировать его усилия. К 9 часам утра у чиновника особых поручений Ф.А. Ромашенко собирались все пакеты, адресованные главе ведомства. Тогда-то Толстой их и просматривал. Он хвалился тем, что умел быстро читать эти бумаги: «Надо уметь, что читать и как читать. Я, кажется, набил себе в этом отношении руку и глаз, управляя более 10 лет двумя министерствами – народного просвещения и ведомством Св. Синода.»[695]695
  Материалы к запискам М.И. Семевского // РО ИРЛИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 16. Л. 575–576. Про А.Е. Тимашева Е.А. Перетц рассказывал следующее: это был «действительно умный и очень милый человек, но он вовсе не деловой. Будучи министром внутренних дел, Тимашев занимался немного, предоставляя почти все директорам департаментов; сам же он выезжал в свет, гулял по Большой Морской и лепил прелестные статуэтки» [Перетц Е.А. Дневник (1880–1883). С. 325].


[Закрыть]Д.А. Толстой любил хвастаться, что читал все бумаги, приходившие из 12 департаментов его министерства. Только на это у него уходило 4 часа в день. Причем он искренне возмущался фельдъегерями, привозившими чемоданы документов на подпись[696]696
  Шестаков И. А. Дневники. С. 117. О том же Толстой сообщал Е.М. Феоктистову: «Он читает все входящие бумаги по всем своим 12 департаментам, что, как говорил он мне, занимает у него более 4 часов в день, затем бесконечные доклады и т. п. Он действительно как взмыленная лошадь.» (Письмо Е.М. Феоктистова Н.М. Каткову // ОР РГБ. Ф. 120. К. 37. Л. 24). У министра государственных имуществ М.Н. Островского «тактика» работы с бумагами была иная. Он требовал, чтобы документы посылались ему на подпись до 5 часов вечера. Следующим утром они возвращались с его подписями и резолюциями. А в 5 часов он отпускал со службы дежурных чиновников и вечер проводил с московскими приятелями (Е.М. Феоктистовым, Н.А. Любимовым и др.) (Скальковский К.А. Сатирические очерки и воспоминания. С. 341).


[Закрыть]. Таким образом, ранним утром со всеми бумагами было покончено. В остальные часы подавать пакеты министру было категорически воспрещено. «Но зато я и со своей стороны никогда не заставляю чиновников, от директора до начальника отделения, буде для доклада такового назначен у меня час, прождать хоть пять минут в приемной. Мне случалось иногда ждать запоздавшего директора, вице-директора или начальника отделения, но никто не может сказать, чтобы я продержал их в передней после установленного часа». После обеда стол министра был совершенно свободен от бумаг: «Если Вы один день запустите на вашем столе не просмотренные и не подготовленные бумаги, на другой день их накопится втрое, вчетверо.»[697]697
  Материалы к запискам М.И. Семевского // РО ИРЛИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 16. Л. 575, 576, 576а, 576б. «Толстой имел репутацию самого неумолимого, неуловимого и ленивого министра. Лично он рассматривал лишь дела особой важности и не допускал, чтобы на его письменном столе малейшая записка ночевала: рассмотренные и нерассмотренные, к обеду они сбрасывались на пол и убирались» (Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания. С. 60).


[Закрыть]

Как отмечал Д.Н. Набоков, Толстой «по-прежнему мало работает, вовсе не так доступен. держит себя весьма далеко от всех, ревниво сохраняет только личные доклады государю, сваливая на своих подчиненных всю тяжесть работы. В особенности полицейскую часть он вполне предоставил генералу Оржеховскому, так что, в сущности, ныне почти восстановлено прежнее III отделение с тою только разницей, что начальник этого отделения не имеет личных докладов у Государя. Сам граф Толстой по своему характеру относится к делам довольно апатично; это человек без инициативы.»[698]698
  Милютин Д.А. Дневник, 1882–1890 / под ред. Л.Г. Захаровой. М., 2010. С. 147. К такому поведению Д.А. Толстого можно было относиться по-разному. Князь В.М. Голицын вспоминал: «Благодаря этой поглощающей заботе, Толстой предоставил всю текущую деятельность министерства своим товарищам, это было вполне разумно, ибо если министр будет читать и подписывать горы бумаг, которые каждый департамент ежедневно производит на свет, будет выслушивать директоров, начальников отделений, приезжих чинов администрации и просителей, то ему не хватило бы ни времени, ни сил для сколько-нибудь последовательной и продолжительной работы» (Голицын В.М. Воспоминания // ОПИ ГИМ. Ф. 282. Оп. 1. Д. 595а. Л. 63). По оценкам князя В.П. Мещерского, в бытность министром внутренних дел Д.А. Толстой работал по 6 часов в день, а его товарищ И.Н. Дурново – 18 часов (Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894. С. 77). Впрочем, эта информация о невероятном трудолюбии Дурново плохо согласуется с его репутацией. Современники вспоминали И.Н. Дурново, просиживавшего ночные часы за картами вместе с великими князьями (Бобринский А.А. Дневник // РГАДА. Ф. 1412. Оп. 8. Д. 282. С. 63).


[Закрыть]. Действительно, он предпочитал передоверять многие свои обязанности товарищам: прежде всего В.К. Плеве[699]699
  Письма Д.А. Толстого В.К. Плеве 12.03.1886, 16.03.1886, 01.06.1886, 08.06.1886 // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 1156. Л. 56, 57, 65, 68. Эта проблема касалась большинства министров, преимущественно людей немолодых и не очень здоровых. В частности, министр государственных имуществ М.Н. Островский каждый год отдыхал более трех месяцев – лечился за границей или проводил отпуск в Крыму (Феоктистов Е.М. Дневник // РО ИРЛИ. Ф. 318. Оп. 1. Д. 9122. Л. 57).


[Закрыть]. Вместе с тем он им вполне доверял, предоставлял значительную свободу действий[700]700
  Письмо Д.А. Толстого В.К. Плеве 26.08.1886 // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 1156. Л. 77.


[Закрыть]. Со временем ситуация лишь усугублялась. Замученный болезнями Д.А. Толстой с 1885 г. старался не слишком себя утруждать государственными обязанностями. Часто уезжал в деревню, оставляя министерство на попечение своих товарищей[701]701
  При этом сам Д.А. Толстой не сомневался, что в деревне он работал даже более эффективно, чем в столице. 2 июня 1886 г. он писал К.П. Победоносцеву: «В последнее время я очень утомлялся в Петербурге, но теперь не чувствую усталости. Курьеры приезжают ко мне каждую неделю, иногда даже два раза в неделю. Но занятия не отменяются, потому что никто не беспокоит и не отрывает от дела. Здесь в неделю сделаешь более дельного, чем в Петербурге в продолжении несколько месяцев. Я успел изучить в подробностях весьма сложное дело о волостных судах. Вот уже 15 лет, как оно на очереди, и все лежит и не двигается, а крестьяне безобразничают, без контроля и присмотра над этим безапелляционным судом. Занимаюсь также местным управлением. На днях ожидаю Пазухина и буду с ним работать. Государь очень озабочен скорейшим преобразованием местных органов управления и в последний мой доклад много говорил со мной об этом» (Письмо Д.А. Толстого К.П. Победоносцеву 02.06.1886 // ОР РГБ. Ф. 230. М.4395.37. Л. 1).


[Закрыть]. По словам товарища (заместителя) Д.А. Толстого и директора Департамента полиции П.В. Оржевского, важнейшее ведомство империи было фактически разделено на три части[702]702
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 476.


[Закрыть]. В декабре 1887 г. сам Толстой признавался, что не был вполне знаком с законопроектом о земских начальниках, подготовленным руководителем его канцелярии А.Д. Пазухиным[703]703
  Он же. Там же. Т. 2. С. 63.


[Закрыть]. Об этом писал и сам Пазухин, ближайший сотрудник министра[704]704
  Письмо А.Д. Пазухина М.Н. Каткову 05.02.1887 // ОР РГБ. Ф. 120. К. 19. Л. 104.


[Закрыть]. В феврале 1888 г. П.А. Шувалов шутил, что, испытывая дружеские чувства к Толстому, очень надеялся, что тот никогда не прочитает составленного «им» законопроекта о реформе полиции в Прибалтийском крае. Ведь этот документ противоречил тому, что всю жизнь проповедовал Толстой[705]705
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 87–88.


[Закрыть]. В 1888 г., по словам чиновника МВД Ф.А. Романченко, многие вопросы решал В.К. Плеве, даже не ставя в известность графа Толстого[706]706
  Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 87. И все же Д.А. Толстой вызывал немалый страх среди высокопоставленного чиновничества. Как вспоминал И.И. Колышко, «ведомство боялось Толстого, как огня. Губернаторы трепетали перед заветной дверью, за которой благообразный старичок со слезящимися глазами и полинялым голосом учтиво и ласково приглашал их садиться. Толстой был живой иллюстрацией поговорки о мягкой постели и жестком сне» (Колышко И.И. Великий распад. Воспоминания. С. 60).


[Закрыть].

Д.С. Сипягин, по оценке С.Е. Крыжановского, в должности министра внутренних дел желал стать всероссийским губернатором, вникая во все детали местного управления. Фактически это парализовало работу ведомства. «Каждый губернатор или иной старший чин, ему представлявшийся по случаю приезда в Петербург, обязан был заранее доставить директору канцелярии список дел и вопросов, о которых он собирался докладывать министру, и по всем этим предметам в департаментах составлялись справки, которые Сипягин тщательно изучал перед аудиенцией. И так как приезжие, желая проявить свое рвение, включали в списки как можно больше пунктов, то труд по составлению справок, всегда при том крайне срочных, ложился тяжелым бременем на департаменты, приостанавливавшие в разгар губернаторского сезона всякую иную деятельность». Директора и вице-директора вынуждены были помнить все детали бесконечной переписки с местными властями, чтобы срочно дать министру справку по телефону. «Неосведомленность» Сипягин очень не одобрял[707]707
  Крыжановский С.Е. Воспоминания // Bakhmeteff archive (BAR). Kryzhanovskii coll. Box. 2. Folder 4. Князь В.М. Голицын записал в дневнике 24 ноября 1899 г.: «Назначение Сипягина вызывает какое-то общее недоумение. Простодушные люди хотят доискаться в этом признак направления, как это было, например, при назначении графа Д.А. Толстого. Направление будет оппортунистическое и очень мелкое – вот все, что можно сказать» (Голицын В.М. Дневник за 1899 г. // ОР РГБ. Ф. 75. Д. 21. Л. 126 об.).


[Закрыть]. В итоге все время сотрудников ведомства уходило на подготовку этих справок. «Ходячей шуткой между чиновников некоторых департаментов было называть министерство конторой Капаныгина (бывшее в то время бюро в Петербурге по получению справок о сдающихся квартирах)». При таких обстоятельствах министр не мог решать текущие вопросы, передоверив их своим товарищам: П.Н. Дурново и А.С. Стишинскому[708]708
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 88. О предыдущем министре внутренних дел – И.Л. Горемыкине – А.М. Абаза сообщал следующее: «Есть еще Горемыкин, но он, будучи министром, сам не подписывал ничего, а сделал печать со своей подписью и давал курьеру все подписывать» (Письмо А.М. Абазы // ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 27. Л. 98).


[Закрыть].

Министра внутренних дел В.К. Плеве постоянно заставали что-то писавшим или же внимательно читавшим деловые бумаги[709]709
  Стиль работы министров существенно отличался. Руководивший канцелярией МВД Д.Н. Любимов вспоминал: «Каждый министр встречал по-своему. Плеве обыкновенно заставал за письменным столом что-то пишущим или углубленным в чтение какой-то бумаги. Он приподымался нехотя, здоровался и, указывая на кресло, стоявшее перед небольшим круглым столом, рядом с письменным, говорил: пожалуйста, присядьте, я сейчас кончу. Я садился и всегда смотрел на висевшую над диваном большую копию с картины Репина – торжественное заседание Государственного совета в 1901 г. по поводу столетнего юбилея. На этой картине, поднесенной Плеве государственной канцелярией, когда он уходил, Плеве изображен в качестве государственного секретаря, стоящим перед государем и читающим высочайший рескрипт Государственному совету. Так проходило несколько минут. Затем Плеве тяжело вставал, обходил стол, грузно опускался на кресло против меня и, делая рукой какой-то неопределенный жест, говорил: прошу. Доклад обыкновенно был очень трудный, хотя я к нему старательно готовился. Плеве замечал всякую погрешность или неточность в изложении дела. Познания и память у него были совершенно исключительными.
  Мирского я обыкновенно заставал ходящим взад и вперед по кабинету. Он любезно усаживал в кресло за тот же столик, садился на кресло против, высоко заложив ногу на ногу, и начинал курить, пуская иногда кверху дым колечками. Доклад был обыкновенно легкий. Министр слушал рассеянно. Его замечания были редки и всегда высказывались в весьма деликатной форме: “Я несколько только сомневаюсь, нужно ли и т. д.”. Смотрел я на стену, как прежде, но копия с репинской картины уже не висела на стене, она была заменена фамильными портретами. Когда Мирскому надо было передать мне какую-нибудь бумагу, начинались почти непреодолимые препятствия. Письменный стол был в неописуемом беспорядке, завален бумагами и отыскать сразу нужную – было очень трудно.
  Напротив, у Булыгина письменный стол был в идеальном порядке, бумаги в папках с надписями, отдельно лежали очиненные карандаши. Но самого министра я редко заставал за письменным столом. Он обыкновенно уже сидел на знаменитом кресле у круглого стола. С видом человека, присевшего с целью отдохнуть после оконченного дела. Никаких бумаг около него не было. Лишь иногда на столе неразвернутая газета. Настроение Булыгина было всегда спокойное и благодушное, будто все идет прекрасно. Это действовало на докладчика успокоительно. Несомненно с вступления Булыгина в министерстве наступила атмосфера спокойствия. Когда я вынимал бумаги из портфеля, Булыгин неизменно морщился и говорил: ух, как сегодня много у вас. Замечаний на докладе он не любил делать, но когда делал, то всегда дельные и обоснованные. На стене, на которую я по привычке смотрел, не было уже ни изображения апофеоза бюрократического режима, как некоторые называли картину Репина, не было и фамильных портретов Мирского, а висела картина, написанная в чрезвычайно приятных тонах, изображавшая лес, поля и белый дом вдали. Это была, если не ошибаюсь, усадьба Булыгина в Рязанской губернии» (Любимов Д.Н. Русское смутное время. 1902–1906: Воспоминания // ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 460. Л. 329–331).


[Закрыть]. Министр я финансов Н.Х. Бунге занимался делами ведомства 12–14 часов день, при этом не успевая справиться со всеми возложенными на него обязанностями[710]710
  Судьбы России. Проблемы экономического развития страны в XIX – начале XX в. Документы и мемуары государственных деятелей. С. 260. Товарищ министра финансов П.Н. Николаев так отзывался о Бунге: «Существование очень счастливое для министра финансов: у него ни семьи нет, ни любви к театру или музыке, ни к чтению романов, ни к картам. Он весь погружен в финансы, в работу. У него нет быстроты взгляда, но зато он что усвоит, то усвоит основательно» ([Суворин А.С.] Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 55). Согласно дневниковым записям А.А. Киреева, «Бунге был до крайности скромен. На днях я с ним ехал в город. Для него и 2-х министров приготовили вагон, но он показался таким несчастным и скромным, что кондуктор его не пустил в вагон, объяснив, что “это для министров”. Бунге рассказывал это, конечно, смеясь» (Киреев А.А. Дневник // ОР РГБ. Ф. 126. К. 12. Л. 20). Весьма злой наблюдатель А.А. Половцов так охарактеризовал Бунге: «С улыбкой вольтеровской статуи, скромный до крайности, как будто затрудняющийся тем, что его фигура утомляет зрение присутствующих» (Половцов А.А. Дневник // ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 20. Л. 26 об. – 27).


[Закрыть]. Он вставал в пять часов утра и сразу же принимался за свои обязанности. Около одиннадцати выходил гулять, завтракал в двенадцать. В час дня Бунге уже поджидали докладчики. Их он принимал до пяти вечера. Потом вновь прогулка. В шесть – обед. В половине десятого Бунге засыпал в кресле на полчаса. После этого некоторое время читал. Около одиннадцати вечера обычно отходил ко сну[711]711
  Картавцев Е.Э. Николай Христианович Бунге. Биографический очерк // Вестник Европы. 1897. № 5. С. 6.


[Закрыть].

Такой размеренный образ жизни не был характерен для его преемника – И.А. Вышнеградского. Тот взвалил на себя множество работы. Не доверяя своим сотрудникам, сам производил все самые сложные финансовые расчеты[712]712
  Степанов ВЛ. Иван Алексеевич Вышнеградский // Отечественная история. 1993. № 4. С. 107. Вышнеградский был циничным человеком, невысоко ценившим своих коллег. Когда кого-нибудь хвалили за честность, Вышнеградский сдвигал очки на лоб и спрашивал: «До какой суммы он честен?» (Тхоржевский И.И. Исторический обзор деятельности Комитета министров. С. 55).


[Закрыть]. «Когда он был министром финансов, то его сотрудники забавлялись следующим образом: все исчисления, которые нужно было сделать по различным займам, они всегда давали ему делать, и он с особенным наслаждением исполнял такую работу, которая является по-настоящему работой даже не начальника отделения Кредитной канцелярии, но столоначальника»[713]713
  [Витте С.Ю.] Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания: В 2 т. СПб., 2003. Т. 1. Кн. 1. С. 80. По воспоминаниям В.И. Ковалевского, И.А. Вышнеградский любил работать в присутствии подчиненных (Ковалевский В.И. Воспоминания. С. 46).


[Закрыть]. Вышнеградский работал чрезвычайно много. Его рабочий день начинался в 8.30-9 утра, а заканчивался глубоко ночью. Утром он писал бесчисленные письма чиновникам своего ведомства (у одного только В.И. Ковалевского сохранилось 50 таких посланий министра). Характерно, что даже конверт для таких писем подписывался им собственноручно. В 11–12 часов ночи он мог позвать к себе сотрудников министерства для совместной работы, которая могла продолжаться до четырех утра. В те же часы он мог читать им лекции по организации движения на железных дорогах[714]714
  Там же. С. 42–45.


[Закрыть].

Схожим образом себя вел министр юстиции Н.А. Манасеин, стремясь проверять каждую бумагу[715]715
  Мещанинов И.В. Воспоминания пережитого. С. 160.


[Закрыть]. Он подмечал самые мелкие недочеты своих сотрудников. Так, однажды ему пришло прошение о помиловании солдата, совершившего преступление, когда тому якобы было 35 лет. Манасеин нашел метрику, которая доказывала, что на момент преступления обвиненному было 34 года. В данном случае возраст не имел никакого значения. Тем не менее Манасеин сделал строгий выговор своим подчиненным[716]716
  Там же. С. 161.


[Закрыть]. В этом отношении выгодно от Манасеина отличался следующий министр юстиции Н.В. Муравьев. Он лично отбирал сотрудников, но при этом полностью доверял им, предоставляя свободу действий[717]717
  Там же. С. 225.


[Закрыть].

С.Ю. Витте, один из наиболее выдающихся государственных деятелей конца XIX – начала XX в., предпочитал устные доклады письменным. Последние почти не читал[718]718
  Из этого вовсе не следует, что С.Ю. Витте манкировал своими обязанностями. Напротив, он был одним из наиболее эффективно работавших министров. Придворный врач Н.А. Вельяминов, в частности, вспоминал: «Половина самого министра [С.Ю. Витте] состояла из большой приемной залы, кабинета и рядом с ним уборной комнаты. Меблировка кабинета была более чем скромная. Большой канцелярский стол служил письменным столом министра, вокруг стулья для домашних совещаний, на столе ничего, кроме чернильницы и перьев, карандашей и лампы; бумаги – только по текущим делам этого дня. К вечеру все поданные дела должны были быть исполнены, до этого С.Ю. не ложился, и секретарь должен был вечером совершенно очистить стол, поэтому у С.Ю. дела никогда не залеживались, и он за день исполнял колоссальную работу. Как-то раз С.Ю. объяснил мне свою систему работать, указал, что, по его мнению, большой администратор только при такой системе может быть продуктивен» (Вельяминов Н.А. Встречи и знакомства // С.Ю. Витте. СПб., 2018. С. 148–149).


[Закрыть]. Большинство представлений подписывал, не знакомясь с ними[719]719
  Согласно воспоминаниям А.В. Ивановского, подобное отношение было в целом характерно для чиновников финансового ведомства. Так, мемуарист писал, что «за долгое управление Министерством финансов Сергея Юльевича Витте в почетных департаментах министерства выработался особый тип чиновника, который исчез только с появлением на сцену Государственной думы, носивший название “жеманфишистов” от французской фразы, которая может быть переведена приблизительно словом “наплевать”. Это были люди самоуверенные, неглупые, умеющий хорошо говорить, находчивые, но с очень поверхностными знаниями» (Ивановский А.В. Воспоминания // ОР РГБ. Ф. 414. К. 2. Д. 2. Л. 139).


[Закрыть]. Однажды на заседании Комитета министров его коллеги даже заметили расхождение между его словами и содержанием представления Министерства финансов. Витте, нисколько этим не смутившись, ответил, что «не отвечает за всякий вздор, какой чиновники министерства могли написать от его имени»[720]720
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 61. Это не отменяет того факта, что и С.Ю. Витте отличался большой работоспособностью, посвящая Министерству не менее 12 часов в сутки (Ковалевский В.И. Воспоминания. С. 64–65).


[Закрыть]. Подобные ситуации случались часто. Еще в июне 1884 г. А.А. Половцов обосновывал значение Государственного совета тем, что он был необходимым барьером для министерских инициатив, в действительности подготовленных не министрами, а их сотрудниками. Совет ставил предел законодательному произволу «столоначальника»: «В нынешнюю сессию я был свидетелем, как один министр не мог объяснить Совету свойство одной категории дел, исчислявшихся в его представлении, другой – оставил на столе печатное представление, им внесенное, но, очевидно, без его ведома составленное его подчиненными, с указанием усмотренных им самим несообразностей, третий – прислал замечания, обведенные его рукой по карандашным наброскам постороннего лица, четвертый спрашивал меня письменно, почему останавливается разрешение в Совете интересующего его дела, на что я отвечал, что дело решено пять лет тому назад с возложением на вопросителя особого по этому делу поручения»[721]721
  Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 1. С. 257. Будучи обер-прокурором Синода, Толстой редко являлся на службу. Уже в 1880-е гг. архиереи негодовали, что их бывший начальник не причащался. Более того, он терпеть не мог монахов и был категорически против того, чтобы они хоть как-то участвовали в его похоронах (Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 111–112).


[Закрыть].

Неэффективность работы министров чаще всего объяснялась не их ленью, а неспособностью рационально организовать деятельность собственного ведомства. Например, министр земледелия А.С. Ермолов сам вычитывал корректуру издаваемой в его ведомстве «Земледельческой газеты», на что у него уходило чрезмерно много времени[722]722
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 69. Как вспоминал И.Ф. Романов (Рцы), «А.С. Ермолов во многих отношениях представлял тип человека просвещенного, с широкими взглядами, чуждого мелкого формализма. Никогда не стеснял одеждой при докладах ему, первый среди министров отменил обычай праздничных поздравлений, товарищески переписывался со мной, оставив мне на память до полусотни писем разнообразного содержания, допускал, а отчасти подзадоривал сам на безграничную критику общей министерской политики.» (Рцы (Романов И.Ф.) Собр. соч.: В 2 т. Т. 2: Плюсы жизни: Литературные очерки. Художественная критика. Юмористическая проза. Письма к И.С. Аксакову, Н.П. Гилярову-Платонову, В.В. Розанову, А.С. Суворину и другим современникам / изд. подг. А.П. Дмитриев и Д.А. Федоров. СПб., 2016. С. 600).


[Закрыть]. Иными словами, он не справлялся с распределением обязанностей среди своих сотрудников.

Это было тем более важно, что этот вопрос чаще всего не был решен в законодательном порядке. В частности, трудно было сказать, каковы были обязанности товарищей (заместителей) министра. Фактически они играли роль чиновников по особым поручениям, правда, с правом подписывать некоторые документы за своего начальника. Их полномочия полностью определялись самим министром. Однако бывало и по-другому. В ряде случаев именно на товарищей министров возлагалось основное бремя ответственности за работу ведомства. Например, когда министром внутренних дел был И.Н. Дурново, ключевой фигурой в этом учреждении являлся В.К. Плеве. Он вел основную работу, выступал от имени министра на заседании Государственного совета. Благодаря Плеве бессвязные фразы Дурново складывались в более или менее цельную позицию[723]723
  У И.Н. Дурново была репутация не самого сильного министра. По словам А.С. Суворина, сам Александр III говорил: «Когда Дурново мне докладывает, я все понимаю, а он ничего не понимает, когда Витте – я не понимаю, но зато он все понимает, а когда Кривошеин – ни он, ни я – мы ничего не понимаем» (Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 187).


[Закрыть].

Конечно, многое в этом случае зависело от личных качеств главы ведомства. Плеве при Дурново был хозяином положения. Чаще всего было иначе. Товарищ министра «представлял собой машину для подписи “за министра” на той массе бумаг, которые ежедневно заготовлялись в департаментах.»[724]724
  Урусов С.Д. Записки. Три года государственной службы / вступ. ст., сост., коммент. Н.Б. Хайловой. М., 2009. С. 594. Примечательно, что Урусов в свою бытность товарищем министра внутренних дел редко видел своего прямого начальника – министра П.Н. Дурново: всего пять раз (Там же. С. 595).


[Закрыть]. Выполняя эту работу, чиновник даже не пытался ознакомиться с содержанием всех подписываемых им документов. Товарищ министра внутренних дел князь С.Д. Урусов лишь «слегка проглядывал» эти бумаги, «более из любознательности, нежели по необходимости»[725]725
  Там же. С. 597.


[Закрыть]. Товарищ министра – это особая функция в административной системе России. Как писал А.А. Половцов Александру III, «по самому своему идеалу товарищ министра представляется типом человека более пригодного к текущим делам, чем к высшему направлению деятельности в том или другом смысле. Обыкновенно товарищи берутся такие, чтобы не представляли никакой опасности сделаться заместителями министров, их избравших»[726]726
  Записки А.А. Половцова Александру III // ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 4. Л. 191.


[Закрыть].

В министерствах существовало вполне обоснованное убеждение, что товарищ министра – самый несчастный человек в ведомстве[727]727
  30 апреля 1893 г. министр государственных имуществ А.С. Ермолов писал Д.С. Сипягину: «При ежедневных почти в последнее время заседаниях Государственного совета, при необходимости, кроме того, бывать в Сенате, Комитете министров и разных комиссиях, мне не только крайне трудно оставаться так долго без товарища, но от этого положительно страдает дело и задерживается исполнение возложенного на меня Его Величеством поручения по составлению предположений о преобразовании Министерства» (Письмо А.С. Ермолова Д.С. Сипягину 30.04.1893 // РГИА. Ф. 721. Оп. 2. Д. 346. Л. 10).


[Закрыть]. Через него проходило существенно больше бумаг, нежели через других чиновников, включая и самого министра. Это значит, что он вынужден был работать больше многих своих коллег. Будучи товарищем министра государственных имуществ, А.Н. Куломзин писал матери: «Дело у меня выше головы. Я разрешаю от 60 до 100 докладов в докладные дни и подписываю каждый день до 50 бумаг. В сущности, наше Министерство сравнительно небольшое. М.С. Каханов рассказал мне, что в качестве товарища министра он подписывал до 300 бумаг в день. Управляющий почтами Безак – до 150 бумаг в день. Как обставлена у нас должность министра, ты можешь судить по тому, что при исправлении этой должности мне пришлось разрешить расход в 8 руб. на покупку штанов для швейцара Министерства»[728]728
  Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 291–292.


[Закрыть]. И.Н. Дурново в бытность товарищем министра внутренних дел сообщал М.И. Семевскому: «Вы не поверите, что мне приходится в день подписывать никогда не меньше 300 бумаг и я их подписываю под влиянием ужаса, что если не подпишу сегодня, то завтра самих бумаг будет 600–700. Вы не поверите также тому, что по заведенному исстари, порядку, нет бумаги, которая бы шла к губернатору не за подписью товарища министра. Разрешение о перевозке трупа из одного уезда в другой дается, например, у нас в России не иначе как с разрешения министерства. Бывает время, что я по три дня не вижу моих собственных детей, по три дня не могу перейти во внутренние комнаты, чтобы их обнять»[729]729
  Материалы к запискам М.И. Семевского // РО ИРЛИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 16. Л. 581–582.


[Закрыть].