Текст книги "Обман"

«Но ты же все равно знал, – думаю я. – Точно так же, как он знал все о деньгах от концерта.»

– Гарри рассказал тебе о своих потерях?

– Зачем рассказывать? Я все понимал по его лицу. Если бы это были не потери, а выигрыши, он, наверное, улыбался бы. Не так ли?

– Гарри не говорил тебе… – Я делаю над собой усилие. – …Он не говорил, откуда брал деньги для операций на бирже?

По взгляду Джека я понимаю, что мне не следовало задавать этот вопрос. Значит, я близка к выяснению истинной картины. Правда, не знаю пока, что мне это даст. Немного больше определенности? Понимание того, что деньги пропали навсегда и их уже не вернуть?

– Спасибо, – коротко говорю я.

Джек картинно взмахивает рукой и произносит с легкой улыбкой:

– Думаю, мне не стоит говорить о том, что все эти находки тебе следует держать в глубокой тайне. И дело здесь вовсе не во мне, я же сказал, что давно отошел от этих дел, а в репутации Гарри.

Я удрученно киваю.

– И еще, Эллен. Больше никаких вопросов про «Маунтбэй» к кому бы то ни было. Понимаешь?

Несколько секунд я молчу, потом спрашиваю, изобразив на лице улыбку:

– Что ты имеешь в виду под словом «вопросы»? – В голове возникает мысль о моем письме в банк Гернси. Почему-то мне кажется, что Джек знает о нем. Он бросает на меня мимолетный взгляд, и я вдруг замечаю в нем беспокойство. Боже мой, неужели я попала в точку?

– Что я имею в виду? – с нарочитой серьезностью переспрашивает Джек. – Ну, например, твои вопросы в разговоре с Гиллеспи.

– Ах, вот что… Он начинает подниматься.

– Джек?

– Да? – Он недовольно опускается в кресло.

– Я нашла еще кое-что… – Я достаю из сумки сделанную сегодня утром ксерокопию гостиничного счета и протягиваю Джеку. – Может, это тебе о чем-нибудь говорит?

Он берет бумагу и начинает внимательно ее изучать, всем своим видом выражая непонимание. Однако, на какую-то долю секунды на его лице появляется отблеск неудовольствия и даже страха. Джек неопределенно пожимает плечами.

– Посмотри на фамилию клиента… – Я указываю на верхнюю часть счета.

– Что? – хмурится Джек. – Мичер? – Он поднимает на меня недоуменный взгляд.

– Председатель комитета по архитектуре и строительству. Разве его фамилия не Мичер?

Джек снова смотрит на счет.

– Вполне возможно, – соглашается он и затем неожиданно насмешливо говорит: – Что у тебя за голова, Эллен! Ну, ладно, хорошо. Если это и был Мичер, то что я могу здесь сказать? Такие вещи существуют и никуда от этого не денешься. Но в этом нет ничего противозаконного. Ну поездка с представителем мэрии куда-то на уик-энд, ну дешевый круиз за границу. Ведь у этих людей мизерная зарплата. Конечно, они рассчитывают на маленькие коврижки. Иной они себе и не представляют свою работу. – Голос у Джека становится холодным. – И Гарри был далеко не единственным в бизнесе с недвижимостью, кто прибегал к таким методам.

В голове у меня моментально всплывают подозрения Молли по поводу тесных отношений между Джеком и людьми из комитета по строительству. Теперь я не удивлюсь, если узнаю, что Мичер ездил за границу и за счет Джека.

Я начинаю собирать бумаги фирмы «Маунтбэй».

– С этим следовало быть поосторожнее, – произносит Джек, небрежно указывая на них.

Я вопросительно смотрю на него.

– Лучше их уничтожить. Если хочешь, я могу пропустить их через бумагорезку.

Я прижимаю бумаги к себе.

– Но я думаю написать в банк…

– Как тебе будет угодно. Однако, это неразумно. Я хочу тебе только добра. – Поскольку я не отвечаю, Джек встает и с раздражением добавляет: – Ну хорошо, только потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Я медленно поднимаюсь. Мы направляемся к двери.

– Гиллеспи тебе помогает? – спрашивает Джек своим покровительственным тоном. – Он тебя еще не отговорил от идеи покупки нового дома?

Я делаю вид, что вожусь с сумкой. Но Джек не отступает.

– Так как насчет этой идеи, Эллен? Ты отказалась от нее?

– Я очень хочу уехать из Пеннигейта.

Выражение лица у Джека становится откровенно скептическим.

– Я разговаривал с Гиллеспи. Мы договорились, что в ближайшее время ты получишь кредит в тридцать тысяч. Но не больше. Я готов был бы дать больше, Эллен, но не могу. Извини.

Я чувствую полудетскую обиду.

– Понятно. – У меня першит в горле. – Могу я узнать, почему не можешь?

– Если честно, то просто боюсь, что ты отдашь деньги этим идиотам из благотворительного общества.

– Но в конце концов это мое дело.

– Не совсем. И дело не в деньгах. Любые разговоры о возмещении, – Джек повышает голос, – вообще любые контакты с обществом будут восприниматься как признание какой-то вины Гарри. Ты понимаешь это? – Судя по всему, понимания в моих глазах Джек не видит, поскольку он берет меня за плечи и менторским тоном с расстановкой говорит: – Ну как мне тебя убедить? В отношении пропавших денег сейчас никто ничего не может сказать. Нет подтверждающих документов, и никто не способен доказать связь Гарри с компанией «Маунтбэй». – Он делает паузу. – А с помощью вот этого, – Джек указывает на мою сумку, где лежат бумаги, – это сделать можно. Не знаю, о чем думал Гарри, разбрасывая такие вещи по дому, – Джек картинно возводит глаза вверх, потом снова упирается в меня тяжелым взглядом. – Без доказательств люди из общества могут обвинить Гарри всего лишь в халатности, а этим грехом они и сами страдают. А халатность, как ты, надеюсь, понимаешь, Эллен, не то же самое, что мошенничество. Поэтому тебе нельзя делать никаких признаний. И нельзя хранить эти документы…

Я через силу мысленно соглашаюсь с Джеком. И неловко достаю бумаги из сумки. Джек выхватывает их, затем ведет меня в соседнюю комнату. Там он включает большую бумагорезательную машину и быстро пролистывает документы.

– Счет из гостиницы… Это ведь копия… А оригинал есть?

Если я и колеблюсь, то буквально долю секунды.

– Нет.

Это, разумеется, неправда. Оригинал дома. Но ведь это не документ по фирме «Маунтбэй». От простого гостиничного счета не может исходит какая-либо опасность. И кроме того, внутренний голос подсказывает мне не отдавать Джеку все.

Он сует бумаги в машину.

– Ты не должна излишне нервничать, – уже спокойнее произносит он. – Если даже народ и пошушукается немного, это не беда. Все слухи очень скоро умрут сами по себе.

«Пошушукаются!» «Слухи!» Он говорит об этом как о каких-то безобидных вещах, но я-то знаю, что если уж слух возник, то никогда не умирает.

Остаток воскресенья я провожу в состоянии какой-то опустошенности. Молли, Джош… Разговоры, еда… Все это далеко от меня. К вечеру я способна лишь безвольно сидеть перед телевизором. Молли настаивает на том, чтобы остаться еще на одну ночь, и я ее не отговариваю. Мы смотрим комедию. Я почему-то громко смеюсь, хотя фильм не такой уж и веселый.

В девять я отправляю Джоша в кровать. Мы немного беседуем с ним, но он также измотан, как и я. Внизу звонит телефон. Трубку поднимает Молли. Она кричит, что это меня. Когда я иду в свою спальню к аппарату, внутри меня что-то екает.

Голос у миссис Андерсон жесткий. Судя по всему, она кипит от возмущения.

– Я вынуждена просить вас приехать за Кэти и забрать ее домой.

– Что случилось?

– Случилось то, что поведение Кэти стало неприемлемым. Какие бы трудности и стрессы она ни испытывала.

Боже мой, Кэти!

– Но что же все-таки… – мямлю я.

– Я не хочу обсуждать детали! – почти кричит миссис Андерсон. И уже спокойнее добавляет: – Все дальнейшие обсуждения будут происходить в кабинете директора.

Я невольно начинаю извиняться, но, вспомнив, что Кэти не та девочка, за которую надо извиняться, останавливаюсь и говорю, что буду в школе через двадцать минут.

Сначала заведенный издавна ритуал: горячая ванна, душистое мыло, свежее полотенце, чуть подкрахмаленная белая ночная сорочка, сушка волос, чашка какао. Потом мы забираемся в мою кровать и лежим рядом. Я обнимаю Кэти за плечи. Ее пахнущие свежестью волосы щекочут мне щеку. Как в старые добрые времена. Ночник включен, но Кэти все жмется и жмется ко мне, будто желая убедиться, что я здесь.

Наконец я тихо спрашиваю:

– Ну так что случилось? На секунду она напрягается.

– Дура. Какая она дура. Но, конечно, тебе это неприятно. Извини.

– Что же произошло?

Кэти неопределенно дергает плечами.

– Просто я кое-что ей сказала, вот и все… – Но тут же расстроенным голосом добавляет: – Я назвала миссис Андерсон глупой коровой. Она мне надоела, все время приставала, чтобы я рассказала ей о своих проблемах. Обнимала за плечи. Представляешь? – Кэти передергивается. – Больная! Я говорила ей, что не хочу обсуждать свои проблемы, я ведь говорила ей!

Я терпеливо жду. Через несколько секунд Кэти произносит убитым голосом:

– Ну вот… Я и толкнула ее… Я, правда, не хотела.

После небольшой паузы я осторожно спрашиваю:

– Когда ты говоришь «толкнула»..?

– Ну, не знаю, может, это было похоже на удар. Хотя никакого вреда я ей не нанесла… – Дочь глубоко вздыхает. – Я просто потеряла контроль над собой.

– Как тогда с учителем химии?

Я чувствую, что Кэти удивлена.

– Что-то типа этого…

– А с ним-то что произошло? – как можно более индифферентно спрашиваю я.

– Он просто идиот! – восклицает Кэти так, как будто мне давно следовало знать об этом. – Просто отвратный мужик! Эта сладкая улыбочка, эта рука у тебя на плече, заглядывание в глаза… Знаешь, взял себе за правило приближать свое лицо к твоему ну вот на столько. – Она сдвигает большой и указательный пальцы, оставляя маленькую щелочку. – Думает, он такой замечательный! Ну прямо воплощение благородства. Так удивился, когда я сказала ему, чтобы он убрал свои лапы! – Кэти кипит от негодования. – Вот уж настоящий идиот!

Перед моими глазами встают две картины. Вот учитель похлопывает Кэти по плечу. Нормальный жест, означающий поощрение. Возможно, мистер Пелам пользуется таким приемом уже очень давно. И вот тот же учитель, с мужским интересом смотрящий на Кэти и задерживающий свой взгляд и руку на ее плече дольше обычного на долю секунды.

В сущности, не так уж важно, какая из этих картин больше соответствует данному эпизоду. Важно то, как Кэти поняла конкретную ситуацию. И судя по тому, что отвергаются невинные попытки к контакту даже со стороны миссис Андерсон, она вполне могла не сдержать себя в случае с Пеламом.

Миссис Андерсон, видимо, считает Кэти истеричной девчонкой, которую испортила сумасбродная мамаша. Она не может знать того (и я, разумеется, никогда не скажу ей), что моей дочери уже пришлось испытать в жизни.

После того, как Кэти засыпает, я еще долго лежу рядом с ней. Потом встаю и спускаюсь вниз, чтобы приготовить себе чай.

Молли сидит перед телевизором в гостиной, смотрит какой-то фильм из вечерней программы. В руке сигарета, хотя вот уже полгода, как она объявила, что бросает курить.

– С ней все в порядке? – с волнением в голосе спрашивает Молли.

Я киваю.

– Так что же случилось?

– Ничего. Просто она сильно расстроена.

– Чем?

– Не знаю… Всем.

– Она ничего тебе не рассказала?

– Нет.

Молли, которая любую неискренность чувствует за милю, укоризненно качает головой.

– У Кэти возник спор с воспитательницей, – устало признаюсь я. – Потом она как-то неловко задела ее.

– Боже мой! – В это восклицание Молли умудряется вложить бездну оттенков.

Я делаю вид, что не замечаю этого, и продолжаю идти по направлению к кухне.

– Послушай, дорогая, – говорит Молли, входя следом за мной на кухню, – пойми меня правильно. Тебе следует что-то предпринять. Такие инциденты, как с Кэти, вам сейчас никак не нужны. Думаю, тебе требуется помощь. Совет специалиста и все такое…

– Со мной все нормально.

– Я имею в виду для Кэти.

– С ней тоже все будет нормально.

На лице у Молли отражается какая-то внутренняя борьба. Наконец она произносит:

– Я считаю, что тебе одной со всеми своими проблемами не справиться. Никто бы не справился.

– Странно, но директор школы разделяет твое мнение. Она считает, что Кэти нуждается в помощи психиатра.

Пропустив мимо ушей содержащуюся в моих словах иронию, Молли быстро говорит:

– Насчет психиатра я не уверена, по-моему, они только взвинчивают людей, а вот поискать консультанта по проблемам подросткового возраста можно было бы. Я знаю многих детей, которым такие специалисты очень помогли.

Я молча достаю чайник, чашки, блюдца и ставлю чайник на плиту.

– Ненавижу видеть тебя такой расстроенной, – вздыхает Молли. – Она всегда расстраивает тебя.

– Это неправда.

– Извини, но это так.

– Не надо, Молли.

– Но, дорогая, это ведь так. Я вынуждена тебе это сказать. Вокруг Кэти вечно проблемы. Даже если все нормально, она умудряется их создать. Я говорю это только потому, что люблю тебя и считаю, ты не должна переживать все в одиночку. Конечно, Кэти тоже переживает смерть Гарри, но это не должно превращаться в… – Молли хочет сказать что-то резкое, но сдерживает себя и тихо добавляет: – Это, в конце концов, несправедливо по отношению к тебе.

Значит, Молли все-таки считает, что Кэти нужно лечить.

Внутри у меня закипает гнев, и я еле сдерживаюсь. Мне хочется крикнуть: «Да, Кэти трудный подросток! Но чего ты хотела? Как она может быть другой после всего пережитого? После того, как ее обманули?»

Но я не могу этого сказать. И никогда не смогу. Иначе я признаю, что Кэти – это главная жертва в нашей жизни. Иначе я доставлю ей новые страдания.

Чтобы справиться со своим гневом, я направляю его на Гарри.

Еще до того мартовского дня мне не раз приходила в голову мысль: я готова убить его за то, что он сделал с Кэти. Если бы Гарри был сейчас здесь, я не колеблясь убила бы его.

Между нами с Молли повисает долгое молчание. Неожиданно со стороны подъездной дороги раздается хруст гравия. Это какая-то машина. Избегая вопросительного взгляда Молли, отхлебываю большой глоток чая из кружки. Когда звонит звонок, я спокойно встаю, как будто ждала кого-то, и иду к двери.

Через окно холла я вижу, как возле дома останавливаются две машины. Я открываю дверь. Передо мною трое мужчин: Чарльз, Леонард и еще один человек в помятом летнем костюме. Инспектор Доусон. Или, может, старший инспектор Доусон. Я никогда толком не знала его ранга.

– Эллен, я хотел позвонить… – Чарльз безвольно машет рукой, он чем-то сильно удручен.

Леонард стоит несколько поодаль, лицо у него серьезное и грустное.

– Можно нам войти, миссис Ричмонд? – спокойно спрашивает Доусон.

– Пожалуйста.

Я провожу их в гостиную. Доусон располагается на своем обычном месте, с которого открывается вид на сад и реку. Я сажусь в кресло напротив. Чарльз и Леонард устраиваются у камина. Со стороны мы выглядим как две независимые группы людей.

Доусон устремляет на меня свой внимательный взгляд, сцепляет пальцы рук и произносит без какой-либо преамбулы:

– Миссис Ричмонд, я должен сообщить вам о том, что сегодня днем в море обнаружено и поднято на поверхность тело вашего мужа.

Я долго молчу. Затем отвожу взгляд от Доусона и смотрю на свои руки.

– Где его обнаружили? – наконец выдавливаю я из себя.

– Внутри яхты.

– Внутри… – эхом повторяю я. При этом ощущаю прилив страха. Или облегчение? Не знаю. В наступившем молчании поворачиваюсь к Чарльзу, который грустно кивает мне, как бы подтверждая заявление Доусона.

Инспектор смотрит на меня немигающим взглядом.

– С сожалением должен также проинформировать вас о том, что возле тела вашего мужа было обнаружено ружье… – Доусон делает паузу. – И о том, что в результате предварительного обследования на теле мистера Ричмонда обнаружены ранения, позволяющие предположить, что он выстрелил в себя из ружья.

Я не отрываясь смотрю на него.

– Мне очень жаль.

Закрывая глаза, я плыву в пространстве. Словно сквозь туман слышу, как кто-то идет по гостиной, затем вижу рядом с собой Леонарда. Он вставляет мне в руку стакан. Я подношу его к губам и делаю глоток. Другой рукой ощущаю сухое пожатие Леонарда. Возле моего уха раздается его шепот:

– Эллен, вам не в чем себя винить, не в чем.

В груди у меня вскипают старые обиды, на глаза наворачиваются слезы, но несмотря на это я почти физически ощущаю на себе изучающий взгляд Доусона и поднимаю на него глаза.

– Мы должны совершить ряд формальностей, – говорит Доусон, – обычное расследование. Правда, оно потребует времени. Надеюсь, нам удастся поднять яхту. Может быть, даже в ближайшие дни. Мы постараемся, чтобы наша работа не создала вам никаких неудобств, общения с прессой будем избегать. Рассчитываю на то, что в течение этого времени у нас с вами наладится полный контакт.

Я неопределенно киваю, не будучи уверенной в том, что именно он подразумевает под своей последней фразой.

Леонард придвигает кресло и садится рядом со мной.

Доусон наклоняется вперед, как бы желая исключить Леонарда из нашего разговора и произносит:

– Я понимаю, миссис Ричмонд, что это большой удар для вас. Я не имею права отрывать вас сейчас от семьи, но вы оказали бы нам неоценимую помощь, если бы попытались сформулировать причины, по которым ваш муж мог бы покончить жизнь самоубийством.

– У Гарри были финансовые проблемы… – неуверенно начинаю я и смотрю на Леонарда, как бы прося поддержать мои слова.

Но прежде чем Леонард успевает что-либо сказать, Доусон предостерегающе вытягивает руку в его сторону и говорит мне:

– Продолжайте, миссис Ричмонд.

Собираясь с мыслями, я прикрываю веки и тру пальцами глаза.

– У него были долги… Долги по делам фирмы, личные долги. Вплоть до недавнего времени я не знала, что их было много. Сам он мне о таких вещах ничего не говорил. – С мыслями о детях я заставляю себя продолжать: – Политическая карьера Гарри… Поражение в последних выборах было для него совершенно неожиданным. Он…

– Да?

Я делаю секундную паузу.

– Это явилось для него тяжелейшим ударом. Он очень переживал…

– А перед исчезновением не был ли он особенно угнетен, подавлен? В последние несколько дней?

– Не знаю. Я много об этом думала, но по моему мужу это было трудно определить, в таких вещах он никогда не признавался.

– Вы сказали, что думали об этом. Значит, эта мысль – о том, что он мог покончить с собой, – приходила вам в голову?

– Нет, нет. Я просто имею в виду, что в последнее время вообще много думала о Гарри.

– У вас имеются на это какие-то особые причины? В горле у меня застревает комок, но через несколько секунд я справляюсь с собой.

– Просто я думала о том, чего не сказала ему. О том, что должна была сказать.

– Значит, в те дни ничего особенного не случалось? – гнет свою линию Доусон. – Ничего такого, что могло бы серьезно повлиять на мистера Ричмонда?

Я роюсь в своей памяти. В ней все перемешалось, я уже не знаю, как отделить реальные вещи от нарисованных моим воображением.

– Разве что…

– Да?

– В те дни у него было несколько деловых звонков, которые, по-моему, сильно его расстроили. У меня тогда возникло ощущение, что он испытывал сильный шок.

– Это были какие-то неприятные известия?

– Точно не знаю, но думаю, что да.

– И он тяжело воспринял их?

Я хочу было сказать; «Он вообще все воспринимал тяжело», но удерживаюсь и вместо этого отвечаю:

– Да, он был очень обеспокоен.

– Но о самоубийстве он никогда не говорил?

– Нет. – Я медленно повожу головой из стороны в сторону. – Нет.

Доусон глубоко вздыхает.

– А как вы сами считаете, мог он покончить с собой?

Я долго размышляю над ответом. Наконец решившись, признаю и собственную неудачу в жизни, и вину Гарри за нее.

– Да.

Вот тебе Гарри! Вот тебе за все!

Уголки рта у Доусона приподнимаются, щеки довольно надуваются – он получил тот ответ, которого и желал.

ГЛАВА 13

Мы с Кэти сидели на балконе квартиры в Ла-Джолла, отдыхая после довольно продолжительного перелета. Джош играл с мальчиками в соседних апартаментах. Издалека доносился шум автострады, с моря дул приятный ветерок. Мы бессвязно болтали об одежде. Воспользовавшись паузой, я, как бы между прочим, спросила Кэти о ее с Гарри походах по магазинам. Как она их воспринимала? Были ли они – нужное слово отыскалось не сразу – трудными для нее?

Прищурив глаза от солнца и глядя вдаль на обсаженную пальмами улицу, дочь тоже, как бы между прочим, сказала, что все было нормально. Затем со вздохом добавила:

– Ну, не совсем плохо.

– Что ты имеешь в виду? Было что-то не очень хорошее?

– Ну, в общем, да. Я не знаю, но старалась не думать об этом. Я считала, что если буду с ним милой и послушной, если буду носить купленную им одежду, то ему будет приятно, и все будет в порядке. – Она смолкла, занявшись заусенцем на пальце. – Ничего такого тогда не было.

– Он не касался тебя? – Сердце у меня холодеет.

– Ну, держал за руку. И все.

Я знала, что она говорит правду, просто мне необходимо было услышать это. Во мне развился какой-то комплекс недоверия по отношению к Гарри, к любому его поступку в прошлом. И несмотря на то, что это было мне неприятно, копалась и копалась в них.

Через несколько дней Кэти вновь заговорила о нашем отдыхе во Франции. Тогда мы шли с ней по сверкающему на солнце пляжу мимо кричащих волейболистов и растянувшихся на песке загорающих женских тел. Сначала она рассказывала с явной неохотой. О том, что боялась этой поездки, что некоторое время все было хорошо. Во всяком случае… Во всяком случае, Гарри не приставал к ней.

«Что она имеет в виду?»

Потом… Кэти удлиняет шаги, наклоняет голову и упирает взгляд под ноги. Потом это началось снова, как-то вдруг… Она не знает причины…

– Что началось? – Мой голос звучит словно издалека.

– Ну, какие-то легкие объятия… Все такое…

Я думала, что к тому времени в совершенстве овладела мастерством не выдавать своих чувств. Однако Кэти, искоса взглянув на меня, взяла за руку и слегка похлопала по ней. Этот жест заставил меня отвернуться и перевести разговор на другую тему – такую бурю любви к дочери он вызвал во мне.

После этого разговора на пляже Кэти не упоминала о Гарри в течение нескольких дней. Помимо прочего, она была погружена в сеансы у Боба Блока. Но, однажды, когда мы, распаковав очередную порцию продуктов, ели мороженое из большой банки, она заговорила о Рождестве. Вообще о празднике Рождества, но, взглянув ей в лицо, я поняла, что Кэти имеет в виду наше последнее Рождество.

Тогда ситуация обострилась до предела. Если бы только я хотела видеть это!

За три дня до Рождества я вернулась домой поздно вечером – отвозила Диану после одного из благотворительных мероприятий. Я нашла гостиную пустой, телевизор был выключен. Я поднялась на второй этаж. В нашей спальне никого не было. Джош уже спал у себя. Как всегда он лежал на спине, тихо посапывая, такой красивый и милый во сне. Подойдя к спальне Кэти, я увидела, что из-под двери выбивается полоска света. Тихонько постучалась и взялась за ручку. Помню свое ощущение приятного ожидания: Кэти только что приехала на рождественские каникулы, у нас впереди еще столько времени. Помню и совершенно неожиданную для меня картину: дверь вдруг распахивается и на пороге стоит Гарри. Лицо у него красное, рот чуть приоткрыт, рубашка помята, а из кровати на меня смотрит бледная Кэти.

Все внутри у меня похолодело. На лице у Гарри отразилась сложная смесь чувств – злобы, раздражения и… вины. А в глазах у Кэти до того, как она зарылась головой в подушку, я увидела страдание.

Теперь я понимаю, что Гарри тогда почти не скрывал своего желания. И хоть внутренний голос подсказывал мне: «Беда!», я усилием воли отключила его. В то время я еще имела обыкновение отмахиваться от неприятных мыслей, убеждая себя в том, что каким-то образом все обойдется. И когда Гарри сказал мне, что у Кэти был очередной срыв и он поднялся, чтобы ее успокоить, я поверила ему.

Я поверила ему. Я наступила на горло собственным ощущениям. И это была моя огромная ошибка. Теперь я расплачиваюсь за нее.

Я убедила себя тогда, что мысль о сексуальных домогательствах Гарри по отношению к Кэти противоестественна. Такие вещи с нормальными людьми не случаются. А я считала нас всех нормальными, хотя, если честно, Гарри к тому времени таковым уже не являлся. Его засасывала какая-то пучина.

Кроме того, я знала об отношениях Гарри с Кэролайн Палмер. И поняла дело так, что он специально приближает к себе Кэти, чтобы иметь запасную карту в борьбе со мной на тот случай, если его интрижка вдруг вылезет наружу. Ни на одну секунду не могла я представить себе, что Палмер была для Гарри всего лишь эрзацем того наркотика, к которому его по-настоящему тянуло.

Но тогда я все проецировала на наши с Гарри отношения и их резкое ухудшение. Это произошло вскоре после Франции и больно ударило по моим чувствам. Сначала я во всем винила проблемы Гарри с бизнесом и политикой. Только через некоторое время стала понимать, что наши с ним отношения разваливаются независимо от тех проблем. Я начала ощущать решимость Гарри покончить с нашим браком. Создавалось впечатление, будто все взвесив, он решил, что бороться за его сохранение не стоит.

Я не могла понять, что причина гибели нашей любви крылась, помимо прочего, во все возрастающем чувстве Гарри по отношению к Кэти. Чувстве нездоровом и почти маниакальном.

Теперь, задним умом, я все осознала. И вижу, как по мере взросления дочери в глазах Гарри все отчетливее светилось неподдельное восхищение ею. Поскольку я сама всегда искренне любила Кэти, такое отношение мужа к ней не удивляло, а, наоборот, радовало. Мне было очень приятно, когда Гарри легко отрывался от любого занятия, чтобы поговорить с ней. Я с удовольствием наблюдала, как он сидит с Кэти перед сном и гладит ее волосы. Это было больше того, на что я могла рассчитывать. Я просто не верила своему счастью.

А Кэти инстинктивно уже давно все поняла. Но выразить словами не могла. Даже во время встреч с Бобом Блоком. Она просто знала, что должна уехать из дома.

Интернат. Как же я не догадалась? Не об истинной причине (тогда я не могла дойти до этого), а о том, что Кэти не хотела переводиться туда. Что она была просто вынуждена бежать из дома.

Когда в Ла-Джолла мы убирали мороженое в холодильник и говорили о Рождестве, та сцена в спальне Кэти незримо стояла перед нашими глазами. Тогда никаких подробностей Кэти мне не рассказала. Она только произнесла: «Ничего особенного не случилось». Но позже, установив более тесный эмоциональный контакт с помощью Боба Блока, я узнала, что предрождественский инцидент был самым тяжелым изо всех.

«Тогда со стороны вашего мужа были осуществлены определенные действия сексуального характера», – сообщил мне Боб Блок.

«Действия сексуального характера, – эхом отозвалась я, холодея внутри. – Вы имеете в виду изнасилование?»

Как потом сказала Кэти, после Рождества дела обстояли лучше. В оставшиеся дни каникул и в первой половине весеннего семестра Гарри не таскал Кэти по магазинам, не приезжал неожиданно к ней в интернат. Только из-за того, что чувствовал: я внимательно за ним слежу. Ищу доказательств его отношений с Кэролайн Палмер. Какая ирония судьбы! Охотник, идущий по ложному следу.

Несчастная Кэти. Несчастная я.

Нас обеих так подло обманули.

Я много думала о природе порицания и прощения. Я не виню Гарри за то, что он был таким. Я одинаково любила его и за ошибки, и за положительные качества. Но это не означает, что когда-нибудь смогу его простить. Людям можно прощать лишь то, что они совершили случайно, под воздействием минутной слабости – то, что и ты сам мог бы сделать при подобных обстоятельствах. Но Гарри совершил свои поступки не бездумно, он заранее все спланировал. Именно понимание этого дало мне силы, чтобы совершить то, что я совершила. И это понимание до сих пор не дает мне покоя.

Офис «Фонда помощи румынским сиротам» расположен на втором этаже над типографией, на тихой улочке рядом с русской православной церковью. Линолеум на лестнице совсем истерся, в воздухе висит неприятный запах. На двери офиса – эмблема фонда, а под ней трафаретная надпись, приглашающая войти. Внутри я вижу двух усталых женщин, склонившихся за компьютерами среди стопок писем. На стенах висят газетные вырезки и снимки, на которых активисты фонда сфотографированы возле грузовиков с гуманитарной помощью.

Кабинет Тима Шварца немного попросторнее, чем предбанник, но его рабочий стол, большой стол для совещаний и серые железные шкафы также завалены различными бумагами и папками. При моем появлении на лице у Шварца проступает некоторое недовольство, как будто я пришла неожиданно, и ему приходится отрываться от важного дела. На нем широкая рубашка, неаккуратно заправленная в джинсы. Узкое лицо кажется серьезным из-за круглых очков в металлической оправе. Он освобождает для меня кресло, затем пододвигает свое и откидывается в нем назад, скрестив руки на груди, как человек, который не в восторге от того, что ему предстоит услышать.

Я разворачиваю заранее приготовленную бумагу, написанную вчера поздно вечером. Помня слова Джека, боюсь, как бы не произошло каких-нибудь недоразумений.

– Не будучи согласной… – Я сбиваюсь, но откашлявшись, продолжаю: – С тем, что мой супруг несет ответственность за какие бы то ни было средства, причитавшиеся вашему фонду, я тем не менее хотела бы, в качестве жеста доброй воли, сделать для вас пожертвование. Принимая во внимание мое нынешнее положение, это пожертвование будет меньше, чем мне бы хотелось, – примерно в размере двадцати тысяч фунтов. – Я поднимаю взгляд на Шварца и мне кажется, что в его глазах горит огонек враждебности. – В последующие годы я намерена вносить такие пожертвования до тех пор, пока буду иметь возможность.

– Это все? – Рот у Шварца недовольно кривится.

– Извините?

– В отношении будущих пожертвований, не могли бы вы назвать их приблизительную сумму?

– Нет, в данный момент не могу. Хотя, через несколько месяцев я буду иметь об этом более полное представление.

Он поджимает губы.

– Миссис Ричмонд, откровенно говоря, ваше предложение меня изумляет… Я хочу сказать, что эти деньги никогда не принадлежали вашему мужу. Это ведь не некая ссуда, которую он или вы можете возвратить по своему усмотрению. Деньги принадлежали фонду…

Как раз об этом Джек меня и предупреждал.

– Это самое большое, что я могу предложить.

Он агрессивно перебивает меня:

– Вы согласны с тем, что деньги принадлежали нам?

– Я не думаю… Мне кажется, я не могу обсуждать этот вопрос.

– То есть мы будем делать вид, что ваше предложение никоим образом с этим не связано? Да?

Не желая оказаться загнанной в угол, я колеблюсь, хотя понимаю, что само по себе молчание является ответом.

– То есть вы хотите сказать, что делаете эти пожертвования из сострадания? – насмешливо продолжает он. – А фонд должен выразить свою глубокую благодарность? – Шварц фыркает. – Миссис Ричмонд, дело в том, что эти деньги нужны нам прямо сейчас. У нас есть основополагающие финансовые проекты, которые надо осуществить, прежде чем подступаться к образовательным нуждам детей. Нам нужно оснастить приюты всем необходимым. Сейчас эти дети живут в весьма тяжелых условиях. Персонал тратит уйму времени на возню с доисторическими стиральными машинами и кухонным оборудованием. Водопровод не работает, с отоплением тоже проблемы…