Текст книги "Обман"

– Расскажи мне, как? Как тебе это удалось?

– Ты насчет яхты?

– Я имею в виду вообще все. Я тру лицо рукой.

– И сама не знаю. Видимо, меня вело провидение. И еще страх. – Голос у меня дрожит.

– Но ты ведь никогда не ходила на яхте дальше устья реки.

– Это правда, – гортанно смеюсь я.

– Так расскажи. Расскажи все.

В этом вопросе уже другой Морланд. Бывший морской пехотинец, отличный моряк и эксперт по технике выживания. Человек, склонный к детективным исследованиям.

Эта часть рассказа не представляет для меня большого труда. Ведь я излагаю реальные события. Тем не менее выдерживаю солидную паузу, судорожно «прозванивая» свою историю на возможные несоответствия.

– В общем, – наконец говорю я, – у меня была целая ночь, чтобы все приготовить. «Минерва» была полностью на ходу. Электричество работало. Гарри всегда говорил: главное, чтобы электрическая цепь была в порядке. Ключ находился в замке зажигания. Попробовала завестись, и двигатель заработал с пол-оборота. Перед отплытием я отправилась на «Зодиаке» домой и собрала кое-какие вещи: непромокаемый костюм, теплую одежду и ножовку… Я взяла ножовку из гаража.

– Значит, ты уже тогда знала, как затопишь яхту? С помощью ножовки?

– Эта мысль пришла мне в голову случайно. Дело в том, что несколько лет назад Гарри попросил меня помочь ему с ремонтом яхты. Конечно, «помочь» – это громко сказано. Я просто находилась рядом с ним – оказывала моральную поддержку. Это было в те времена, когда яхта для Гарри была еще в новинку и он многое делал на ней сам. В тот день он менял шланг, по которому вода за бортом может поступать внутрь яхты…

– Шланг впускного отверстия.

– Именно. В общем, когда он этот шланг снял, то вода буквально хлынула внутрь яхты. Оказалось, не до конца была завернута эта штука с колесиком…

– Запорный вентиль.

– Да, запорный вентиль. Его по какой-то причине заклинило. И вот пока Гарри судорожно возился с ним, вода продолжала хлестать внутрь яхты. В конце концов Гарри справился с вентилем, но я видела, сколько трудов ему стоило снять с него старый шланг. Пришлось разогревать хомуты и все такое. А ведь Гарри был достаточно сильный. И я поняла, что мне одной не одолеть это и нужно придумать другой способ. И тут в голову пришла мысль о пиле. Я вспомнила, что Гарри сменил резиновый шланг на трубу из мягкого пластика, отпилить которую не составит труда. – Я вдруг прислушиваюсь к своему голосу, и мне начинает казаться, что мои действия выглядят очень уж расчетливыми. Поэтому добавляю: – Но не подумай, что я была в состоянии распланировать все это. Нет. Все получилось как-то само собой. Когда я наконец вернулась на яхту, сложнее всего для меня было разобраться с плоскодонкой. Я никак не могла опустить подвесной мотор в воду. Перепробовала все. Казалось, что эта операция осуществляется одним нажатием рычага. Я не знала, что сначала нужно, подтянув мотор, снять его со стопора, а потом с помощью рычага поставить в рабочее положение. А ведь мотор этот довольно тяжелый. В конце концов с этой операцией я справилась, но на нее ушло немало времени. Потом запуск мотора. Я не часто имела дело с лодкой. Конечно, плавала в ней в качестве пассажира, но сама никогда не управляла. Я знала, что мотор включается с помощью ключа, который должен был быть спрятан под кормовым сиденьем – однажды Гарри совал его туда. Но ключа под сиденьем не оказалось. Подумав, что придется еще раз возвращаться в дом за запасным ключом, я почти уже сдалась. Но… не могла отказаться от того, на что решилась. – Я яростно тру пальцами лоб. – Я оставалась в состоянии шока и действовала импульсивно. Просто знала, что должна как-то выправить ситуацию. – Я бросаю взгляд на Морланда, как бы ища у него поддержку. – Конечно, ничего уже нельзя было исправить, но я чувствовала, что все равно должна попытаться сделать хоть что-то позитивное в ситуации полной катастрофы, постигшей меня и моих детей.

На несколько секунд между нами повисает молчание. Морланд отворачивается в сторону, и я не вижу выражения его лица.

– В конце концов я нашла ключ от плоскодонки. В ящике для морских карт. Я попробовала завести лодку, но безрезультатно. Ключ в замке зажигания поворачивался, но мотор молчал. Молчал, словно мертвый. Я вспомнила, как Гарри в этом случае толкал вперед какую-то ручку возле руля. Что это?

– Ручка газа, которая одновременно служит для включения сцепления, – пояснил Ричард.

– Я и так и сяк пробовала завести мотор. Наконец нашла еще какой-то рычажок, который, как оказалось, нужно толкнуть вперед…

– Да, чтобы включить сцепление, – кивает Морланд. – Иначе двигатель не заведется.

Я стучу пальцем себе по виску, как бы показывая, насколько я тупая.

– Так вот. В конце концов я разобралась со всем этим и завела мотор. Но провозилась довольно долго.

… Снова меня оглушает ревущий на корме мотор. Этот звук, кажется, разносится по всей реке, привлекая любопытных. Я в нерешительности: дать двигателю немного прогреться (он работает неровно и прерывисто) или выключить его и нырнуть в спасительную тишину. С минуту я раздумываю, потом глушу мотор. Упавшая на реку тишина отдается в ушах так же резко, как и рев работающего двигателя.

– Потом я ждала. В каюте «Минервы». Ждала, пока немного рассветет. Может быть, я ненадолго забылась коротким сном, хотя, не думаю. Как только затеплился рассвет, я включила двигатель яхты. Меня трясло от страха. Страх был настолько сильным, что я почувствовала приступ тошноты. Подошла к поручням, перегнулась через них, и меня вырвало. Потом я отвязала яхту от буя, забежала в каюту и толкнула рычаг сцепления вперед. «Минерва» тронулась. Я вздохнула с облегчением, поскольку не была уверена, что смогу сдвинуть ее с места. Я думала… – Однако эти свои размышления я опускаю. – Удивительно, но яхта более или менее слушалась меня. Раньше я никогда не управляла ею. Ну, может, в течение нескольких минут, когда Гарри, занятый какими-то важными делами, просил подержать штурвал. Максимум, что я усвоила, это то, что штурвал нужно вращать не в сторону поворота, а в противоположном направлении. В общем, как бы то ни было, я плыла. Напряженно следила за сигнальными буями, боялась пропустить хоть один и повторяла себе: «Красный обходить справа! Красный обходить справа!» Что касается швартовочных буев и отмелей возле Уолдрингфилда, то я знала, где огибать их, потому и вспомнила о них во время нашей поездки на твоей лодке.

– Я тоже помню эту поездку, – мягко замечает Ричард. Что-то в его голосе подсказывает мне: он действительно хорошо помнит тот эпизод. Несущийся на парусной лодке мальчик, которого я своим криком предупредила об отмели…

– С «Зодиаком» у меня получилось хуже. Я не смогла надежно привязать его к плавучему бую, и ночью его отнесло вниз по реке. Во всяком случае, обнаружила «Зодиак», только когда уже вернулась назад.

– На илистой отмели, где его и видел Уэлли Смит?

Я неопределенно киваю. Мысленно я снова на «Минерве», приближающейся к узкому устью реки. Вижу перед собой только море. Ощущаю подрагивание корпуса яхты под ударами волн. Со страхом думаю об отмелях и снова испытываю приступы дурноты.

– Я не знала, в каком направлении мне следует выходить из устья реки. Просто двигалась вперед. Над водой стоял туман, видимость плохая. По моим предположениям где-то впереди должны были быть отмели, ведь о них было столько разговоров. Но никаких знаков я не видела, и буи не попадались. Оставалось только молиться и надеяться. Качка усиливалась. Один раз я даже упала. И вдруг… Прямо по курсу вода стала совсем другая. С более ровной поверхностью, по которой гуляла лишь легкая рябь. Я сразу же все поняла. Не умом, а чувствами. И тогда, резко отвернув от этого участка, пошла в другом направлении. Через несколько минут я обнаружила, что поворот оказался слишком резким, и неясная линия прямо по курсу – это берег. Так что я фактически возвращаюсь назад. Пришлось снова поменять курс. Не исключаю, что описала полный круг. Тогда я решила посмотреть на компас. Но не умела им пользоваться. Я понимала, мне нужно было идти на восток, но что при этом должен показывать компас?

Морланд, который, видимо, не ожидал, что мне нужен его ответ, торопливо ответил после затянувшейся паузы:

– Девяносто градусов.

– А… Значит, девяносто… – Перед моими глазами снова пляшет стрелка компаса. – Девяносто. Я примерно так и думала. Но было уже поздно. Я попала в район отмелей и выбраться оттуда уже не могла. – Меня передергивает от ужаса. – Вокруг ревут волны. Меня словно парализовало. От страха я перестала соображать. Мозг отключился. Чисто автоматически гнала яхту вперед. – Я делаю паузу, чтобы передохнуть. – А потом… Потом этот ужасный треск. Яхта остановилась, как вкопанная. Словно врезалась в стену. Меня с силой бросило вперед. «Ну вот и все!» – промелькнуло в мозгу. Думала, что сейчас ко дну пойдет и яхта, и я вместе с ней. Но тут «Минерва» качнулась с борта на борт и слегка клюнула носом. Значит, какая-то надежда еще есть. Я резко прибавила газу – Гарри всегда так делал, когда яхта слегка застревала килем в реке при низкой воде. Двигатель бешено взревел. Я подумала, что он захлебнется или взорвется. «Минерву» всю трясло. Не знаю, что происходило внизу, но вокруг яхты вода как будто кипела. Потом… «Минерва» медленно тронулась вперед. Немного накренилась… – Я судорожно вздыхаю. – И вот мы наконец свободны.

Я не рассказываю Морланду обо всех своих слезах, криках и мольбах. О громких молитвах, которые я исступленно посылала Небесам. О том, что после того, как яхта тронулась, я без сил упала на сиденье, вновь и вновь благодаря Господа и стеная от облегчения и страха.

– Я продолжала гнать яхту вперед. – Я с усилием отрываюсь от своих воспоминаний. – Вокруг висел густой туман. Ничего не было видно. Я попыталась вести яхту по компасу. Курс уже не помню. Да мне и не удавалось его выдержать. Просто продолжала двигаться вперед. Не представляю, как долго это продолжалось. Тогда я утратила ощущение и пространства, и времени. Яхту сильно раскачивало. Волны казались мне просто огромными, хотя в действительности они вряд ли были такими уж большими. Один из парусов развязался и хлопал по ветру, но я не стала закреплять его. Я слышала, как в каюте что-то падало на пол, но не смела опустить глаза вниз… – Я закрываю лицо руками и снова вижу перед собой тело Гарри. Карта не полностью закрывает ужасную рану у него на груди… Подняв голову, я продолжаю свой рассказ. – Наконец, почувствовав, что отошла от берега на достаточное расстояние, остановилась. И начала подготовку… Подтянула за веревку плоскодонку и закрепила ее параллельно борту яхты. Завела мотор лодки, чтобы убедиться, что он работает… – Я замолкаю, смущенная тем, что мои действия опять выглядят четкими и продуманными, несмотря на утверждения, будто я находилась в крайне смятенных чувствах. – На какой-то миг мне вдруг захотелось отказаться от задуманного. Совершить такое! Я сознавала, что после подобного поступка пути назад у меня уже не будет. Сознавала, что мой план ужасен… – Из моей груди вырывается глубокий вздох. – Я понимала, что Гарри никогда не будет похоронен, и его тело…

Видимо, при этих словах я перехожу на шепот, потому что Морланд наклоняется ко мне и переспрашивает:

– Извини, что ты сказала?

– Там я подумала о нем… – произношу я более членораздельно. – О том, что случится с его телом… И эти мысли были невыносимыми. Именно поэтому я и задраила люки и окна. Задраила плотно. Чтобы он остался там. Это было ужасно… – Я замолкаю. И стараюсь вытравить из себя мысли о Гарри, как пыталась это сделать тогда на «Минерве». Через несколько секунд вновь продолжаю свою исповедь: – Мне потребовалось много времени для того, чтобы перерезать эти трубы. Внутрь яхты хлынула вода. Скоро она дошла до палубы. – Мне трудно говорить, душат слезы. – Потом я помолилась за него. Произнесла все молитвы, которые могла вспомнить. Напоследок попрощалась с Гарри. Попрощалась от всех нас. – Я вытираю слезу тыльной стороной руки. – А затем покинула яхту. Я направила ее носом на восток – во всяком случае считала, что это восток, – и поставила рычаг в крайнее переднее положение, чтобы «Минерва» продолжала двигаться.

– Ты включила автоматическую систему навигации?

Кажется, Морланд не забывает ничего.

– Я нажала кнопку, но не знаю, заработала ли она.

– Если система не включилась, яхта не могла двигаться строго по курсу.

– Вот как? – переспрашиваю я, едва слушая Ричарда.

Он поднимается на сиденьи, достает из кармана носовой платок и вкладывает его мне в руку. Я громко сморкаюсь.

– И ты нашла путь назад? – спрашивает Ричард, и в его тоне сквозит нотка почтения, не знаю, только – ко мне или к Гарри.

– Назад? Да. Думаю, по чистой случайности. Я была в кошмарном состоянии. Голова не работала.

Стоял густой туман. Когда я оглянулась, «Минерва» быстро исчезала из виду. И тут меня пронзила мысль, что я ни за что не доберусь обратно. – Я грустно усмехаюсь. – Что мне оставалось делать? Я просто повернула в противоположном от курса «Минервы» направлении. Яхты уже не было видно. Меня охватила паника. И тут… вновь показалась «Минерва». Видимо, я описала круг вокруг нее. Инстинкт подсказал мне забраться на яхту. В руках я держала веревку от плоскодонки и в какой-то момент чуть не упустила ее. «Минерва» уже глубоко осела в воду. – Невольно я закрываю глаза и вижу как вода раскачивает тело Гарри. – Я начала судорожно искать компас… – Рыдания сжимают мне горло. – Наконец нашла его и во второй раз покинула яхту.

Внизу что-то бормочут волны. Прислушиваясь к этому звуку, я вспоминаю, как увидела береговую линию. Узкую полоску земли, которая серой тенью неожиданно выступила из стены тумана. Сначала я не поверила своим глазам и как в бреду продолжала гнать лодку вперед. Наконец различила обрывистый берег, высадиться на который было не так просто. Большие волны накатывали на береговые камни и с шумом отступали назад. Мне пришлось спрыгнуть в воду. Стоя в воде почти по грудь, я вцепилась в плоскодонку, развернула ее носом в сторону моря и сильно толкнула. Тут меня подхватила волна, и я ушла с головой под воду. В этот момент я поняла, что значит тонуть в море.

– Да… – ошарашенно бормочет Морланд. – Да… Эллен, ты должна им обо всем рассказать.

Как это у него все красиво получается!

– Они подумают, что я сделала это ради денег.

– Что?

– И отчасти это так.

– Но если ты объяснишь про деньги фонда…

– Нет. Ни за что. Я никогда этого не сделаю.

– Но ведь наверняка…

– Нет, – с неожиданной резкостью говорю я. – Они до всего докопаются. Долги, мошенничество… Все это получит огласку. Разразится грандиозный скандал. И тогда получится, что все это я сделала напрасно. Напрасно! – Восклицаю я и уже спокойнее добавляю: – И потом, они должны будут предъявить мне какое-то обвинение. Я в этом уверена. Ну, хотя бы по факту недонесения о смертельном случае. Или что-нибудь в этом роде. На меня набросится пресса. И тогда моим детям придется пережить позор уже не за одного, а за обоих родителей.

Морланд понимающе наклоняет голову.

– Ну, хорошо, – с обеспокоенностью в голосе произносит он. – Скажи им, дескать, сделала это ради детей. Чтобы те не знали, что их отец покончил с собой.

– И ты считаешь, что в полиции мне поверят? Думаю, их будет трудно убедить в том, что я пошла на все это во имя своих детей. Да тот же Доусон будет думать о таком мотиве, как деньги. Он вспомнит, что я пыталась подать заявление на страховку Гарри. Это же мошенничество, не так ли? Вот он и будет считать, что я решила спрятать тело Гарри с одной-единственной целью – получить за мужа деньги.

– Ты недооцениваешь себя, Эллен. Я думаю, ты как раз тот человек, которому поверят, если он расскажет, что действовал, защищая будущее своих детей.

– Ты так считаешь? – громко смеюсь я. – Боюсь, даже ты не веришь мне до конца. И не забывай – я им много лгала. Может, я и сейчас лгу… Кстати, если уж они думают, что произошло убийство, то почем убийцей не могу быть я?

– Эллен, послушай, не глупи.

– Это не так уж глупо, – говорю я, а в сердце начинает шевелиться страх. – Подумай сам над этим.

– Эллен, прекрати.

– Нет, я серьезно.

– Но зачем бы тебе было убивать Гарри?

– Ну, как тебе сказать… У нас вконец испортились отношения. У него была другая женщина.

– Вот оно что… – медленно произносит Морланд, с заметным трудом переваривая информацию. – Но это еще не причина убить человека.

– Разве? А я полагала, что как раз из-за этого люди часто убивают друг друга.

Морланд замолкает и шумно выдыхает воздух. Видимо, не находит, что ответить.

– Так что подозрение в присвоении денег за страховку Гарри – это еще далеко не все, что есть на меня у полиции. – Я чувствую на себе внимательный взгляд Ричарда.

– Что ты имеешь в виду?

Начинается самое сложное. Здесь мне нужно серьезно довериться Морланду, а я пока не ощущаю в себе достаточной готовности к этому. Поэтому оттягиваю момент и рассказываю пока лишь о веслах «Зодиака». О том, что полицейские нашли на них кровь Гарри и вправе уличить меня во лжи.

– Ну, наличие крови на веслах вполне объяснимо, – заявляет Морланд. – Она могла попасть тебе на руки с тела Гарри, а уж потом на весла.

Кровь на моих руках. Прямо в яблочко!

– Да, – соглашаюсь я. – Но есть еще один факт. Поздно вечером в ту пятницу к нам домой звонили с мобильного телефона, находившегося на яхте. В полиции считают, что это был Гарри. Я сказала им, что в тот вечер никто из нашего дома с яхтой не разговаривал, что звонок, видимо, поступил на автоответчик, а тот по какой-то причине не записал его. Но, похоже, не удалось убедить их в этом. Думаю, Доусон не поверил мне. И если теперь скажу полицейским, что была в тот час на яхте и звонила домой, они, разумеется, захотят узнать, с кем я разговаривала.

– И с кем же?

– В том-то и загвоздка, что я не могу сказать полицейским об этом.

Морланд делает неуверенный жест рукой.

– Не понимаю…

Нервы у меня напряжены, как струна. Довериться Ричарду, или нет? Я стою на краю пропасти. Томительно тянутся секунды. Наконец я решаюсь.

– Я разговаривала с Кэти. Она неожиданно приехала домой из интерната.

– Кэти? Почему же ты не можешь сказать об этом Доусону?

– Потому что Кэти и так уже на грани нервного срыва. А если ее начнут допрашивать в полиции, то этот срыв неминуем.

Я почти физически ощущаю растерянность Морланда.

– И все же, почему…

– Кэти совершенно убита смертью Гарри. Ты даже не представляешь себе, как она переживает. Я вынуждена была показать ее психиатру. Состояние у нее до сих пор еще очень неустойчивое. – Я даю Ричарду несколько секунд для того, чтобы обдумать все это, потом тихо говорю: – Я не могу ставить дочь под удар. Не могу рисковать и Джошем. Пусть я совершила много ошибок, но правда убьет их.

– Эллен, Эллен!

– Я знаю, знаю… Не говори ничего. Знаю, что я в западне. И если начну все объяснять, то ситуация только осложнится. И где гарантия, что в полиции не попытаются использовать ее в своих интересах? Кровь на веслах! Почему бы им не предположить, что я совершила нечто гораздо более страшное, чем сокрытие тела мужа? – Я не произношу слово «убийство», но оно и без этого повисает в воздухе.

Морланд наклоняется вперед, обхватывает руль руками и невидящим взором смотрит прямо перед собой. Затем, словно приняв какое-то решение, вновь откидывается на спинку кресла.

– Тогда не говори им ничего, – отрывисто произносит он. – Ты не должна ничего им говорить.

Вот он, оправдательный приговор! Я мысленно возношу хвалу Господу и испытываю огромное внутреннее облегчение.

– Ты должна твердо стоять на своем, они потеряют к этому делу интерес. Рано или поздно. – Ричард резко поворачивается ко мне. – Держись того, что уже сказала им. Не отступай ни на йоту. Не показывай ни малейшего сомнения. Не переигрывай в своей уверенности, но и не давай им сбивать тебя с твоей позиции.

– Я боюсь их, – честно признаюсь я. Рука Ричарда находит мою.

– Стой на своем.

– Иногда мне так страшно.

– Я буду рядом с тобой.

У меня перехватывает дыхание.

– Правда?

Он берет меня за голову обеими руками, слегка притягивает к себе и осторожно целует в лоб.

– Да, дорогая Эллен, да.

ГЛАВА 18

Приближается Рождество, и жизнь поворачивается ко мне своей лучшей стороной.

Иногда, когда я гуляю в саду или хожу по магазинам, я останавливаюсь и про себя возношу хвалу Господу. То же самое делаю и когда готовлю, и когда работаю над нашим с Молли проектом. Я закрываю глаза. Меня переполняет благодарность. Наконец-то судьба снизошла ко мне. Не знаю, чем я это заслужила. Но если чувство благодарности связано с удачей, я стараюсь фиксировать его в себе почаще.

Когда же ночью я лежу рядом с Морландом, меня переполняет не просто благодарность, а какое-то гораздо более сложное и сильное чувство. Очевидно, это и есть любовь. И еще уверенность в том, что пока мы с Ричардом вместе, со мной ничего не случится. Так оно и есть. Морланд вселяет в меня уверенность, передавая мне часть своей капитальности в жизни.

В течение этого нескончаемого лета, когда Доусон сильно меня донимал, Ричард помогал избавиться от страхов, репетировал со мной каждую фразу перед предстоящей беседой в полиции, убеждал в том, что я сумею противостоять инспектору. Взяв на себя обязательство защищать меня, он отдался этому со всей страстью. Он превратился в моего друга, советника и любовника.

Когда думаю о своей судьбе, то мысленно часто спрашиваю себя, что я такого сделала, чтобы заслужить Ричарда? И не нахожу ответа на этот вопрос.

С октября Доусон меня не трогал. Официально расследование дела все еще продолжается. Дела об убийстве. Но поскольку выяснилось, что у Аткинса стопроцентное алиби, а больше подозреваемых нет, следственная бригада была сокращена с тридцати человек до тринадцати, а затем и вовсе до пяти. В последнее время до меня доходили слухи о том, что сейчас по этому делу активно не работает уже никто. Это вовсе не означает, что Доусон сдался. Он открыто так и заявил мне при нашей последней встрече. Это был ставший уже привычным допрос, и мы вели себя как актеры в длинной и скучной пьесе. Голоса у нас были невыразительными и усталыми. После одного из моих ответов повисла продолжительная пауза. Неожиданно Доусон сердито хлопнул ладонью по столу, как будто завершил какую-то тяжелую работу или принял трудное решение. Потом он поднялся и заявил, что проводит меня до машины. Открыв мне дверцу, Доусон сказал:

– У нас в полиции такое правило: расследование продолжается до тех пора, пока не принято решение о закрытии дела. – Он внимательно посмотрел на меня. – Можете быть уверены, миссис Ричмонд, что я сделаю все, от меня зависящее, для того чтобы это дело оставалось открытым столько, сколько будет нужно.

– Я благодарна вам за это, – ответила я без малейшей иронии. – Хотя вы знаете мое мнение относительно версии об убийстве.

Доусон склонил голову в знак понимания.

– Точно так же, как вы знаете, мое отношение к версии о самоубийстве. Я считаю ее недоказанной.

– Может, нам следовало согласиться с тем, что подлинных обстоятельств смерти Гарри мы никогда так и не узнаем?

– И вас это не угнетает, миссис Ричмонд?

– Нет, – сказала я после некоторого размышления. – Уже не угнетает. Больше всего я хочу теперь спокойной жизни.

– Вот как? Но ведь мы не всегда получаем то, чего хотим, не так ли?

Самое удивительное, что я как раз получила то, чего хотела. Конечно, внутри меня живут еще микроскопические остатки страхов, которые пришлось пережить нынешним летом, но я вовсе и не рассчитываю, что они исчезнут навсегда. В разгар следствия сердце у меня останавливалось при мысли о том, что Доусон вот-вот раскопает какую-нибудь страшную неопровержимую улику. Узнает о том, что Кэти в тот вечер была дома. А тот старик из домов береговой охраны поймет, какой важной информацией обладает и пойдет с ней в полицию. Или что Доусону придет в голову опросить людей, живущих на побережье. Ничего этого, к счастью, не случилось, но длительное напряженное ожидание беды в конце концов подорвало мои силы, и я свалилась с тяжелым гриппом. Оправилась я только через несколько недель, но долго еще испытывала слабость. И телесную, и душевную. Не знаю, если бы не Ричард, я, наверное, впала бы в глубокую депрессию и отключилась от всего.

Сейчас силы уже вернулись ко мне. Я могу спокойно, без пробуждений, проспать шесть часов подряд. Кошмары уже не мучают, и по утрам я чаще просыпаюсь с ощущением надежды. Правда, если Ричарда нет, я сплю по-прежнему плохо. Когда в октябре он в очередной раз уехал в Саудовскую Аравию, я пошла в ближайший зоомагазин и купила собаку. Джиффа. Родословная его неизвестна, и вообще я никогда не думала, что приобрету такую собаку – большую и мохнатую, без устали таскающую грязь в комнаты. Но Джифф привязался ко мне почти до самозабвения. Когда дома нет Морланда, он лежит на кровати у меня в ногах, такой теплый и шерстяной.

В начале сентября я наконец выехала из Пеннигейта. Арендовала небольшой коттедж в десяти милях в сторону от побережья в маленьком поселке, где до тебя никому нет дела. Дом требует покраски. В рамах – щели, и Ричарду пришлось забивать их ватой и оклеивать клейкой лентой, чтобы не сквозило. Но в целом в этом жилище есть свое очарование. И в камине отличная тяга. Когда мы с Морландом лежим в нашей спальне на втором этаже, то часто слышим какое-то шуршание на чердаке. Ричард неодобрительно говорит о наличии в доме грызунов, а я нахожу даже забавным делить жилище с местными мышами. Дом наш стоит в поселке несколько на отшибе, и это меня вполне устраивает, поскольку я до сих пор боюсь журналистов и нервничаю, если кто-то заглядывает через забор в наш двор.

Молли рассказала мне, что пресса довольно долго и активно мусолила версию об убийстве Гарри. Статьи по этому поводу появились практически во всех английских газетах. О ходе расследования регулярно сообщало телевидение. В самом начале подъездной дороги к Пеннигейту разбили лагерь несколько фотокорреспондентов, которые время от времени направляли свои объективы на мой дом. Меня замучили телефонные звонки. Журналисты, судя по всему, нашли контакт и с полицией. Во всяком случае, при наших с Леонардом первых визитах к Доусону возле полицейского управления, как правило, дежурило четыре-пять фотографов.

Слава Богу, этот массовый интерес прессы длился недолго. Вскоре журналисты перестали охотиться за мной. Только один из них, работавший, как я позже узнала, внештатно в бульварной газетенке, последовал за мной в новый поселок и регулярно появлялся на горизонте. На губах у него всегда блуждала плотоядная ухмылка, воротничок рубашки был засален, а видавшая виды шляпа – изрядно помята. Мы с Морландом прозвали его «Букмекер». Однажды этот писака попробовал заговорить со мной в магазине и нарвался на решительную отповедь со стороны Ричарда. Случай этот был мне неприятен. Меньше всего я хотела, чтобы газеты подхватили историю о вдовушке, быстро утешившейся с новым любовником. Но Морланд, видимо, серьезно испугал этого горе-журналиста, потому что в его газете тогда так ничего и не появилось.

После переезда в новый дом жизнь у меня совершенно переменилась. Самое главное – ко мне вернулось желание жить. Два раза в неделю я по полдня работаю на общественных началах в программе Молли по воспитанию малолетних правонарушителей. У меня нет каких-то особых талантов для такой работы, за исключением, пожалуй, умения слушать. Видимо, ребятам это нужно. Или же они просто чувствуют во мне какое-то душевное родство. Во всяком случае, говорят они со мной охотно. Я не давлю на них своими сентенциями и не донимаю вопросами, но к тому, что они говорят, отношусь серьезно. Когда же в разговорах они переступают нормы приличия, я достаточно твердо указываю им на это, и они нормально воспринимают мои замечания. Сами о себе ребята говорят, что полны дерьма. Лгуны, хвастуны, вандалы, воришки… Они признают, что при случае готовы обворовать собственных родителей. У них весьма туманные представления о добре и зле – словно у туристов, оценивающих обычаи других стран как нечто, безусловно, чуждое. Но так же, как в жизни, когда темные стороны уживаются со светлыми, ребята бывают и добрыми, и любознательными, и по-своему благодарными. Такими, какие они есть, ребята стали в основном под влиянием жизненных обстоятельств – неблагополучные семьи, смерть родителей и т. д. И я откровенно сочувствую им.

Молли так занята работой со строителями, водопроводчиками и электриками, что в последнее время я ее почти не вижу. Мы встречаемся лишь изредка, и тогда мне приходится выслушивать ее жалобы по поводу задержек с реконструкцией зданий под программу. Однако работа все же продвигается. Соответствующее разрешение комитета по делам строительства и архитектуры было получено еще в июле. Молли уверена, что дело выгорело только благодаря ее встречам с тем советником из мэрии. Возможно, она и права.

Четыре дня в неделю я работаю с утра у чертежной доски. К настоящему времени у меня набралось несколько заказов. Точнее, три: рекламный знак для бутика в Ипсуиче, рекламное объявление в газету для риэлтерской компании и, наконец, главный заказ от бурно растущей транспортной фирмы. Вернуться к своей прежней работе для меня было нелегким делом. Я и сейчас чувствую себя за доской не вполне уверенно. Мне приходится долго и упорно работать над каждой мелочью. Если говорить честно, то пока я не в состоянии выйти на открытый рынок рекламных услуг и все свои заказы получаю через друзей.

Каждую среду пишу детям письма. По две-три стандартные страницы каждому. Я стараюсь опустить письма в почтовый ящик до половины второго, чтобы они пришли к детям в четверг. Большинство родителей в основном звонят своим детям в интернат, но я люблю писать письма. Это дает мне возможность говорить на такие темы, которые во время обычной болтовни по телефону не обсудишь. В каждом письме стараюсь провести мысль о моей привязанности к Кэти и Джошу и готовности защитить их от неприятностей.

У Кэти этой осенью дела в школе пошли гораздо лучше. Оценки поднялись с достаточно скромного до приемлемого уровня. И что более важно, она стала гораздо спокойнее и целеустремленнее, как будто решила оставить прошлое позади и жить ради будущего. Разумеется, меня это радует.

С Джошем несколько сложнее. Если говорить откровенно, то я вообще не понимаю, что с ним происходит. Он учится теперь в интернате в Норфолке, милях в сорока от нас. Друзья говорят мне, что я сделала правильно, отпустив его туда. Иногда мне и самой так кажется, но чаще я злюсь на себя за то, что согласилась. Чувствую, что пребывание сына вдали от меня еще больше разъединяет нас. И боюсь этого.