Текст книги "После финала"

Глава 28

Пипа

2013

Макс вернулся домой через три месяца. Точнее, через два месяца, три недели и пять дней. После похорон он выехал из отеля и сейчас, бросив свои сумки в холле, стоял в нерешительности, словно не зная, что говорить и что делать. Как жить дальше.

– Кофе? – предложила я, потому что все, о чем мы должны были говорить на самом деле, было слишком тяжело.

– С удовольствием.

Этим все и закончилось. Макс снова был дома, словно ничего не произошло, и все было точно так же, как месяц назад, когда Дилан был еще жив.

– Нам стоит с этим подождать, – говорит Макс, изучая мое лицо в поисках сомнений.

Мы стоим на площадке второго этажа, и я берусь за ручку двери в комнату Дилана.

– Лучше вообще ничего не трогать, – добавляет он.

– Сохранить все как есть? Устроить здесь склеп?

Временами, проснувшись утром, я удивляюсь, что уже наступил новый день. А иногда, взглянув на часы, не могу поверить, что прошло всего несколько минут.

– Так принято.

Разве? Если я уберу в комнате Дилана, я стану любить его меньше?

– Нет, мы сделаем это сейчас.

Но я по-прежнему не двигаюсь с места, и моя решительность не переходит в действие.

– Ладно, – кивает Макс.

Он накрывает мою руку своей, и мы вместе открываем дверь.

Можно смотреть, но не видеть. Совершать какие-то действия, ничего при этом не чувствуя. Тебе просто нужно на время заглушить свое сердце. Я встаю на колени и начинаю сортировать вещи Дилана, собирая их в кучки. Аккуратно складываю джемпера, не позволяя себе думать о том, что я делаю.

– Все это можно отдать в Красный Крест, – небрежно говорю я. – Или я отдам это Элисон для ее близнецов – они пока еще маленькие, но ведь они подрастут.

– Я не хочу, чтобы кто-то носил его вещи, – резко бросает Макс.

Он кладет в ящик с игрушками тихо звякнувший ксилофон.

– Игрушки можно отдать. А одежду – нет.

– Но не выбрасывать же ее.

Я представляю близнецов Элисон – таких похожих и в то же время таких разных – в любимых футболках Дилана с динозаврами.

– Она будет рада получить что-то в память о Дилане.

– Нет.

Макс подходит к окну. Как-то незаметно наступило лето; наш сад заброшен и совсем зарос. Вокруг футбольных ворот Дилана, которые он так сильно и недолго любил, вовсю разрослась трава. Здесь теперь можно посадить овощи, сделать высокие грядки. Или вымостить площадку камнями. Что угодно, лишь бы ничто не напоминало мне, как мой сын кричал «Го!». Глядя на застывшую спину Макса, смотрящего в окно, я вдруг понимаю, что не знаю, о чем он думает. Хуже того, мне даже не хочется об этом знать. И я продолжаю сортировать одежду, методично отделяя то, что еще можно носить, от того, что видело лучшие времена.

– Я отвезу это в другой город, – говорит Макс, все еще стоя ко мне спиной. – Или в благотворительный фонд, который посылает одежду в другие страны. Если я увижу вещи Дилана на другом ребенке…

– Но такие футболки продаются сотнями…

– …я этого просто не вынесу.

Я расправляю одну из футболок. Белую в красную полоску, с аппликацией в виде акулы, выпрыгивающей из синих волн. Я представляю, как иду к Элисон и Айзек бежит к двери в красно-белой маечке с акулой. Мне приятно думать о том, что этот кусочек хлопка будет вновь полон жизни.

– Хорошо, – уступаю я.

Если Макс не хочет, чтобы другой ребенок носил одежду Дилана, пусть так и будет. Может быть, это хоть как-то его утешит.

Мы молча разбираем вещи, укладывая в коробки книги, чтобы отдать их в Фонд помощи нуждающимся, аккуратно складываем пижамы и постельное белье для Фонда помощи новорожденным. Макс разбирает кроватку, а я придерживаю секции, пока он откручивает болты, – точно так же, как три года назад, когда мы ее собирали и мне мешал мой огромный живот.

Последней каплей становится носок.

Крошечный белый носочек, завалившийся за кроватку. Подошва у него запачкана, а сам он все еще сохраняет форму маленькой ножки. Кажется, он еще теплый, словно Дилан только что снял его. Я прижимаю носочек к лицу и вдыхаю запах моего мальчика, прислоняясь к стене, чтобы не упасть.

– Пипа, родная.

Макс хочет меня обнять, но я качаю головой.

– Я в порядке.

Стоит мне сейчас заплакать – хоть на мгновение, – и я пропала. Я усвоила это на собственном горьком опыте. Мой плач – не одинокая слеза, которую утираешь салфеткой, чтобы продолжить дела. Мои рыдания длятся по часу и дольше, когда я, свернувшись в углу дивана, протяжно и мучительно всхлипываю. День потерян и следующий тоже. Мой плач – это опухшие глаза и свинцовая тяжесть в голове, будто после пробуждения от сильного снотворного. Это уже не тот плач, который когда-то приносил облегчение.

– Ты уверена?

– Да.

Я кладу носочек в карман.

– Но давай прервемся. Ненадолго.

«Ненадолго» затягивается на неделю, потом на две, потом еще на четыре. Осенью я провожу несколько дней с родителями, а когда возвращаюсь, Макс, взяв меня за руки, говорит, что в комнате Дилана он убрал сам.

– Я отнес кроватку на чердак.

Мы всегда говорили о большой семье. Будучи единственными детьми у своих родителей, мы оба мечтали о братьях и сестрах, пока росли, а став взрослыми, стали мечтать о детях, тем более что родители старели, а растущие заботы были слишком личными, чтобы доверять их друзьям. А потом Дилан заболел, и вот теперь… другого ребенка я не хочу. Это не автомобиль, который покупают взамен отправленного на свалку. Ощущение пустоты останется навсегда, даже если вы попытаетесь ее заполнить.

– На всякий случай, – поясняет Макс, пряча глаза.

Он показывает мне книги, которые сохранил, и одноухого слоника, которого Дилан использовал как подушку. Затем он ведет меня наверх, и у двери я в нерешительности останавливаюсь, сомневаясь, смогу ли я вынести вид пустой комнаты.

Но она не пустая.

Жалюзи заменены на шторы из вуали, доходящие до пола, а стены перекрашены в мягкий серый цвет.

– Это ты сам сделал?

Макс кивает.

– Ты же терпеть не мог украшательства!

– Это совсем другое. Своего рода катарсис.

У одной стены на письменном столе стоят семейные фотографии, в лотке приготовлена бумага и конверты. Из кружки с изображением отпечатка ладони годовалого Дилана торчат ручки и карандаши. В противоположном углу стоит кресло, развернутое к окну, а рядом с ним – включенная лампа и стопка книг в мягкой обложке. Моя сумка лежит на полу, заполненная вязаными желтыми квадратами, к которым после больницы я больше не прикасалась.

– Это будет твоя комната, – говорит Макс, пока я медленно оглядываюсь по сторонам, отмечая про себя все произошедшие изменения. – Здесь ты сможешь вязать, читать или просто…

– Просто существовать, – заканчиваю я. – И еще думать.

Я сразу же решаю, что не стану здесь плакать. Эта комната не будет местом скорби. Я обвиваю шею Макса, и он облегченно выдыхает.

– Спасибо. Это просто замечательно.

В своей новой комнате я не вяжу. Но много читаю. Так, как не читала с тех пор, как забеременела, когда я проглатывала книгу за книгой. Когда Макс в отъезде, я, не поднимаясь с кресла, провожу здесь все вечера.

– Сколько осилила за эту неделю? – спрашивает Макс, возвратившись из поездки.

Он забрасывает в стиральную машину свое белье, но чемодан оставляет в холле:

– В понедельник лечу в Вашингтон.

– Шесть, – сообщаю я, открывая бутылку вина. – Сейчас начинаю детектив Ф. Д. Джеймс.

Мы едим, сидя на коленях перед телевизором, наблюдая за происходящим в сериале, который нам лень переключить, пока на экране не появляется больничная палата, где в путанице проводов поверх клетчатого одеяла лежит ребенок. Я тянусь к пульту, но Макс опережает меня, нажав на первую попавшуюся кнопку, и мы заканчиваем трапезу под документальный фильм о разведении овец.

– Посмотрим какую-нибудь комедию? – спрашиваю я после ужина и начинаю прокручивать каналы.

Комедия, которую мы выбираем, перестает быть смешной уже через двадцать минут. Взглянув на Макса, я вижу, что он спит, откинув голову назад и слегка приоткрыв рот. Я выскальзываю из его рук, но он даже не шевелится. Наверху меня ждет книга, заложенная библиотечной карточкой, и, завернувшись в одеяло, я читаю, пока не засыпаю сама.

Рождество мы не отмечали – и не могу представить, что еще будем отмечать. Больше всего мне хотелось его проспать. Меня немного утешала мысль, что, должно быть, есть и другие потерявшие детей матери, лежащие в кровати, зажмурив глаза и думая: «Скорей бы оно закончилось»; и те, кто в полночь отоваривается в пустых супермаркетах без кричащих детей, тянущих их за юбки со словами: «Когда же придет Санта-Клаус?»

Но приход нового две тысячи четырнадцатого года я все же не проспала и даже ощутила некоторый новогодний оптимизм.

Я зарегистрировалась в онлайн-библиотеке и стала читать еще больше, с неохотой отрываясь от вымышленных сюжетов, чтобы погрузиться в серую рутину домашнего хозяйства или накрыть стол для чая.

Я прибираюсь в доме, когда вдруг звонит мой мобильный. Теперь это случается гораздо реже, и к тому времени, как я сбегаю по лестнице вниз, звонки прекращаются, а в журнале вызовов высвечивается: «Элисон – Айзек и Тоби». Большинство женщин, которых я знала, когда Дилан был жив, записаны в моем телефоне вместе со своими детьми. Перезванивая Элисон, я гадаю, осталась ли я в ее контактах вместе с Диланом и как она теперь на это смотрит.

– Привет!

– Извини, что пропустила твой звонок. Я мыла ванную.

– Я думала, у тебя есть помощница по хозяйству.

– Была. Но сейчас, когда я весь день дома и мне нечем заняться, держать ее больше нет смысла.

Мои слова звучат жалко, но я не сразу это понимаю.

– Ну, как поживаешь?

По характерному постукиванию в трубке я догадываюсь, что Элисон звонит из туристического агентства, где она сейчас работает. Я представляю, как она, зажав мобильный телефон между плечом и ухом, завершает чье-то бронирование.

– Нормально.

На столе у Элисон, должно быть, лежит список дел: «Обновить бронь мистера и миссис Ранклифф; скачать учебную программу; узнать, как поживает Пипа». Теперь можно ставить галочку. Выполнено!

– Что ты сказала?

– Ничего. А как у тебя дела?

– Честно говоря, чувствую себя немного вымотанной. Обедали у Фиби с Крейгом, а ты знаешь, как они пьют. Фиона явилась уже навеселе и…

Она вдруг осекается.

Значит, они собираются без нас. Словно нас больше не существует.

– Это был экспромт, – пытается оправдаться Элисон. – Мы думали, что вы…

– Ничего страшного. Я в порядке.

Я быстро прощаюсь, кладу трубку и отключаю звонок, наблюдая, как контакт «Элисон – Айзек и Тоби» еще какое-то время мигает, прежде чем исчезнуть с экрана. Это был клуб, доступ в который был возможен только с детьми. А теперь нас просто вычеркнули из списка. Девять месяцев без сына – и наше трехлетнее членство больше ничего не значит.

Я смотрю на свою безупречную кухню, на стопку книг, которые я должна буду вернуть в библиотеку. Думаю о том, чем заполнен мой день – уборка, приготовление пищи, десять тысяч шагов перед обедом – и как пуста каждая неделя. Теперь я просто убиваю время до прихода Макса. Пора возвращаться на работу.

Глава 29

Макс

2016

– Ты не можешь меня бросить. Пожалуйста, не уходи от меня. И это после того, что нам пришлось пережить?

– Это ты бросил меня.

Пипа все еще плачет, но ее голос тверд. Она так и не простила меня.

– Разве можно сравнивать. Дилан… Это же было временно.

Недели, проведенные в отеле, почти не сохранились у меня в памяти, словно кино, которое я смотрел слишком давно, чтобы помнить. Я никогда не думал, что мой брак может когда-нибудь закончиться, просто я не мог спать в одной постели с женщиной, чье решение я оспаривал в суде. Я не переставал любить Пипу, даже когда ненавидел ее. Мне никогда не приходило в голову, что она может меня разлюбить.

– Ты бы вернулся, если бы суд решил иначе?

Если бы Дилан умер? Я вспоминаю, каким я был четыре года назад и как пошатнулся тогда наш брак.

– Не знаю, – честно признаюсь я.

Мне трудно представить свою жизнь другой.

– Мы оставались вместе только ради Дилана.

Внутри у меня все обрывается. Она не шутит. Она действительно от меня уходит.

– Но Дилан умер, мы с ним попрощались, и теперь надо смотреть в будущее.

Она хмурится, словно испытывает боль. «Если это так больно, зачем ты это делаешь?»

Подойдя к Пипе, я опускаюсь на колени и обнимаю ее, но она, оттолкнув мои руки, поднимается с кушетки, оставляя меня одного на полу.

– Пипа, прошу тебя. Я тебя люблю, и ты меня любишь.

Она подходит к окну, и, даже не видя ее лица, я уже знаю, что она собирается сказать.

– Зря мы это сделали.

После решения суда Пипа поехала в больницу. Я нашел ее на скамейке под дубом. Она начала говорить прежде, чем я успел подойти к ней, быстро и громко, будто хотела словами смести меня с пути:

– Я не согласна и никогда не соглашусь, но если ты повезешь Дилана в Америку, то я тоже поеду. И я не хочу больше говорить о судебном деле или о том, кто был прав, а кто нет. Я не хочу тратить время ни на что, кроме Дилана.

Мы полетели в Хьюстон на следующей же неделе в восьмиместном санитарном самолете, что казалось бы верхом роскоши, если бы не летевшая с нами команда врачей, специальная кровать для интенсивной терапии и баллоны с кислородом, поддерживающие жизнь Дилана. В аэропорту нас встретила машина скорой помощи с командой доктора Сандерса, и через двадцать минут Дилан был уже под опекой клиники протонной терапии. Пипа сдержала слово. Никаких обвинений – даже тогда, когда новый приступ пневмонии вернул Дилана к искусственной вентиляции легких, – никаких «я так и знала». Мы с Пипой стояли плечом к плечу шесть месяцев, что провели в Хьюстоне, и все последующие годы.

«Зря мы это сделали».

Я вскакиваю на ноги.

– Как ты можешь так говорить? – Я не хочу повышать голос, но он мне не подчиняется. – Мы отвоевали для него еще три года. Он прожил на три года больше!

– В его день рождения мы с тобой пили шампанское и ели торт, – еле слышно произносит Пипа. – А Дилана через трубку поили искусственным молоком.

У меня начинают трястись руки. Я сжимаю кулаки, и дрожь переходит на локти.

– Когда другие дети простужаются, им просто дают жаропонижающее. А для Дилана это означало отсосы, катетеры, ингаляторы, антибиотики и приступы. – Она повышает голос. – И морфий, когда ему было больно.

– Но ведь не так часто…

– Слишком часто!

Пипа оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

– Он принимал по семнадцать разных лекарств. Ежедневно.

– Но они давали ему возможность жить…

– Это не жизнь! – кричит она, словно хочет, чтобы ее услышал весь мир.

А потом она уходит.

В душе я ждал этого дня все три года. На протяжении всех споров, всех напряженных взглядов и обвинений я тешил себя мыслью, что Пипа остается со мной, потому что у нас было то, за что стоило бороться. Только наш брак здесь был ни при чем. Она оставалась только ради Дилана.

Я открываю бутылку виски.

И шесть дней беспробудно пьянствую, пока на седьмой не просыпаюсь от звонка в дверь. Сквозь незадернутые шторы в окно спальни пробивается солнечный свет, а часы на тумбочке показывают два. Два часа дня? Сколько же я проспал? И когда лег в постель? Почему у меня все болит?

Щурясь от света, я открываю дверь.

– О Господи.

На пороге стоит Том Бредфорд, меряя меня взглядом. Он морщит нос, и я понимаю, что мерзкий запах, который я почувствовал, оторвав себя от кровати, последовал за мной вниз. После долгой паузы Том произносит:

– Гостей, как правило, приглашают войти в дом.

– Прости.

Отступив, я широко распахиваю дверь. На Томе брюки из хлопчатобумажного твила и искусно измятая льняная рубашка. Я прохожу за ним в дом, оставив дверь приоткрытой, чтобы выветрить застоявшийся спертый воздух. Когда же я в последний раз открывал окно?

– Алистер велел мне сделать вид, будто я просто проходил мимо. Ну, я и заскочил, чтобы узнать, как…

Он замолкает, увидев мою кухню. На столе выстроилась очередь из чашек из-под мюсли, огибающая раковину, но так и не дошедшая до посудомоечной машины. Переполненный мусорный бак взяли в кольцо пустые бутылки. Две мухи сражаются за засохший подтек свернувшегося молока.

– Так, значит, ты воспринял это спокойно?

Его сарказм я оставляю без внимания.

– Ты с ней говорил? С ней все в порядке?

Я опасаюсь, что у Пипы случился срыв.

Том критически оглядывает меня.

– Да уж лучше, чем с тобой.

Вздохнув, он смотрит на часы.

– Иди, прими душ, сними постельное белье и снеси его вниз.

Том вынимает телефон, и я, поднимаясь по лестнице, слышу, как он говорит:

– Дорогой, ты заберешь ее из садика? Тут все еще хуже, чем мы ожидали.

В ванной я смотрю на себя в зеркало. Спутанные волосы и шелушащееся лицо. Я чищу зубы, скребу язык и полощу рот ополаскивателем, чтобы уничтожить дурной запах. Потом принимаю душ, используя все, что есть в ванной. Через пятнадцать минут выхожу оттуда, может, и не родившимся заново, но, во всяком случае, уже не вонючим старикашкой.

– Ну, слава богу, – говорит Том, когда я спускаюсь вниз.

Дверь кухни распахнута настежь, и запах прокисшего молока сменился свежим цитрусовым ароматом.

– Прошу прощенья. И спасибо тебе. Ну зачем ты себя утруждал? Я сам бы потом убрался.

– Мне хотелось выпить чашечку чая без риска подхватить ботулизм…

Том открывает холодильник, но тут же передумывает.

– Я буду пить его без молока.

Пипа сейчас у своих родителей. Она не хочет меня видеть. У нее, вероятно, шок после потери Дилана и этой поминальной службы.

– Ей нужно время, чтобы прийти в себя.

– Макс, мне кажется, она не изменит своего решения.

– Но нельзя же вот так взять и разлюбить человека. Мы столько всего пережили вместе, справимся и с этим…

Том смотрит на меня.

– Отпусти ее, Макс, – с грустью произносит он. – Ты можешь сколько угодно сопротивляться, но иногда все решает только время. И надо уступить и подождать.

И только позже, когда Том уйдет, а я достану из стиральной машины чистое белье, я вдруг пойму, что он имел в виду не только мой брак.

Глава 30

Пипа

2015

– Что-нибудь еще, сэр?

– Пиво и номер вашего телефона.

У пассажира, сидящего на месте 3F, янтарные глаза и улыбка, полная оптимизма.

– Значит, только пиво.

– Не обижайтесь. Любой мужчина попытался бы.

Он усмехается, а я, покачав головой, приношу ему пиво. Уже пора гасить свет и разносить дополнительные одеяла и подушки. Это мое любимое время. В иллюминаторах только черное небо, тишину салона нарушает лишь шепот пассажиров, ерзающих в своих креслах. Спинка не опущена только у кресла 4В, где сидит женщина с вьющимися волосами. Ее лицо освещено экраном ноутбука, а пальцы быстро бегают по клавиатуре. Я думаю о Максе, который работает больше, чем спит, и пытаюсь вспомнить его распорядок дня. Теперь мы оба работаем, постоянно находясь в разных часовых поясах, и к этому не сразу привыкаешь. Я вышла на работу год назад, словно никогда ее и не покидала.

– Чашечку чая? – спрашивает Джейда, доставая две чашки.

– Давай.

В Джейде роста без малого метр восемьдесят, и форма сидит на ней как влитая. Я так и не поправилась после болезни Дилана, и на моей постройневшей фигуре красный жакет и юбка-пенал смотрятся строго и стильно. Джейда же в них выглядит вызывающе сексуально. Ее африканская шевелюра выпрямлена и уложена в аккуратный пучок.

– Итан предлагает пойти в «Ледышку», чтобы пропустить по стаканчику, а потом отправиться в «Сумерки до зари». Годится?

Для экипажей самолетов бар «Ледышка» – любимое место в Гонконге, хотя это всего лишь холодная забегаловка с коктейльным меню.

– Попробуй остановить меня.

– Тусовщицы!

Пряча улыбку, я смотрю, как Джейда радостно крутит бедрами и жестикулирует. Ей всего двадцать два, а не тридцать семь, как мне, и ее жизнь, полная развлечений, похожа на американские горки, на которых окружающие должны мчаться вместе с ней.

За час до посадки мы попадаем в зону турбулентности, и я присматриваю за толстым бизнесменом в кресле 1А, опустошившим бутылку красного, чья цветущая физиономия приобретает от качки зеленоватый оттенок. К счастью, посадка проходит без приключений, после чего мы с Джейдой встаем у выхода, провожая пассажиров.

– Спасибо, хорошего дня.

Не переставая улыбаться, Джейда обращается ко мне:

– Джинсы в обтяжку, топ без бретелек и убийственные каблуки. А ты в чем пойдешь?

Я пытаюсь вспомнить, что бросила в чемодан.

– Маленькое черное платье и туфли для танцев. Спасибо, желаем приятно провести время.

Мужчина с янтарными глазами подмигивает мне на прощанье, и я неожиданно краснею.

– Ты пользуешься успехом, – замечает Джейда. – До свидания, сэр, мы всегда рады вас видеть.

– Не в моем вкусе.

– Он сексуальный.

– Внешность обманчива. Меня он не волнует. До свидания. Счастливого пути домой.

– Твой Макс, наверное, просто находка. Приятного дня, всегда вам рады.

– Похоже на то, – улыбаюсь я.

Все вышли, и я уже готова рассказать Джейде, насколько щедр мой Макс, насколько заботлив и как все время смешит меня, но тут же ловлю себя на том, что этот сценарий безнадежно устарел. Мы с Максом уже давно не смеемся.

В «Ледышке» полно народу, и мы с Джейдой с трудом проталкиваемся к месту, где команда второго салона поднимает бокалы по второму кругу. Итан и Зоя считают до трех, прежде чем выпить свои напитки; Мэрилин, дама под пятьдесят, обладающая не меньшей жизненной силой, но старающаяся соблюдать приличия, пьет маленькими глоточками. На всех просторные шубы, которые нам вручили при входе. В них мы похожи на обитателей Нарнии.

Я с удивлением замечаю нашего пилота Ларса. За последний год я летала с ним уже несколько раз, но раньше он с нами никогда не отрывался.

– Ты бывала здесь раньше? – спрашивает он, когда я оказываюсь с ним рядом.

– Давно, когда я еще летала с «Бритиш Эйрвейз». Здесь ничего не изменилось.

В ледяной стене рядом с нами вырублена небольшая ниша, приспособленная под бар. Эффектная парочка, заказав водку, чокается стаканами, произнося что-то похожее на русский тост.

– А я и не знал, что ты перебежчица, – смеется Ларс. – А почему ты сменила компанию?

Я пожимаю плечами.

– Какое-то время я работала на местных линиях, но…

Немного подержав во рту водку, я делаю глоток, и она обжигает мне горло.

– Я скучала по дальним рейсам. И по бизнес-классу.

На самом деле речь шла не столько о бизнес-классе, сколько о том, что я хотела избежать эконома.

– Там обычно летают семьи, – сказала я инспектору по кадрам. – А я вряд ли смогу…

– Понимаю.

Я знала, что она тоже потеряла ребенка. Пришла на второе УЗИ, а у плода не бьется сердечко. Она рассказала мне об этом после смерти Дилана – не для сравнения, а чтобы подчеркнуть готовность пойти мне навстречу. И даже когда я отплатила ей черной неблагодарностью, написав заявление об уходе, она ничуть меня не осудила.

– Тебе нужно начать с нуля, – вздохнула она, и это прозвучало как приказ.

В общем, вместо возвращения в «Бритиш Эйрвейз» я поступила в «Вирджин Атлантик», где год проработала в экономклассе, прежде чем мой профессиональный опыт позволил мне дорасти до так называемого высшего класса. Там летает гораздо меньше семей с маленькими детьми. Так мне гораздо легче.

Ларс задумчиво смотрит на меня, и я жду дальнейших расспросов, но он лишь улыбается.

– В бизнес-классе летает специфическая публика.

Он высокий – выше, чем Джейда, – с густой пшеничной шевелюрой, квадратной челюстью и почти невидимыми бровями. Изъясняется без акцента, но его фамилия – Ван дер Верф – говорит сама за себя.

– Ты голландец?

– Вынужден признаться.

Вокруг нас начинается какое-то движение, и сквозь шум слышится голос Джейды:

– Здесь просто собачий холод – вы идете с нами?

– Нужно включить отопление, – без тени улыбки говорит Ларс.

– Хорошая мысль!

Джейда запахивает шубу, и мы все тянемся к выходу.

В «Сумерках до зари» играет живая музыка, и к трем часам ночи мои ноги просто отваливаются, а голос садится от беспрерывного пения. Мы берем такси до отеля и расходимся по своим этажам. Джейда на прощание заключает меня в объятия.

– Я тебя обожаю, Пипа-пип. Черт, я потеряла карточку от номера.

– Она у тебя в руке. Я тоже люблю тебя. Выпей водички.

Джейда, шатаясь, идет по коридору, а я держу дверь лифта, пока она не исчезает в своем номере.

– Ох, уж эти дети! – говорит Ларс, делая большие глаза.

Смеясь, я нажимаю кнопку восемнадцатого этажа.

– А у тебя есть дети?

– Что? – Я смотрю на кнопки, загорающиеся на каждом этаже. Четырнадцатый, пятнадцатый.

– У тебя есть дети?

Шестнадцатый.

Только один мальчик. Бегает в парке, играет с папой в футбол, стоит на стуле рядом с раковиной, помогая мне мыть посуду. Обожает машинки. Его первым словом был «грузовик». Обнимает меня на ночь пухлыми ручками. Спи спокойно, Дилан, приятных тебе сновидений.

Семнадцатый.

Молчание затягивается, становясь невежливым. Мне надо хотя бы повернуться и посмотреть на него, но я упорно смотрю на кнопки…

Восемнадцатый.

Лифт, чуть заметно дернувшись, останавливается, и дверь открывается.

– Нет, – говорю я, выходя из кабины. – У меня нет детей.