Текст книги "После финала"

Глава 44

Пипа

2016

Небо по-летнему безоблачное и голубое, но на улице холодно, и дыхание клубится белым паром у лица. На веревке висят крошечные распашонки и ползунки, мягкие после стирки. Я развесила их, пользуясь сухой погодой, столь редкой в это время года. Прижав корзинку к бедру, свободной рукой я аккуратно расстегиваю каждую из вещей и бросаю ее внутрь. Моя девочка принесет с собой весну, и летние месяцы мы проведем вместе, лежа на траве под солнцем.

Над моей головой пролетает самолет, и я машу ему рукой, чувствуя себя восьмилетней девчонкой в саду у своих родителей, провожающей летящие самолеты и мечтающей о приключениях. Я начала летать только в семнадцать, но к тому времени уже знала названия всех самолетов, вылетающих из Бирмингема, и состав экипажа на борту. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец взял меня с собой в аэропорт. Там ко мне отнеслись как члену королевского семейства, разрешив нажать на кнопку, приводящую в движение багажный конвейер, сидеть в кабине «Боинга 747» и демонстрировать воображаемым пассажирам спасательный жилет и аварийные выходы. У моих родителей есть фотография с того дня, которая до сих пор стоит у них на камине. Когда через восемь лет я начала работать в «Бритиш Эйрвейз», отец отослал ее в один из еженедельников, который поместил ее в статье под избитым заголовком «Так начиналась ее карьера».

Дойдя до конца веревки, с полной корзиной я направляюсь к дому. Что я буду делать, когда родится ребенок? Из-за Дилана мне пришлось отказаться от дальних рейсов, но я скучала по ним. Мне потребовались годы, чтобы вернуться к прежней форме и продолжить карьеру. Возможно, если бы Макс отлучался не так часто, я бы смогла работать хотя бы частично.

– Я все равно буду рядом, – пообещал Макс, укладывая свои последние вещи в машину. – И сейчас, и когда родится ребенок. Все, как раньше.

– Я знаю.

Только, конечно, все будет не так, как раньше. Макс больше не будет массировать мне ноги после долгого дня на работе, не будет прижиматься головой к моему животу, чтобы беззвучно спеть колыбельную нашему еще не рожденному ребенку. Не встанет в три ночи к не желающему засыпать малышу.

– Зря мы это делаем, – сказал Макс, задержавшись у открытой двери машины. – Еще не поздно передумать.

Казалось, так просто сказать ему, чтобы он распаковал вещи, чтобы объявил Блэр, что не любит ее, чтобы возвращался домой и ждал рождения ребенка, а потом… Что потом? Быть несчастными? Смотреть друг на друга и думать, что все могло быть по-другому? Или еще может быть?

Когда говорят о сложностях семейной жизни, как правило, имеют в виду обычные жизненные трудности. Потерю работы и нехватку денег, проблемы со здоровьем и выздоровление. Наши с Максом отношения обсуждались в центральных газетах. В суде. Любой наш жест или движение фиксировались репортерами, а потом обсуждались за кухонными столами чужих людей. Все это нельзя назвать нормальным. Мы уже не те люди, что были вместе, когда Дилан был жив.

– Поздно.

Мы поцеловались, и этот долгий томительный поцелуй отозвался в каждой частице моего тела.

Грустный прощальный поцелуй, совсем не похожий на обычный. Подобно тому как влюбленные, слишком взволнованные, чтобы говорить, скрывают за своими объятиями безмолвное «я люблю тебя», прощальный поцелуй таит в себе много невысказанного. «Мне так жаль. Так жаль, что все так получилось». И даже более того: «Я по-прежнему люблю тебя и всегда буду любить».

Мои родители этого не понимают.

– Но если вы все еще любите друг друга…

Мама взглянула на отца, пытаясь найти в нем поддержку. Он выглядел смущенным.

– Они так решили, Карен.

– Но ведь у них ребенок.

– Я пока еще здесь, – напомнила я о себе. – И о ребенке мне известно, так же как и Максу. Но это не причина оставаться вместе.

Мамины поджатые губы говорили о том, что она придерживается другого мнения.

Но все ее надежды на наше примирение были развеяны в прах, когда я сообщила ей, что мы подали на развод.

– Но это же конец…

– Именно так, мама.

Мы оба нуждались в том, чтобы покончить с этим. Хотя я думаю, что Максу это нужно было больше, чем мне. Его мучило чувство вины за измену, и он хотел закончить с Блэр, чтобы спасти наш брак. Но наш брак был обречен. А его отношения с Блэр – это возможность перевернуть страницу и начать все сначала. И я не должна ему в этом мешать.

Войдя в дом и поставив корзинку с бельем на стол, я слышу, как на коврик в прихожей падают письма. Теперь я такая большая, что не могу наклониться и поднять их с пола. Приходится расставлять ноги и приседать на корточки, держась одной рукой за дверь. Два счета за коммунальные услуги, письмо от моего адвоката и открытка из Йоханнесбурга.

«Без тебя здесь все по-другому!» – написано на обратной стороне открытки с фотографией отеля «Палаццо Монтекасино». Фото сделано из глубины сада, и на нем виден пруд и терраса ресторана. От руки нарисована стрелка, указывающая на один из столиков – точнее, на наш столик.

Я кладу открытку на холодильник, где уже лежат такие же с Барбадоса, Санта-Люсии, из Шанхая, Бостона, Сиэтла и других мест. «Иногда легче говорить с тем, кого едва знаешь». Может быть, я как-нибудь позвоню ему. После рождения ребенка.

Наверху я складываю чистую детскую одежду в комод. Наша девочка – мы пока не дали ей имя – будет рядом со мной на моей кровати в первые несколько месяцев, и это меня несколько оправдывает: детскую я еще не обустроила. Наверху у нас четыре комнаты. Спальня, которую я до сих пор называю «нашей», хотя уже три месяца сплю в ней одна; гостевая комната; кабинет Макса, в котором больше нет книг и компьютера; и комната Дилана – теперь мой читальный зал. Войдя в каждую из них, я представляю там детскую кроватку и маленькую девочку в ней, карабкающуюся в нетерпении встать. Увижу ли я это? Дорастет ли этот ребенок до возраста Дилана? Будет ли жить дальше? Конечно, будет, строго говорю я себе. Но все еще не могу достать с чердака кроватку и покрасить комнату в веселые цвета. И думаю, что не стоит торопиться.

Я усаживаюсь в кресло у окна комнаты, которую Макс оборудовал для меня, и смотрю на крыши соседних домов. Вытянув уставшие ноги, я кладу голову на спинку кресла. На столике рядом со мной лежит книжка, заложенная больничным талоном, но читать мне не хочется.

Возле кресла – сумка с вязанием, к которому я не прикасалась три года. Я кладу ее себе на колени, задержавшись на мгновение, прежде чем открыть ее, а когда наконец решаюсь, то зажмуриваю глаза и начинаю часто дышать. Запах больницы, реальный или воображаемый, ударяет мне в ноздри. Антибактериальный гель, тапочки на резиновой подошве, свежевыстиранные халаты медсестер. Звуковые сигналы приборов Дилана, липкие электроды на его груди. Не открывая глаз, я запускаю руку в сумку и нащупываю там мягкие вязаные квадратики. Я представляю, как выглядело бы готовое одеяло на кроватке «большого мальчика», которую мы планировали купить к его трем годам. Я чувствую болезненное стеснение в груди, но не пытаюсь его преодолеть. Оно набирает силу, но, достигнув пика, исчезает, и тогда я открываю глаза. Мне становится легче. Какое-то время я смотрю на птиц, скачущих по крышам, а потом достаю спицы с незаконченным квадратом и начинаю вязать.

Глава 45

Макс

2018

– Привет, старина, как дела? На прошлой неделе я по тебе скучал.

Восьмилетний Майкл лежит, вытянувшись в воде, с надувными кругами вокруг шеи, таза, рук и ног. Врач осторожно приводит в движение его конечности, преодолевая естественное сопротивление воды, чтобы разработать мускулы и суставы мальчика.

– Он простудился и остался в интернате. Береженого бог бережет, верно?

Как и несколько других членов «Клуба отважных пловцов», Майкл живет в интернате, откуда его раз в неделю привозят в бассейн в специально оборудованном микроавтобусе. Некоторые дети, такие как Мэдисон, которая сейчас с восторгом окатывает брызгами свою мать, живут дома, и их возят в бассейн родители. Кроме волонтеров здесь работают терапевты и специалисты по гидротерапии, а подъемные устройства обслуживает персонал бассейна. Сейчас бассейн полон, и уровень шума зашкаливает.

Я разговариваю с Майклом, чтобы терапевт мог сосредоточиться на упражнениях. Мальчику нравится находиться в воде, но он боится брызг и задерживает дыхание, когда они летят ему в лицо. Тогда его губы становятся совсем синими. Моя работа заключается в том, чтобы отслеживать и осторожно отстранять брызгающихся рядом с мальчиком детей, что не так легко в бассейне, переполненном возбужденными пловцами.

После сеанса я жду Блэр, которая появляется с еще мокрыми после душа волосами. Она натягивает шапочку с помпоном, и мы вместе идем на автостоянку.

– Ты видела в «Трибьюн» отзыв о новой пиццерии у «Кларка и Диверси»? – спрашиваю я. – Может, сходим в субботу?

Последний раз мы обедали в латиноамериканском фьюжн-баре, который более чем заслужил едкий отзыв ресторанного критика. Но мы постарались их не слишком обижать.

– Я как раз хотела тебе предложить.

– Если хочешь, можешь взять с собой детей.

– Нет, по субботам они ходят к своему отцу, но…

Она достает из сумочки ключи от машины.

– Может, мы лучше поужинаем вместе? В каком-нибудь милом местечке.

Она смотрит на меня, чуть задрав подбородок.

– В милом местечке, – эхом отзываюсь я, собираясь с мыслями. Вздернутый подбородок и румянец на щеках выдают ее с головой. – То есть, у нас будет что-то вроде свидания?

– Да, Макс, – смеется Блэр. – Что-то вроде свидания. Точнее, настоящее свидание. Только ты и я. Что ты на это скажешь?

Несмотря на пронизывающий мартовский ветер, меня вдруг бросает в жар. Я хочу ей все объяснить, но все, что я могу придумать: «Дело не в тебе, а во мне», но и это не решаюсь произнести.

– Понятно.

Опустив голову, Блэр делает жест рукой, словно отодвигая меня.

– Можешь ничего не говорить.

Потом она снова смеется, как будто ничего не произошло. Она хорошая актриса или ей действительно все равно?

– Значит, идем в пиццерию? – кричу я ей вдогонку. – Хотя «меню там столь же безнадежно, как и обстановка».

– Я тебе позвоню!

Весело помахав мне рукой, Блэр уезжает, а я остаюсь, сожалея, что нельзя вернуть последние две минуты, и в то же время понимая, что по-прежнему не знаю, что мне сказать.

В субботу Блэр оказывается занята. Она сообщает мне об этом в послании, завершающемся поцелуями и смайликами, что окончательно убеждает меня в том, что я ей безразличен. Мы идем в пиццерию с мамой, которую несколько смущает убогое меню и кирпичные стены, покрашенные в коричневый цвет. Я представляю, как мы с Блэр потешались бы над этим, заказывая разные блюда, чтобы испытать полный спектр ужасных ощущений. Весь субботний вечер я чувствую себя в подвешенном состоянии и на следующий день просыпаюсь cовсем разбитым, желая, чтобы этот день поскорее закончился, а с ним и вся последующая неделя. Я иду на пробежку, пересекаю парк, а затем сворачиваю к озеру, огромному как океан, и мчусь по берегу мимо пентхаусов стоимостью в миллионы долларов. Холодный ветер гонит серые волны, разбивающиеся о берег, где дежурят спасатели. Выбежав на тропу, я вхожу в ритм и добегаю до окружной дороги, все еще не придя в себя.

Блэр больше не предлагает пообедать вместе. Я думаю о том, что мог бы написать ей сам, но проходят дни, а затем недели, а потом мне становится неловко напоминать о себе. Я беру работу в пригороде, посылая извинения секретарю плавательного клуба вместо Блэр, и провожу вечера в одиночестве в своей студии, где стены, кажется, давят на меня со всех сторон. А с приходом весны меня накрывает черная мгла. Я перестаю искать клиентов и лишь жду, когда работа сама упадет мне в руки. Когда однажды от Блэр приходит сообщение: «Эй, чужестранец, что нового в жизни?» – я на него не отвечаю.

– Так. – Мама рассматривает пустые бутылки из-под вина на кухонном столе, а затем критически оглядывает меня.

– Я неважно себя чувствовал, – бормочу я.

Она тащит меня за собой, заказывает кофе и заставляет меня позавтракать.

– Блэр сказала, что ты не отвечаешь на ее звонки.

– Ну, может, и пропустил парочку.

Три, четыре, пять…

– Она хорошая женщина, Макс. У вас много общего.

– Я знаю про Алексис.

– Я должна была тебе сказать, но…

– Ничего страшного.

К горлу подкатывает комок. Я складываю салфетку пополам, потом вчетверо.

– На следующей неделе Дилану исполнилось бы восемь.

Я смотрю на салфетку, но знаю, что мама, как и я, еле сдерживает слезы.

– Мне надо купить ему подарок.

Чуть помолчав, мама прикрывает мою руку своей.

– Сделай так, чтобы он мог тобой гордиться. Это будет для него самым лучшим подарком.

И тут я понимаю, что мамины слезы относятся исключительно ко мне.

Перезвонив парню, предложившему мне работу в новом доме на Милуоки, я договариваюсь начать прямо сейчас. Дом еще пуст, и я радуюсь этому одиночеству. Я сосредотачиваюсь на мазках кисти и тонких линиях на границе с оконным стеклом. Даже дышу я в такт движениям кисти. Вверх-вниз, вправо-влево. В голове у меня пусто, все навязчивые мысли я выгнал вон, и к концу первой недели черная мгла начинает рассеиваться.

В субботу в пять вечера я делаю перерыв. Я сижу на полу, прислонившись к стене под свежеокрашенным окном, держа в руках телефон и наблюдая за стрелкой часов, переползающей от минуты к минуте.

Ровно в пять десять звонит Пипа. Я так надеялся на это.

– Вот так мы стали родителями, – говорит она. – Пятого мая две тысячи десятого года в одиннадцать тридцать утра.

– Ты была великолепна.

– А ты не отходил от меня ни на шаг.

– А помнишь ту потрясающую акушерку?

– «Уберите это, доктор Макнаб, я принимала детей, когда вы еще ходили в школу. Время щипцов давно прошло».

Пипа смеется, а я, закрыв глаза и прислонившись головой к стене, отчаянно хочу, чтобы она оказалась рядом.

– Как у тебя дела с…

Я чуть было не сказал «с Летучим голландцем», но вовремя остановился.

– С Ларсом?

– Нормально.

Это нейтральный ответ, и мое сердце подпрыгивает, но она еще не закончила.

– В общем-то хорошо. И даже отлично.

– Рад за тебя.

Но на самом деле, конечно, нет.

– А ты… Ты кого-нибудь встретил?

Я думаю о Блэр. О вечернем свидании в ресторане, которое так и не состоялось, о том, что ей, похоже, все равно. Вспоминаю, как розовеют ее щеки, когда она смущается, и улыбку Чеширского кота, когда смущения нет и в помине. Думаю о блестящих крутых локонах.

– Нет. У меня никого нет.

Когда Пипа кладет трубку – после того, как мы, еле сдерживая слезы, поздравили Дилана с днем рождения, – я звоню Блэр, чтобы узнать, свободна ли она в выходные.

– Хочу пригласить тебя на ужин. В какое-нибудь хорошее место.

Хорошим местом оказывается «Ройстер» – ресторан с открытой кухней. Там мы едим говяжий бульон с лапшой и курицу, зажаренную тремя способами, каждый из которых восхитителен. На Блэр платье из какой-то эластичной ткани, облегающей бедра и причудливо завязывающейся вокруг ее талии. Распущенные волосы пахнут чем-то знакомым, но названий духов я не знаю. Пипа наверняка узнала бы их сразу.

– Сколько тебе понадобилось времени, чтобы пережить смерть дочери?

Блэр чуть расширяет глаза.

Хорошенькое начало для первого свидания. Ты просто осел, Макс.

Я мотаю головой.

– Прости, это как-то нечаянно вырвалось…

– Ничего страшного. Почему бы нам о ней и не поговорить? Но отчего ты решил, что я уже это пережила?

– Потому что ты… ты такая…

Я делаю круговое движение рукой, как бы указывая на ее волосы, платье и…

– Ты вся такая… на уровне.

Блэр смеется. Но совсем иначе, чем Пипа. У Пипы смех легкий и звенящий, на верхних музыкальных нотах. А у Блэр он громкий и фыркающий, привлекающий внимание окружающих и заставляющий их улыбаться.

– Я уже пятнадцать лет иду по тому пути, который тебе еще только предстоит.

– Значит, тебе легче, чем мне.

Блэр колеблется, словно размышляя, стоит ли солгать, но потом решительно трясет головой.

– Нет, легче не становится. Просто ты лучше с этим справляешься. Помнишь, как ты учился ездить на велосипеде в детстве? Сначала его колеса виляют и ты частенько падаешь, но потом просто перестаешь об этом думать. Все происходит уже автоматически. Знаешь, что едешь на велосипеде, – крутишь педали, держишься за руль, – но уже не думаешь об этом. Просто едешь и все.

Я вдруг вспоминаю Блэр в десятилетнем возрасте: с развевающимися волосами она катит на велосипеде своего брата, постоянно натыкаясь на бордюр. С тех пор столько всего произошло в нашей жизни. Остались бы мы прежними, если бы не потеряли детей?

После ужина, когда мы идем к надземной железной дороге, я беру Блэр за руку. Она мягкая и теплая, но чужая. Мне кажется, что я играю какую-то роль: «Смотри, мне уже гораздо легче, теперь с Пипой покончено!» И, слушая Блэр, я постепенно ухожу в себя.

Когда мы заворачиваем за угол, Блэр вдруг останавливается.

– Что с тобой?

– Ничего, – автоматически отвечаю я, продолжая идти, потому что иногда бывает легче говорить, не глядя на человека. – Твоя рука какая-то неродная.

– У меня есть другая.

Блэр крутит руками у меня перед носом, но, увидев, что я не смеюсь, останавливается.

– Макс, я за тобой не бегаю. Мы просто встретились и приятно провели вечер – во всяком случае, я его хорошо провела, – а теперь мы просто идем к надземке. И все.

– У меня такое чувство, что я ей изменяю.

– Но ведь у нее тоже кто-то есть.

– Откуда ты знаешь?

Улицу пересекает линия надземной железной дороги, и я уже слышу шум приближающегося поезда.

Блэр немного смущается.

– Мне сказала об этом твоя мать. Извини. Вообще-то мы тебя не обсуждаем. Почти.

Блэр пытается улыбнуться, но у нее не получается.

– Блэр, я чувствую себя таким дерьмом.

– Потому что у тебя свидание со мной? Но мне кажется, Пипа ничего не имеет против. Если бы она…

– Нет, здесь дело не в Пипе. Я чувствую себя дерьмом по отношению к тебе.

Остановившись, я кладу ей руки на плечи.

– Ты мне нравишься, Блэр. Очень, очень нравишься. Мне хочется продолжать наши отношения. Но я по-прежнему люблю Пипу и ничего не могу с собой сделать.

– Конечно, любишь. Здесь нет ничего удивительного, – улыбается Блэр. – Когда родилась Алексис, я думала, что никогда не заведу второго ребенка. Ведь всю мою любовь я уже отдала первому. Но потом у меня появилась Брианна, а после нее Логан. И тогда я поняла нечто такое, чему нас не учили на уроках биологии.

Над нашими головами гремит поезд, мелькает свет и слышится скрип тормозов. Взяв меня за руку, Блэр прижимает ее к моей груди.

– Наше сердце может вместить больше, чем нам кажется.

Глава 46

Пипа

2016

Нажав на кнопку, я жду лифта. Наш клуб находится этажом выше. Мои последние недели беременности были испорчены болями в тазу, что вынудило меня уйти в декретный отпуск на две недели раньше. Сегодня у меня последний рабочий день, но все надежды уйти пораньше развеялись как дым, когда появился старший стюард, держа в руках большую коробку с тортом и обеспокоенно оглядываясь по сторонам.

– Ты не сможешь отнести это в клуб? Там сегодня частная вечеринка, и они заказали торт. Все остальные внезапно оказались «ужасно занятыми», и торт каким-то образом очутился у меня.

От сладкого аромата, доносящегося из коробки, у меня текут слюнки. Когда в клубе нет мероприятий, нам позволяют брать что-нибудь в буфете. При одной мысли об этом мой желудок начинает урчать. В холле за стойкой администрации сидит незнакомая девушка. Увидев меня с пропавшим тортом, она улыбается с облегчением, и я наконец собираюсь оставить его на стойке.

– А вы не могли бы отнести его сами? Я не могу отлучаться.

Я начинаю терять терпение. Здесь работают сотни людей, но на посылках почему-то оказалась беременная женщина на последнем сроке. А мне еще нужно перекусить: без бутерброда я отсюда не уеду.

Помещение клуба имеет различные зоны, разделенные перегородками, создающими иллюзию уединенности. В дальнем конце зала слышится шум голосов, и я устремляюсь туда, минуя парочки и одиноких путешественников, отдыхающих, читающих и жующих.

Что мне делать с этим тортом? Не буду же я обслуживать эту компанию. Но, зайдя за перегородку, я натыкаюсь на Джейду с бокалом шампанского в руке.

– Ой! Тебе что-нибудь известно об этом торте? – спрашиваю я, показывая ей коробку.

– Конечно, – смеется она. – Это я его заказала.

Я все еще в замешательстве. Если она заказала этот чертов торт, почему в таком случае не отнесла его сама? И когда появляются Итан, Мэрилин и – вот это наглость! – тот самый старший стюард, который всучил мне эту коробку с тортом, я все еще не понимаю, что происходит…

– Сюрприз!

Все поднимают бокалы, и я вдруг замечаю баннер, развешанный вдоль перегородки, с надписью «Поздравляем!». Джейда открывает коробку, и я вижу перед собой изумительно красивый торт с розовыми искрящимися розами и словами по краям: «Это девочка!»

– Это мой торт?

– Это твоя детская вечеринка!

Все смеются, и кто-то вручает мне бокал лимонада из соцветий бузины, после чего следуют поцелуи, рукопожатия и пожелания счастливого разрешения от бремени.

Все эти люди знают, что случилось с Диланом. Это передавалось от одного человека к другому не в виде сплетен, но как печальная данность, что не вызывало во мне протеста. И вот теперь все они здесь – те, с кем я работала в воздухе и на земле, – и совершенно искренне, а не просто по традиции желают мне счастья.

– Чудесная вечеринка.

Как и половина присутствующих, Ларс пьет только апельсиновый сок. Он протягивает свой бокал, и мы чокаемся.

– Если бы я знала, оделась бы поприличней.

Я удрученно провожу рукой по своему одеянию. На мне типичная униформа беременных: черная водолазка с брюками и красный кардиган. Не слишком шикарно.

– Ты… как это говорится, – пытается подыскать подходящее слово Ларс. – Просто цветешь.

– А я думала, у пилотов отличное зрение.

Ларс открывает рот, чтобы возразить, но быстро соображает, что я шучу.

– Значит так. Теперь, когда ты в декрете, у тебя найдется время выпить со мной кофе?

– Ты пойдешь на свидание с Ларсом Ван дер Верфом?

– Никакое это не свидание.

Праздник закончился, и мы с Джейдой сидим в соседних креслах в уголке клуба.

– Это просто чашечка кофе.

На полу рядом со мной стоит корзинка с подарками: распашонки, шоколадки, подгузники, туалетные принадлежности и маленькая бутылочка шампанского от Мэрилин: «Спрячь в своей сумке, когда пойдешь рожать».

Джейда отщипывает кусочек глазури от огромного куска торта с тарелки, стоящей на моем животе. Я, как известно, ем за двоих.

– Ты можешь увлечься и переспать с ним прямо за десертом.

Я смеюсь, и тарелка на моем животе ходит ходуном.

– Но ведь он тебе нравится?

– Не смеши меня.

Джейда поднимает аккуратно выщипанную бровь.

– Ну, может, самую малость.

Джейда торжествующе поднимает руки.

– Вообще-то говоря, я собираюсь родить ребенка от мужа, с которым развожусь, так что пока рано говорить о замене.

– Можно немного опередить события.

– У нас чисто платонические отношения. Потому что он считает, что я замужем.

К счастью, Ларс ни разу не обмолвился о моей неуклюжей попытке его соблазнить.

– Ну, нет, он отлично знает, что вы с мужем разбежались.

Джейда встает.

– Пойдем, я обещала, что к пяти мы уберемся отсюда.

– Что? Как он узнал?

– Это я ему сказала, – усмехается Джейда, помогая мне встать.

Мы встречаемся с Ларсом через несколько дней, в самом конце марта. Он живет в Сент-Элбансе, поэтому мы оседаем на полпути, в пабе рядом с Милтон-Кейниз, где мы в конце концов обедаем, вместо того чтобы просто выпить кофе.

Это не свидание, напоминаю я себе, когда он помогает мне снять пальто и отодвигает стул, чтобы я села. Это не свидание, повторяю я, когда вспыхиваю под его взглядом и вздрагиваю, случайно прикоснувшись к его руке. Это не свидание.

– Скажи, есть ли какое-то место, где ты еще не бывала и куда бы тебе хотелось поехать?

Откинувшись на спинку стула, Ларс ждет моего ответа.

Я на минуту задумываюсь. С двадцати двух лет каждую неделю я куда-то летала, не считая времени, когда я сидела с Диланом. Осталось не так уж много мест, где я никогда не бывала. Внезапно меня осеняет.

– Озерный край.

– Правда? – смеется Ларс.

– Правда. Такое красивое место, а я там никогда не была. Мне бы хотелось жить в кемпинге у озера, сидеть у костра, обжаривать маршмеллоу и рассказывать разные истории. А как насчет тебя?

Но услышать, куда бы хотелось Ларсу, мне так и не пришлось. По моим ногам потекла вода, и я обрадовалась, что это не первые роды, потому что, будь это первый ребенок, я бы решила, что меня подвел мочевой пузырь. Потом я вдруг вспомнила, что не знаю, где сейчас Макс.

– Извини, но мне скоро рожать.

– Я это заметил, – улыбается Ларс.

Поначалу мне показалось, что он имеет в виду околоплодные воды, лужей разлившиеся под нашим столом, но быстро сообразила: он думает, что я просто извиняюсь за свою беременность. Я собираюсь объяснить ему, в чем дело, но тут меня скручивает первая схватка, и я, замычав, как недоенная корова, сгибаюсь пополам, хватаясь за стол обеими руками.

– О Господи! Так ты рожаешь прямо сейчас!

Я киваю, не в силах говорить, пока боль не стихает, а мой живот не расслабляется.

– Мне надо ехать домой, чтобы взять свою карточку.

Я до сих пор не собрала сумку, и, вопреки совету акушерки хранить карточку в машине, она все еще лежит на кухонном столе.

– Я тебя отвезу.

– Хорошо. До родов еще далеко. Дилана я рожала…

Очередная схватка пронзает меня нестерпимой болью.

– О боже!

Словно в тумане, я вижу суетящихся вокруг меня людей и Ларса, который просит вызвать скорую помощь, но упрямо повторяю, что все в порядке и мне нужно ехать домой. Я слышу, как он объясняет окружающим: «Сейчас еще слишком рано, она должна рожать только в следующем месяце», и наконец решаю, что мне действительно нужна скорая, потому что все и вправду началось слишком рано… И что если… что если…

– Макс… – с трудом произношу я.

– Я ему позвоню.

Я тянусь за своей сумкой, где, кажется, лежит его визитная карточка, и беспорядочно роюсь в ней, пока кто-то не забирает ее у меня, отыскав там визитку. Я вдруг испытываю непреодолимое желание встать на четвереньки и почти падаю на пол, дико вскрикнув от очередной схватки. Все происходит слишком быстро. Слишком рано и слишком быстро. Не могу же я рожать прямо здесь, на полу ресторана. А если с ребенком что-то не так…

А потом я слышу отдаленные звуки сирены, и они становятся все громче и громче. Ларс потирает мне спину со словами: «Ты отлично справляешься». Затем кто-то говорит: «Они здесь», и появляются каталка, медики, кислородная подушка и маска с газом – ах, этот волшебный газ!

Я рожаю свою девочку прямо в машине скорой помощи на полпути между пабом и больницей, вцепившись в руку Ларса и при помощи одного из медиков. И, несмотря на то что родилась она на три недели раньше и весит всего лишь пять фунтов и одну унцию, это абсолютно здоровый ребенок. В больнице ее увозят в детское отделение. Я умоляю этого не делать, но акушерка, хоть и добрая с виду, тверда, как скала.

– Она родилась раньше срока и чуть-чуть желтоватая. Ее осмотрят в отделении интенсивной терапии для новорожденных. Я принесу вам чашку чая с сахаром, и вы не успеете оглянуться, как девочка будет с вами.

В моей груди покалывает от прилива молока, которому пока некуда деваться. По всей видимости, я нахожусь в родильном отделении Уорика. Мне следует отдать им карточку, где большими буквами написано, что я потеряла ребенка и могу нервничать и бояться. Меня забирают в палату, где я продолжаю спрашивать: «Когда мне принесут ребенка? С ней все в порядке?» Но персонал слишком занят, и никто из них не понимает, через что нам пришлось пройти.

– Все будет хорошо, – говорит Ларс, и, хотя он не может знать этого наверняка, его присутствие и невозмутимость меня успокаивают.

Моим рукам явно не хватает тяжести того, чего в них пока нет. Несмотря на отчаянные усилия сохранять спокойствие, я начинаю плакать. «Я хочу видеть свою дочь. Принесите мне ее, пожалуйста!»

– Пипа!

Громко хлопает дверь, и в палату врывается Макс без пиджака и в перекрученном галстуке. Дико озираясь, он наконец видит меня и бросается к моей кровати. Увидев, что я плачу, и заметив пустую детскую кроватку рядом со мной, он застывает.

– Нет! – произносит он, отшатываясь и тряся головой. – Нет, нет, нет…

– А вот и она!

К нам быстро подходит акушерка, толкая перед собой детскую кроватку.

– Вот твоя мама, – говорит она свертку из одеяла и, подняв его из кроватки, протягивает мне.

Она разговаривает с моей дочкой!

– Она абсолютно здорова. Немного желтушная, но для ребенка, родившегося раньше срока, это нормально. Так что вам беспокоиться не о чем. Поздравляю вас, мамаша, и вас тоже…

Акушерка переводит взгляд с Макса на Ларса. Последний смущенно кашляет.

– Я просто друг.

– Мы как раз обедали вместе, когда у меня начались роды.

Но Макс, похоже, ничего не слышит. Он впивается взглядом в сверток, который я держу на руках, и проводит пальцем по крошечному лобику.

– Можно мне подержать ее?

– Конечно.

Я раскрываю объятия и отдаю Максу дочь, а он подходит с ней к окну и, поцеловав ее личико, шепчет слова, которые я слышу сердцем. Акушерка уходит, и Ларс поднимается со стула.

– Я так тебе благодарна. Не знаю, что бы я делала без тебя.

Макс, кажется, только сейчас заметил Ларса. Интересно, о чем он думает: гадает, кто этот мужчина и что нас с ним связывает? Но, прижав к себе дочь левой рукой, он подает правую Ларсу.

– Макс.

– Ларс. Мы работаем вместе с Пипой.

Мужчины смотрят друг на друга, затем Макс улыбается.

– Спасибо вам.

– Не за что, – отвечает Ларс, и мы все смеемся, зная, что это не так.

– Берегите ее, – уходя, говорит он Максу.

И я не совсем понимаю, кого из нас – меня или ребенка – он имел в виду.