Текст книги "После финала"
Автор книги: Клер Макинтош
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Глава 39
Макс
2017
– Что вы будете пить, сэр?
Я беру у стюардессы газировку и немного чипсов, перед этим дважды повторив свой заказ, который она не запомнила с первого раза. Все нервничают. Самолет переполнен, возникает какая-то путаница с местами, ручной клади слишком много, и она не помещается на верхнюю полку. Когда я опускаю свой столик, моя соседка упирается локтем в мой подлокотник. Очередной выпад в молчаливом споре, который мы ведем с момента взлета. Мою перекинутую через колено ногу сводит судорога, и я пытаюсь освободить ее, но откинутый столик сводит на нет все мои усилия, так что приходится ограничиться вращением лодыжек.
Все взлетно-посадочные полосы заняты, и нам приходится минут десять совершать круги, прежде чем нам разрешают посадку. Я поднимаю столик. Теперь у меня есть место, чтобы достать свою книгу, и я заканчиваю несколько последних страниц романа некоего Уилбура Смита, который меня немало удивляет. Как давно я читал что-либо кроме руководств по ведению бизнеса или мотивационных биографий? «Страх как мобилизующий фактор». «Ты не сможешь летать, если не будешь прыгать». «Как научиться побеждать». Собачья чушь.
Миновав паспортный контроль, я обхожу багажный конвейер и иду на выход, по привычке вглядываясь в лица встречающих. На одних написано волнение, на других – усталость и раздражение: рейсы подчас задерживаются, а самолеты садятся в других аэропортах. Водители такси тянут вверх разноцветную коллекцию призывных знаков, от картонок с надписями, сделанными от руки, до новейших планшетов с соблазнительными картинками.
Пробираясь через толпу, я замечаю знакомое лицо. Она снова и снова смотрит на часы, барабаня пальцами по сумочке, висящей на плече, словно боится куда-то опоздать. Я останавливаюсь в нерешительности, но потом передумываю. Вряд ли она меня вспомнит. Уже отвернувшись, я вдруг слышу за спиной ее голос:
– Мистер Адамс!
Я поворачиваюсь, и тут же волна воспоминаний накрывает меня.
– Это вы? – нерешительно улыбается она. – Я вас сразу узнала.
Рядом с ней я вижу мужчину, которого не заметил с первого взгляда. Высокий, седоватый, в очках и явно старше нее. Вежливо улыбнувшись, он деликатно отходит в сторону.
– Доктор Халили. Рад вас видеть.
Ее волосы теперь подстрижены короче, в остальном она выглядит так же, как и четыре года назад. Нет, не совсем так. У доктора Халили всегда было непроницаемое лицо. Мне казалось, что ее ничего не трогает и Дилан был для нее всего лишь очередным пациентом, а мы с Пипой – одними из многих родителей. Но теперь в ее чертах проскальзывает какая-то нервозность и неуверенность в себе.
Она робко протягивает мне руку. И я пожимаю ее.
– Макс.
– Лейла.
Мы словно позволяем себе продолжить знакомство, отчетливо понимая, что мы уже совсем не те, что были раньше.
– Как у вас дела? – осторожно спрашивает она.
– Дилан умер в прошлом сентябре.
– Мне очень жаль. Значит, он дожил до шести с половиной лет. Это замечательно.
С половиной. Она очень важна, эта половина. Спросите любого, кто потерял ребенка, и они вам точно скажут, сколько месяцев, недель и дней прожили их дети. Я поражен, что доктор Халили помнит такие вещи. Ведь после Дилана у нее было множество маленьких пациентов.
– А как поживает Пипа?
– Неплохо. Мы с ней как раз сейчас встречаемся. Она… мы больше не вместе.
Минутная пауза.
– Сожалею. Вы были такой сильной парой.
К горлу подкатывает комок. Были. Я быстро меняю тему.
– Вы кого-то ждете?
– Свою мать. – Ее глаза сияют. – Она переезжает в Англию и будет жить со мной.
– Из Тегерана?
Я удивляюсь, что помню об этом. Обычно все сведения о наших знакомых держала в голове Пипа. Справлялась о родственниках, отчитывалась о проведенном отпуске.
– У вас хорошая память, – улыбается Лейла. – Мама неважно себя чувствовала, и я о ней очень беспокоилась. Правда, в Иране у нее полно друзей, но они вряд ли смогут постоянно заботиться о ней. Мне было нелегко ее уговорить.
– Поздравляю. Ей повезло, что у нее такая дочь.
– Это мне повезло.
Нас окружает поток прибывших пассажиров, и она окликает своего спутника:
– Ник, я здесь!
– Вынужден вас покинуть. Рад был встрече, Лейла. Приятно узнать, что у вас все хорошо.
Обернувшись на выходе, я успеваю увидеть, как к Лейле подходит невысокая полная женщина в темно-синей шали с двумя огромными чемоданами. Сжав лицо дочери руками, она целует ее в лоб и то же самое проделывает с седым мужчиной, стоящим рядом.
– Угадай, кого я сейчас видел? – спрашиваю я, чтобы сгладить неловкость, неизбежно возникающую при нашем общении с Пипой.
Я прилетел, чтобы забрать свои вещи. По крайней мере, те, которые влезут в чемодан, не грозя перевесом.
– Кого?
– Доктора Халили.
После продажи дома Пипа отправила все вещи на склад. Мы продали ненужную никому из нас мебель, оставив только наши личные вещи: книги, пластинки, фотографии. Память о том времени, когда мы еще не знали друг друга. Эти сувениры мы возьмем с собой в новую жизнь, которую теперь будем строить порознь.
– Я могу сфотографировать вещи, чтобы ты мог отобрать то, что тебе нужно, – предложила мне по телефону Пипа.
– Нет, мне нужно посмотреть самому, – возразил я, что на самом деле означало: «Я просто хочу увидеть тебя».
Пипа крепче сжимает руль.
– Ты встретил ее в аэропорту?
Я мог бы поехать на поезде, но Пипа как раз возвращалась с работы и предложила меня подвезти. Отказаться было бы невежливо.
– Что она там делала?
– Встречала свою мать. Врачи иногда отлучаются из больниц, знаешь ли.
Пипа чуть скашивает глаза.
– Мне это известно. Но кажется несколько неуместным, правда? Это все равно, что увидеть свою учительницу в кино или монахиню на американских горках.
Какое-то время она молча ведет машину, потом бросает:
– Я бы не хотела ее увидеть.
– Нет?
Пипа закусывает губу. Затем сигналит и перестраивается в другой ряд. Откинув голову, я смотрю на ее отражение в зеркале заднего вида. Раньше мне нравилось наблюдать, как она красится перед выходом на вечеринку. Наносит на веки темные дымчатые тени, придавая загадочность своим глазам. Поймав мой взгляд в зеркале, она показывала мне язык или надувала только что накрашенные губы. Это воспоминание заставляет меня судорожно сглотнуть.
– Мне слишком тяжело с ней встречаться, – объясняет она, и я не сразу понимаю, о ком она говорит. – Мне даже думать о ней неприятно.
– Извини…
– Ничего. Просто… увидев ее лицо, я бы словно перенеслась в прошлое. Ну, так же как…
Она осекается.
– Как это происходит, когда ты видишь меня? – тихо спрашиваю я.
Пипа не отвечает. Взглянув в зеркало, я вижу, что в уголках ее глаз блестят слезы.
Раздел имущества предсказуемо невыносим, но мы, по крайней мере, не ссоримся. Наоборот, с преувеличенной вежливостью убеждаем друг друга забрать вазу, которую нам подарили на свадьбу. «Нет, ты возьми ее». – «Как я могу, она же твоя».
Замолчав, Пипа смотрит на меня, продолжая держать в руках злополучную вазу.
– Тебе она не нравится?
– Я ее ненавижу.
Рассмеявшись, она бросает взгляд на кирпичную стену хранилища.
– Ты позволяешь?
– У тебя духу не хватит.
В ответ она швыряет вазу об стену, словно заправская толкательница ядра. Зеленый фарфор разлетается на мелкие кусочки, осыпаясь на пол дождем.
– Тебе лучше?
Пипа медленно кивает.
– Несомненно. Теперь твоя очередь.
Мы смотрим на оставшуюся кучу вещей.
– Может, сервиз?
Это очень неплохой чайный сервиз. Нам его подарили родители Пипы, но за все время нашей семейной жизни мы так ни разу им и не воспользовались.
– Ну кому сейчас нужны сервизы? – спрашивает Пипа, и я принимаю ее слова за согласие.
Первые три чашки я разбиваю не спеша, следующие три уже летят, как пули. Бац, бац, бац! Потом наступает черед блюдец, тарелок и чайника. Бац!
– Вау!
– Здорово, правда?
Мы разбиваем кружки, слишком маленькие для хорошего чаепития, и разрозненные бокалы, оставшиеся от комплектов. Расколачиваем глиняную рамку в виде белки и графин для виски с монограммой, который Честер подарил мне на Рождество.
– И зачем мы хранили весь этот хлам? – спрашивает Пипа, отделываясь от подставки для яиц, которая нам досталась в обмен на фишки за шестнадцать пачек кукурузных хлопьев.
Удивительно, но устроенный нами погром имеет поразительный терапевтический эффект.
Я поднимаю наше свадебное блюдо. Это подарок от сослуживцев Пипы. Они принесли его вместе с пачкой цветных фломастеров, которыми наши гости писали на блюде свои пожелания, а потом его покрыли глазурью и обожгли в печи. «Пусть ваш брак будет безоблачным, как голубое небо», – пожелал нам один из гостей.
– Нет. – Наши пальцы соприкасаются, когда Пипа, забирает у меня блюдо. – Только не его.
– А что делать с этим? – спрашиваю я, поднимая картинку в раме. – Ведь мы не сможем ее поделить.
Это рисунок Дилана, который он сделал в спецшколе. «Моя семья». Он был нарисован на компьютере, а копию нам прислали электронной почтой. Но тот, что у меня в руках, был распечатан в школе. В правом нижнем углу – отпечаток большого пальца Дилана, с которым ему заботливо помог его арт-терапевт.
– Возьми его себе, – предлагает Пипа.
Мне так хочется его забрать. Держа рисунок в руках, я представляю, как мой мальчик раскрашивает страницу, пока на ней не возникают три ярких пятна, одно из которых меньше остальных. Вряд ли он сознавал, что делал, но я так хочу в это верить.
– Ты его мама. Ты и возьми.
Взяв картинку в руки, Пипа разглядывает ее сияющими глазами, но потом возвращает мне.
– Возьми ее с собой, Макс. Пусть полетит с тобой в Чикаго.
Я так хочу сказать ей, что люблю ее, что всегда любил только ее и не смогу полюбить никого другого.
Но вместо этого коротко бросаю:
– Спасибо.
Мы ужинаем в ресторане за углом от склада. Там никого нет, кроме официантки, скучающей у барной стойки.
– Вы не смогли бы нас куда-нибудь пристроить? – невозмутимо спрашивает Пипа. – Мы не успели заказать столик.
Я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться, но официантка вполне серьезно оглядывает пустой зал.
– М-м… да, конечно. Сейчас мы что-нибудь подыщем.
Она усаживает нас за угловой столик, где мы оказываемся под прямым углом друг к другу. Ознакомившись с убогим меню, мы пьем белое вино, которое заставляет нас морщиться, и вспоминаем ужасный ресторан, где мы обедали во время медового месяца: официант не мог оторвать глаз от ложбинки на груди у Пипы, а стейк нам подали с гарниром из волос.
– И они еще просили нас написать отзыв!
Пипа смеется, а потом вдруг становится серьезной. Внутри у меня что-то обрывается. Сегодня вечером мы разыгрывали какой-то спектакль, вспоминая как было раньше. Все это не по-настоящему.
– Я кое-кого встретила, – сообщает она.
Я внимательно разглядываю свой бокал с вином, прежде чем сделать глоток.
– Пока ничего серьезного, но я хочу, чтобы ты об этом знал.
– Поздравляю.
Я действительно хочу ее поздравить? Какая-то часть меня, возможно, и вправду хочет. Очень маленькая. Совсем крошечная. Ведь я люблю ее и хочу, чтобы она была счастлива.
– Его зовут Ларс. Он пилот. Не знаю, чем это кончится, но…
Она замолкает, и мы некоторое время едим в тишине.
– А если бы я…
Мне невыносимо трудно об этом спрашивать, но я должен знать правду, хотя это своего рода мазохизм.
– Если бы мы не пошли в суд, ты думаешь, мы были бы вместе?
Ее рука находит мою. Наши глаза встречаются, пальцы сплетаются, и мое сердце пронзает острая боль.
Она кивает, медленно и через силу.
– Да. Но нас разлучил не только приговор суда, Макс. Лечение Дилана, суд, тот факт, что нам пришлось выбирать, будет наш сын жить или нет. Все это сломало нас.
– Но потом все могло быть по-другому. Надо было только постараться.
– Потом все изменилось.
Пипа плачет, и я сжимаю ее руки, чтобы хоть как-то облегчить ее боль.
– Мы были сиделками, а не родителями, напарниками, а не мужем и женой.
Я качаю головой, но понимаю, что она права. И, как это ни печально, права во всем.
– Больно быть порознь, – вздыхает Пипа. – Но быть вместе еще больнее.
К счастью этот богом забытый ресторан совершенно пуст, и никто не видит, как мы оба плачем.
– Мне так жаль, что наш брак не удался. Я и представить себе не мог, что он когда-нибудь распадется.
Пипа энергично трясет головой.
– Не удался? Нет, Макс, он просто закончился.
Пипа прижимается ко мне щекой, и мы долго сидим неподвижно.
Глава 40
Пипа
2015
Самолеты – это своего рода независимые государства с гибкими часовыми поясами. Пассажиры завтракают в вечернее время и с треском открывают банки с джином-тоником, когда солнце еще высоко. В самолете вы забываете о внешнем мире, и сегодня мне хочется, чтобы полет продолжался вечно.
Я завтракаю в номере, чтобы не столкнуться с Ларсом. О чем я только думала? И о чем подумал он, когда я поцеловала его? Что я одна из тех девушек, которые готовы повеситься на любого пилота? Но это не так. И я никогда бы… Но все же я это сделала. Во всяком случае, попыталась.
А как бы я поступила, если бы он не остановил меня? Переспала с ним, чтобы отомстить Максу? Я в замешательстве морщу лоб.
– С вами все в порядке, дорогая?
Дочерна загоревшая женщина с участием смотрит на меня. На ее лице белые круги от солнцезащитных очков. Сейчас я помогаю в экономклассе и рада любой возможности отвлечься.
– Простите. Вам белое вино? И чипсы?
Положив закуску на столик перед ней, я передаю ее мужу, тоже похожему на панду, пиво с солеными крендельками. С приклеенной на лице улыбкой я медленно двигаюсь по проходу. «Апельсиновый сок? Пожалуйста. Боюсь, диетический уже закончился. Вам со льдом?» Беседуя с пассажирами, я гадаю, чем сейчас занимается Макс. Обдумывает, что мне сказать, или уже придумал какие-то оправдания?
В конце концов, отправив короткое сообщение – «Поговорим, когда вернусь», – я отключаю телефон и кладу его в сумку.
Когда я включаю его в своей машине, то вижу от Макса единственное сообщение: «Счастливого возвращения. Я люблю тебя». И три поцелуя в конце.
Я смотрю на смайлики-поцелуи, когда-то столь важные, а теперь потерявшие всякий смысл, и не чувствую ничего, кроме боли.
На дорогах свободно, и к половине десятого я въезжаю на нашу улицу. После ночной смены мне полагается лечь спать, но впереди у меня три выходных дня, так что сегодня вечером я могу отправиться в постель в обычное время, чтобы сразу же вернуться к привычному для меня режиму. Рейс в Йоханнесбург, вероятно, будет последним – скрывать беременность мне становится все труднее, поэтому завтра я позвоню в отдел кадров. Мой внутренний голос тихонько подсказывает, что теперь мне будет легче избегать Ларса.
Вставив ключ в замок, я останавливаюсь у входной двери, чувствуя себя посторонней в чужом доме. Но в холле все по-прежнему – ботинки Макса на коврике, на вешалке его пальто, – и это почти шокирует, когда тебе кажется, что все вокруг теперь должно измениться.
Макс сидит за кухонным столом. Мы оба не говорим ни слова. Перед ним несколько пустых стаканов и кружка, а на тарелке, усыпанной хлебными крошками, лежит грязный нож. Его волосы всклокочены, а под глазами темные круги. Похоже, он сидит так с момента возвращения из Чикаго.
– Кто она? – спокойно спрашиваю я.
Макс морщится, словно мои слова физически болезненны, и я этому рада, потому что сама мысль о них причиняет мне боль.
– Ее зовут Блэр, – сообщает он, обращаясь к пустой тарелке. – Раньше она жила по соседству с нами… детьми мы ходили в один бассейн. Она нашла меня в фейсбуке, и мы… мы немного пообщались в Чикаго.
– «Пообщались»? – Я изображаю пальцами кавычки. – Что это значит? Какой-то эвфемизм для траха?
Макс вскакивает так резко, что его стул с треском опрокидывается на плиточный пол. Встав напротив меня, он с силой сжимает мои руки, и я с удивлением замечаю слезы на его глазах.
– Прости меня, Пипа, я не хотел тебя огорчать. Мне даже в голову не приходило изменять тебе, но ты так от меня отдалилась…
Я резко вырываюсь.
– И ты еще смеешь вешать все на меня!
Но мое негодование подпитывается страхом, точнее, уверенностью, что он прав, ведь я сама отталкивала его. Инстинктивно я хватаюсь за живот – моя тайна, которую теперь я не имею права скрывать.
– Нет, нет, я вовсе не это имел в виду. Конечно, это моя вина, просто я пытаюсь объяснить, что нуждался в…
Тяжело вздохнув, Макс беспомощно поднимает вверх руки, и мой гнев внезапно угасает, сменяясь бесконечной усталостью. Я пересекаю комнату, поднимаю опрокинутый стул и сажусь рядом.
– Ты нуждался в нормальном общении, – тихо произношу я.
Макс медленно кивает.
– Да.
Чуть поколебавшись, он садится рядом со мной. Мы долго смотрим друг на друга, и я вспоминаю обо всем, что мы пережили вместе и чего никто другой не смог бы понять.
– Как давно вы встречаетесь?
Я не хочу слышать ответ, но все же не могу не знать об этом.
– Месяцев пять или шесть?
Он говорит с вопросительной интонацией, словно ждет от меня подтверждения.
У меня перехватывает дыхание. Я ожидала услышать о нескольких неделях, а не месяцах. Она – Блэр – живет в Чикаго, а Макс в Англии, значит, дело не только в сексе. А еще международные звонки, сообщения, скайп и «я по тебе скучаю»… Я мысленно отсчитываю пять-шесть месяцев назад. Апрель. Май. Именно тогда Макс заговорил о ребенке. Значит, в этом все дело?
– Ты ее любишь?
Макс энергично потирает лицо. Потом смотрит на меня, очень несчастный.
– Я люблю тебя.
– Но ее ты тоже любишь?
Я смотрю ему прямо в глаза, желая услышать правду. Пауза длится целую вечность.
– Да.
Я киваю. А потом, поскольку хуже уже не будет, я сообщаю ему о ребенке. На его лице кометой проносится радость, которая несколько гаснет при мысли о происходящем между нами. Макс смотрит на меня так, словно видит впервые, обращая внимание на изменения в моей внешности, вызванные беременностью.
– Ты мне не говорила.
– Я говорю тебе это сейчас.
– На каком ты месяце?
– Точно не знаю, я еще не была у врача. Около шестнадцати или семнадцати недель.
Макс изумленно округляет глаза.
– Ты не была у врача? Разве тебе уже не пора пройти ультразвуковое исследование? Прошлый раз ты делала его в двенадцать недель.
Напоминание о Дилане повисает болезненной паузой.
– А если с ребенком что-нибудь не так? – наконец говорит он.
Я молчу. Да и что я могу сказать? Что поначалу мне было не до ребенка? Что я не допускала даже мысли, что могу опять забеременеть? Что-то в моем лице заставляет Макса побледнеть, и он через силу произносит:
– Ты собиралась сделать аборт.
– Нет!
– Ты опять хотела меня предать.
Опять.
После смерти Дилана мы только делали вид, что живем в браке. На самом деле мы просто существовали порознь, скрывая свои чувства, не касаясь того, что случилось, и никогда не обсуждая того, что мы совершили. И все это время нас мучила горькая обида.
– Я бы никогда не избавилась от этого ребенка, – с мрачной уверенностью говорю я.
– Тогда зачем все эти тайны?
– Мне трудно объяснить.
– Ты беременна не от меня? В этом все дело?
– Не суди по себе!
Вспомнив о поцелуе с Ларсом, я замолкаю. Чем я лучше Макса?
– Просто я боялась, – произношу я наконец. – Боялась полюбить еще одного ребенка, чтобы потом снова его потерять.
Макс тянется ко мне, но, передумав, вцепляется в спинку стула.
– И потом, мне казалось это предательством. Я так сильно любила Дилана – и сейчас люблю, – чтобы взять и заменить его кем-то другим.
– Это не замена, Пипа.
– Я понимаю, это звучит нелепо, но мне так казалось.
Казалось. Но не кажется.
– Не могу поверить, что ты так долго молчала. Все это время…
– Не тебе говорить о скрытности, Макс.
– Я просто не хотел причинять тебе боль, честное слово, Пипа.
Мы продолжаем разговор круг за кругом, не в силах остановиться. Я отчаянно мечусь между тихим принятием и гневной яростью. Макс хладнокровен и тверд, признавая свою вину и настаивая, что никогда не собирался делать ничего подобного.
– Но ты все-таки это сделал, – в сотый раз повторяю я, после чего он задает вопрос, ответ на который волнует нас обоих:
– Что же мы будем делать?
Я молчу, не желая брать ответственность на себя.
– Я скажу Блэр, что все кончено и мы больше никогда не увидимся.
– Ты не сможешь просто взять и разлюбить ее.
– Смогу.
На этот раз Макс, подвинув стул, все-таки дотягивается до меня и берет мои руки в свои.
– У нас все получится, Пипа. Ведь теперь у нас будет ребенок.
– Это вовсе не причина оставаться вместе.
Сжав мои руки, Макс прислоняется лбом к моему лицу и произносит искренне и убедительно:
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, – плача, отвечаю я. – Но этого недостаточно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.