Текст книги "Под маской альтер-эго (сборник)"

Я отряхнул с себя листву и побрёл по аллеям. Я впервые ощущал в своей голове пустоту – все зарождавшиеся там мысли были мелкими и незначительными. Вряд ли я могу сказать, сколько я так шёл, но всё закончилось неожиданно, когда меня окликнул женский голос…

Нет, это не была Она, но что-то заставило меня оглянуться.

Странно чувствовать себя снова только лишь человеком, когда судьба сталкивает вас с реальностью по своему усмотрению, а не брыкается в твоей твердой нечеловеческой хватке. Но для меня это стало настоящим откровением.

Пёс бежал в мою сторону, виляя хвостом, и это его, а не меня окликала девушка. Пока я с трудом переваривал все эти события, пёс вовсю уже обнюхивал меня, тыкаясь холодным носом в мою безвольно повисшую ладонь.

– Простите, не бойтесь его, он не кусается. Тони, ко мне! – её голос был для меня эффектнее, чем любая из увертюр музыки сфер.

Мне стоило больших усилий собраться, прежде чем я снова овладел своим языком:

– Да ничего, хороший у вас пёс.

Девушка улыбнулась, эта простая эмоция – чистая и искренняя – заставила меня улыбнуться в ответ. Я так давно этого не делал. Вечность.

– Даша, – представилась она.

– Дима, очень приятно.

Никогда не задумывались, что всё хорошее в нашей жизни происходит просто? Но на самом деле так и есть. Самые простые вещи творят реальность не хуже, чем Великие силы, и обычные люди, просто улыбнувшись, становятся чуть-чуть, но божеством. Не забывайте об этом никогда.

Разговорившись, мы шли по старому парку, впереди бежал пёс по имени Тони и беззастенчиво помечал заснувшие деревья. Незаметно для нас оживал парк. Появлялись прогуливающиеся парочки, вернулся одинокий старик, подкармливающий голубей, а уличный музыкант возобновил своё пение. Броню атмосферы пробили робкие лучи света. В мою вселенную снова возвращалось потерянное время.

И была ночь, и было утро…

Эпилог

На старой скамейке, в окружении голых деревьев сидела девушка с белоснежными волосами, казалось, что её кожа источает свечение, столь неуловимое, что сознание считает это наваждением. Девушка смотрела, как пёс бегает вокруг уходящей за пределы парка пары. В её глазах читалась мудрость, столь редкая, напоминающая противоречивую смесь из печали и радости – светлых, как её волосы.

– Во вселенной есть много путей, так ведь, Кормчий? Но почему они выбирают именно твои дороги? – тихо проговорила она.

Никто не ответил ей.

– Наверно, из-за этого ты помогаешь им. Я совсем перестала понимать тебя.

Девушка встала, пристально проводила взглядом уходящих людей, потом посмотрела в небо. Первая снежинка упала на её лицо, отчего она зажмурилась и загадочно улыбнулась.

Через мгновение уже ничто не напоминало о её присутствии.

Зиц
Платон и картошка

Дождь пошёл с полудня. Занятая работой в пристрое, я не сразу заметила проникшую сквозь щелястые двери промозглую, противную сырость, и шорох струй, и потемневший свет и без того серой субботы. Дел было много; картошка, рассыпанная с сентября по полу, требовала пристального внимания при сортировке, каждую приходилось ощупывать, и не всегда пальцы встречали твёрдую здоровую плоть, порой и проваливались в мерзкую белёсую слякоть. Картошки было мало, картошка была плохая, – от этого ли, от дурного ли мокрого лета, от упрямства мамы, упорно сажавшей проклятый корнеплод, легко добываемый в ближайшем маркете, – глаза туманились бестолковой слезой, добавляя сырости и в банально унылую осень.

Наполненные вёдра приходилось спускать в яму по шаткой, прогнившей лесенке, не враз, а урывками, сначала установив ёмкость на скользкую проступь и только затем утвердившись ногой на ступеньку ниже, сдёргивать ведро на пару проёмов; достигнув же дна, рассыпать картошку ровным слоем по стеллажам и нижним, и верхним.

Я устала. Когда же наконец собрала гниль и вышла наружу, заревела по-настоящему, в голос. Дождь, дождь падал с набухшего, провисшего от мокрой тяжести неба, хлестал по крыше, по облетевшим деревьям, по тёмным, размытым силуэтам соседских домов, по всей деревне, пустой, холодной и равнодушной. Дорога, по которой утром пришлось повилять причудливыми зигзагами, разлилась широко и привольно, убедительно переведя недалёкое вообще-то шоссе в разряд недостижимых абстракций. День угасал. Единственным вариантом спасения было соседнее Лягушино, где наряду с магазином имелось несколько мужиков, способных так или иначе переместить моё авто на километр севернее, в лоно асфальтовых удовольствий. Идти к соседям в субботу вечером было бы глупо по многим причинам, простая эта мысль меня неожиданно успокоила и даже развеселила. Утерев лицо рукавом, я быстро покончила с урожаем, набрала дров, растопила печь, намыла картошки и переделала ещё кучу дел, как нужных, так и приятных.

В избе, доставшейся нам от неведомых мне хозяев, мало что изменилось лет эдак за сто, наверное. Печь загудела послушно, по покосившемуся полу, по стенам, по потолку потекло настоящее, дровяное тепло. На сковороде скворчала картошка; наверное, я бы смогла и в печи что-нибудь соорудить, но электричество всё же привычнее, мечтания о печных изысках хоть и посещали меня регулярно, но так мечтаниями и оставались, ну и ладно. Сейчас натрескаюсь, выпью чаю, заберусь с книжкой на древний кожаный диван, и валите-ка вы все от меня подальше, куда-нибудь в завтра, да?

Книг у нас было в достатке, по большей части старых, истрёпанных ещё в детстве и оттого особенно вкусных. «Граф Монте-Кристо»… Нет, больно длинно. «Анжелика»… Ну уж, пусть мама читает, ей нравится. «Диалоги» Платона. Я подцепила пальцем ветхий корешок и вытянула книгу из плотно спрессованной шеренги. Папина. Нашёл он её здесь, на чердаке, нашёл случайно, в ветхом живописном хламе от прежних владельцев, и часто листал по вечерам. Пока был жив. Я тоже не обошла вниманием знаменитого философа, но осилила по малолетству одну лишь занятную главку об Атлантиде. Посмотрим…

– Кхе-кхе, – вдруг раздалось за спиной.

Я не трусиха, оставаться одной на даче в безлюдной деревне приходилось и раньше, никаких нежелательных встреч не происходило, да и как бы они произошли? Свои сюда не дойдут, далеко и незачем, а в инопланетян я не верила. Но сердце всё ж таки прыгнуло, застучало, и обернуться стоило заметных усилий.

– Здравствуйте, Мария Михайловна! Смею надеяться, я не напугал вас нежданным визитом!

Посреди комнаты или, лучше сказать, горницы стоял абсолютно незнакомый мужчина, старик, обликом напомнивший церковнослужителя. Длинные волосы, окладистая борода и странное одеяние, то ли ряса, то ли плащ светло-серого цвета.

– Здравствуйте, – ответила я, – но позвольте… Мы знакомы?

– Ни в коей мере! И пусть вас не смущает, что я зову вас по имени-отчеству. Я лишь имел удовольствие рассмотреть семейные фотографии, пока вы там перебирали книги.

Старик улыбался очень по-доброму, светло, открыто, и я окончательно успокоилась. Фотографий мама действительно развесила в необходимом достатке, снабдив каждую пространными комментариями.

– Ну что же, – улыбнулась я, – очень рада исправить упущенное. Вы священник?

– Священник! – воскликнул старик. – Помилуйте, разве похож?

Он широко развёл руки и ловко повернулся на пятке, обутой в невозможного вида сандалию. Нет, не священник, абсолютно нет.

– Я, изволите видеть, философ! Платон, сын Аристона, к вашим услугам.

На помешанного чудной старик тоже не походил, слава богу, я на них реагирую профессионально, как-никак врач соответствующего профиля, хоть и с невеликим стажем. Кто ж такой?

Пришелец пригладил растревоженную в пируэте бороду и хитро на меня посмотрел.

– Вы, я вижу, сомневаетесь? Дескать, откуда взялся, как в дом попал и так далее? Ну не досадно ли! Вы ещё спросите, почему я по-русски разговариваю. Пустяки это, Мария Михайловна!

Про русский язык я подумать не успела, а то бы, конечно, спросила.

– Однако, Платон… Аристонович, ваше появление несколько странно, – невольно впадая в его тональность, возразила я. – Нечасто можно встретить древнегреческого философа, пусть даже и врачу-психиатру.

– Так вы врач? Душевно рад! Вы не представляете, сколько времени мы сэкономим благодаря вашей редкой, но полезной профессии. Если я расскажу вам, как долго приходится убеждать человека, далёкого от медицинских таинств, в собственном же благоразумии, вы, наверное, не поверите. Сколько пустых, никчёмных вопросов буквально сейчас, с этого самого момента рассыпались в прах, даже и не родившись! Нет, мне решительно повезло. Спрашивайте, дражайшая Мария Михайловна, спрашивайте о главном, благо ненужное вы определите и так.

– Об Атлантиде? – улыбнулась я.

– Именно! Ах, Атлантида, страна тайн и загадок, как же я трепетал в нетерпении у себя в Древней Греции, предвкушая достойного собеседника! Так случилось, что за суетою буден мне не довелось описать главного, но слава богам, сегодня я в двух шагах от взыскуемого.

Платон уселся на табурет, умильно глянув на сковородку.

Я засуетилась. Не то чтобы поверила, а так… Невольно. Открыла шкафчик, соображая, что бы подать; взяла было мамину наливку, но передумала и вытащила непочатый Hennessy, рюмки, из холодильника – маринованные грибочки. Философ довольно ловко справился с пробкой, налил по чуть-чуть и торжественно выпрямился.

– За вас, Мария Михайловна, за вашу доброту и гостеприимство, а также за прогресс наук как в целом, так и медицинских в частности!

Мы выпили; Платон с завидным аппетитом налёг на картошку, не пропуская, впрочем, грибы и огурчики.

– Извините, Платон Аристонович, что у меня по-спартански. Не ожидала гостей, вот даже и хлеба нет.

– Пустое! У нас, положим, тоже всё больше оливки да финики, не привыкать стать. Однако ж странно для русского человека, как же без хлеба?

– Да я, собственно, не собиралась ночевать. Уехала бы, да дождь помешал.

– Вот как! А супруг ваш, поди, волнуется? Приятный молодой человек, судя по фото. Вы ему позвоните.

– Тут связи нет. Глубинка. Да и не хочу я…

Древний грек отложил вилку и перестал жевать.

– Поссорились?

Я промолчала. Он заглянул мне в глаза и нахмурился.

– Вот, значит, как… Он что, и не знает, что вы здесь?

Я покачала головой.

Эллин вскочил и в волнении зашагал к печке.

– Вы не знаете мужчин, Машенька! Это же чёрт знает, что такое, они же из любой мухи слона сделают! Сидит, небось, и рефлексирует, воображает себе! Поверьте старику. В полицию, поди, побежит.

Я сопела, комкая скатерть. Непрошеная слеза опять сорвалась в тарелку.

– Пусть бежит. У нас на третий день только заявление примут, я знаю-ю…

Платон охнул и схватился за бороду.

– Не ревите! Что у вас за машина?

– «Л-логан»…

– М-да… А трактор? Есть тут трактор поблизости?

– Есть, но не здесь – в Лягушино. А у нас только я да через дом дед Матвей с бабой Нюрой, у них и велосипеда-то нет.

Платон вернулся за стол и подал мне носовой платок, почти чистый.

– Как же вы так… Неосторожно. А муж? Он-то о чём думал, на «логане»-то?

– Ой… Дима ведь цепи купил, где-то в кладовке лежат! Только мы не пользовались, не успели ещё.

– Идёмте, Мария Михайловна! Показывайте.

Мы перешли в кладовку, где вскоре и обнаружили искомое в красивом синем футляре. Платон разложил цепи на полу и принялся изучать инструкцию.

– Ага… Соедините кронштейн «А» со звеньями «В» и «С» через кольцо «D» и полуось «F»… Чепуха, ничего сложного! Дайте-ка мне какую-нибудь дерюжку да захватите фонарь.

На улице он сразу полез под машину, энергично шевеля торчащими наружу сандалиями.

– Не стойте тут, голубушка! Идите в дом, соберитесь – скоро поедем.

Я ушла, а когда вернулась, Платон Аристонович уже скинул плащ в багажник и уселся за руль. На передних колёсах сверкали серебристые цепи.

– Вы уж не обессудьте, сам поведу. Дело такое, оно мужской руки требует.

Уложив рюкзачок на заднем сиденье, я устроилась спереди, ещё не веря в удачу. Философ завёл мотор и неожиданно перекрестился.

– Ну, помогай нам Зевс… Опа! А картошку домой? Хоть мешочек?

– Да ну её совсем! После возьмём.

– Ну нет. Как же без картошки-то, непорядок.

Он отобрал у меня ключ и сбегал в сени за мешком, приготовленным ещё утром.

– Теперь другое дело, – закрыв багажник, удовлетворённо заключил грек. – Поехали.

Мотор взревел, и машина медленно, на первой передаче поплыла по деревне. На дорогу не лезли, держались обочины, где зеленела пока неприкатанная травка. «Логан» катился ровно, лишь иногда опускаясь колесом в размытую колею, но почти сразу выбираясь на ровное. Ещё не стемнело, дождь поутих, мурлыкала музыка, гудела печка. Но за деревней сразу стало хуже, автомобиль развернуло и потащило боком – передние колёса шли по возвышенности, задние же просели по ступицы.

– Держитесь, Машенька! – кричал Платон, удерживая обезумевшую баранку, – главное на брюхо не сесть, а прочее нипочём нам!

Нос задрался вверх, как у «Титаника»; влево, на пашню, летели фонтаны грязи пополам с паром, справа шла волна, словно от катера… Но проскочили. Натужно воя движком, выползли на шоссе.

– Ййесс, Платон Аристонович! – в избытке чувств закричала я, выскакивая на дорогу. – Да здравствует Древняя Греция!

– Полно вам, Мария Михайловна! – довольно жмурился тот. – Надо ещё цепи снять, ну это мы мигом.

Накинув замызганный плащ, он снова залез под машину, что-то там расстегнул, и цепи упали. Оббив грязь о траву, сложил в коробку.

– Ну вот, езжайте. Теперь у нас полный философский порядок.

– Спасибо, милый вы человек! Я вас подвезу, куда вам?

– Ну что вы, право. Древняя Греция – она, знаете ли, тут недалеко.

Он улыбнулся, махнул рукой и сделал шаг в сторону. Я было открыла дверь, но спохватилась.

– Погодите… А как же Атлантида? Вы же…

– Чего там – Атлантида… В другой раз как-нибудь. Никуда не убежит, какие наши годы. Прощайте, Машенька!

Вот и всё. А в зоне соты мой телефон расцвёл, как новогодняя ёлка, и пришлось останавливаться, и читать эсэмэски, и улыбаться… И звонить Димке, а как же.