Текст книги "Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 1"

Лягин с дочерью Татьяной. 1937 г.

Ольга Афонина с В. А. Лягиным. 1934 г.

Ольга Афонина с племянницей. 1930 г.

Сестра В. А. Лягина – Анна Александровна. 1940 г.

С группой сотрудников НКВД, второй справа А. Лягин. Февраль 1939 г.

Магда Дуккарт (справа), ее подруга Кира Годзевич (слева). Ленинград. 1940 г.

Галина Адольфовна Келем. 1941 г.

Елена Семёновна Свидрова – жена Н. В. Улезко. 1941 г.

В. А. Лягин. 1941 г.

Диверсия на Ингульском военном аэродроме. 10 марта 1942 г. Фото из архива музея в г. Николаеве

Грамота о присвоении В. А. Лягину звания Героя Советского Союза. Фото из архива музея в г. Николаеве

Письмо за подписью М. И. Калинина о присвоении В. А. Лягину звания Героя Советского Союза. 1945 г.

24 августа на 100 году жизни скончался один из старейших членов Лиги офицеров запаса государственной безопасности, член Союза писателей и Союза журналистов России, заслуженный работник культуры России БОРИС МИХАЙЛОВИЧ ПИДЕМСКИЙ – полковник в отставке, участник Финской и Великой Отечественной войн, тяжелое ранение получил во время защиты «Невского Пятачка» в ноябре 1941 года, где сражался как сотрудник особого отдела 20-й дивизии НКВД.

Находясь, в госпитале на излечении, оставил уникальные воспоминания, потрясающие своей искренностью и болью, наполненные святой верой в победу справедливости над «черной мглой фашизма». Борис Михайлович оставил нам, потомкам, могучее наследие, в основе которого заложен документальный фундамент – правда о войне. Самыми известными его произведениями являются повести «Поздняя осень 1941» и «Под стук метронома». У него опубликовано еще десяток других не менее достойных книг, повестей, эссе и рассказов.

Ушел из жизни защитник Отечества, которому он посвятил без остатка огонь и энергию своего сердца. Борис Михайлович награжден тремя орденами Отечественной войны, орденом Красной Звезды, орденом Дружбы народов, медалью «За отвагу».

В разное время Борис Михайлович возглавлял издательства «Советский художник», «Аврора». В 2008 году он стал «Лауреатом государственной премии ФСБ России за лучшее произведение литературы и искусства о деятельности органов Федеральной службы безопасности», в последние годы работал над сценарием к фильму, посвященному боям за Невскую Дубровку.

Союз писателей Санкт-Петербурга, Совет Лиги офицеров запаса государственной безопасности выражают соболезнование близким и родным.

Председатель Санкт-Петербургского отделения Союза Писателей России

Б. А. Орлов

Председатель Лиги офицеров запаса госбезопасности

С. В. Рац

Пидемский Борис Михайлович (1918–2017)

После окончания в 1937 году Череповецкого медицинского техникума служил военфельдшером в пограничных войсках. Участник войны с Финляндией. С марта 1941 года – в органах военной контрразведки. Участник обороны Ленинграда. Служил в контрразведке СМЕРШ.

В послевоенное время продолжал службу в военной контрразведке, окончил исторический факультет ЛГУ. В 19571964 годах – начальник особого отдела КГБ по 6-й отдельной армии Войск ПВО страны. В 1965–1969 годах – директор издательства «Советский художник», в 1969–1981 и 1990–2000 годах – генеральный директор издательства «Аврора».

С 1981 по 1985 год – заместитель начальника Главиздатэкспорта, с 2000по 2003 год – председатель Издательского совета Санкт-Петербурга.

Полковник. Награжден двумя орденами Отечественной войны I степени, орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, Дружбы народов, медалью «За отвагу», другими медалями СССР и России.

 
Потомок дальний! Будешь здесь, когда ты,
То знай, что рядом, легшие стеной
Воистину железные солдаты
Засыпаны железною землей.
 

Александр Прокофьев

© Б. М. Пидемский, 2017

Бежавший навстречу красноармеец плашмя взлетел на метр от земли в черно-желтом снопе страшным жаром обдавшего взрыва, а камни, может быть, осколки, ударили Белозерова по каске. И в тот же момент, через два-три шага, он увидел отдельно ноги в сапогах и брюках, лежавшие справа, а слева – подымавшуюся на локтях в багровой луже половину бойца, устремленные на него глаза, и услышал хрипловато-слабый, четко слышимый вскрик: «Товарищ политрук, помо…» Гибель бойца была почти мгновенной. На половине слова он, точнее, верхняя его часть с посеревшим за секунды лицом снова свалилась навзничь. Но то, что он, пополам разрубленный, смог приподняться и по знакам различия узнать подбегавшего к нему, – было непостижимо.

Это трагическое видение, иначе он не мог его назвать, помешавшее Белозерову четко доложить начальнику о назначении в часть, еще долго мешало ему сосредоточиться на чем-то ином. «Товарищ политрук, помо…» – так и хрипело весь день в углах. Так и продолжали глядеть в лицо глаза бойца, обреченного, но не успевшего это осознать в своей последней мольбе к человеку, в его последнем уставном обращении.

Прошло шесть часов с той минуты, как он, Белозеров, шагнул через борт пробитой осколками и погружавшейся на дно рядом с берегом лодки. Подняв над головой пистолет, гранаты и сумку с запасом патронов, он вместе со всеми плюхал, отталкивая легкие льдинки, по пояс в воде, к прикрывавшему от прицела противника откосу. Едва ступив на песок и стуча зубами от холода, нырнул в какую-то пещеру-укрытие.

В открытый зев огромного, вырытого в насыпи блиндажа, рядом с которым почти вплотную катились волны Невы, врывались то мертвый свет ракеты, то красноватые отблески разрывов. Однако в самой этой глиняной зале была непроницаемая тьма. После того как политрук, пробираясь в глубину пещеры, наступил на чей-то живот или руку-ногу и получил в благодарность две порции увесистого мата, он стал более осторожен. Уже не шагал, а ехал подошвами по скользкой земле, вслепую лавируя между спящими. Наконец, обнаружив незанятое место и убедившись на ощупь руками, что оно действительно свободно, осторожно лег на землю и тут же заснул. Под ним, через несколько секунд, оказалась лужа воды, набежавшей из сапог и шинели. Невидимые маленькие ручейки растекались по грязи, заползая холодными змейками под бока и спины соседей, таких же промокших и обессиленных. Никто не просыпался от холода и грохота взрывов. Нервы, натянутые до предела, приказали спать. Храп сотрясал земляную ночлежку.

Утро выдалось неожиданно тихим. Ни разрывов, ни выстрелов. Небо, цвета окисленной цинки4343
  Коробки из цинка – упаковки для патронов.


[Закрыть], с белесыми пятнами облаков, всасывало тонкие струйки дыма, поднимавшиеся от земли.

Люди вылезали из укрытий, искали свои подразделения, своих товарищей; командиры – своих бойцов. Ночная, в отличие от посадки, никем не управляемая высадка на двухкилометровую узкую отмель из десятков суденышек под огнем разбросала десантников по норам в крутой стене супесчаного берега, по блиндажам предшественников, уже продвинувшихся вперед или здесь же накрытых минами, сросшихся с землей навсегда. Надо было собрать людей, отвести позиции наверху – в лабиринтах бывших немецких окопов, забитых трупами; отрыть где-то заново укрытия, создать блиндажи, КП4444
  КП – командный пункт.


[Закрыть], огневые.

Увы, утренняя тишина оказалась обманчивой. Длилась полчаса или час. Орудия били навесным огнем, прямой наводкой с севера, минометы – с юга и востока.

Политрук Белозеров – уполномоченный особого отдела фронта – был командирован в Невскую оперативную группу как сопровождающий батальон связи и выполняющий вместе с командиром и комиссаром задачу по приказу – «обеспечить форсирование батальоном водной преграды, четкую связь частей дивизий с правым берегом и между собой».

После короткой беседы с комбатом и несколькими связистами, быстро устанавливавшими связь, он мог считать свое задание выполненным. Сеть осведомления создана, техника связи – полевые телефоны, радиостанции и главное – переговорные таблицы и кодированные карты батальона, были в сохранности; членовредительства, трусости, паникерства и дезертирства, не говоря уже о каких-либо основаниях предполагать измену и предательство, не ожидалось. Осталось найти Особый отдел соединения и передать свои обязанности по батальону постоянному работнику, после чего изыскать возможность обратной переправы на правый берег.

В Особом отделе фронта его строго предупредили о явке из командировки в срок. Предстояла операция по переброске подготовленного с его участием агента в тыл противника.

Найти нужный отдел в полосе обстрела – двухкилометровом откосе берега, нашпигованном службами штабов, командными пунктами, санчастями многих полков и соединений, переправленных на «пятачок», оказалось делом нелегким, к тому же при хронически поминутно возобновлявшемся артобстреле.

В большом блиндаже, который ему, наконец, указали, столпились вокруг неведомо как сюда попавшего, проломленного сбоку двухтумбового стола несколько старших командиров. За столом на ящиках из-под гранат сидел в гимнастерке с расстегнутым воротом старший батальонный комиссар. Негромко читал этой группе какой-то пространный документ, прерывая чтение при артналетах. Услышав скрип закрываемой втиснувшимся в блиндаж Белозеровым бревенчатой двери, читавший повернулся с досадой к нему:

– Кто такой?! – прогремело в землянке.

Белозеров козырнул.

– Прибыл с батальоном связи нашей дивизии…

– Какой вашей?! У меня их до черта!!

– Двадцатой стрелковой НКВД, – был вынужден также выкрикнуть Белозеров во внезапно обрушившемся громе разрывов, понимая, что попал не в свой особдив, а в отдел оперативной группы «Невская», как ее именовали, или НОГ.

– Ну и что, коли вы прибыли?

– Дело в том, товарищ батальонный комиссар, что мне приказано, по сдаче батальона, прибыть в отдел фронта. Прошу разрешения сдать и отбыть.

Глаза батальонного, воспаленные от долгой бессонницы, внезапно сузились, заиграли. Сжались морщинки, бегущие от них. Углы рта стали подниматься стрелками вверх. Он так заразительно расхохотался, что вызвал смех или широкие улыбки у всех, не исключая политрука.

– Нет, ты видал? – обратился начальник к маленькому, щуплому, с вьющимися спереди темными волосами парню с такими же знаками различия, как и у него.

– Видал? «Разрешите сдать и отбыть», – передразнил уже раздраженно. – Кому сдать? Куда отбыть? Тебе что, надраенный катер персональный к причалу подали? – уже глядя в упор на Белозерова, выкрикнул начальник. Затем, за мгновение преобразившись, спокойно повернулся к щуплому парню: – Копалов, возьмешь его к себе! На каком полку у тебя сегодня угробили работника?

– На восьмом, – глядя на Белозерова, глухо ответил тот и полез в планшет.

– Ну вот, на восьмой его и поставишь. Моя фамилия Веселов, – обращаясь уже к Белозерову и протягивая ему руку, сказал он с усталостью. – Тоже «временно командированный». А его – Копалов – особдив двадцать. Короче – твой начальник. Дай сюда документы.

Политрук протянул удостоверение – темно-красные пухлые корочки с выпукло тисненным государственным гербом и командировочное предписание. Брезгливо взглянув на командировочное, Веселов разорвал его небрежно поперек, еще раз нáмелко и швырнул в продырявленную каску, служившую мусорной корзиной. Удостоверение личности развернул, остро посмотрел и передал Копалову.

– В каком отделении работал?

– В шестом, товарищ батальонный комиссар.

– Значит, в КРО, в контрразведывательном? А я из первого. Ничего не поделаешь, и крокисты пригодятся здесь. – И снова повернувшись к Копалову, приказал – Свяжись-ка с кадрами, с Курниковым. Попроси его переназначить и передай, что жду не дождусь резерв обещанный. Скоро не только на батальонах, на полках никого не останется…

– А ты, – обернулся снова к Белозерову, – садись и слушай!

Садиться было некуда. Притулился у песчаной стенки, опираясь на столб.

– «…Итоги боевых операций частей НОГ за последние дни, – продолжил чтение Веселов, – свидетельствуют о том, что не все командиры и политработники поняли свои роли в выполнении боевого приказа… имеют место факты, когда некоторые командиры не руководят боем и не следят за полем боя, продолжают отсиживаться в землянках и щелях. В результате такого преступного отношения не знают истинного положения, боевого расположения своих подразделений и частей. В результате такого преступного руководства части и подразделения продолжают оставаться на месте в зоне постоянного артиллерийского и минометного огня, неся большие потери…»

Грохот взрывов, прошедших шквалом, на несколько секунд заглушил читающего.

– Что за документ? – успел спросить у соседа Белозеров.

– Приказ командующего, – шепотом ответил тот.

– «…Отдельные командиры и политработники вместо живого руководства своими частями и подразделениями проявляют позорную трусость, становясь тем самым на путь предательства и измены Родине… – Веселов прокашлялся, – так, например, командир четвертой роты 450 СП 265 СД Шутов… и политрук той же роты Авдушев… во время переправы их роты на левый берег реки Нева сбежали с места переправы. В результате рота переправилась без своих руководителей. Командир шестой роты того же полка Еременко… бежал из роты с пункта переправы, причем в целях сокрытия этого преступления симулировал ранение… Авдушев, Шутов и Еременко… как предатели Родины и трусы расстреляны перед строем. Приказываю:

Очередной артналет, от которого закачались бревна накатов и посыпалась на стол земля, снова дал передышку в чтении жуткого и длинного приказа.

– …Приказываю, – резко, словно приказ отдается им самим, повторно прочитал Веселов, стряхивая песок с листа, – командирам и комиссарам частей повысить требовательность к подчиненным, не оставлять ни одного факта невыполнения распоряжений и боевых приказов, применяя к злостным нарушителям, паникерам, трусам, дезертирам самые решительные меры в соответствии с имеющимися по этому вопросу приказами НКО и Военного Совета Фронта. Средний, старший командный и начальствующий состав свое подразделение ведет в бой лично…

Политаппаратам частей повысить политмассовую работу среди личного состава на поле боя… Предупреждаю комначсостав частей, что если и впредь будут иметь место факты трусости и паникерства, к ним будут применяться суровые меры наказания. Пора понять, что мы обязаны во что бы то ни стало выполнить боевую задачу по очищению левого берега реки Нева от фашистско-немецкой банды и соединиться с частями Красной Армии в восточном направлении, обеспечив нормальное сообщение города Ленина с нашей страной. Приказ довести до командира взвода. Командующий НОГ Коньков. Начальник штаба Городецкий».

– А вот из последнего приказа от двадцать шестого октября, – Веселов закашлялся, сделал несколько глотков из кружки, что стояла на краю стола, – о том же, товарищи: «…Приказ Военного Совета о том, что в атаку ведет свою часть, свое подразделение командир – не выполняется. Командиры дивизий не принимают суровых мер к командирам, не руководящим лично боем… а штабы частей и соединений не контролируют, значит, и не знают, кто же из лиц комначсостава не руководит боем. И после того как атака не удается, все объясняется сильным артиллерийским и минометным огнем противника. Из-за плохого наблюдения за полем боя, неумения вести разведку, начсостав и штабы истинного положения о противнике не знают, и не только о противнике, но и о своих частях… Командный и Начсостав до сих пор не уяснил всей важности задач, возложенных на нас. Вопрос идет о жизни или смерти. Или погибнуть или победить…»4545
  Из приказов от 25.10.1941 № 14 и от 26.10.1941 № 20 Командующего Невской Оперативной группой В. Ф. Конькова.


[Закрыть] Все понятно? – Веселов снова сделал глоток из кружки.

Сгрудившиеся у стола начальники с минуту молчали.

– Понятно-то понятно, Федор Иванович, – сказал один из них, широкоплечий и круглолицый старший политрук лет тридцати, сминая длинными нервными пальцами фуражку. – Только если командиры полков да дивизий воспримут буквально эти приказы да станут лично ходить в атаку, как Чапаев «на лихом коне», как бы через день и остатки войск здесь не накрылись без руководства. – Коньков ссылается на приказ Военного Совета, значит, речь идет о фронте. Но на всем-то Ленинградском фронте не та обстановка, что здесь на угольях Московской Дубровки, – раздался из угла еще чей-то голос.

– Похоже, что приказик-то в этом плане Владимир Федорович подмахнул в расчете на внимание более высоких командующих, – улыбаясь, поднял палец к накату один из начальников особдивов. – Сам-то он несколько дней назад ползал здесь же на «пятачке». Ему ли не знать, как ходить здесь в атаки, «вести политмассовую работу на поле боя…»

Все улыбнулись.

– Ну, товарищи, давайте оставим свои домыслы при себе, – спокойно, но твердо произнес Веселов. – Приказы выполняются, а не обсуждаются. Наша задача, как понимаете, помочь обеспечить исполнение. Все! Закончили! – круто завершил он.

Писк телефонного ящика заставил Веселова взяться за трубку.

– Кто говорит? Петров? Ну что у тебя? Ранен? Кто ранен? Тебя ранило? В левую навылет? Вот черт бы тебя взял, – ругнулся как-то необидно начальник, – ну хорошо, что еще в левую. Слушай, Алеша, а подержаться можешь? Перевязали, говоришь? Слушай, Алексей, подержись, пожалуйста! Ведь у вас, – взглянул на часы, – через двадцать заварушка. Да знаю, знаю, что один остался. Некем, некем, говорю, заменить. Всех поубивало. Ну, молодец, спасибо, Алеша! Смотри там за «шакалом», за «шакалом», говорю, гляди. Ну все. Передаю твоему начальнику…

Бритый наголо, круглолицый старший политрук – начальник особдива-86, поняв уже все без добавочных слов, и нахлобучивая каску на лоб почти до нахмуренных густых бровей, шагнул к выходу. Но в этот момент тяжелую дверь рванула волна очередного взрыва. Сорвала с креплений. Вместе с ней поперек порога замертво рухнул в блиндаж постовой. Старший политрук едва успел отскочить от штыка винтовки, прочертившего в воздухе дугу.

Комендант Иванченко бросился к лежавшему, встал на колени, распахнул, срывая крючки, дымившуюся шинель, рванул гимнастерку, прижался впалой заросшей щекой к груди. Через несколько секунд распрямился, поднял свою пилотку с земли, повертел в руках, надел, огорченно произнес: «За утро уже третий…» В судороге дернулось исхудавшее длинное лицо. Веселов гаркнул:

– Ты виноват! Давно пора у входа отрыть ячейку, глубокую ячейку. Что ты гробишь людей, охламон?! Полчаса тебе на работу или самого поставлю на пост!

Иванченко вместе с телефонистом и уходившим из блиндажа старшим политруком молча подняли убитого, вынесли его и винтовку. С трудом, но плотно закрыли дверь, нацепленную на одну петлю.

Батальонный комиссар Копалов взял Белозерова за рукав, потянул в угол блиндажа, усадил на нары. Сел рядом.

– Вот что, политрук, – заговорил он в нос (тоже мне француз, подумал Белозеров), – пойдешь сейчас на КП восьмого – это чуть дальше опор моста. Представишься командиру полка. Там сейчас майор Кириллов. И конечно комиссару. Кто там сейчас, еще не знаю. Разыщи полевую сумку погибшего уполномоченного. Разберись в бумагах… кстати, блокнот ищи не в сумке, а в гимнастерке. Разберись, кто там в его активе-пассиве. Не разберешься – приходи ко мне. Попробуем вместе.

– А если его уже захоронили? – вырвалось у Белозерова.

– Да ты что? – загундосил Копалов. – Кто тут кого второпях хоронит? Только разве сами снаряды. Какие тут, к черту, фигурально говоря, похороны, коли и так почти каждого то зарывает, то откапывает. А я к тому же звонил военкому, еще тому, чтобы до твоего прихода, то бишь до назначения нового, никто нашего Зуева не трогал, ну может, отнесли куда в укрытие. Эх, политрук, и толковый же парень был Миша Зуев. Фигура! – И, помолчав, добавил: – Умница… – Глаза Копалова помутнели. – Так что двигай! Да, вот что еще: приглядись к самому Кириллову. Дельце во фронте на него есть. Формуляр – не шутка! Проходил по показаниям4646
  РОВС – Российский общевоинский союз – белогвардейская офицерская организация с центром в Париже.


[Закрыть]. Понял? И если чуть что, гляди, не зевай! Права тебе теперь Верховным даны вплоть до вышки. Решаешь сам. По обстоятельствам. Так что помни: никому без приказа назад ни полшага, хоть какой командир-рас– командир, хоть заслуженный-перезаслуженный… К тому же здесь и шагать-то назад вроде некуда, только в воду.

Криво усмехнувшись, Копалов сжал свои тонкие губы, пригладил темную шевелюру:

– Главное, пусть люди смотрят, чтобы в бою или после боя не подкинули в наши порядки блох от собаки Канариса4747
  Канарис – начальник разведки и контрразведки верховного командования гитлеровской армии.


[Закрыть]. Тут такое смешение языцев, дивизий, полков, бригад, батальонов, что сам черт кочергой не отделит своего от чужого. А ты обязан! Понял, «крокист»? Пусть глядят в оба, кого отправляют на переправу. Фрицы фигурально взяли моду забрасывать своих под видом раненых. И вообще, там поменьше миндальничай. Нас сюда прислали не дипломатов из себя корчить. Трусам, изменникам – никакой пощады! Слышишь?

– Слышу, – вяло ответил политрук и с сомнением добавил, – откуда им тут взяться, изменникам-то? Во-первых, я видел, как сюда рвались. Все как один. Хотя знали – здесь не сладко. А во-вторых, наша дивизия-то НКВД – все коммунисты, чекисты…

– Вон как ты распелся, – не дав закончить, вскипел Копалов, – «во-вторых, во-первых»! Ты это, пока не поздно, выбрось! Заруби-ка себе «в-третьих», что, будь все так, как ты болтаешь, на хрена ты и я нужны были бы здесь?! А вот прислали, да предупредили о высокой большевистской бдительности… Что-то ты мне, парень, не нравишься. Вот еще фигура! Давно в органах?

– Около года.

– А самому сколько?

– Уже двадцать два.

– Оно и видно. Сосунок, кругом! – сопроводил этот не лестный отзыв матом начальник особдива. – И как тебя только уже сумели в шестое назначить? Хотя ведь ты шестерка и есть, – расхохотался, довольный своим каламбуром. Но видя, что его собеседник, покраснев от гнева, хочет ему выпалить что-то не менее колкое и оскорбительное, Копалов, примирительно толкнув в плечо нового подчиненного, угрюмо выдавил: – Видишь, чего здесь делается? Камни и те снарядами перетирают в дресву, а ты: «все коммунисты», «все чекисты», «насквозь проверенные»… А ты знаешь, что к нам напихали и каких-то пожарников, и курсантов-ветеринаров? Им до кубиков на петлицы оставалось всего полгода, а сюда – рядовыми бойцами. Думаешь, у всех «настроение – китайская чайница»? И все на правый берег положили хрест? Вон вчера мы одного шлепнули: из воронки фигурально выставил свою лапу, чтобы снайпер врезал. Или, думаешь, не найдется такой, что, наклав в штаны, поползет к фашистам с розовеньким пропуском в зубах? Гляди, сколько тут накидано этого бумажного дерьма. Так вот, как тебя?.. Белозеров? Я тебе сразу говорю, Белозеров. Случится такое в твоем полку – не пеняй – самого расстреляю. Постановление с ходу вынесу. Понял, обидчивый товарищ?! – И, не ожидая ответа, уже спокойно добавил, – меня, когда понадоблюсь, будешь искать на участке восьмой переправы и здесь в отделе. Своего блиндажа, – развел руками, – пока по бедности не имеем.

Командир полка майор Кириллов встретил Белозерова в блиндаже. Буднично, понимающе кивнул – мол, прибыл и прибыл, садись, слушай, мотай на ус. Политрук сел на ржавую бочку, врытую в землю. Обсуждали обстановку.

Переправа унесла не менее пятой части боевых штыков. У других было даже хуже. Во вчерашних атаках по изрытому минами полю на деревню Арбузово без поддержки артиллерии, вернее, с нескорректированным огнем с правого берега, полк не досчитался половины состава. Снаряды ложились довольно густо, но не на огневые противника, а где-то рядом.

Говорили, что немцам удалось, перед самым нашим ударом, разрушить трубу бумкомбината в Невской Дубровке, откуда велась корректировка огня. У полка и артиллерии, да и минометов – раз-два и обчелся. Орудия, уцелевшие при переправе, не успевают выкатить на позицию, как их накрывают немецкие батареи, ведущие огонь из-за узкоколейки.

– Так точно, понял вас, товарищ первый, – докладывал в трубку майор. – Соберу лишь половину вилок. Ножи, которые взяли с собой, пока все целы. Прошу подбросить хоть немного самоваров и с поварами. Да угольки-то есть – осталось и у нас и у соседа слева. Товарищ первый, не могу без самоваров. Дайте еще хотя бы десяток. Слушаю. Понял вас…

Кириллов устало опустил трубку. У его ног, около стола, сколоченного из четырех досок, от взрывов покачивалась лужа воды.

Бледное осунувшееся лицо майора как-то не вязалось с тяжеловатой, крепко сбитой фигурой, затянутой в сержевую гимнастерку почему-то не с полевыми, а с темно-малиновыми петлицами. Эмаль одной из «шпал» на левой петлице была чем-то сбита, и комполка, повернувшись влево, становился майором, а при повороте в правую сторон в полусумраке блиндажа казался меньше на звание. На гимнастерку был натянут толстый шерстяной джемпер.

Несмотря на сырость и грязь, на черную копоть от горящего электрошнура светильника, свисавшего с вбитого в накат гвоздя, и настольной коптилки, мигавшей от взрывов, подворотничок майора выглядел достаточно чистым. «Успевает еще менять», – подумал Белозеров.

В углу за столом командира, где стояли радиостанция и несколько плоских телефонных аппаратов глиноземного цвета, ежеминутно слышался их разноголосый писк. Телефонист едва успевал передавать трубки майору и начальнику штаба.

Седой подполковник – начальник штаба, призванный, как видно, из запаса, в меховом жилете поверх гимнастерки, развернул карту, не ожидая, когда потребуют, подвинул ее и карандаши по столу к майору, встал с конца нар, упиравшихся в стол, и зашел за плечо командира:

– Ну что, снова требует атаковать?

Кириллов молча мрачно кивнул, так же молча прочертил по карте пальцем короткую линию. Начальник штаба тихонько присвистнул.

– Н-да. Но ведь напоремся, как и вчера. Они могли за ночь сменить огневые, а новых данных, уверен, нет и в штадиве… – Обещал хоть минометы-то?

– Без гарантии. Как и вчера: «поддержим отсюда с правого, если будут снаряды». Кстати, где комбаты? Никого не слышно. Собрали они своих людей? – Собирают. Но наверху и носа не поднять. Все лежат по воронкам. Ползают, разыскивают – по-пластунски. Не всех еще раненых удалось перетащить в траншеи.

– Какие потери? Только поточней! – В голосе почувствовалась досада, брови резко взлетели к накату.

– Ни один НШ4848
  НШ – начальник штаба.


[Закрыть] из батальонов доложить не мог. Ориентировочно я вам докладывал – половина или несколько больше. Плохо с артиллерией: из четырнадцати семьдесят шестых осталось шесть, да пять «сорокапяток» из двенадцати.

При общем молчании начальник штаба медленно снял очки, протер их стекла носовым платком, снова надел. Вытащив из пачки папиросу «Казбек», спросил разрешения командира, и, не ожидая ответа, щелкнул зажигалкой.

Очередной обвал разрывов рядом с землянкой болью в ушах заглушил слова майора, обращенные к офицеру для поручений. Со стола слетела коптилка, слегка накренился столб, подпиравший бревна над головой. Все – кто молча, кто со смачной руганью, – бросились исправлять положение.

В отяжелевшей от нехватки воздуха и удушливой вони взрывчатки в голове Белозерова крутились слова «и крокисты пригодятся здесь». А что тут, в этом огненном пекле, делать по подготовке агентуры для внедрения в разведку противника – по выполнению главной задачи армейского контрразведчика? Ведь даже переброска и та практически при таком огне и мизерности плацдарма обернется гибелью парней и девчат, на подготовку которых тратится столько сил. «Схитрил начальник, но я тоже крокист недоношенный, скороспелка, – подумал Белозеров. – Раз такое положение – здесь мне и быть! Надо было извиниться за то, что попросился обратно, не понял обстановки. Чего доброго подумают, что испугался, решил спастись».

Из раздумья вывел голос майора:

– Послушайте, уполномоченный! Товарищ политрук! – повернулся комполка к Белозерову. – Ну-ка садитесь сюда поближе. – Политрук подошел к столу.

– Вы слышали?

– Слышал.

– А вы давно здесь на «пятачке»?

– Нет. Первые сутки.

– Почти как и мы? Тогда смотрите.

Кириллов нервным движением расправил карту, взял карандаш.

– Вот мы, – он ткнул карандашом в КП, – вот наши ходы сообщения, вернее не наши, а общие, всехные, к окопам переднего, отрытым до нас. Точнее немцами. А вот он, наш так называемый «передний край», – карандаш прочертил произвольную полуокружность неправильной формы между командным пунктом полка и четко обозначенными немецкими позициями – от «фигурной рощи» до деревни Арбузово.

– Нет у нас этого переднего края, политрук. Мы сами сегодня – передний край, сами – «линия обороны»; «Мажино», мать ее так, – от слова мазать. Как с ходу с лодок бросили людей, без подготовки рубежей, в атаку, с расчетом на немецкие окопы – вот здесь под насыпью, – карандаш остервенело постучал по карте, – из них мы должны были фрицев вышибить, так ребята и лежат по воронкам да колдобинам, где их пока снайперам не видно. Попробуй их всех сосчитай и вытащи в новую атаку с таких исходных. Конечно, сотни четыре сумели отойти к готовым траншеям. Многие сюда повыползали. Выковыриваем их из воронок, есть там и раненые. Заново за ночь сколотили роты. Но днем почти невозможно окапываться. Все пристреляно. Да и земля-то – корневища да камни, бывшие деревья да бывшая деревня, головешки от соснового бора да переплавленные фундаменты, – с нарочито неправильным ударением сказал майор. – Любой стук или выброс земли и пожалте – обстрел. Но потихоньку окапываемся. Наши пушки и минометы – одни уже всмятку, другие на дне, хотя мины и снаряды есть. Слышали – прошу минометов добавить. В ответ ни бе, ни ме, ни кукареку. – Лицо майора побагровело, резко оттеняя белизну волос; карандаш покатился по карте.

– Когда приказано атаковать? – спросил Белозеров.

– В семнадцать ноль-ноль, а сейчас, – Кириллов взглянул на часы, – почти двенадцать. Вижу, вы в чем-то не уверены?.. Ну что же, пошли вместе на рекогносцировку. Извините, не пошли – поползли!

Майор снял с себя ремень, взял с топчана и надел ватник, неторопливо застегнулся, снова затянул поясной ремень, передвинув к спине кобуру. Слева прицепил холщовую сумку с РГД4949
  РГД – ручные гранаты.


[Закрыть], предварительно положив обернутые в тряпочку детонаторы во внутренний карман. Нахлобучил подшлемник, каску. Позвал офицера для поручений: «Беридзе, пошли!»

Но снова заверещал телефон. Кириллов с досадой неохотно взял трубку. – Слушаю вас, товарищ первый… Есть отставить… Так… Вот за это спасибо, Александр Павлович… Да нет, не за «отставить», за самовары. Встретим на восьмой. С Агеевым? Агеева-то? Да, Беридзе знает, – он и пойдет. Есть, товарищ первый. Угостим, угостим их, довольны гады будут… Ковалева увезли к вам ночью. Точнее? В ноль сорок – ноль пятьдесят. Не прибыли? – Майор помрачнел. – Никак нет, никто не докладывал… Сахно – заместитель политрука и двое легко раненных. Нет, я сам провожал с седьмой. Прошу приказать проверить по берегу. Никак нет, огонь как всегда… Понял вас…

Трубка тяжело опустилась.

– Комиссара, видно, не довезли… Должно быть, на мине перед берегом… – глухо, с надрывом произнес Кириллов. – Не суждено, видно, было Ивану Александровичу чин по чину лечь под фанерную звездочку. И тут-то мужику не повезло…