Текст книги "Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 1"

По мертвой тишине и лицам присутствовавших Белозеров понял, насколько комиссара ценили в полку. Слышно было, как с наката на нары сыпался струйками песок. Наконец, начальник штаба спросил:

– А что с наступлением?

– Отложил. Говорит – окапывайтесь. Пять минометов посылает с прислугой. Беридзе, с девятнадцати встречайте! Идут с Агеевым. Агеева сразу же ко мне!

– Кто такой Агеев? – спросил шепотом Белозеров у младшего политрука Кузнецова, заменявшего комиссара.

– Лейтенант, разведчик. Из госпиталя. С нашим командиром с начала войны. Лучше, чем он, языков никто не брал.

Командир полка снял каску, ремни, расстегнул ватник, прикурил беломор от сумасшедше коптившего шнура.

– Ну что же, политрук, отменим прогулку. Если хотите – поползайте с моим адъютантом.

– Да, я хотел бы познакомиться с обстановкой и людьми в батальонах. А за сопровождение спасибо.

– Ну что же, идите. Беридзе, – позвал Кириллов офицера для поручений, – будешь сопровождать политрука. Покажи, расскажи, что будет нужно. Познакомь с людьми. Рекомендую начать с Морозова, – повернулся майор к Белозерову, – его батальон вырвался вперед в район противотанкового рва. Говорит, что удалось собрать людей в бывшую немецкую траншею, но еще многие по воронкам и заболоченным овражкам. Сейчас удлиняет окоп к реке. Должно быть, вот здесь, – показал на карте, – но ползти лучше здесь по дороге, – палец провел линию под углом к ранее показанной.

– Хоть место открытое, но противник, полагаю, больше следит за побережьем. И не болтайте там головами: обзора все равно с дороги не будет, пока не влезете в окоп у Морозова. Только снайперов привлечете. Беридзе, каску на голову! Оставь свой форс для родного «Тыбилиси».

Белозеров видел, как старший лейтенант Беридзе, до сих пор хмуро слушавший наставления командира, при последних его словах улыбнулся с детской непосредственностью, и поправил на голове лихо надетую серую кубанку, которую, видимо, страстно любил и в которой действительно выглядел красавцем.

– Я тебе не шутя говорю, – рассерчал майор. – Оставь свою барашку к чертовой матери! Доиграться хочешь?!

– Есть! – Вмиг посерьезнев и берясь за каску, что висела с вещмешком на столбе, ответил Беридзе. – Я ее в карман, товарищ командир.

Но перегнув, засунул кубанку за борт шинели.

– Разрешите идти?

– Идите! От Морозова сразу доложи!

Старший лейтенант, не отвечая, по-граждански тряхнул кудрями и, пропуская Белозерова, приподнял брезент, закрывавший вход.

Резкий свет осеннего дня, показавшегося ярким весенним, ударил в глаза. Солнечный диск, пробивавший с трудом облака, отражался вспышками в льдинках, плывших по Неве, и в покрывавшей берег изморози. Обстрела не было. Была возможность на минуту, прислонившись к бревну блиндажа, оглядеться вокруг.

Под обрывом по всей шестиметровой в ширину полоске песка, камней и гальки двигались люди. Одни, не доходя до восьмого полка, сворачивали налево в свои ходы сообщения, другие по берегу тащили оружие, ящики с боеприпасами, мешки с продуктами, подсобный крепежный материал для дзотов, санитарных, командных пунктов, все глубже и шире врываемых в берег по мере прибытия новых частей.

Береговая полоса, порой до половины омываемая набегающими волнами, была завалена искореженным оружием. Из заполненных водой воронок, местами затянутых первым ледком, высовывались кожухи и стволы разбитых пулеметов и минометов; рядом разбросанные взрывами веером валялись гильзы снарядов, рваные массивные осколки, даже корпуса неразорвавшихся мин. Повсюду вдоль этого приречного «проспекта», прозванного бойцами «Невским», лежали закоченевшие трупы. Ветер гонял по пляжу вату, обрывки промасленной бумаги, шапки, растрепанные пачки из-под «Звездочки» и «Норда».

В нескольких метрах, пересекая песчаную отмель, из оврага, расколовшего крутую стену берега, вытекал, местами тоже прикрытый перемычками тонкого льда, ржавый ручей, пробивавшийся, видно, из синявинско-мгинских торфяников.

Пониже ручья на отмели, почти напротив КП полка, за подбитыми танками две девушки-санинструкторы или лекпомы забрели в воду, насколько хватало голенищ, и краснющими от холода, почти негнущимися руками мыли кальсоны и рубахи, тут же ножницами разрезая на узкие мокрые полосы. Одна носила тряпицы к блиндажу полкового пункта медпомощи и закрепляла на проволоке, натянутой по торцам наката. Полоски-бинты были белые, желтые, даже красные, нарезанные из полотнищ, по-видимому, предназначавшихся для флагов и лозунгов, но каким-то путем попавших на «пятачок». «Должно быть, из имущества четвертой морской бригады, – подумал политрук, – прибывшей сюда, как говорили, со всем своим скарбом. Бригады, от которой в живых, по слухам, остались лишь юнги». Ветер размахивал концами полос, создавая картину украшенного тряпками алтайского чума. Казалось, выскочит сейчас из чума шаман с бубенцами и пустится в погребальный пляс.

Вместо шамана вблизи оказался темноволосый молодой военврач, по лицу – человек с востока, с измятой вдрызг фуражкой в руке.

– Тоня! – укоряюще прикрикнул он, – Тоня Пучкина, немедленно снимите отсюда вашу выставку! Демаскируете с воздуха!

Одна из девушек ответила не менее резко:

– Но, Урусхан Татарханович, у нас не осталось ни бинтика. Если все это не высохнет, мы не знаем, что будем делать…

Однако, прервав свою стирку, обе побежали срывать «бинты» с проволоки, и, как назло, в тот же самый миг рядом в воду со свистом шлепнулась и, подняв столб воды и песка, квакнула гигантской лягушкой мина. Побледневший, как марля, врач бросился к девушкам. К счастью, они не пострадали.

– У вас, как я вижу, немало сынов Кавказа, – заметил Белозеров, обращаясь к Беридзе.

– Да нэ, – ответил тот, – это ППМ5050
  ППМ – Полковой пункт медпомощи.


[Закрыть] девятого полка. Мы з ними сасэди. Красывые дэвушки! А ваабщэ, как гаварытся, здэсь ваюют всэ. Болше русских, но и грузины, и асэтины, и бэларуссы, казахи, узбэки – всэ хароший народ! Ну что же, пашли, таварищ палытрук? – Беридзе снял каску и засунул за камень под стенку КП. – Савэтую то же сдэлать и вам. Этот катэлок, – он постучал по каске, – когда папалзом, станэт только мэшать, да и далэко, далэко блэстит прэлэстной краской. – С этими словами белозубый Беридзе вытащил любимую кубанку, залихватски надел ее и, подмигнув Белозерову, зашагал в овраг.

– Сэйчас нэдалэко будэт ход сообщэния. Па нэму пайдом да дароги. А оттуда уже палзком. Вот здэсь у камней можэте падняться и заглядеться, как гава-рится, на полэ боя. Только нэ высовывайтесь. Чуточка-чуточка из-за камнэй. А я пакурю.

Белозеров по скользкой земле с трудом взобрался к груде валунов, расколотых то ли водой и временем, то ли снарядами. Залег между ними.

Впервые ему представился отбитый у немцев микроплацдарм. Безжизненное внешне, с вздыбленными пластами торфа, дымящееся на всем протяжении пространство. Массивы темно-рыжей земли с выкорчеванными взрывами корневищами, похожими на спрутов, сваленными на бок. Их догоравшие толстые щупальца из-под дыма подмигивали жутковатыми огоньками. Переломанные кости деревьев торчали из обугленных ран земли.

В полукилометре от видимого края «пятачка» еще стояли во весь мачтовый рост три сосны, опаленные, но державшие обгорелые остатки крон, как черные флаги. Белозеров не знал, что эти сосны с неделю станут служить ориентиром для направления атак полка, пока не превратятся в пепел.

На левом фланге, в районе ГЭС короткими фразами переругивались два пулемета. Будто фанера, ломаемая через колено, потрескивали одиночные выстрелы снайперов с обеих сторон.

Политрук спустился в овраг. Через несколько шагов зигзагами потянулся ход сообщения. Беридзе, пригнувшись, быстрым шагом шел впереди, перепрыгивая через трупы, лежавшие вдоль и поперек. Несмотря на легкую изморозь запах столь длинной открытой могилы вызывал тошноту, велел подчас задержать дыхание. Правда, это спасало мало, поскольку погибшие – и наши, и немцы – меньше устилали даже ход сообщения, чем все поле, где он был прорыт.

– Ну вот, товарищ политрук, и начало «далины смэрти», – выдохнул Беридзе, показав на тупик хода сообщения, как бы специально укрепленный снизу доверху булыжником. Каменное основание проходившей поверху шоссейки, перегораживавшей траншею, не поддавалось шанцевому инструменту, а потому бойцы не могли соединить этот ход сообщения с тем, что упирался с другой стороны в ту же перемычку. Никому не пришла, видно, мысль заложить под нее взрывчатку и рвануть во время обстрела. А может, просто не успевали. Командиры, как и бойцы, выбывали из строя в темпе сброшенных шашек при игре в поддавки.

– Чтобы папасть на лэвый фланг, – говорил Беридзе, – абапритэсь обэ-ими нагами в стэнки акопа и лэтитэ черэз дарогу вныз галавой. Абэзательно вныз галавой, ввэрх нагами. Ноги – нэ галава, успэет задэть, ну и хрэн с ними. Лэтите смэлей, там падушка мягкая, – с горькой иронией добавил Беридзе, – а сейчас слэдуйте за мной, будэм ползать па далинэ направо.

Белозерову в тот же день, часа через три, пришлось испытать «полет» через шоссейную перемычку вместе с майором Кирилловым. Первым кувыркнулся командир полка. Как только его тело мелькнуло над дорогой, резкое «фьюить» пронеслось над ним, и пуля, вблизи срикошетив о камень, с зудением осы пронеслась над траншеей. Политрук, напружинившись так, как никогда и не считал возможным, оттолкнулся изо всех сил и полетел через дорогу вниз головой и вперед руками. «Фьюить» разрезало воздух тогда, когда он упал на заиндевевшие тела менее удачливых однополчан, лежавших в «месте приземления» грудой. Майор, ожидавший его привалившись к стенке окопа, вполголоса сказал: «Ну вот, и первое вам крещение».

Да, но все это было уже через несколько часов после вылазки с Беридзе. А тогда старший лейтенант как-то боком, стараясь укрыться от снайпера за глыбой корневища, перевалился на ледяной булыжник дороги и пополз, зовя за собой политрука ладонью, чуть приподнятой выше локтя. Белозеров полз вплотную за ним. Использовали для прикрытия каждый бугорок, каждый крупный камень, каждое тело из множества тел, не захороненных, беспанихидных. – Только нэ падымай галавы, – слышал он громкий шепот Беридзе. – Паши почва носом, дарагой. Здэсь не больше тридцати мэтров.

Некстати выползло из-за туч холодное осеннее солнце; вражеским прожектором осветило сгоревшую землю, стекляшки льдинок в придорожных воронках. Засеребрило на булыжниках инеем. Несколько пуль процокали по ближним камням. Видно, снайпер заметил движение теней над дорогой. Белозеров и Беридзе замерли. Лежали как мертвые, не шевеля ни единым пальцем целую вечность – должно быть, пять или шесть минут.

– Давай-ка вон до той груды камней, – скосив глаза на Беридзе, предложил политрук, – там можно будет чуток распрямиться.

Все тело, особенно лопатки и шею, от напряжения сводило болью. Беридзе подмигнул – дескать, понял, и быстро пополз по колее. Белозеров – следом, поражаясь, как ловко подошвы старшего лейтенанта используют для отталкивания каждый почти неприметный бугорок. Хорошую школу прошел парень, подумал политрук. И в это время, зацепившись за что-то, оборвалась петля на ремне, поддерживавшем гранатную сумку. Пришлось исподволь перевернуться на спину и на ощупь ее закрепить. А когда повернулся снова на живот, увидел, что Беридзе гологоловый лежит за обочиной у камней и что-то рассматривает в щель между ними. Затем вполоборота к политруку, опершись на локоть, приподнялся, махнул кубанкой, подзывая к себе, и вдруг опрокинулся с локтя навзничь и начал сползать с обочины.

Пуля вошла выше левого уха, вышла за правым.

Долго Белозеров лежал рядом с ним, испытывая горькое чувство обиды, боли за утрату человека, ставшего близким за какой-то час.

Эх, Беридзе, Беридзе… Ведь даже имени не успел узнать у этого смелого и заботливого грузина. Вот тебе и кубаночка, вот тебе и форс в «Тыбилиси». Белое бескровное лицо покойного быстро обретало землистый цвет. Надо было на что-то решаться. Попытаться похоронить – значило тоже остаться здесь, рядышком с ним. Снайпер – гад, знает дело туго. Ползти дальше в батальон к Морозову? А где его искать? Остается одно – на КП полка, уже пройденной «веселой» дорогой. Необходимо доложить майору о гибели его порученца.

Политрук придвинулся вплотную к погибшему, расстегнул ремни, отогнул борт шинели, вытащил партийный билет, удостоверение из сумки, из карманов – бумаги и письма, положил их в планшет со своими, из кобуры вытянул «ТТ». Начал быстро отползать, но вернулся. Закрыл носовым платком его с распахнутыми глазами лицо, закрепил платок по углам камнями, прощупал в часовом кармане брюк медальон и оставил на месте, на случай если Беридзе долго не смогут найти. Подумав, взял злополучную кубанку и положил себе за борт шинели – пусть останется в полку как память.

Обратного пути он почти не помнил. На счастье, темные мохнатые тучи вновь закутали солнце, усилился ветер, и начали сеяться спасительные дождь со снегом.

Пропитанный насквозь мокрой грязью дороги Белозеров непокорными, красными от холода пальцами вытянул из планшета и нагрудного кармана документы и подал майору. Затем вытащил промокшую, скомканную шапку. Положил на стол. Все, кто был сейчас в блиндаже, подошли вплотную. Все молча, и как будто в первый раз, глядели на эту примелькавшуюся, столь лихую еще утром кубанку.

– Где? – отрывисто и сухо спросил Кириллов. Подвинул карту на край стола. Белозеров нестерпимо долго смотрел на нее, сверяя путь. Никто не произносил ни слова. Наконец, почти наугад, прикинув, сколько они проползли по шоссейке, показал пальцем.

– Где-то здесь, товарищ майор. Справа, у камней. Развороченные камни…

– Дай Морозова! – резко повернулся Кириллов к телефонисту и снова замолк. Несколько секунд и…

– Товарищ майор, на проводе третий.

– Морозов, вот что: рядом с тобой погиб Беридзе. Да, да, пулей. У пяти камней, лежит на обочине. Это… – глаза командира побежали по карте, – метрах в шестидесяти от тебя… Что, что? Представляешь где? Ну и ладно. Так вот прибери вечерком к себе и постарайся так захоронить, чтобы можно было найти. И потом, слушай, когда ты, растак твою… уберешь всех этих «кукушек» со своего участка? К тебе же отсюда подойти нельзя… Ну и что, если из-за насыпи? Ты что, засечь не можешь? Ты, Морозов, давай не крути… – снова грубое слово вырвалось у Кириллова, – это не откуда-то, а с твоего левого. Ну и что из того, что лес? Наведи порядок, Морозов, а главное – копай, что приказано, посноровистей! Долго ли будешь там возиться? Не ждет время, не ждет, говорю!

Только тут политрук заметил, что командир полка снова в застегнутом ватнике, стянутом ремнем, с гранатами в сумке, и левой рукой держит на весу за ремешок каску, постукивая ею по краю нар.

На нарах уже сидели, уставившись на командира, начальник штаба, начальник связи, командир минометной роты. У входа, пристроившись на ящике, переобувался комиссар Кузнецов.

– Так вот, товарищи командиры, – продолжил майор, начатый до Белозерова разговор, – напоминаю: приказано атаковать с заходом солнца, точнее в двадцать ноль-ноль, и выбить немцев из Арбузова. Я буду в первом батальоне. Вас, комиссар, – обратился к Кузнецову, – прошу во второй. Василий Михайлович, – взглянул Кириллов на начальника штаба, – прошу подобрать мне для поручений. Такого, как Беридзе, не подберете, но…

– Хорошо, Павел Михайлович, не беспокойтесь, – не дав майору закончить, заверил его начальник штаба, – я вам позвоню.

– Хотите, политрук, идемте со мной, – предложил Кириллов. – Ну, всем удачи. – Комполка поднялся.

Так Белозеров оказался во второй раз там, где проходил с Беридзе, а затем и за «долиной смерти».

Не обошлось и без обидного казуса, который долго с краской стыда вспоминал Сергей Белозеров, хотя сознавал, что львиная доля была в нем от копаловского инструктажа.

Командир полка, представляя по карте дислокацию батальонов, не успел побывать на местах, не видел еще их командных пунктов; знал об огневых по данным штаба полка, тоже во многом приблизительных, после неудавшегося ночью прорыва, разбросавшего людей по полю. Не знал фактической численности, места концентрации подразделений.

Используя прикрытие брустверами, гребнями вздыбленной земли, а также трупами погибших бойцов, и учитывая наступившее относительное затишье, сам захотел убедиться в том, сколько на участке его полка красноармейцев, укрывавшихся в воронках. Влить их в подразделения. Перекатившись через бруствер в противоположную от противника сторону, Кириллов по-пластунски пополз под углом на фланг полка, по пути заглядывая в ямы и рытвины. Не объяснив ничего Белозерову, майор лишь рукой позвал его следовать за собой. В первой же воронке от авиабомбы, дно которой сантиметров на тридцать было заполнено замерзшей водой, они увидели помост из мертвых, полузасыпанных песком. На них были положены доски от ящиков из-под мин, на которых, пригнувшись, курили козьи ножки красноармейцы. Их было трое, сидевших молча, с винтовками, лежавшими на коленях.

– Какого полка? – резко спросил Кириллов.

– Шестьсот тридцать восьмого, – ответил один из них, рыжеусый лет тридцати-тридцати пяти, явно призванный из запаса.

– Ранены?

– Нет.

– Почему не ищете свою часть? – тем же строгим тоном спросил майор.

– А где ее искать? Никого нигде не видно. А пытались отсюда выйти – такое началось! Кругом все спалили, – продолжил тот же красноармеец. Двое молчали. – Товарищ командир (новый ватник с широким ремнем выдавал командира и без знаков различия), нет ли чего пожевать? Сутки только махрой спасаемся, аж тошнит.

– Но ведь я к вам приполз, значит, двигаться можно, – не ответил майор на просьбу. – Вот что, орлы, зачисляетесь с данной минуты в восьмой СП. Он сейчас к вам ближе других. Тихо, по одному выползайте сюда, где я лежу, и в обратную сторону – по нашим следам. Не поднимать ни головы, ни винтовок! Слышите? Метров через тридцать – ход сообщения. Топайте по нему налево до первого подразделения. Командиру скажете: «Прислал на пополнение майор Кириллов». Там накормят и определят.

– Есть! – Ответил старший.

Все трое натужно поднялись для исполнения команды.

– Товарищ командир, а я ведь не вашей, понимаю, дивизии, – сказал рыжеусый. – Мне ничего не будет?

– А где ваша? Кто ее командир?

– Говорили, вроде Машошин. А номера не помню.

– Хорош вояка! А коли не помнишь, топайте вместе.

От воронки к воронке, снова до боли в спине, плечах, ползли комполка и особист, иногда по пути вынимая медальоны из кармашков погибших, и прикрываясь за их телами от снайперов и наблюдателей.

В каждой воронке находили кого-нибудь – или убитых или живых. Но, увы, живых не восьмого полка. Голодные, промерзшие от вынужденной неподвижности красноармейцы сидели на заиндевевшей глине, нередко с сапогами, опущенными в воду с перемешанным мелким льдом.

Кириллов и Белозеров продолжали ползти, минуя затянутые ледком лужи, то и дело натыкаясь на части тел, разорванных взрывами, вдыхая невыносимый запах этого, казалось, бесконечного клочка земли, на котором уже оборвались не десятки, а сотни жизней.

– Где ваш полк, командир?! – Не выдержал, наконец, Белозеров, по-мальчишески все еще не представлявший реальности происходящего, понимавший, что часть, которую командир не видит в глаза, не справится с наступлением. А обеспечить выполнение приказа, не допустить саботажа, измены, трусости, обмана командования соединения, – задача уполномоченного особдива, его задача. «Не знают не только о противнике, но и о своих частях», – сверлила мозг строчка из приказа.

– Где полк? А хрен его знает… Поползем правее, – мрачно ответил майор.

И здесь уполномоченный взорвался:

– Если вы, майор Кириллов, сейчас же не найдете вашу часть, я вас расстреляю! – Белозеров вытащил из-за пазухи парабеллум. – Это же беспрецедентный случай!

Несколько разрывов впереди и слева, забросавшие их комьями глины, как зловещие знаки восклицания завершили угрозу.

– А много ли вам, молодой человек, известно случаев с прецедентами в вашей многолетней боевой жизни? – спокойно, смахивая землю с ушей, и продолжая работать подошвами и локтями, с издевочкой спросил майор, как будто угроза и черный ствол были направлены не к нему. – Вы можете, конечно, меня пристрелить. Но, видимо, вам после этого и придется командовать наступлением. Кстати, вашу немецкую игрушку не мешает почистить. Не разорвало бы ствол.

Белозеров в бешенстве взглянул на ствол и увидел, что он действительно забит какой-то грязной кашей. В этот момент сбоку раздалось:

– Кто ползет?

– Это я, Лозгачев! – Кириллов с ходу перевалился в широкий окоп минометчиков, где младший лейтенант и его расчет завершали подготовку к бою батальонного миномета.

Укладывали ящики с минами в нишу под непонятно как сохранившейся каменной кладкой бывшего дома. Туда же скатился и Белозеров.

– Вот, Лозгачев, представляю тебе – наш новый уполномоченный, – без какого-либо оттенка неприязни произнес Кириллов, и уже обращаясь к нему, – давайте, политрук, немного очистимся – начальство все же.

Младший лейтенант подал несколько грубых суконных тряпок. Удалось привести себя в относительно нормальный вид – с более тонко зашпаклеванными глиной локтями, животом и коленями, – свойственный всем окопникам.

– Где сейчас комбат, Лозгачев? Вам задача поставлена?

– Так точно, товарищ майор. По четырем зеленым ракетам… А комбат вон там – за КП. Проводить вас, товарищ майор?

И младший лейтенант, не ожидая ответа, шагнул к ходу сообщения.

– Не надо. Найдем. Занимайтесь делом. – Коротко отрезал командир полка и зашагал с позиции.

Двигаясь вплотную за командиром по узкому заиндевевшему ходу сообщения, уполномоченный сдавленным голосом прямо в спину ему произнес:

– Извините, товарищ майор. Погорячился я.

– Бывает, политрук, бывает, – полуобернувшись, отозвался майор. – А как вас звать?

– Сергей.

– А по отчеству?

– Да я не привык к отчеству. Николаевич.

– Ну вот, бывает, Сергей Николаевич. А к отчеству, коли на петлицах три кубаря, пора привыкать.

И больше ни тот ни другой не начинал разговора об инциденте, хотя забыться он никак не мог.

Через полминуты они были в батальоне.

Все уставные понятия о примерных расстояниях между командными пунктами, как в том убедился Белозеров, то есть о дистанции подразделений, частей, соединений на театре, здесь на «пятачке» были не то чтобы условностью, нет, – нелепостью. Командующие, менявшиеся как фигуры в калейдоскопе, за месяц-полтора натолкали на два квадратных километра девять дивизий, бригады, отдельные полки. Те, кто не пошел на дно при переправе, устилали, переплетаясь живые с мертвыми, открытое поле. А это поле, квадрат за квадратом, накрывали тонны металла, летевшие с неба и рассыпавшиеся над землей раскаленным градом. Командные пункты полков и батальонов или совмещались, или находились один от другого в полусотне метров, не говоря уже о НП5151
  НП – Пункт наблюдения за противником.


[Закрыть], но вот преодолеть эти полсотни метров было куда сложнее, чем километровые расстояния в обычной боевой обстановке.

КП батальона, являвшийся и наблюдательным пунктом полка, находился в расширенной воронке от авиабомбы, перекрытой бревнами и землей. Ячейка комбата была врыта в стенку. А еще было место, которое занимали то комиссар, то начальник штаба. Обрытый угол с земляным уступом предназначался для телефониста и телефона.

Командир и комиссар батальона в момент появления майора оказались в ротах. На месте были старший лейтенант – начальник штаба и телефонист. Первый доложил обстановку. В ротах за прошедший день осталось человек по сорок. Двух писарей, присевших сверить учет по перепутавшимся ротам, в клочья разнесло вместе с их бумагами, поэтому кто жив, а кто погиб, и куда писать извещения пока не ясно. Пульвзвод с ручными пулеметами почти цел. Минометы тоже. Приказ об атаке «на три сосны» получили. Комбат рассредоточил всех пулеметчиков, сам выбирал для них бугры и укрытия. До противотанкового рва семьдесят метров. Передний край немцев за рвом перед насыпью. Огневые – в ячейках на насыпи и за ней по опушке леса. Сменяя позиции, комбат пытался вызвать огонь на пулеметы – не отвечают. Долбят из орудий и минометов в глубину поля – из района Арбузова и из-за Теткина ручья. За «фигурной рощей» с утра прослушивались моторы машин. То ли подбрасывали боеприпасы, то ли танки и пополнение.

– Своих из воронок и буераков вынули всех? Что-то я не встретил.

– Никак нет, товарищ командир полка. Ползал сам. В каждой ямке люди. Не только нашего батальона – всего полка и других частей, даже коньковцы5252
  115-я стрелковая дивизия. До 06.10.41 г. В. Ф. Коньков – комдив, генерал-майор.


[Закрыть] и моряки. Переползать всем до темноты – не досчитаемся половины. Ползают связные да санитары. Передают, как вы приказали, подъем в атаку по четырем зеленым ракетам. В случае чего сбор только в траншеях. Про воронки забыть! – Что значит «в случае чего»? – оборвал Кириллов. – Никаких «в случае чего» не может быть! Должны занять немецкие окопы и баста! И гнать дальше!

– Так точно, товарищ майор, понял!

– Ну, вот так, а не «в случае чего».

Однако конец этой фразы Кирилловым был произнесен с таким раздумьем, а обстановка сложилась столь неопределенная, что Белозерову стало ясно: в батальоне уверенности в том, что около сотни их бойцов, если они еще есть в наличии, пересекут противотанковый ров и ворвутся в траншеи немцев, да еще погонят их через насыпь, не может быть. Командиры, как и бойцы, готовы были исполнить приказ, бросаться еще раз к черту на рога, но сломать оставшимися руками эти чугунные рога, к тому же пока и невидимые, да без танков и мощной артиллерии, – бабушка сказала надвое.

И как бы подтверждая эту мысль и боясь, чтобы старший лейтенант не отказался при необходимости использовать окопы переднего, откуда ринется батальон, командир полка многозначительно сказал:

– Так вот, начальник штаба, «не в случае чего», а всегда имейте в виду: готовая траншея, где бы она ни была отрыта вблизи противника, лучше для сбора и развертывания, чем заселение воронок и ям. Вот это пусть все зарубят на носу. Поняли меня?

– Так точно! – поспешно ответил тот, запихивая в порванный осколком рукав, вылезавшую оттуда вату. – Мне следовать с вами? – спросил он, увидев, что майор повернулся к выходу.

– Нет, продолжайте обеспечивать то, что приказано вам комбатом. С ним мы в ротах повстречаемся сами.

Командира батальона Гришина, смуглолицего капитана с огромными, во все лицо глазами, действительно через минуту увидели. Он уточнял боевую задачу ротным, согнувшимся крючками под обугленным козырьком, сохранившимся от сгоревшего дзота. Комбат, увидев командира полка, пытался было доложить обстановку, но тот протестующе поднял руку и приказал продолжать инструктаж, сообщив, что об обстановке информирован на КП.

Зато, встретив за поворотом окопа шустрого старшину – командира взвода из старослужащих, Кириллов остановил его, назвав по фамилии. Было ясно, что комполка знает его не первый день. Подробно расспросив о взводе, задаче, ему поставленной, о настроении красноармейцев, о вооружении и боеприпасах, о том, что ели бойцы сегодня, Кириллов, как видно, остался доволен, как доволен был и тем, что красноармейцы обступили их вплотную, вопреки неписаному солдатскому правилу: «Не попадайся на глаза начальству – найдет к чему придраться и даст работу».

На только что отрытой площадке с вынесенным вперед бруствером лежали пулеметчики, готовившиеся открыть огонь. Наводчик, широко раздвинув ноги и поддерживая левой рукой свой «ДП»5353
  ДП – ручной пулемет.


[Закрыть], правую держал уже на спуске. «Неопытный, спешит, тренируется», – подумал политрук.

– Товарищ майор, – спросил один из бойцов, – дадут ли сегодня хорошего огоньку-то, перед тем как пойдем? А то вчера ребята… Многие зазря полегли. Одной-то трехлинейкой али лимонкой его откинуть тяжеловато, – махнул он рукой в сторону противника.

– Должны поддержать, – ответил Кириллов, потупив глаза, и вдруг добавил, как-то неестественно оживившись, – а вы, братцы, тоже не теряйтесь. Где перебежками, а где ползком, от укрытия к укрытию, ближе и ближе. А там уж ваших штыков и гранат и минометчики не выдержат. Так ребята?

Ребята молчали. И это молчание было красноречивее любого ответа. Десятков друзей не досчитались они в прошлую ночь, также бросившись со штыком, хотя и с пулеметной поддержкой с флангов, но на артиллерию и минометы. Бойцы молчали, и одни из них глядели на потрескавшиеся от глины носки сапог, словно в первый раз узрели их в столь неприглядном виде; другие – на замысловатые тучи, проносившиеся над окопом и вобравшие в себя как мочалки всю черную, желтую, серую нечисть, поднимавшуюся с земли.

И как только после короткой «вынужденно бодрящей» беседы майор зашагал обратно, политрук услышал, как сдавленно сквозь зубы он снова пустил матюгом.

– Слушайте, дорогой товарищ уполномоченный, – зло обернулся Кириллов к политруку, – Вы не находите, что это – вредительство, что это преступление – гнать людей как скот на убой без надлежащей артподготовки в этих условиях?

Белозеров молчал. Напоминать командиру полка, что приказы не обсуждаются? Сказать, что командирам дивизий и НОГ, наверно, виднее, что надо делать? Белозеров чувствовал, что язык прилипает к горлу. Он был согласен с командиром полка и… молчал. Молчал и думал, как сейчас найти батальонного комиссара, как с Копаловым конфиденциально поговорить об обстановке в полку. Как ему, кстати, доложить и о том, что осталось от Зуева.

Исполнявший обязанности комиссара полка Кузнецов сразу по прибытии в часть Белозерова передал ему планшет погибшего. Сообщил, что вложил в него все, что нашел в его обмундировании, естественно, кроме партбилета. Зуев был смертельно ранен, но еще долго был в сознании. Медицина помочь не смогла.

В планшете политрук нашел треугольник письма, заклеенного для отправки жене, эвакуированной на Урал. Это письмо он попросил, не вскрывая, переслать по адресу вместе с похоронкой, как и письма погибшему от жены и матери. Там же в планшете лежал подмокший рыжеватый блокнот с бумагой в клеточку. В нем находились зашифрованные инициалами, понятными Белозерову, ленинградские телефоны Отдела фронта. Были записаны фамилии ряда военнослужащих с пометками: «замкнут», «только правду», «больш. семья», «мл. 2 года», «путаница в голове – поговорить», «прием.», что, видимо, значило присмотреть или присмотреться, «может подв.» (вероятно, подвести), и тому подобными.

Середина записной книжки была резко и одномоментно вырвана, что подтверждала одинаково изломанная линия обрыва листов. За последним выдранным листком в блокноте оказалась надпись химическим карандашом поперек двух страничек. Отдельные слова, расплывшиеся от воды или пота, смазались, синим пятном растеклись по соседним, но тем не менее прочесть было можно.