Текст книги "Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 1"

«Оперуполномоченному после меня, – эти первые слова были жирно подчеркнуты, и, прочитав их, Белозеров вздрогнул. – Не ищи никакого списка. Он был здесь и, видишь, похерен. По указанию был должен обеспечить в каждом отделении. Подобрал людей. Только понял – все здесь хреновина, что бы там ни требовало начальство. Глупая игра. Обопрись лучше, Друг, не на одного-двух, а на всех в отделении. Все они наши. Поймешь это сам, как походишь, поползаешь. Будь жив». И внизу размашисто: «Зуев».

Когда были написаны эти строчки, ему, Белозерову, завещанные, оставалось неясным. Тогда ли, когда уполномоченный, почувствовав сердцем, как многие, как сотни людей, что погибнет здесь на «пятачке», решил упредить преемника от выполнения никчемной в здешних условиях задачи, или уже, истекая кровью, в последние свои часы?..

«Эх, и толковый же парень был Зуев… – решительный, смелый, умница…» – вспомнились слова начальника особдива. И в то же время мелькнула мысль: «А таков ли ты сам-то, товарищ Копалов? Ведь, наверное, сразу же тебе сообщили, что Зуев ранен. Смертельно, но был еще жив! Как можно было не добраться до него непосредственному начальнику, не услышать последние просьбы и советы? Ведь каких-то из них, вроде этого на промокших страничках, он никому, кроме тебя, начальник, и доверить не мог. Н-да, вот тебе и “горячее сердце”. Видно, есть у тебя от чекиста лишь “холодная голова” да “чистые руки”, хотя… “Не миндальничайте там!” – разве это чистые? А ведь поди-ка где-нибудь на трибуне станет распинаться: “Мы – гуманисты. Мы – солдаты Дзержинского!”».

Как бы там ни было, в полку катастрофические потери и причины известны. Надо сообщать. Если не будет сильного огневого прикрытия, бросать в наступление полк преступно. Майор прав.

С этой мыслью политрук, согнувшись, нырнул под тент.

На КП батальона Кириллов, взяв телефонный аппарат на колени, ссутулился над ним:

– «Виноград»? Это Кириллов. Соедините меня с «факелом». Как нет связи? Вы что, издеваетесь?! Ну и что? Какое мне дело, что у вас перебило, чтобы вас самих там всех… – не договорил. – Дайте первого, коли так… Ах, исправили? Спасибо нижайшее, в ножки, девушка, кланяюсь… – и, сменив ернический тон, – да знаю, знаю, что вы ни при чем. Ну, извините великодушно. Давайте Мазилова. Мазилов? Кириллов говорит. Ты хоть сегодня-то поможешь как следует? Надеешься? Да мне не надежды твои надо. Твои, брат, надежды только фрицев греют… Тогда докладывай первому сам и скажи, что Кириллов работает не на мясокомбинате имени товарища… (майор поперхнулся, взглянув на Белозерова). И вот что, Мазилов, мы сегодня по горло были сыты твоими огурчиками. Смотри, наконец, в оба, куда их отправляют. Понял меня? Время-то знаешь? Ну, успеха. Да ладно, пошел ты ко всем чертям и к их мамашам!

Майор передал аппарат телефонисту. С Белозеровым вышли в окоп.

Где-то поблизости шлепнулась мина. Осколки и камни просвистели мимо. Комполка вытер рукавом лицо, все залепленное брызгами грязи.

Смеркалось. Небо от Шлиссельбурга затягивалось тучами. С севера дул леденящий ветер.

– Немчура, по-моему, тоже собирается к нам сегодня. Не упредили бы… – сказал Кириллов. – Постреливают вяло, пристрелочку ведут вроде по своим бывшим блиндажам – чуют, что мы их приспособили под КП. Моторы, говорят, с утра шумели – кого-то или что-то подбрасывали.

– А что дает полковая разведка?

– А вы лучше спросите, где она? – глухо ответил командир полка. – На переправе. И вчера в потасовке почти всех разведчиков накрыли. Формируем заново. Жду вот Агеева. Из госпиталя возвращается. Единственный с опытом. Ночью послед них троих послал за «фигурную рощу». Ни один не вернулся. Что вы встревожились? Не отрицайте – по глазам вижу. Понимаю: у каждого есть свои задачи, по задачам и мысли. Можете быть уверены – не переметнулись. Погибли – это да. Как в себя верю. Такие, как Волков, Молочков, Колинько, не сдаются.

Майор Кириллов сказал все это с таким необычным даже для него металлом в голосе, что особист, у которого действительно мелькнула было недобрая мысль, воспринял веру командира части в своих разведчиков как в не подлежавшую сомнению истину. Командир начинал ему все больше нравиться как человек. И с все большим сомнением, в который уж раз, политрук вспоминал напутствие начальника особдива.

Между тем майора вновь позвали к телефону, и он, шагнув в землянку КП, приказал после краткого разговора с начальником штаба переключить через полчаса его номер снова на батальон. Через комбатов занялся проверкой готовности полка.

Белозеров, подняв воротник и застегнув его на крючок, пошел по траншее к «переднему краю», ближе к людям, с которыми по сигналу махнут через бруствер и, была не была, помчатся к противотанковому рву, станут, поливаемые железом, рваться вперед, бросая гранаты.

Падать, вслед за броском, на землю. Вскакивать после разрыва в горячую смрадную тучу песка или торфа, возвращающихся с неба. Бежать, прыгать в окопы противника…

Через пятнадцать-двадцать шагов от КП два бойца набивали патронами диски «примуса», как прозывался пулемет Дегтярева, должно быть, из-за раструба ствола, изрыгавшего пламя перед «сковородкой» магазина. Пока второй номер брал из цинки патроны и продолжал их с пощелкиванием укладывать веером в «сковородку» запасного диска, первый втыкал сошки пулемета в утрамбованную площадку замаскированной ниши в бруствере на свороте окопа. Старался узреть пошире сектор обстрела и укрепиться на ступеньке, подрытой в стенку.

Дальше десятки красноармейцев в ватниках, шинелях, бушлатах, сидя и стоя, протирали винтовки, пополняли свои подсумки, подгоняли ремни, закладывали детонаторы в гранаты. Нервно, вполголоса подшучивали друг над другом, что-то писали на клочках газетной бумаги. Не было угрюмости, мрачности в лицах. Была сосредоточенность на чем-то своем, еще недоделанном, неотложном, что, возможно, уже никогда не приведется больше и делать.

Командиры отделений, взводов, ротные не уставали напоминать каждому бойцу «его маневр». Не мчаться кучно – не нести потери от одного снаряда, мины, не быть срезанными одной прицельно направленной очередью. От рассредоточенности вначале к концентрации после рва перед фрицевыми окопами, где взаимовыручка в рукопашном решает дело. И главное – скорость, скорость и скорость на всем пути! Не дать противнику успеть подумать, прицелиться, сменить позицию. Не давать ему очухаться сразу же после огневых налетов. Раненым не лежать в воронках, искать в себе силы доползти до исходных.

– Добрый вечер, политрук! – услышал Белозеров сзади, и чья-то рука легла на плечо.

Круто обернувшись, он встретился глазами с Кузнецовым.

– Хорошо бы добрый, комиссар, да побаиваюсь за добрый-то. Людей маловато. И что-то небывалая там тишина. Не ждут ли уже нас.

– Есть эта мыслишка и у меня. И майор о том же думает. Затихло все, когда передали нам команду. Может, случайность? А надо бы проследить, не исчез ли кто из рот после объявления. Пытался узнавать – политработники говорят, что все, кто был с утра, на позициях, на месте. Что слышно от ваших?

– У меня их нет, Николай Яковлевич, не осталось… помедлив, ответил Белозеров. – Но мне говорили, что сигнал атаки сообщали связные и по воронкам, а там мы сегодня с командиром поползали. Черт ногу сломит. Кто-то даже мог ползти из них к нам, а нечаянно попал туда, – сказал и почувствовал, как шарик озноба прокатился по позвоночнику от шеи вниз.

Кузнецов подумал, потом сказал:

– Да, пожалуй, нет. На предполье связных не посылали, а там, в воронках впереди траншей, тоже ребят вчера немало осталось. Ждут очередного броска. Но когда – они знать не могут. Командир рассчитывает прихватить их по ходу атаки. Но наступаем-то не только мы, а и все соседи. Одновременно. Вся дивизия. Поэтому черт их, фашистов, знает, чего молчат. Не было бы хуже. Не ударили бы раньше нас.

И как ответ на это предположение – на участке противника, что против девятого полка, «заиграл ишак»5454
  Германский шестиствольный миномет, прозванный ишаком за вой, предваряющий залп.


[Закрыть] и на стыке дивизий Буховца и Иванова взметнулось пламя. Застрочили гочкисы. Ответили наши. Должно быть, немцы обнаружили там какое-то движение. Затем, как всегда, они, не жалевшие боеприпасов, приступили к завершающей день методической «пахоте» поля.

Спросив где майор, Кузнецов пошел докладывать обстановку в батальоне Морозова. Перед этим договорились, что Белозеров пойдет в атаку с первым, а он – военком – со вторым батальоном.

Мог ли Белозеров не пойти в атаку? Конечно, мог. Нигде не предписано, чтобы особисты атаковали противника в батальонном звене с красноармейцами. Но Белозеров твердо запомнил рассказы таких же военных контрразведчиков, возвращавшихся в Ленинград время от времени из госпиталей, да и сам понимал, что авторитет и доверие оперработник в боевой обстановке получает не под землей блиндажей полковых и выше командных пунктов, а там, где бойцы, и вместе с ними. А без доверия, без авторитета он в части «ноль».

Мимо, козырнув политруку, пытался быстро проскользнуть военфельдшер, направляясь к берегу, к ППМ. Белозеров его остановил.

– Командир санвзвода?

– Так точно, – ответил, споткнувшись, военфельдшер.

– Фамилия?

– Смекалов, товарищ политрук.

– А я вместо Зуева, Смекалов. Вам это что-либо говорит?

– Чего не понять, – военфельдшер шагнул вплотную к Белозерову. – Вот несу сдавать медальоны в строевую часть, санинструкторы сегодня наползали.

– Ну и сколько?

– Да здесь вот в сумке триста восемнадцать.

– Вот возьмите еще, – Белозеров вытащил из кармана семнадцать черных граненых трубочек, – а раненых много?

– Много, товарищ политрук. Тяжелых-то еще ночью десятка три дотащили до берега. Около ста перевязали в воронках. Ждем, как потемнеет.

– Когда потемнеет, будут новые, Смекалов. Скажите, самострелов не наблюдали?

– Да нет, товарищ политрук, пока явно похожих не было.

– А не явно?

– Да вот тут был старшина Рыскин, вторая рота первого батальона. Он из военторговских. Вчера не то чтобы паниковал на переправе, но явно трусил. А сегодня нашел его в развороченном блиндаже. Бедро навылет. Стал перевязывать, вижу – вроде штанина прогорела. Да и в коже песок ли, порох, так, рассыпанные пятнышки.

– И что же вы сделали?

– Да переправил в ППМ для эвакуации. Сделал пометочку в эвакокарте, как говорил товарищ политрук Зуев. А где он – Зуев-то? Ранен или перевели?

– Погиб он. Нет его, товарищ Смекалов.

– Вот оно что, – насупился военфельдшер. – Стоящий мужик-то был. Разрешите идти?

– Идите. И все, что он вам говорил, остается в силе. Меня, если очень буду нужен, ищите через политработников или командиров.

Военфельдшер кивнул головой. Быстро скрылся за поворотом.

У входа в блиндаж Белозеров сумел перехватить командира батальона. Сказал ему, что собрался идти с его подразделением. Гришин, только что получивший вместе с ротными дополнительный инструктаж командира полка, спешил. До операции сорок минут. Спросил лишь: «Что-либо в моем хозяйстве не того?» Но успокоенный ответом, что без всяких негативных сигналов они с комиссаром решили идти на разных флангах, быть теснее с людьми, оглядев Белозерова, бросил:

– Прошу взять еще пары две гранат. Пригодятся. И знаете что? Коли у вас «ТТ», возьмите пяток магазинов. – И, обернувшись на ходу через плечо, – лейтенант Котельников, обеспечьте политрука.

И вот началось. Сначала ударила артиллерия с правого берега. Свист над головами стальных болванок, широкие в полнеба вспышки впереди и грохот разрывов на узкоколейке. Вздымаемые и оседающие огненно-черные столбы там, где на карте значилась деревня Арбузово. А потом, уже за спинами, загремели полковые пушки, батальонные минометы. Покатилось бегло по цепочкам:

– Приготовиться! Гранаты к бою!

Нога и приклад, упершиеся в выступ. Автомат в руках, расстегнутые гранатные сумки… Все ждало уже не минуты – секунды. Откуда-то сзади взлетели, рассыпались над передним краем зеленые ракеты. И одновременно вспыхнуло поле от слепящего света, казалось, сотен осветительных немецких ракет.

С фланга все перекрыл голос Гришина, повторенный глотками ротных, взводных, отделенных:

– За родину! За Сталина! Ребята, урра!

Посыпались в окопы сбитые сапогами комья земли.

Десятки, сотни красноармейцев, еще не стреляя – противник не был виден, – с ревом, с руганью до облаков мчались ко рву, летели кувырком в глубину, вскарабкивались с ходу на его гребень.

Белозеров на бегу взглянул по сторонам. Насколько видел глаз, в белом ярком свете мчался ревущий людской поток. Как воскресшие из могил поднимались из воронок бойцы, вливались в него и неслись вперед.

Застрочили швейными машинками пулеметы. Хлопушки гранат загрохотали за рвом.

В тот же момент Белозеров почувствовал, как закачалась под ним земля, увидел, как спереди и с боков вырывался из нее огонь с вулканическим грохотом и свистом. Вмиг ему стало трудно дышать, по ушам ударило кожаными тугими мячами. Первым же массированным пушечным контрударом смело, как метлой, только что возникшие на глазах цепи красноармейцев. Одни погибли, другие исходили кровью, остальные стремились, падая, пропустить штормовую волну огня через себя и вновь перебежками рвались вперед. И их, слава богу, пока еще было большинство.

– Вперед! За Родину! За Ленинград! – прорывалось сквозь грохот разрывов, сквозь отчаянные крики боли, призывы о помощи, виртуозный свирепый мат.

Рядом с Белозеровым бежал и кричал, стрелял неизвестно в кого из пистолета, поскольку по-прежнему немцев нигде не было видно, младший политрук из роты Котельникова. Широкоплечий ротный, без каски, с развевающимися волосами, вырвавшись вперед и оглядываясь на своих, то ревел «Ложись!» и, взмахнув пистолетом, падал, то с таким же ревом «Вперед!» подымал их и бросался во весь рост ко рву. Немцы, бившие по полосе перед нашим бывшим передним краем, перенесли огонь туда же.

Наши орудия и минометы, из-за их малочисленности и экономии боеприпасов, не могли, – это было уже очевидно для наступавших, – подавить все батареи врага. А те непрерывно кромсали полки атакующих соединений, перемалывая людей, щедро поставляемых в мясорубку истошными командами всех командиров – от полковых до отделенных.

Бойцов подразделений, преодолевших ров, косили пулеметы. Однако в контратаку немцы не переходили.

Гранаты, бросаемые красноармейцами изо рва, или теми, кто почти добежал до позиций противника, не всегда долетали до немцев, хотя нескольким пулеметам и забили гранатный кляп ползком добравшиеся до них бойцы.

Вражеский огонь стал настолько плотным, что местами казалось, что град из свинца и железа перед противотанковым рвом хлестал из облаков. Полки, точнее остатки полков, залегли. Их можно было поднять; ибо наступил уже тот момент, когда большинство красноармейцев, распаленных боем, ненавистью к противнику, потерей товарищей, в неудержимом стремлении выбить, гнать, уничтожить, уже перестали считаться с жизнью. Бойцы, повылезшие из воронок, для которых все, что бы с ними дальше не произошло, было лучше, чем сутки, проведенные в этом поднебесном морге, вначале резко пополнили ряды наступавших, но, погибая через одного в этой гонке под осколочным ливнем, снова плюхались на мокрую землю и пытались окапываться. Десятки бойцов в противотанковом рву лихорадочно оглядывали вертикальную его стенку, каждый в поисках опоры для ног, для броска вперед, понимая, что ров – ловушка, в которой долго не выжить.

И вдруг нежданно-негаданно грохот прекратился. Стало слышно, как булькает в обледеневшей впадине ржавый ручей, пробиваясь к реке, как стонут люди. Столь оглушающая тишина возникает, когда в ушах при снижении самолета исчезает шум двигателей.

– Ва-сю-ков! Слетай мигом к фрицам. Спроси, может, мины у них накрылись. Дак мы им трошки лимонок могем взаймы подкинуть! – прорезал тишину чей-то звонкий голос. – А ну давай, хлопцы!

Десятки ног, как бы откликаясь на эту нервозную полушутку-полукоманду, снова стали карабкаться по крутому склону, сталкивая вниз осколки железа, пробитые каски, комья глины, растревоженной минами.

И тут же впереди, как минутами раньше, вновь взмыли в небо в раскатах грома оранжево-черные гейзеры, и спрессованный ими воздух, словно гигантской раскаленной кувалдой, начал разбрасывать и крушить все и вся вокруг. Красноармейцы посыпались обратно.

Атака захлебнулась. Новый бросок мог открыть противнику путь к Неве. Надо было отходить. Отрывать, где можно, ячейки у достигнутых кочек и холмиков, соединять траншеями. Сорок, пятьдесят или меньше метров, но все же были взяты, – все-таки ближе к немцам. От фланга бывшей коньковской дивизии потянуло ветром дымовую завесу, прикрыв до реки и двадцатую. Послышались команды отходить оттуда, где нельзя быстро закрепиться. Под гром уже не прицельной канонады лихорадочно застучали лопатки в руках бойцов. Санинструкторы и сандружинницы медсанроты перевязывали, собирали, тащили раненых, в том числе выживших чудом в воронках от предутреннего боя.

К Белозерову, оказавшемуся после отхода на разбитой позиции минометчиков, где он ранее был с Кирилловым и где сейчас лежали раскромсанные снарядом младший лейтенант Лозгачев и расчет, подошел военком полка. Осколок прошил ему левое плечо, и по ватнику стекала кровь.

– Политрук, я с КП батальона. Майор просил сообщить, что вас разыскивает ваш начальник.

– Он где, у себя или с майором?

– Нет, как я понял, на КП полка. Так что идите.

– Постойте, товарищ комиссар, давайте вначале перевяжу, ведь у вас ручьем…

– Спасибо, но, должно быть, влепили не в кость. Рука болит, но шевелится.

Белозеров помог стянуть ватник, оторвал рукав гимнастерки и по шву от исподней рубахи, обнажил сквозную узкую рану. Действительно, ранение было удачным. Наложив подушки индпакета на входное и выходное, туго забинтовал плечо мычавшего сквозь сжатые зубы Кузнецова.

– Спасибо, политрук, только не зови меня комиссаром. Какой к черту комиссар полка в звании младшего политрука. Это ж такой же нонсенс, как главнокомандующий – прапорщик Крыленко. Ну, тогда, понятно, время было другое.

– А здесь, дорогой товарищ комиссар… Да-да, пока не назначат кого-то взамен – комиссар, и не улыбайтесь – место другое. Если так же на нашем «пятачке» дела пойдут и дальше, так не стать бы вам через день, Николай Яковлевич, и комиссаром дивизии?

– Да, брат, косили нас сегодня, как травушку, – хмуро отозвался Кузнецов, – и еще долго не ответить – сколько. Беда еще в том, что немцев-то целых трое суток на длину штыка в глаза не видали, а устлали полюшко – теснее некуда. Ну, пока. Вас ждут.

В блиндаже командира части никого из штаба не оказалось. Сидел лишь у бездействовавших аппаратов в темном углу телефонист-ефрейтор. У стола на нарах Белозеров увидел начальника особдива. Копалов был в шинели, подпоясанной ремнем с двумя портупеями, перехваченными по диагонали узким ремешком от колодки маузера. Положив ногу на ногу в поблескивавших голенищами, но грязных от глины «Невского» сапогах, он нервно крутил на колене фуражку. Рядом с ним в полутьме блиндажа были не известные Белозерову средних лет широколицый майор и крепко сколоченный, чернявый, старший батальонный комиссар, примерно одного с ним возраста. Одного из них – майора – он вроде бы видел в отделе группы.

– Ну и хорош, – улыбнулся Копалов при виде вошедшего Белозерова, – где это тебя весь день носило? Хоть бы сообщил об обстановке, что ли. А то неизвестно, где наш новый сотрудник. Веселов уже спрашивал, как, дескать, там наш «крокист» развернулся?

Только сейчас, осмотрев себя, понял политрук и улыбку начальника и замечание «хорош». Вся шинель была в крови и глине. Полы зияли рваными дырами, из левой полы, должно быть осколком, был вырван кусок, болтавшийся на честном слове. Белозеров со злостью рванул его и бросил в угол.

– Не связывался, потому что не знал по-настоящему обстановку. Случаев для срочного доклада не было, а об общем положении хотел прийти доложить, да не успел; ведь дважды сегодня брали Арбузово – и днем и вечером.

– Не брали, а собирались брать, – жестко оборвал его Копалов, пристукнув ладонью по доске стола. – Вот и сообщил бы вовремя о ходе подготовки, обо всех, кто трусит и бездельничает, занимается маниловщиной, ведет паникерские разговоры… – Копалов взглянул на телефониста, приказал выйти. – Ты хоть связался со своими-то людьми?

Белозеров молча протянул блокнот.

– Вот все, что осталось от Зуева.

Начальник особдива плюнул на палец, перелистал небольшую книжку, поднеся к нещадно коптившему телефонному кабелю-светильнику, отчего его лоб немедля покрылся сажей. Прочитал последние строчки.

– Ну и гусь! А мы считали серьезным парнем. – С этими словами передал блокнот старшему по званию.

– А он и был порядочным, серьезным парнем, товарищ батальонный комиссар, – запальчиво ответил Белозеров. – Любая схема в условиях, где мы находимся, – профанация.

– Это я уже слышал от тебя, – вспыхнул Копалов, – «все проверенные», «все коммунисты» и т. д. и т. п.

– Да не в этом дело, – перебил Белозеров, – здесь ничего не стоит на месте, каждый видит другого полчаса. Пока ты ищешь каких-то людей, которых знаешь всего три дня, и где-то они вверх тормашками по ямам, ты можешь узнать куда больше от тех, кто лично с тобою ничем не связан, кроме общей судьбы, но так же порядочен и не мыслит себя сторонним нашим задачам. В том убеждаешься за пять минут.

Белозеров чувствовал всю неуместность столь патетических выражений, но уже завелся.

Даже в полутьме блиндажа было видно, как побагровело лицо Копалова. Он вскочил.

– Антон Маркович, не горячись, политрук прав, – возвращая ему блокнот и не давая ответить, сказал старший батальонный, как оказалось, инспектирующий из Особого отдела фронта, – такая тут обстановка. Главное, в конце концов, вовремя иметь информацию и именно здесь.

– Ну и что же ты сегодня «вовремя» получил по изобретенным с Зуевым, царство ему небесное, каналам, как говорят? – снова выкрикнул Копалов. – Где и сколько подонков выявил? Кого пустил налево? Где постановления?

Копаловский прогноз все больше раздражал натерпевшегося политрука. Но он был сдержан – уже взял себя в руки.

– Нет, Антон Маркович, не наше с Зуевым изобретение. Еще Ленин говорил, что даже крупные заговоры «потому открываются, что заговорщикам приходится жить среди масс… а тут они всегда натыкаются на людей, которые говорят: “А там-то собрались эксплуататоры”». Сейчас к тому ж не девятнадцатый год. Массы-то пограмотнее и побдительнее.

– Ишь ты, как цитирует?! Аж наизусть. Ну, фигура! Ну, гляди, дорогой – Ленин-то Ленин, да уж время-то сейчас действительно не очень-то ленинское… – Но, поняв, что сморозил двусмысленность, хотя и не то хотел сказать, Копалов, оглянувшись на хмыкнувшего инспектора и расплывшегося в улыбке майора, перевел разговор на то, зачем появился.

– Кто же, по-твоему, виноват, что, заняв плацдарм, ваш полк второй раз не выполняет приказа? Где прячется командование полка? Почему не взято Арбузово? Все наклали в штаны во главе с командиром? На каком основании, без комдива, Кириллов приказал полку отходить? Контрреволюционный саботаж?! Военкомом, при попустительстве политотдельцев, мальчишку взял, чтобы не смог его, контру, контролировать. А вы, – впервые обратился на «вы», как бы отдаляя от себя, – вместо того, чтобы не спускать с Кириллова глаз, как вам было приказано, слышал, полезли с автоматом в бой? Личную храбрость демонстрировать решили? Боюсь, что будете отвечать с Кирилловым вместе. А его мы намерены арестовать и передать в трибунал. Вот боевое распоряжение командующего группой, – Копалов выдернул из планшета лист бумаги, протянул Белозерову, – читайте! Почему оно не исполнялось?

Политрук при общем молчании пытался читать, но буквы плыли перед глазами: «…приказываю 1) Частям группы окопаться… на достигнутых рубежах. Категорически воспрещаю возвращаться частям к исходному положению, в окопы, откуда начинали атаку…

Наступление организовать цепями с тем, чтобы командиры и политруки, лично ведя подразделения в атаку, видели всех своих бойцов, организовав сзади прикрытие из отдельных бойцов и командиров для борьбы с трусами и изменниками родины»5555
  Из боевого распоряжения Командующего Невской Оперативной группой от 2 ноября 1941 г. № 28.


[Закрыть].

Белозеров, как обмякший баллон, из которого выпустили воздух, опустился на нары.

Сопровождавшие Копалова начальники угрюмо молчали.

Глухо слышались разрывы мин, методически пускаемых немцами по участкам, где велось наступление. Добивали, кто остался в живых, кто не смог отойти назад.

– Скажите, товарищ батальонный комиссар, – еле сдерживая себя, Белозеров как будто снова наполнился воздухом, – а седьмой, девятый, дивизия, вся дивизия – выполнили свою задачу? Не отошли? Не лежат по ямам? Получили приказ на отход?

– Ха! Это уже не ваше дело, – грубо рявкнул Копалов, – речь идет о вашем командире полка!

– Нет, извините, товарищ начальник, – Белозеров, побагровев, крепко ухватился за край стола, унимая нервную дрожь, – это наше общее дело! Пойдемте тогда вместе в политотдел, хотите – в парткомиссию. Вы правы – я только двое суток здесь, но в эти дни о майоре узнал больше, чем мог за год. Вы пытаетесь меня обвинить, что пошел в атаку, а не сидел и не глядел в глаза командира, – не лукавит ли, не косит ли? А я в них глядел в «долине смерти» еще днем. А сейчас вот понял, что он не погубил, а спас наступление, если дал команду отходить. Спас завтрашнее, а не сегодняшнее. Сегодня можно было спасти не операцию, а только людей. Если бы я сам там с бойцами не был, так же бы обманывался, как и вы.

Голос Белозерова вибрировал, но постепенно крепчал. Слова очередями срывались с губ. Он выплескивал все, что увидел за этот день, вместивший годы, как собственно любой день на «пятачке», и больше адресуя слова уже не Копа– лову, а тем, кто с ним. О минометах, об артиллерии, о неподготовленности первой атаки с ходу, с воды; о рассыпанных людях, о гибели разведки, о беседах в окопах, о знании майором людей, о комиссаре, что пошел в атаку с батальоном Морозова. Умолчал лишь о том, что Кириллов назвал вредительством действия высшего начальства, а поведение отдела Копалова – невмешательством.

Политрук не выбирал выражений. Взволнованная речь, пронизанная обидой и гневом по поводу только что услышанных обвинений, неколебимая убежденность, звучавшая в ней, стали сами по себе невольным доказательством его правоты. Белозеров скорее почувствовал, чем увидел в полусумраке землянки, как и майор, и старший батальонный соглашались с ним. Почувствовал это и Копалов. – Ну, ладно… посмотрим, – прогундосил он. – Завтра пришлю тебе работников на два батальона. И делай дело как положено. Без выкрутасов, «адвокат от ВЧК»!

С этими словами все трое вышли, хлопнув дверью, только что сколоченной из досок. Майор, как выяснилось поздней, заместитель Копалова, выходя, наклонился к Белозерову и, одобрительно сжав его плечо, прошептал: «Молодец!».

Телефонист возвратился на пост и стал опробовать телефоны. Они еще были отключены.

Политрук снова вышел в ночь. Собственно ночью обстановку берега можно было назвать условно. Серии молочных ракет, взлетая в небо, как всегда создавали впечатление дня. Ветер с Ладоги затянул небо тяжелыми тучами. К ветру, знобившему до костей, добавилась вьюга. Мокрый снег в дрожащем свете ракет широким саваном в дешевых стекляшках ложился на землю, на людей, землянки, минометы, на весь «пятачок». Воздух по-прежнему сотрясали разрывы снарядов.

Почти непрерывно слышался их дикий свист на подлете к цели. Правый берег или молчал, или изредка огрызался отдельными залпами. Через реку, расталкивая ледяную шугу, продолжали подбрасывать новые роты и батальоны, а с «пятачка» эвакуировать раненых. На «Невском проспекте» было многолюдно.

У входа в блиндаж Белозерова встретил начальник связи Абросимов, грязный, мокрый, измученный.

– Тридцать два раза прерывали сволочи осколками связь, – словно жалуясь, произнес капитан. – Пока парень тянет, или сам в «наркомзем», или провод к облакам спиралью! Сегодня взвод связи целиком сменился. Из мужского сразу женским стал. Не хотели мы с командиром брать с того берега девичник. Пришлось. Поминать начинаем и их.

– Где майор? Когда будет связь здесь на КП?

– Сейчас подключаем, а командир полка на наблюдательном. Похоже, там фрицы зашевелились.

Белозеров побежал по оврагу. Ход сообщения к КП батальона в развилке приречной узкоколейки был забит смертельно усталыми бойцами, приводившими в порядок себя и оружие после атаки, грызущими с голодухи ржаные каменные сухари, смочив их водой из фляги. Протолкавшись через солдат к перемычке, и совершив обычный курбет вниз головой через дорогу, менее опасный в ночное время, политрук сразу увидел Кириллова, шедшего навстречу. За ним незнакомого лейтенанта, видимо, нового для поручений, и связистов-красноармейцев. Остановились. И тут слева послышался грохот танковых двигателей и беспорядочная стрельба. Несколько десятков немецких «люстр» на парашютах зависли над полем, высвечивая позиции.

В то же мгновение рядом ножом резанул истерический крик: «Ребята, танки. Танки идут. Всем нам конец!» – аж рвал перепонки визгливый голос. – Бежим к реке, все давай к реке, танки-и-и!..» И через голову комполка, прыжком через окоп рванулась фигура очумевшего от страха бойца. Винтовка с лязгом полетела в окоп. За ним метнулся кто-то второй, также выскочивший из воронки.

– Стой! – послышались голоса. – Куда, гады? Смерти захотели?

Послышались выстрелы, и в окопах все смолкло. Фигуры, рванувшие через них, исчезли, по-видимому, в воронке.

Между тем грохотанье моторов и лязг железа за флангом дивизии вначале усилились, затем после нескольких взрывов замерли. Слышались только короткие строчки нескольких ППД.

– Лейтенант, быстро к Королеву, и доложите, что происходит! Мы к себе, – двинувшись к реке, заявил майор почему-то за себя и за Белозерова. Через несколько минут молчания остановился у перемычки.

– Вот что, политрук, – Кириллов вытер тающий снег рукавом с лица. – Ваш предшественник тратил время на то, что искал в моем полку трусов. А я, не смотря на этих двух, неизвестно чьих, может, сто пятнадцатой и, похоже, уже чокнувшихся, – тоже бывает, верю в своих. Я видел их в деле больше вас. Ваше дело писать – не писать о паникерстве в восьмом полку, если считать это паникерством, и о «принятых вами мерах», – с плохо скрываемым сарказмом произнес майор. – По команде этого не доложить, но я должен вам сказать одно – трусов надо искать не здесь. Кто сюда прорвался – уже не трус. Единицы не в счет. Трусы окопались на том берегу, там, откуда идут команды. И трусы тоже необычные: не перед фрицами – перед своими! – в голосе Кириллова послышались безысходная обида и горечь. – Я не стратег, но понимаю, что смена вынужденной тактики пятящейся обороны, что нас прижала к Петропавловской крепости, смена на активное наступление, где только можно, верна предельно. Командование правильно верит в наступательный дух бойцов. Но почему ему не доложат, что здесь заткнуть животом стволы пушек можно, лишь добежав до них. А добежать фрицы не дадут ни сотням, ни тысячам, ни миллионам, если эти пушки, минометы на укрепленных позициях, которые и знаем, признаюсь, плохо, не подавить огнем. Это все равно, что нагишом в бане плясать на раскаленной каменке – долго не протанцуешь.