Текст книги "Традиции & Авангард. №2 (9) 2021 г."

Бургомистр. Но как этих крыс уничтожить?

Пауза.

Первый Советник. Нам нужен крысолов…

Бургомистр. Где же мы его возьмем?

Первый Советник. В Кенсбурге в двухсот милях отсюда живет один крысолов. Слава о нем идет по всем городам. Говорят, что он изгоняет крыс чуть ли не магией…

Бургомистр (усмехается). Магией… Боюсь, что магия нас не спасет.

Первый Советник. Я говорю – чуть ли. Конечно, он обладает некими секретами, которые и помогают ему очищать город от крыс так ловко, что люди начинают подозревать в нем колдуна.

Бургомистр. А можно каким-то образом заманить этого крысолова к нам?

Первый Советник. Можно. Но есть одно но…

Бургомистр. Говорите.

Первый Советник. За свои услуги он требует треть казны.

Бургомистр. Треть казны! Это немыслимо!

Первый Советник. Я тоже так считаю… Но в последнее время он стал чрезвычайно известным…

Бургомистр. О трети казны не может идти и речи.

Первый Советник. Хорошо. И еще хотел предупредить вас. В городе волнения.

Бургомистр. Да. В городе неспокойно. Я и сам это чувствую.

Первый Советник. Народ требует расправы над крысами. Сегодня на одном из домов я видел надпись, нацарапанную углем: «Долой бургомистра – защитника крыс».

Бургомистр. Долой? Так и было написано?

Первый Советник. Да. Люди устали. Вы сами знаете, как тяжело приходится нашему городу – мы не имеем ни моря рядом, ни полноводной реки, кишащей рыбой. Наша земля не дает таких урожаев, как земля наших соседей-южан. Наша сила в наших горах, но добыча руды – тяжкий грязный труд, который превращает жителей нашего города в людей грубых и зачерствевших. Такой придет после тяжелого дня домой, всыплет жене и сыну, откупорит бутылку вина, выпьет ее залпом и счастлив. Но тут в домах людей поселяются крысы. Их становится так много, что даже выпить теперь ты не можешь. Иначе заснешь пьяным мертвецким сном, а там мало ли что может случиться… Конечно, люди негодуют. Люди озлоблены. Люди хотят работать, а потом пить вино. Безо всяких крыс. Вот и пишут черт знает что на стенах…

Бургомистр. Надеюсь, вы приказали закрасить надпись?

Первый Советник. Конечно. Стена снова как новенькая. Но ведь эта надпись – только самая маленькая вершина народного недовольства. Что творится там, внутри их домов, – этого не знаю даже я.

Пауза.

Бургомистр. Зови своего крысолова.

4

На косогоре вблизи небольшой речушки, почти ручья, у костра собралась компания – четверо подростков лет шестнадцати. Ганс сидел в центре. Элизабет – самая старшая из них – перевязывала Гансу белой тканью кровоточащие запястья.

Элизабет. Они издевались над тобой… Мучали тебя…

Ганс. Какая разница… Остальных они повесили…

Элизабет. Уроды… Самые настоящие уроды.

В это время Жак, неотрывно до этого смотревший на огонь, поднял голову.

Жак. Нам нужно что-то делать… Куда-то идти.

Андреас – самый маленький и щуплый мальчик – вдруг взорвался.

Андреас. Куда идти? На эшафот?

Элизабет. Как же они достали со своими крысами… Кто-нибудь вообще видел этих крыс?

Жак. Я – нет.

Андреас. Я как-то раз ночью видел, как в подворотню метнулась чья-то маленькая тень. Но, возможно, это была тень кошки…

Элизабет. Они убьют нас всех. Просто потому что им нужно отчитаться перед Бургомистром – мы боремся. Неважно с кем… Мы просто боремся.

Ганс. Как думаешь, нам стоит залечь на дно?

Элизабет. Что ты имеешь в виду?

Ганс. Стать тихими и незаметными, стать тенью или даже меньше, чем тень, чтобы они забыли про нас и не приходили за нами.

Элизабет. Ты предлагаешь нам умереть?

Ганс. Нет, я предлагаю стать кем-то, кем мы еще не были. Я стоял на эшафоте с веревкой на шее. Это неприятное чувство. Возможно, самое неприятное чувство, которое я когда-либо испытывал. Я не хочу больше на эшафот…

Элизабет. И поэтому ты хочешь похоронить себя заживо?

Ганс. Нет… Впрочем, я не знаю… Я боюсь. Тогда, когда я предлагал отдать свою жизнь за Эмилию, во мне не было страха. Я хотел подвига, хотел спасти нас всех. А теперь, когда все закончилось, во мне поселился страх.

Жак. Думаешь, все бесполезно?

Ганс. Просто я не знаю, как объяснить… Мы – другие. Почему мы такими родились – вот вопрос. Но мы совсем не такие, как они. Мы не хотим добывать с утра до ночи руду, как это делают наши отцы, мы не хотим, чтобы нас грабили Бургомистр и его свита, мы считаем, что собаки и кошки заслуживают лучшей жизни, чем та, что есть у них сейчас, мы учим нищих чтению. Нам никогда не договориться с ними… Я решил для себя кое-что.

Элизабет. И что же?

Ганс. Уйду из города с первой бродячей цирковой труппой, которая забредет к нам.

Элизабет. Что? Ты хочешь уйти?

Ганс. Да. Я – отличный жонглер и певец, вы это знаете… Думаю, они примут меня к себе…

Элизабет. И ты оставишь нас?

Андреас. А я тебя понимаю… Другого выхода нет. Ты это верно подметил, мы – другие. Но доказать им мы ничего не сможем. А значит, надо уходить из города.

Элизабет. Я не могу уйти из города, я – единственная дочь у своих родителей.

Андреас. Ганс тоже единственный сын…

Элизабет. Ганс, послушай, ты не можешь взять и вот так вот бросить нас! После всего того, что случилось. После смерти Эмилии и Йозефа. Ты должен остаться… В память о них.

Ганс. Даже в память о них я не могу… Я не могу здесь больше жить, понимаешь? Не могу! Я не могу жить в городе, в котором казнят детей! Эмилии не было и пятнадцати!

Жак. Ганс прав. Он чудом избежал смерти на этот раз, но вряд ли его помилуют в следующий. Ему нужно уходить.

Элизабет. Предатель! Подлый предатель!

С этими словами Элизабет поднялась с земли и быстрыми шагами пошла к берегу реки. Никто не стал ее догонять.

Жак. Ты прав, Ганс. Ты во всем прав. Я бы тоже ушел. Но мне некуда.

Ганс. Почему ты так думаешь?

Жак. Я не умею так ловко жонглировать, как ты. Не умею петь, как ты. Я медлителен и глуп.

Ганс. Это не так.

Андреас. Спой лучше, Ганс. У тебя это всегда хорошо получается.

Ганс. После казни голос совсем осип… Но я попробую.

И Ганс тихонько запел. «На берегу реки жила девчонка одна, и в глазах ее отражалась луна, ла-ла-ла, ла-ла-ла», – пел он. Жак закрыл глаза и молча слушал Ганса. Андреас ворошил палочкой угли догоревшего костра и тоже молчал. Каждый думал о своем. Вдруг между деревьями мелькнула чья-то тень. Подростки не сразу обратили на нее внимание. Они заметили ее только тогда, когда тень вышла к костру. Она оказалась хрупкой девушкой лет шестнадцати в белом кисейном платье. Ганс всмотрелся в ее лицо и потерял дар речи – это была Анни, дочь Бургомистра.

Ганс. Ваше сиятельство…

Анни. Простите, что помешала вам. Но вы так хорошо пели…

От неожиданности Жак открыл рот и забыл его закрыть. Первым заговорил Андреас.

Андреас. Госпожа Анни, позвольте задать вам нескромный вопрос – что вы здесь делаете?

Анни. Я услышала пение. Понимаете, я давно его слышу, почти каждый вечер, с террасы своего дома. И оно так нравилось мне, что я решила прийти сюда и увидеть своими глазами человека, который так хорошо поет.

Трое друзей переглянулись.

Ганс. Ваш отец знает, где вы?

Анни. О, не переживайте! Я сбежала из дома. Я с двенадцати лет умею лазать по заборам…

Ганс. Что же, приятно познакомиться, ваше сиятельство…

С этими словами Ганс встал и учтиво поклонился.

Анни. Не называйте меня, пожалуйста, вашим сиятельством… Я пришла к вам как обычная девочка. Я пришла, чтобы послушать вас. Как вас зовут?

Ганс. Ганс.

Анни. Как здорово! Ганс! Я никогда в жизни еще не знала ни одного Ганса.

Ганс. А я никогда еще в жизни не разговаривал с благородной госпожой, которая хотела бы, чтобы к ней относились как к обычной девочке.

Анни. Это все оттого, что мне ужасно скучно в нашем доме… Меня никуда не выпускают. Все, что мне позволено, – иногда поиграть в саду с кузинами. А мне бы хотелось жить… так же привольно, как вы.

Жак. Да уж, живем мы привольно – ничего не скажешь!

Андреас. Свобода хлещет через край! Иногда, правда, заливает кровью глаза.

Анни. Я не понимаю, о чем вы…

Андреас. О том, что держись от нас подальше, дурочка! Гансу вчера чудом удалось избежать смерти на виселице.

Анни (Гансу). Так вы тот самый бунтовщик, которого вчера помиловали?

Ганс. Ага.

Анни испуганно посмотрела на ребят – уж не шутят ли они над ней? А когда поняла, что они говорят всерьез, сжалась и медленно начала пятиться назад.

Ганс. Не бойся, мы не сделаем тебе ничего плохого!

Андреас. Не слушай его, мы – страшные и ужасные бунтовщики! По ночам мы ловим маленьких девочек и пьем из них кровь!

Анни подхватила полы своего платья и кинулась бежать. Ганс укоризненно посмотрел на Андреаса.

Ганс. Зачем ты так?

Андреас. Чтобы не думала о себе много…

Ганс. А если она все расскажет отцу?

Андреас. Значит, меня повесят.

Ганс. И ты не боишься?

Андреас. В последнее время мне кажется, что я уже ничего не боюсь.

Из темноты вышла Элизабет.

Элизабет. С кем вы тут разговаривали?

Андреас. Так… Местная сумасшедшая приходила просить милостыню…

Элизабет. Ганс, прости меня… Ты не предатель. Просто так надо. Другого выхода нет.

5

Бургомистр сидел в своем кабинете и задумчиво перебирал свитки. Положение дел в городе ему решительно не нравилось. Еще больше ему не нравилась перспектива расстаться с третью городской казны. Но если Первый Советник ему не соврал и надписи на заборах правдивы, то без чертова крысолова здесь никак не обойтись. Дверь скрипнула. В кабинет, покашливая и расшаркиваясь, зашел Казначей.

Казначей. Вы звали меня, ваше сиятельство?

Бургомистр. Да. Присядь, Фред. Дело серьезное.

Казначей долго усаживался в кресле, а затем вопросительно, с собачьим выражением лица посмотрел на Бургомистра.

Бургомистр. Ты знаешь, что город атаковали крысы.

Казначей. Слышал об этом от господина Первого Советника. Сам я живу в доме у реки, туда крысы еще не забрались…

Бургомистр. Послушай, нам нужен чертов крысолов. Чтобы успокоить людей, понимаешь?

Казначей. Это верно, ваше сиятельство. Люди долго такое терпеть не станут.

Бургомистр. Но мы должны отдать ему треть казны. Чертову треть казны!

Казначей. Это непосильные деньги для города, ваше сиятельство…

Бургомистр. Я знаю. Но что нам делать?

Казначей. Может быть, обойдемся без крысолова?

Бургомистр. Люди пишут про меня на заборах черт знает что… А если эти ненавистники доберутся до моей дочери?

Казначей. Их можно повесить…

Бургомистр. Повесить всегда можно. Только все дело-то не в них. Дело в крысах. Вот скажи, откуда они взялись?

Казначей. Не знаю, ваше сиятельство…

Бургомистр. В прошлом году в городе по моему приказу проложили канализацию. Я же все сделал для того, чтобы в городе можно было нормально жить. Я все сделал для людей. И тут приходят крысы, и люди забывают про мои заслуги и пишут на стенах: «Долой Бургомистра!» Казначей. Люди глупы. И память у них короткая.

Бургомистр. Я все равно не понимаю… Откуда крысы? Почему они пришли сейчас?

Казначей. Об этом знает только Бог.

Бургомистр. Бог… Иногда я думаю, что он не знает про нас ничего… Ты принес счетные бумаги?

Казначей. Конечно.

Казначей обстоятельно и важно принялся доставать из своего портфеля бумаги.

Бургомистр. Треть казны на сегодняшний день – это сколько?

Казначей. Сто двадцать тысяч золотых.

Бургомистр. Итого, за вычетом нашей части, шестьдесят тысяч.

Казначей эхом повторил слова Бургомистра.

Казначей. Шестьдесят тысяч…

Бургомистр. Если кто-то из людей короля сунет к нам свой нос…

Казначей. Я все сделаю. Будьте спокойны. Мы потратим на крысолова ровно сто двадцать тысяч золотых. Уж я умею заполнять свитки…

Бургомистр. И еще… Надо встретить Крысолова по высшему разряду. Прием в его честь, шампанское из лучших погребов, украсить город разноцветными фонариками… Люди должны видеть, что мы заботимся об их благе.

Казначей принялся методично записывать.

Казначей. Шампанское, фонарики…

Бургомистр. Раздайте хлеб на улице в честь такого дня…

Казначей. Не слишком ли это?

Бургомистр. Делай, как я говорю…

Казначей. Раздать хлеб…

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вбежала дочь Бургомистра Анни. Ее розовое платье очень шло к ее раскрасневшемуся лицу.

Анни. Папочка, можно задать тебе вопрос? Мы поспорили с нянюшкой…

Бургомистр. Сколько раз, Анни, я просил не заходить в мой кабинет, когда у меня посетители? Сколько раз я просил тебя не делать этого?

Анни. Прости, папочка, я просто хотела задать вопрос: отчего солнце садится на востоке, а встает на западе? Нянюшка говорит, что это Бог его поднимает каждое утро, а я ей отвечаю, что солнце – это планета, и она ходит вокруг нашей Земли по кругу…

Бургомистр. Я не знаю, почему встает твое чертово солнце. Не приставай ко мне с глупыми вопросами! Почему ты не на уроке?

Анни. Сегодня у меня нет уроков, папочка. Сегодня воскресенье.

Бургомистр. Тогда иди поиграй в саду и не мешай взрослым!

Анни. Хорошо, папочка. Я и вправду не должна была врываться к тебе…

Анни вышла из отцовского кабинета и побрела по лестнице в свою комнату. В пролете второго этажа она вдруг остановилась и задумчиво обвела взглядом кашпо с гортензией, деревянные перила и ступени. И вдруг истошно закричала.

Анни. Крыса! Папочка! Здесь крыса!

Из кабинета выбежал Бургомистр, а следом за ним Казначей. Бургомистр в один прыжок очутился на лестнице и подхватил Анни на руки.

Бургомистр. Где? Она укусила тебя? Нужно срочно вызывать доктора…

Анни. Нет. Все в порядке, папа. Просто я видела крысу…

Бургомистр с облегчением опустил дочь на пол.

Бургомистр. Они пробрались и сюда. Я прикажу людям, чтобы они облазили все уголки дома.

Казначей. Говорят, крысы умеют так ловко спрятаться, что даже самый прозорливый глаз их не найдет…

Бургомистр. Все равно… Все равно… Господи, они могли укусить мою девочку. Ты сильно перепугалась, детка?

Анни. Немного. Но теперь все хорошо.

Бургомистр. Пойдем, я отведу тебя в комнату… (Казначею.) Вы можете приходить ко мне в любое время дня и ночи. А сейчас слуги проводят вас.

Казначей услужливо поклонился и ушел.

Бургомистр. Ничего страшного не случилось, детка. Это просто гадкая крыса… Мы их уничтожим. Придет крысолов и уничтожит их всех.

Анни. Ты посидишь со мною, папочка?

Бургомистр. Конечно. Конечно, моя дорогая. Крысы, гадкие крысы, видно, господин Первый Советник все же прав…

Анни. А что за крысолов к нам приедет?

Бургомистр. О! Это большая знаменитость!

Анни. К нам приедет знаменитость! Ура!

Бургомистр. Ну, идем в комнату, я тебе все расскажу…

6

Ганс поднимался по скрипучей винтовой лестнице. Здесь, под самой крышей, ютилась его семья. Ганс тихо вошел в тесную квартирку и, стараясь никого не потревожить, шмыгнул к себе. В тот же миг в соседней комнате послышались тяжелые шаги. Дверь Гансовой комнатки распахнулась, и на пороге возник отец Ганса с керосиновой лампой в руках.

Отец. Как ты… Как ты посмел…

Ганс. О чем ты, папа?

Отец. Выходить из дома после того, как… Мы с матерью чуть не поседели, когда услышали приговор. Я думал, умру на месте… И после того как тебе удалось чудом избежать смерти, ты продолжаешь сбегать по вечерам и общаться с этими отбросами общества…

Ганс. Они – не отбросы. Они – мои друзья.

Отец. Друзья?! Мы платим с матерью такие деньги за твое обучение! Мы работаем в аптеке, не разгибая спин, чтобы ты стал врачом! А у тебя на уме одни друзья!

Ганс. Неправда. Я учусь.

Отец. Ты думаешь не о том, Ганс.

Ганс. О чем же я, по-твоему, должен думать?

Отец. О нас с матерью.

Ганс. Я думаю и о вас тоже. Но все-таки моя жизнь мне важнее.

Отец. Что? Вы посмотрите на этого щенка!

Ганс. Я хочу быть счастливым, отец.

Отец. Но для того чтобы стать счастливым, ты должен окончить университет, жениться и родить нам с матерью внуков.

Ганс. Нет, я должен совсем не это. Я должен быть собой.

Отец. Что значит быть собой?

Ганс. Делать то, что считаю правильным.

Отец. А ну-ка, расскажи мне, что, по-твоему, является правильным? Кормить бездомных животных? Сажать деревья? Учить нищих читать? Чем вы там еще занимаетесь? Это смешно, Ганс. Это можно помереть от смеха как смешно! Зачем сажать деревья? Деревья растут сами где захотят, так заведено Богом. Зачем учить нищих чтению? Это все твоя глупость! Блажь!

Ганс. Можешь считать, что это моя блажь.

Отец. Мы столько вкладываем в тебя с матерью. Чего тебе еще не хватает? У тебя все есть, все!

Ганс. Мне не хватает свободы.

Отец. Что? Какой еще свободы?

Ганс. Я хочу делать то, что считаю нужным. Мы никому не мешаем, мы не делаем ничего плохого. Но они нас ловят и казнят…

Отец. Потому что кругом крысы, а тут еще вы со своими чудачествами…

Ганс. Ты видел хоть одну крысу в городе?

Отец. Нет. Но я знаю, что они есть. Слышал, крысы загрызли четверых детей? Обглодали их косточки так, что матери не смогли узнать.

Ганс. Откуда ты знаешь, что это правда?

Отец. Об этом написали в газете.

Ганс. Папа, я не верю им…

Отец. Это все твоя гордыня. Ты считаешь себя самым умным, вот и не хочешь поверить в очевидное.

Ганс. В том-то и дело, что это не очевидно.

Отец. Ганс, ты слишком многое на себя берешь… Почему ты не можешь жить как все?

Ганс. Потому что я не как все. Я смотрю, как мы живем, и думаю – почему так? Почему одни люди вынуждены побираться на улице или ютиться на чердаке, как мы, а другие утопают в роскоши? Одни горбатятся с утра до ночи, чтобы выучить свое дитя, а другие нанимают лучших учителей для своего ребенка, и им это ничего не стоит.

Отец. Потому что так заведено.

Ганс. Кем заведено?

Отец. Богом.

Ганс. Ну тогда у меня большие вопросы к Богу.

Отец. Не богохульствуй! Твоя гордыня не знает границ. Кто ты такой, чтобы разрушать наши устои?

Ганс. А если эти устои ошибочны?

Отец. Хватит ломать комедию! Вот что! Мы решили с матерью, что с сегодняшнего дня ты будешь сидеть дома.

Ганс. А университет?

Отец. Университет и дом – вот два места, в которых тебе будет дозволено находиться.

Ганс. Ты думаешь, что сможешь меня удержать?

Отец. Не дерзи отцу! Если в тебе осталась хоть капля совести, ты не посмеешь ослушаться родителей.

Ганс. Что же… Мне придется уйти из дома.

Отец. Что?

Ганс. Я давно об этом думал, папа. Мы с вами – с тобой и матерью – совсем разные. Мы не понимаем друг друга. Мы говорим с вами как будто на разных языках.

Отец. Тебя в университете научили этим словечкам?

Ганс. Нет. Просто я много думал об этом. Мне иногда кажется, что вы – вовсе не мои родители, а мои родители живут где-то в другой стране…

Отец пристально посмотрел на Ганса и со всего размаху залепил сыну оплеуху.

Отец. Молокосос! Тварь! Щенок!

Ганс (подставляя другую щеку). Можешь ударить меня еще раз, если хочешь. В застенках городской тюрьмы я привык к такому обращению…

Отец по-стариковски тяжело сел на кровать Ганса, опустил голову и заговорил тихо, как человек, который вдруг осознал, что случилось непоправимое.

Отец. Куда ты собрался, Ганс?

Ганс (пожав плечами). Все равно… Уеду, как только подвернется случай.

Отец. Нет, Ганс, нет. Ты – мой единственный сын, я никуда тебя не отпускаю.

Ганс сел рядом с отцом и взял его за руку.

Ганс. Тебе придется, отец. Я не могу здесь больше жить.

Отец. Но все-таки объясни мне, в чем дело. Свобода и все такое прочее – это, конечно, хорошо, но в чем конкретная причина твоего нежелания жить с нами?

Ганс. Ты все равно не поймешь, папа…

Отец. И никто не поймет. Потому что все, что ты говоришь, – ересь.

Ганс. Знаешь, зачем мы учим нищих читать? Затем, чтобы они научили этому своих детей, и их дети больше не работали в шахте за ту жалкую плату, за которую в ней работают люди. Для того чтобы им не приходилось просить подаяние, как приходится это делать их родителям.

Отец. Какое дело тебе до попрошаек, деревьев, кошек и собак? Ведь ты сам – не нищий, не дерево, не кошка и не собака. Ты – сын аптекаря. Пусть бедного аптекаря, но ты знаешь, как много нам пришлось с матерью продать, чтобы ты мог учиться… Ты не можешь уйти, Ганс! Ты не можешь вот так вот взять и бросить нас с матерью.

Ганс. Мне здесь нечем дышать, папа.

Отец. Это блажь! Это глупость! Это все твои фантазии! Мы хорошо живем. Пусть небогато, но мы живем, слава богу, на кусок хлеба нам хватает. Если ты станешь врачом, будет хватать и на большее.

Ганс. Кругом невежество, грязь, дикость, жестокость, а я должен, по-твоему, закрыть глаза и довольствоваться тем, что в доме всегда есть кусок хлеба?

Отец. Зачем ты думаешь о других, Ганс? Думай о себе. Только о себе.

Ганс. Я так не могу…

Отец. Ганс, не бросай нас с матерью, прошу тебя.

Ганс. Я буду навещать вас.

Отец. Мы не сможем без тебя, сынок.

Ганс. Я бы очень хотел остаться, папа. Но я не могу. Меня повесят рано или поздно, ты что, не понимаешь?

Отец. Не высовывайся лишний раз, и все будет хорошо. Ты станешь врачом, уважаемым человеком… А про этот случай к тому времени все забудут…

Ганс. Мне не нужно, чтобы люди забывали. Я не могу жить в городе, где молчаливое большинство думает так же, как ты.

Отец. Ты еще слишком молод. Эти твои мысли пройдут. И что за поколение нынче? Им во всем нужно выскочить, показать себя, добиться правды. Мы для них – старье, посмешище, наши взгляды, наши устои – позапрошлый век. Как жить среди них? Как их понять? Ведь понять их невозможно… Не почитают Господа, не ходят в церковь, смеются над властью… Видно, пришли последние времена на земле.

Ганс. Я пойду прогуляюсь.

Отец. Куда ты собрался? Ты же только пришел.

Ганс. Мне нужно побыть одному.

Отец. Одному? Что значит – побыть одному? У тебя есть целая комната, ты в ней, кажется, один.

Ганс. Мне нужно просто спуститься к реке и подумать.

Отец. То есть ты хочешь уйти прямо сейчас? Нет, я тебя не отпускаю.

Ганс. Я вернусь, папа.

Отец. Вернешься?

Ганс. Сегодня – да. Я вернусь.

Отец. Когда?

Ганс. Через два часа. А может быть, и раньше.

С этими словами Ганс поцеловал руку отцу и вышел.

Отец. Ничего не понимаю… Ему нужно побыть одному. А зачем человеку быть одному? Разве Господь создал человека для того, чтобы он был один? В наше время мы бежали от одиночества, одинокие люди вызывали всяческое подозрение. А теперь они все хотят быть поодиночке. В какое страшное время мы живем…

7

По узкой тропинке Ганс спустился к реке. Он подошел к самому ее берегу и долго смотрел на течение воды. Никто никогда не узнает, о чем он думал в этот момент. Ганс уже собрался было уходить, как вдруг за его спиной прозвучал тихий голосок.

Анни. Вы сегодня не поете?

Ганс обернулся и увидел перед собой Анни. Она стояла на таком расстоянии, что в этот раз он мог хорошенько рассмотреть ее лицо. На Ганса смотрела белокурая чуть курносая девочка с веснушками на щеках. В ее лице, казалось, не было ничего величавого, ничего такого, что отличало бы ее от соседских девчонок. Под пристальным взглядом Ганса Анни смутилась, и ее щеки залило румянцем, какой бывает только у тонкокожих людей. Ганс понял, что смотрит на девочку слишком долго, и потому поспешно отвел глаза.

Ганс. Нет, сегодня я не пою.

Анни. А вчера вы так хорошо пели…

Ганс. Извините нас за вчерашнее. Мы вовсе не хотели вас напугать…

Анни. Ничего. На самом деле это я – трусиха…

Ганс. На вашем месте я бы тоже испугался…

Анни. На самом деле я не очень сильно испугалась…

Тут Анни впервые улыбнулась.

Анни. По крайней мере, не до смерти… Знаете, я так долго слушала ваши песни, сидя на террасе, что выучила их почти наизусть. И я подумала, что не может человек с таким голосом быть опасным преступником. Наверное, если вас помиловали, вы не самый пропащий человек…

Ганс. Вы правда считаете, что на виселицу отправляют только пропащих?

Анни. Не знаю… Мне так казалось…

Ганс. Каждую неделю они вешают недовольных, объясняя это борьбой с крысами!

Анни. Но что поделать, если эти люди кормят крыс?

Ганс. Вы видели в своей жизни хоть одну крысу?

Анни. Если честно, то нет.

Ганс. И я нет. Так ли уж страшны эти крысы, как об этом говорят?

Анни. Тогда зачем же они вас вешают? То есть не вас, а их…

Ганс. Им не нравятся наши лица.

Анни. А что не так с вашим лицом?

Ганс. Оно выглядит слишком умным.

Анни. Я вас не понимаю…

Ганс. И не поймете. Ведь вы росли совсем в другом мире. В вашем мире не было ни бедности, ни невзгод. Ваши родители не продавали дом, чтобы выучить вас и сделать из вас человека; когда вы болели, по первому зову к вам приходил доктор; вы никогда не считали последние копейки, чтобы купить немного муки. В вашем мире все правильно и хорошо: белое – это белое, черное есть черное, в тюрьмах сидят только плохие люди, ордена получают только хорошие.

Анни. Не думайте, что я такая дура. Я знаю, что в нашем городе очень много бедности. Я раздаю милостыню нищим на каждый церковный праздник.

Ганс. Конечно, ведь вы же святая!

Анни. А вы – хам!

Глаза Анни сверкнули гневом.

Ганс. Не обижайтесь на меня, я не хотел вас обидеть…

Анни. Разве я виновата в том, что родилась в семье Бургомистра, а не простого рабочего? Так распорядился Бог, а не я.

Ганс. Как вы легко себе это объясняете!

Анни. Если хотите, я вообще уйду!

Ганс. Нет, почему же… Я это место не купил.

Анни насупилась и принялась обиженно смотреть на воду. Наконец она сбивчиво заговорила.

Анни. Но поймите, я и вправду переживаю за наш город. Я знаю, сколько людей в нашем городе страдают и нуждаются. Я делаю все, что в моих силах: раздаю еду по праздникам, жертвую деньги в общество попечителей сиротского дома. Но чем я могу пожертвовать еще? Я не хочу уходить в монастырь и надевать на себя власяницу только потому, что родилась дочерью Бургомистра.

Ганс. Никто вас и не заставляет. Просто поймите, что не все, кто восходят на эшафот, преступники и пропащие люди…

Анни. Это я, кажется, понимаю… Почему вы здесь один?

Ганс. Пришел подумать о своей жизни.

Анни. Я тоже часто думаю о жизни.

Ганс. И к каким выводам приходите?

Анни. Что жизнь – грустная штука. Я все время в доме одна. У меня нет подруг. Ни одной. Девочки, с которыми я могу дружить, кажутся мне скучными. А на улицу без присмотра меня не выпускают. Я думала раньше, что было бы здорово влюбиться в кого-нибудь, но сейчас я поняла – лучше не влюбляться понапрасну, ведь отец все равно выдаст меня замуж за того, за кого посчитает нужным.

Ганс. Да уж… Невеселая перспектива.

Анни. Иногда мне хочется сбежать из дома с первыми заезжими циркачами…

Ганс вскинул голову и вопросительно посмотрел на Анни.

Ганс. Это моя мечта.

Анни. Нет, моя. (Пауза.) А вы тоже об этом мечтаете?

Анни и Ганс посмотрели друг на друга и счастливо засмеялись.

Анни. А еще я мечтала бы самой отправиться в лавку… Да только меня там непременно узнают. Поэтому если я куда-то и сбегаю, то только сюда.

Ганс. Хотите, мы с ребятами что-нибудь придумаем?

Анни. Что, например?

Ганс. Например, сошьем вам парик и бороду…

Анни захохотала.

Анни. Бороду! Вот такой длины!

Ганс. Ага! И все будут принимать вас за старичка!

Анни. А я буду говорить вот таким голосом: «А выдайте мне, пожалуйста, булку хлеба и крынку молока!»

Анни и Ганс сели на траву.

Ганс. Вы не испачкаете свое платье?

Анни. А! Даже если и заметят, мне принесут новое.

Ганс. Не слишком-то вы цените труд тех, кто на вас работает.

Анни. Можно подумать, вы сами стираете свое платье!

Ганс не на шутку смутился.

Ганс. Вы правы. Мне стирает мать. Нужно срочно это исправить.

Анни. Не переживайте, мы не испачкаемся. Лучше спойте мне что-нибудь.

И Ганс запел: «На берегу реки жила девчонка одна, и в глазах ее отражалась луна, ла-ла-ла, ла-ла-ла». Ганс пел до тех пор, пока вдруг с неба на подростков не обрушились капли дождя. Прогремел гром, и дождь припустил как из ведра. Ганс схватил Анни за руку.

Ганс. Бежим под дерево!

Анни и Ганс побежали к ближайшей иве, которая своими разросшимися ветвями создавала что-то вроде укрытия. Забраться в это укрытие можно было, только тесно прижавшись друг к другу, что подростки и сделали. Ганс снял с себя сюртук и накинул его на плечи Анни. А затем неловко положил ей руку на плечо.

8

А в городе тем временем вовсю шла подготовка к празднику, приуроченному ко дню приезда Крысолова. Рабочие, те же самые, что еще неделю назад возводили эшафот, на этот раз собирали из деревянных досок на площади что-то вроде подмостков для уличного представления. Сновали туда-сюда торговки цветами, толкали свои лотки на колесах продавцы леденцов. На площади уже собирались люди. Был тут и палач. Он жевал булку из кондитерской Господина Пуаре и глазел на катающихся на деревянной карусели людей. Люди смеялись и визжали, а палач думал о том, как бренна, в сущности, человеческая жизнь – ведь каждый из этих людей назавтра мог оказаться у него на эшафоте. К палачу подошел Башмачник.

Башмачник. Доброго вечера, кровопийца.

Палач. И тебе не болеть, старый крот.

Башмачник. О чем задумался?

Палач. О том, как скоротечна человеческая жизнь и как легко она может измениться в один момент.

Сегодня ты катаешься на карусели, а завтра подписываешь признание в пыточной камере.

Башмачник. А ты сегодня никого не вешаешь и не пытаешь?

Палач. Ты, я посмотрю, тоже не сидишь и не горбатишься над своими башмаками.

Башмачник. Сегодня в честь праздника у меня выходной.

Палач. Вот и у меня выходной. В честь праздника.

И палач откусил огромный кусок булки, который едва поместился ему в рот.

Башмачник. Что сегодня будет, не знаешь?

Палач только и смог промычать с набитым ртом.

Палач. Пьедставьение… Цыкачи…

Башмачник одобрительно кивнул головой.

Башмачник. Люблю цирк…

Два уже знакомых нам мальчика сидели на заборе дома.

Первый мальчик. Я тебе говорю, у него песья голова, и изо рта у него вырывается огонь, как у дракона!

Второй мальчик. Вот откуда ты знаешь? Я слышал, мне взрослые сказали, что у него орлиная голова.

Первый мальчик. Если у него орлиная голова, то должны быть и крылья. Крылья у него есть?

Второй мальчик. А может, и есть.

Первый мальчик. Чем докажешь?

Второй мальчик. Вот еще – доказывать ему!

Первый мальчик. А если доказывать нечем – значит, все это враки.

Второй мальчик. А вот и не враки! Вот и взаправду!

Первый мальчик. Какие у тебя доказательства? Нет у тебя доказательств.

Второй мальчик. А вот я сейчас как наподдам тебе, будешь знать, какие у меня доказательства.

Первый мальчик. Сам не знает ничего, а говорит.

Второй мальчик. Я знаю! Знаю! Мне это брат сказал!

В подтверждение своих слов второй мальчик со всего размаху ударил первого по плечу, и оба они полетели с забора вверх тормашками.

В это время в доме Бургомистра царила все та же самая суматоха. Слуги бегали из комнаты в комнату, словно заведенные, из кухни валил густой пар, а Бургомистр сам лично справлялся о том, как идут дела. В очередной такой раз, когда Бургомистр пробегал мимо комнаты дочери, оттуда выскочила Анни и кинулась к отцу.

Анни. Папа, скажи ей, скажи нянюшке, чтобы она так сильно не затягивала мне корсет. Мне нечем в нем дышать!

Бургомистр. Но ты же девушка…