Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 1"

То, что объединяло этих людей – никоим образом не твердых традиционалистов, – вероятно, можно назвать опасениями перед растущим деспотизмом Петра. Дело Алексея можно рассматривать как прелюдию к конституционному проекту 1730 г., когда группа аристократии безуспешно пыталась убедить новую императрицу Анну Иоанновну отказаться от некоторых своих полномочий. Это касалось не столько восстановления московских традиций, сколько распространения процесса вестернизации на политическую сферу. Алексей был просто прикрытием таких устремлений, лишенных какой-либо республиканской устремленности. Это также свидетельство недовольства в самой сердцевине петровского окружения. Корреспонденты Кикина, например, включали адмирала Ф.М. Апраксина и генерала Б.П. Шереметева из ближайшего окружения Петра. В ходе следствия Алексей припомнил свои разговоры с П. Ягужинским, будущим генерал-прокурором, и А. Макаровым, секретарем Петра, который предупреждал его, что царь может передать трон его младшему брату. Я. Долгорукий любил Алексея и обсуждал с ним «народное бремя», но остерегался, чтобы их видели вместе. Похоже, что все эти лица, занимавшие высокое положение, желали завоевать расположение Алексея на случай смерти Петра, учитывая его плохое здоровье. Симпатии со стороны таких людей наполняли Алексея надеждой, и в ходе следствия он рассказал, что рассчитывал на поддержку генерала Бауэра, Дм. Голицына, царевны Марии, М.М. и П.А. Голицыных и Б.П. Шереметева, добавив «и многие мне говорили, что простой народ любит меня».

Приговор Алексею и выбор «пособников» явился предупреждением тем лицам из высших кругов, кто сдержанно относился к Петровским реформам, даже если они сомневались в темпе и методах изменений, а не в их сути. Для анонимной пассивной оппозиции народа в целом все это дело явилось дополнительным свидетельством «безбожного» и «бесчеловечного» поведения Петра и создало благоприятную почву для появления самозванцев. Даже до смерти Алексея начали ходить слухи, что он жив и скрывается.

Глухое недовольство росло в последние годы Петрова царствования. Плохие урожаи 1721–1724 гг. привели к голоду в ряде областей. Жалованье сократили или не платили вовсе. В 1724 г. впервые сбор налогов вызвал протест. Атмосфера при дворе была омрачена делом В. Монса. Настроения общего недовольства отражены в документе «Меморандум о государственных нуждах, представленный императрице Екатерине I» 18 ноября 1726 г. и подписанный Меншиковым, Остерманом, Макаровым и др. В нем говорилось о необходимости уменьшения налогового бремени, сокращения армии на две трети; критиковались хваленые реформы, которые принесли скорее бедность, нежели процветание. Таким, например, был указ о ширине холста, в котором игнорировалась невозможность для крестьян устроить в своих избах более широкие ткацкие станки. Строительство Санкт-Петербурга оставляло другие города, особенно торговые, расположенные вдоль Двины или Волги, без средств к развитию. Множество чиновников и канцелярий по всей стране создавало тяжелое бремя для государства и дополнительный гнет для народа. Облегчение бремени могло бы способствовать возвращению беглых. Этот мрачный анализ, написанный ближайшими соратниками Петра, следует учитывать при оценке итогов его царствования.

Наследие. Английский историк не отрицает, что во многих отношениях Россия к моменту смерти Петра была совсем иной, нежели в 1672 г., когда он появился на свет, и что именно Пётр был инициатором многих перемен, но полагает, что приписывать все изменения только ему было бы преувеличением. В книге Вебера о России читаем: «Не только те, кто сами были в России, но и те, кто не имел ни малейшего представления о делах на Севере, признают, что за эти 20 лет прежняя Россия вполне реформировалась и изменилась». «Благодаря Петру Россия, имя которой еще недавно было неизвестным, – писал Кампредон, – отныне стала предметом внимания большей части европейских держав, которые ищут ее дружбы, одни из опасений сделать ее враждебной своим интересам, другие ради преимуществ, которые могут быть получены в союзе с нею» (с. 462). Иван Неплюев, оглядываясь на петровское царствование, писал, что «этот монарх вывел наше отечество на один уровень с другими; он научил нас сознавать, что мы тоже народ; одним словом, когда вы посмотрите на Россию, все началось с ним, и что бы ни делалось позднее, все брало свой исток из этого начала». Понятие «царь-преобразователь» стало общим местом в историографии. Ни одна нация не совершала такого героического рывка, какой совершила русская нация под руководством Петра, считал В.О. Ключевский.

Но означали ли перемены «прогресс» и означал ли прогресс улучшение? Стала ли Россия лучше или хуже в результате Петровских реформ? Этот спор, подчеркивает Хьюз, начался задолго до смерти Петра и, конечно, задолго до того, как в XIX в. западники и славянофилы высказали свои «за» и «против» относительно петровских преобразований.

Один из самых ранних итогов российских точек зрения подвел Ф.Й. Штраленберг, отметивший, что о царствовании Петра I имеются весьма различные мнения. В пользу Петра он вывел 12 пунктов, интересных тем, что они высказаны «компетентными» россиянами (имена их не названы): 1) Пётр задумал и планировал все свои начинания; 2) он был храбрым; 3) он был успешен в ведении войн, создал армию и флот, построил крепости; 4) распространял искусства и образование; 5) очистил религию от предрассудков; 6) реформировал законы; 7) торговлю; 8) горнодобывающее и мануфактурное дело; 9) он вознаграждал своих верных служителей, в том числе низкого происхождения, и карал неверных; 10) был постоянен в дружбе, например, с королем Польши; 11) он был скромен и любил трудную работу (носил простую одежду, был непритязателен в еде, работал корабельным мастером); 12) издал новый закон о престолонаследии. Но список аргументов «в пользу», выраженных очень сжато, перевешивается его аргументами «против», которые подпираются конкретными примерами неправильных действий, упадка морали, растраты ресурсов и человеческих жизней, пренебрежения традицией, удаления добрых подданных и приближения недостойных. Причины усматриваются в детстве Петра, когда он подвергался дурным влияниям (Лефорт), плохим учителям (Никита Зотов), изоляции от добрых людей в Преображенском, предавался необузданным «развлечениям и непристойным маскарадам», допускал чрезмерные жестокости Ромодановского и Преображенского приказа; осуждаются его любовные истории, устранение старых советников и назначение новых, плохих советников и т.д.

Первым серьезным мыслителем знатного происхождения, отказавшимся от «культа Петра», был князь Михаил Щербатов (1733– 1790), благодаря работе в петровских архивах знавший эту эпоху лучше других своих современников. Щербатов признавал, что без Петра России потребовалось бы еще 200 лет, чтобы достигнуть нынешнего уровня развития. Он хвалил достижения в распространении наук, борьбе с невежеством, ксенофобией, завоевание и освоение побережий, создание армии и флота. Но он осуждал жестокость Петра, его обращение с Алексеем, нападки на религию, подчинение знати, пренебрежение Москвой. Н.М. Карамзин (1766–1826) высказывал еще более жесткие суждения, чем Щербатов. Он считал, что России потребовалось бы 600 лет, чтобы достигнуть нынешнего уровня! Но при этом полагал, что «прогресс» был достигнут слишком дорогой ценой: «Мы стали гражданами мира, но в определенных отношениях перестали быть гражданами России. Это вина Петра». (Его «Мемуар» (1810), как и труд Щербатова, не мог быть опубликован при жизни.)

Немногие из российской элиты могли позволить себе такие высказывания о Петре даже и спустя долгое время после его смерти. Официальная точка зрения была сформулирована Ломоносовым в похвальной речи, где он изобразил человека, оставившего Россию в начале петровского царствования и по возвращении не узнавшего страну, преображенную как бы рукой Всемогущего. Все последующие российские монархи так или иначе ассоциировали себя с петровским наследием. Его дочь Елизавета, о которой говорили, что в ней жила душа Петра Великого, ссылалась на отца постоянно, а Екатерина II, его «духовная дочь», использовала это избирательно, например, подчеркивая тот факт, что Россия была частью Европы. В большинстве своем русская элита XVIII в. искренне восхищалась петровскими достижениями и не имела ни малейшего желания осуждать блага вестернизации; правда, мало кто желал бы возвращения к трудностям и неудобствам петровского царствования.

Тезис, согласно которому благодаря Петровским реформам Россия совершила прыжок через несколько столетий, нашла неожиданную поддержку у другого правителя. По словам Сталина, Пётр Великий, имея дело с более развитыми странами Запада, лихорадочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и укрепления обороноспособности страны. То, что Россия должна «догнать и перегнать» Запад любой ценой, стало общим местом марксистско-ленинского мышления. Во вступительной речи на XXII съезде КПСС в 1961 г. Никита Хрущёв даже хвалился, что уровень жизни в СССР превысит американский в 1970 г. В постсоветский период усилились и противоположные мнения. Я. Водарский в 1993 г. писал, что действия Петра затормозили прогресс России почти на полтора столетия. А. Ланщиков утверждает, что допетровские россияне отнюдь не были такими отсталыми, как обычно описывают: они умело вели торговлю, использовали ресурсы, создав нацию в трудных климатических условиях, жадно тянулись к знаниям, но для этого им не хватало свободы. Именно это отрицал Пётр, «император-большевик», который навязывал тяжелое бремя налогов, регуляций и ограничений, как никто другой. Этим Пётр не ускорял, но скорее тормозил развитие страны, усиливая черты, отделявшие ее от Европы. В царстве «Медного всадника» вся страна превратилась в огромный иерархический гулаг, и тем самым внутренний рынок был разрушен, а при его отсутствии не может развиваться промышленность.

Петербургский историк Евг. Анисимов разработал образ Петра как «создателя административной командной системы и настоящего предшественника Сталина», который заложил основы тоталитарного государства, третируя подданных как детей и прибегая к «педагогике дубины» ради достижения прогресса во имя «общего блага». Он утверждает, что Пётр разрушил альтернативу (гражданского общества), в частности Церковь, и создал «отлаженное полицейское государство» с опорой на регулирование, доносительство и контроль. В противовес мнению, согласно которому реформы Петра способствовали развитию капитализма в России, Анисимов считает, что Пётр ослабил индивидуальную предприимчивость, усилив роль государства в жизни общества в целом. Он «поработил» торговцев. Не хватало конкуренции, не говоря уже о свободе. Создание мануфактур с крепостными означало «откат к феодальным нормам».

Советские правители использовали Петра и его методы в качестве образца для достижения преобразований не только в материальной области, но и в человеческих ресурсах. Цель состояла в создании «нового человека» и устранении «старого». Петра I и Ленина, по словам Анисимова, объединяет стремление подавить и уничтожить одну часть населения во имя того, чтобы другая процветала. Другой исследователь, Я. Гордин, находит, что Пётр считал себя не просто монархом, но демиургом. Он строил не просто государство, он строил мир. В российской истории существует только одна аналогия Петру богоборцу – это Ленин. Л. Хьюз добавляет, что в мировой истории Пётр не одинок. «Харизматическая» модель реформ, проводимых пророком или лидером, нередко включала «прорубание окна в Европу» и замену традиционных форм (администрации) рациональными, часто вопреки сильному протесту консервативных сил.

Особой критике подвергалась финансовая стоимость Петровских реформ, огромные траты на роскошь и престижные проекты, в то время как масса населения страдала от бедности и угнетения (обвинение, адресованное также и советским лидерам). П.Н. Милюков, один из первых, изучивших цену реформ, утверждает, что до 1714 г. любая реформа была нацелена на увеличение дохода. В первой половине своего царствования Пётр знал лишь одно: он должен разбить врага – неважно, какой ценой. По сути, как полагал Милюков, Россия достигла статуса европейской державы ценой разорения страны (строительство в Воронеже флота, непригодного для мореплавания; создание новой столицы на окраине страны; проекты строительства каналов и др.). Иностранные заимствования, ранее нечто неслыханное, при Петре превратились в официальную политику. Однако последние исследования показали, что опора на иностранных специалистов сильно преувеличена, за исключением их роли в создании флота. По словам В. Хеннига, одного из самых энергичных помощников Петра, «я благодарю Бога, что русский народ за такое короткое время и при таком небольшом количестве иностранных специалистов учился столь успешно, что я теперь могу осуществлять с ними крупные работы, фабричное и горнорудное дело» (2, с. 467).

Обвинение, предъявленное постфактум Петру славянофилами в том, что он расколол Россию, бьет мимо цели, считает Хьюз. Напротив, утверждает она, Пётр не сумел в должной мере переделать культуру и устремления элиты. По знаменитому выражению Чаадаева, «россияне подобрали плащ цивилизации, брошенный им Петром, но не саму цивилизацию». Действительно, лишь небольшую горстку привлекали западные политические институты, включая создание корпоративных организаций и гражданского общества. В этом плане последствия «незавершенной» петровской реформы очевидны вплоть до сегодняшнего дня.

В период перестройки и распада СССР различные общественные деятели и организации обращались к образу Петра как к символу прогресса, побед и достижений, создателя армии, флота и морских рубежей России, в противовес Горбачёву и Ельцину, все это растерявшим. Изображение Петра сегодня используется на популярных марках пива и сигарет, с одной стороны, и в виде скульптур известных мастеров – нонконформиста Шемякина в Петербурге и любимца мэра Москвы Зураба Церетели в виде несоразмерно громадной фигуры флотоводца на узкой стрелке Москвы-реки. Весьма поучительно, пишет в заключение автор, обратиться к образу Петра работы Растрелли: царь изображен в виде Пигмалиона, высекающего из глыбы камня Галатею – новую Россию3838
  Образ «Петра-большевика» восходит к поэту и мыслителю М. Волошину, как и гениальная строчка «Ножом кромсал живую Галатею» в поэме «Россия», 1922 г. – Прим. Т.М. Фадеевой.


[Закрыть]. Своим преемникам Пётр оставил в своем лице пример для подражания, следовать которому чрезвычайно трудно. Но, заключает историк, в тот день, когда Пётр Великий и его реформы перестанут довлеть над Россией, станет днем, когда страна окончательно решит «проклятый вопрос» своей подлинной идентичности и своих отношений с внешним миром.

Пол Бушкович, профессор российской истории Йельского университета, обращается к частным аспектам петровского царствования, широко используя методологию постмодернизма с ее стремлением рассмотреть исторические реалии сквозь призму формализованных понятий, таких как «дискурс», «нарратив» и т.д. Отдавая должное деяниям Петра Великого, он называет его эпоху «одним из важнейших поворотных моментов» как в российской истории, так и в европейской истории в целом. Поскольку Петровские преобразования придали ускорение в ее продвижении к статусу великой державы, они заложили основы поражения Османской империи и проникновения России в Закавказье и Центральную Азию. Меры по превращению российского государства в бюрократическую монархию европейского типа не пережили династию Романовых, но преобразование российской культуры стало постоянным процессом. Россия была включена в сферу европейской культуры, в том числе в светскую политическую мысль. Эпоха Петра Великого спустя 300 лет по-прежнему привлекает к себе внимание как России, так и остального мира. В частности, для россиян особенно важной представляется проблема значения его царствования и его реформ: действительно ли они изменили Россию, какова их роль – позитивная или негативная, вели ли они к демократии, к 1917 г., к включению России в европейскую культуру? – Такого рода вопросы ставила и продолжает ставить перед историками эпоха Петра.

Автор не претендует дать на них прямого ответа, обосновывая это тем, что петровское царствование в ряде важных областей осталось неизвестным. Цель книги – «переписать политический нарратив царствования и того, что ему предшествовало, используя источники, которым обычно не уделяли достаточного внимания, или не уделяли вовсе.., с тем чтобы пролить свет на неформальные структуры власти в Российском государстве» (3, с. 1). Как Пётр добивался своих целей? За 30 лет, с середины 1690-х до своей смерти в 1725 г., он издал тысячи указов, которые привели к фундаментальным изменениям в российской жизни. Многие из них были непопулярны; в ранние годы, от мятежа стрельцов в 1698 г. до Булавинского восстания в 1708 г., они встречали немалую оппозицию простых людей. На другом полюсе общества правящая элита в течение всего его царствования также проявляла недовольство как тем, что царь опирался на узкий круг фаворитов, так и поставленными им трудными задачами. Выражением этого недовольства стало дело царевича Алексея в 1716–1718 гг. «Тогда Пётр провел преобразование общества вопреки воле наиболее могущественной части правящей элиты, как и против собственного сына. Своим успехом он не был обязан мощному государственному аппарату: старая административная и правительственная система, унаследованная им от XVII столетия, достаточно хорошо справлялась с обычными задачами, но отнюдь не являлась эффективной современной бюрократией. Во всяком случае она перестала функционировать после 1700 г. И в следующие 20 лет, в период труднейших испытаний, госаппарат представлял собой серию импровизаций, поддерживавшихся отчаянными усилиями и неустанной работой царя и его фаворитов» (3, с. 3).

Успехом своих преобразований, считает американский историк, Пётр был обязан своему умению управлять политикой двора и элиты, равно как и своим личным способностям в военной и дипломатической сферах. Во главе государства российского стоял не только Пётр. Он унаследовал могущественную и традиционно значимую правящую элиту, заседавшую в Боярской думе, которая служила его отцу во всех важных делах. Большинство из них в той или иной степени были недовольны его преобразованиями. Однако Пётр сумел в достаточной степени примирить их, чтобы оставаться у власти и проводить свою волю.

Российская и западная историография отражает различия взглядов на прошлое России весьма отчетливо. В целом она разделяется на «государственную» школу и на ее оппонентов, состоящих из славянофилов, но не только. Государственная школа рассматривает русскую историю как развитие государственности, под которой подразумевает формальные бюрократические институты. Ведущей идеей здесь является развитие законности, «правового государства», которое заложит основы представительного правления. Эта школа сформировалась в эпоху Великих реформ Александра II, но ее подход к российской истории нашел дальнейшее развитие; ее методы и подходы, утверждает Бушкович, можно встретить как у историков, враждебных Петру (П.Н. Милюков), так и у сочувствующих ему (М.М. Богословский). Советская историография, «в тех редких случаях, – как ядовито замечает автор, – когда она не занималась аграрной историей и классовой борьбой», оставалась в рамках государственной школы с ее интересом к формальным институтам. В пределах этой традиции оставалась и западная историография.

История формальных институтов, разумеется, необходима, но трудность состоит в том, что она не затрагивает подлинных рычагов власти и механизма политического действия в России до XIX в. Ей приходится ссылаться на царя-самодержца как на разновидность бога из машины (Deus ex machinа), чей магический жезл производит в обществе необходимые изменения. Однако самому обществу уделялось недостаточно внимания, прежде всего, тем группам, которые были особенно значимы для успеха или поражения дела Петра, с которыми он жил, работал, и порой боролся. Это правящая элита, старая боярская аристократия с добавлением новых фаворитов и чиновников петровского царствования. Правящей элите было посвящено немало исследований, но при этом внимание было более сосредоточено на XVI столетии, и менее – на XVII, причем последнее столетие (и отчасти XVIII) привлекало больше внимания западных историков.

Именно американские историки Коллманн, Грэмми и Ледонн особенно остро поставили вопросы состава и политической роли правящей элиты в России в период XVI–XVIII вв. Они пришли к выводу, согласно которому традиционное представление о царе-самодержце и сосредоточенной в его руках степени власти не подтверждается источниками, а потому – нереалистично. Они правильно подчеркнули, что боярская элита представляла собой не ряд выдающихся деятелей, а скопление кланов; некоторые достигли высокого положения еще в XIV в. и сохраняли его почти до конца XVIII в. Конечно, появлялись и новые фигуры, но они не означали «падения аристократии» и «подъема дворянства» (С.Ф. Платонов). Американская школа указала на центральное место династических браков для продвижения. Родственные отношения рассматриваются как абсолютно решающие для политической роли больших родов. Правда, последние не всегда едины, и наблюдается немало примеров внутрисемейного раскола по политическим линиям. Солидарность, порождаемая родственными чувствами, засвидетельствована неоднократно, но историк не может этим ограничиваться, полагает Бушкович.

Американская школа считает также, что целью знатных фамилий было удержаться на вершинах власти и контролировать продвижение своих родственников и соратников по служебной лестнице. Однако политическую жизнь петровского времени нельзя назвать простой борьбой за власть, положение и доступ к казне. В немалой степени элита была озабочена и характером неформальных структур власти, и конкретными вопросами в области внешней политики, и более широкими политическими и культурными направлениям развития страны. Изучение состава правящих элит несет в себе риск замены социологической абстракцией абстракции институционной. Убежденность в том, что крупные кланы действительно управляют Россией вместе с царем, притом не как его пассивные орудия, может опираться лишь на рассмотрение политических событий того времени. Только в них прослеживается активность крупных фамилий. Поэтому для настоящего понимания функционирования государства, т.е. царя, правящей элиты и государственных институтов, автор считает необходимым «написать политический нарратив того времени. В случае же Петра это означает – переписать нарратив, поскольку в нем много пробелов». Самым серьезным из них является простая фальсификация, и прежде всего, дело царевича Алексея в освещении Н.Г. Устрялова, вводившего в заблуждение историков в течение полутора столетий. Вообще вокруг Петра сложилось много легенд, которые сильно мешают серьезному историку. Так, «невнимание» к частной жизни Петра автор считает «серьезной методологической ошибкой», поскольку частной жизни в современном смысле слова у царей, да и у прежних европейских монархов, не было. Необходимо также проследить «клановую структуру элиты», «восстановить неформальную структуру власти». Автор использовал весьма широкий круг источников, прочитанных под особым углом зрения в свете поставленных им задач. Результатом стала «новая история Петра Великого: одни ее эпизоды известны, частично к ним добавлены новые элементы, другие совершенно новые». Автор надеется, что «новый нарратив петровского времени прояснит неформальные правила политической игры, необходимость для монарха уравновешивать придворные группировки и идти на компромиссы даже при проведении коренных перемен. Нарратив продемонстрирует также, что соперничество бояр имело свою собственную автономию как при сильном, так и при слабом правителе. С учетом этих правил российская политика уже не выглядит стоячим болотом рутинной знати, а, скорее, находится в постоянном движении, когда множество соперничающих сил пытаются достичь взаимного равновесия» (3, с. 41).

Последние семь лет петровского царствования до и после суда над царевичем Алексеем стали кульминацией его усилий по реорганизации дела управления. Вслед за указом о подушной подати от 26 ноября 1718 г. последовала реорганизация местной администрации согласно шведской модели. Началась серьезная работа по реорганизации церкви, ускоренная тем фактом, что митрополит Стефан Яворский и другие иерархи сочувствовали делу Алексея. Осенью 1718 г. царь поручил Феофану Прокоповичу, архиепископу Пскова, составить план «Духовной коллегии». На это ушло несколько лет, и в 1721 г. патриарха во главе церкви заменил Священный синод, состоявший из светских и духовных лиц, назначенных царем: это давало монарху степень контроля над амбициями духовенства по поддержке оппонентов царя.

Пётр стремился реформировать российское общество и на уровне повседневной жизни. В 1718 г. он учредил полицию под началом Антона Девиера, которой, согласно европейской модели, вменялось в обязанность не столько бороться с преступлениями, сколько поддерживать порядок и чистоту, цивилизовать и европеизировать столицу. Кроме того, Девиеру поручалось надзирать над новой формой социальной жизни – ассамблеями, вводившими более разумный способ времяпрепровождения, включая обмен новостями.

К наиболее известным и устойчивым реформам относится введение коллегий; учредив во главе каждой президента и присутствие, Пётр надеялся подавить личные связи и фаворитизм. Учреждение должности генерал-прокурора Сената (им стал Ягужинский) и удаление большинства сенаторов из коллегий было предназначено «облегчить бремя сенаторов» и давало Петру большее влияние на Сенат отчасти благодаря тому, что Ягужинский не был связан ни с Меншиковым, ни с аристократической группировкой. Новое институционное устройство способствовало новой расстановке сил при дворе. В 1718 г. среди президентов коллегий меньшинство составляли аристократы и большинство – способные представители дворянства, но все они были сенаторы. Перемещение их в Сенат сделало последний менее аристократическим. А коллегии возглавили новые президенты, выходцы из дворянских семей. В 1723 г. было 12 сенаторов, из них трое аристократы (князь Голицын и двое кн. Долгоруких), двое родственников Петра (Петр и Федор Апраксины), пять сановников из среднего дворянства (Мусин-Пушкин, Головкин, А. Матвеев, П. Толстой, Шафиров до осуждения), один иностранец – Яков Брюс и Меншиков. Результатом стал определенный сдвиг от родовой аристократии к служилому дворянству.

Если представители аристократии численно преобладали в центральном правлении, то в провинциях дело обстояло иначе. В 1719 г. губернии обрели новую форму, будучи разделены на провинции и уезды согласно шведскому образцу. Восемь обширных провинций, подразделенные на 50 уездов, вынуждены были иметь дело с местными делами, нежели просто являться частью центральной администрации. Тем не менее не столь всемогущие, как раньше, они все же оставались уделами знатных фамилий. В 1723 г. в 11 крупных провинциях, подчинявшихся в Петербурге Меншикову, как и раньше, шесть губернаторов были из старых членов Думы (князья Ромодановский, Репнин, Трубецкой, Черкасский, и без титула – Измайлов и Волынский); родственники царя Салтыков и Апраксин возглавляли два губернаторства.

Табель о рангах 1722 г. завершила реорганизацию администрации, урегулировав ход продвижения по заслугам среди гражданских и военных служащих и установив соответствия в рангах для обеих форм службы. Эта мера положила конец старому боярству и системе званий предшествующих столетий и создала новые формальные рамки для служебной карьеры и иерархии российского дворянства, включая аристократов. Теоретически вводилась меритократия, но на деле те же самые фамилии занимали те же позиции, что и раньше, на протяжении XVIII в. Даже в армии высшее командование было диспропорционально сосредоточено в руках аристократии.

Поражение сторонников Алексея в 1718 г. и реорганизация управления привели к новой расстановке сил при дворе. Соперничество Голицыных и Долгоруких с Меншиковым вновь вспыхнуло в 1722 г. Тогда обе княжеские семьи объединились в поддержку Шафирова против Меншикова. На стороне последнего были генерал-прокурор Скорняков-Писарев, Головкин и генерал Брюс. Однако Шафиров и его сторонники проиграли. Спустя несколько месяцев Пётр создал специальную комиссию, которую возглавили Мусин-Пушкин, Брюс и Матвеев, для расследования обвинения против Шафирова. Французский посланник Кампредон полагал, что выводы комиссии будут неблагоприятны для Меншикова, поскольку его злоупотребления были несравненно большими. Ставки были высоки, но проиграл Шафиров. Его приговорили к смерти, но Пётр заменил казнь ссылкой в Новгород и конфискацией имущества, которое перешло В.Л. Долгорукому. Кн. Г.Ф. Долгорукий и кн. Голицын были отправлены под домашний арест и лишены званий. Скорняков-Писарев был лишен должности и земель. Меншиков был лишен президентства в Военной коллегии, но сохранил остальные посты.

Несмотря на поражение своих противников, Меншиков сознавал, что дела о коррупции как орудии борьбы против той или иной группировки не всегда кончаются успешно. Пётр понимал, что все они повинны в этом, и его дело было наказывать их в той или иной степени, строя более упорядоченное государство.

В последние годы петровского царствования придворные группировки особенно волновала проблема престолонаследия. После смерти сыновей наследниками оставались две его дочери Анна и Елизавета и внук Пётр, сын царевича Алексея. В 1722 г. Пётр издал указ, согласно которому царь имеет право выбирать своего преемника, но имени его не было названо. Старшая дочь Анна была выдана замуж за герцога Гольштейн-Готторпского, при условии что ни она, ни ее муж не будут претендовать на российский престол. К началу 1724 г. царевич Пётр имел поддержку значительной группировки, состоявшей из сторонников его отца. Предполагалось, что регентство в его пользу возглавит Екатерина. Однако их оппоненты, напротив, сделали своим лидером Екатерину. Сама же она, став императрицей в мае 1724 г., считала свою дочь соперницей и сама претендовала на роль наследницы своего мужа. Датский посланник в 1724 г. дал ей следующую характеристику: «Царица – женщина умная, это интриганка в высшей степени; у нее львиное сердце, ее амбиции не знают границ, и у нее очень хорошие советчики» (3, с. 433).