Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 1"

Ошибочность этого анализа, возражает И. Мадариага, лежит в допущении, что бюрократия является необходимым элементом административных изменений и что без нее не может быть достигнуто никакое улучшение. Однако в XVIII в. существовали иные модели, нежели в Пруссии и Австрии, и другие политические авторы, помимо камералистов. Здесь следует вернуться к Монтескье и его ученику Блэкстону, чтение которых обратило взоры Екатерины на Англию. Из Англии она заимствовала equity court и попытку ввести разновидность habeas corpus Act. Она имела основания считать, что английская модель с ее опорой на сельское дворянство более соответствует огромным слабозаселенным пространствам России, нежели прусско-австрийская бюрократическая модель. Способ действия (modus operandi) капитана-исправника и земских судов, намеченный в реформе 1775 г., имеет определенное сходство с правосудием мировых и магистратных судов (peace and magistrate courts) (8, с. 584).

В этом контексте историк полагает необходимым высказать свое мнение относительно следующих суждений. Согласно последним: а) Екатерина, опиравшаяся на дворянство, вынуждена была усилить его власть над крепостными; б) после восстания Пугачёва она заключила союз с дворянством для управления Россией, основанный на общем страхе перед крестьянскими бунтами. Оба эти утверждения упрощают весьма сложную ситуацию. Так, в первые годы царствования, когда ее положение на троне было наиболее шатким, Екатерина делала наименьшие уступки дворянству и в плане пожалования земель, и придания политического веса сословию. К тому же многое в реформе 1775 г. было набросано в ходе сессий подкомиссий Уложенной комиссии еще до Пугачёвского бунта.

В России XVIII в. всегда существовал союз между короной и знатью по частным вопросам. Но это не был союз равных, он не означал ни зависимости короны от дворянства, ни разделения политической власти. Случалось лишь делегирование короной дворянству некоторых функций, исполнение которых оно не могло доверить несуществующей бюрократии, содержать которую было не в состоянии. Такая политика восходит в некоторой степени к Ивану Грозному и введению местных органов по борьбе с разбоями. Пётр I пытался, но не сумел привлечь провинциальное дворянство в местную администрацию; он прибег к бюрократическому порядку, который рухнул под собственной тяжестью в 1727 г. Только Екатерина создала систему делегирования провинциальному дворянству (доли власти) на выборной, временной и оплачиваемой основе; она-то и оказалась прочной. Но государство удерживало свой контроль над дворянским сословием, ибо оно давало «чин», и тем контролировало социальный статус всех, кроме крупных магнатов. Поскольку социальный статус зависел от титула и богатства, для наследственных групп знати было невозможно образовать и развить социальную сплоченность или политическую солидарность. Достойным преемником «местничества» явилась Табель о рангах; она отдавала в руки государя высший контроль над обществом, поскольку от него зависело вступление в нобилитет и продвижение внутри последнего. Она оставалась главным орудием сохранения обязанного службой общества и препятствовала возникновению подлинно свободного общества.

Автор решительно отвергает мнение, согласно которому Екатерина не занялась проблемой крепостного права из опасений перед реакцией дворянства. Причиной, скорее всего, было ее убеждение, особенно укрепившееся после Пугачёвского бунта, что не пришло время браться за проблему, так тесно связанную с общественным порядком, финансами и военной мощью. Россия была еще недостаточно богата, ей действительно недоставало хорошего управления, способного справиться с огромным социальным переворотом, который повлекло бы изменение статуса крепостных. Даже регулирование отношений по Ливонскому образцу могло повлечь масштабные социальные волнения. Но во всех случаях, когда Екатерина могла сузить ряд тех, кто мог владеть крепостными, сократить способы закрепощения, и усилить безопасность тех, кто был освобожден, она это делала.

В другой, весьма важной области влияние Екатерины в долгосрочной перспективе было позитивным. Это организация судебной системы, сохранявшаяся практически неизменной до реформы 1864 г. Она приблизила правосудие к населению, даже если разделение между сословными судами было чуждо российской практике. Сама идея законности, выдвигаемая Екатериной, была чужда российскому обществу, она была скорее «моральным идеалом». Изучение местных российских законов даже не начиналось до конца 1760-х годов, и отсутствие образованных юристов ощущалось не только в администрации судов, но и в деле разработки законов.

Еще в одном важном отношении царствование Екатерины II выглядит подобно «лучу света» между миром Петра I и военным деспотизмом XIX столетия: это становление гражданского общества и системы управления. Рост непосредственно гражданского элемента в бюрократии в сочетании с ростом его относительного веса в администрации способствовал процессу, который может быть описан как демилитаризация русской системы управления. Во времена Петра I военные, особенно гвардия, широко использовались как непосредственные и эффективные проводники царской воли. В середине столетия верхние слои государственных служащих были укомплектованы людьми с определенным военным опытом, приученными к беспрекословному повиновению и грубому нажиму на гражданское население в процессе исполнения приказов. При Екатерине администрация приобрела более цивильный тон, поскольку по большей части состояла из гражданских лиц (стоит отметить, что уже в 1764 г. сбором налогов занимались не солдаты, а гражданская администрация). Обширное число официальных лиц, занятых в отдельных судебных ветвях администрации, способствовало этому процессу демилитаризации, что составляет важный, хотя зачастую упускаемый из виду элемент гражданского общества.

Двор и культура. С самого начала своего царствования Екатерина отлично сознавала значение двора как способа формирования общественного мнения у себя в стране и влияния на него заграницей. Двор был не просто частным жилищем правителя. Это был центр, излучавший культурную жизнь на всю страну. Поддерживая театр, Екатерина продолжала традиции Елизаветы, но гораздо более сильный импульс она дала российской интеллектуальной жизни, поощряя литературную и переводческую деятельность, журналистику.

Помимо покровительства словесности Екатерина оказала важную услугу российской культурной жизни в плане развития и укрепления ее связей с интеллектуальной жизнью Западной Европы – как тем, что расположила Россию на европейской карте, так и тем, что положила начало прямым контактам с лучшими умами европейского Просвещения. Это, прежде всего, ее переписка с Вольтером и Дидро. Высказывалось мнение, что поскольку Екатерина не усвоила ни одной из их идей, ее восхищение Просвещением было чистым лицемерием, способом склонить общественное мнение за границей в свою пользу, тогда как у себя дома она поступала, как хотела. Значительно реже отмечалось, что идеи Дидро не являлись практической программой для России, да и любой другой страны середины 1770-х годов. «Философ отнюдь не обязательно был политическим практиком или администратором – Дидро определенно им не был. Многие из его идей звучали привлекательно в теории, но не имели отношения к реальности. Благородные, великодушные, идеалистические, они представляли собой образ мысли, но не политическую программу» (8, с. 345). Дидро приехал в Петербург в октябре 1773 г. и уехал в марте 1774 г. Екатерина проявляла к нему много внимания. Но гораздо более длительная дружба возникла у нее с бароном Фридрихом Гриммом3939
  Уроженец Регенсбурга, после переезда в Париж он стал близким другом Дидро и Руссо, а с 1754 г. стал издавать «Литературную газету», содержавшую новости о книгах, театре, живописи и скульптуре. Среди подписчиков были коронованные особы, в том числе и Екатерина. Их личное знакомство произошло, когда Гримм сопровождал ландграфа Гессен-Дармштадтского в Петербург на свадьбу его сестры Вильгельмины с великим князем Павлом в сентябре 1773 г.


[Закрыть].

Назначение Потёмкина генерал-адъютантом императрицы в 1774 г. стало не только политическим событием, но и открыло новую страницу в личной жизни Екатерины. Об их любви написано много. Но что послужило причиной расставания? Разлад возник, как однажды она написала Потёмкину, «из-за власти, не из-за любви». Правда, частые ссоры происходили из-за ревности или гнева. Никто не может сказать, с чьей стороны исходила инициатива разрыва. Возможно, Потёмкин понимал, что может потерять главное – власть, ради тени – любви, если будет продолжать мучить Екатерину вспышками ревности. Екатерина могла думать, что Потёмкин любил в ней императрицу больше, чем женщину. Или же она устала от него и понадеялась, что сможет удержать его как друга – возможно, мужа, – если оставит ему власть, а сама будет искать сексуального удовлетворения на стороне, предоставив и ему в полной мере удовлетворять свои инстинкты. Главные герои драмы не оставили нам записи о происходившем между ними диалоге. Но зимой 1776 г. при дворе пополз слух, что Потёмкина ждет отставка, и что Екатерина уже выбрала нового фаворита – Завадовского (8, с. 344–345).

Рождение интеллигенции. Период с 1775 по 1787 г. мирного развития можно назвать апогеем царствования Екатерины. В 1775 г. императрице было 46 лет, она находилась в расцвете сил, физических и умственных, была уверена в своей способности управлять своей обширной империей, опираясь на прочную бюрократическую основу. Но занятия внутренними реформами и внешней политикой не отвлекали Екатерину от не менее важного дела – руководства российской культурой. Она вполне понимала значение всех искусств в укреплении ее величия, но к тому же действительно интересовалась архитектурой, живописью и скульптурой. Подобно своим предшественникам, она была увлеченным строителем. «Страсть к строительству – вещь дьявольская, – писала она Гримму в 1779 г. – Она пожирает кучу денег, и чем больше строишь, тем больше хочется, это болезнь, подобная пьянству» (8, с. 401).

Но архитектура была не просто «блажью», имперские дворцы и различные увеселительные сооружения символизировали власть короны, являлись материальным воплощением растущего ряда функций, которые правительство делегировало городам по всей стране. Сразу после переворота, в 1762 г., Екатерина учредила комиссию по строительству в Петербурге и в Москве, которую возглавили З. Чернышев, И. Бецкой и князь Дашков. Она существовала на всем протяжении ее царствования. Под ее руководством набережные Невы и каналов оделись гранитом, мостились улицы, строились каменные мосты, велся надзор над строительством крупных общественных и частных зданий. Стиль барокко, процветавший при Елизавете Петровне, не нравился Екатерине. Архитекторы, работавшие на нее в Петербурге, вводили новый, классический стиль: это были Вельтен, Валлен де Ламот и русские – М. Казаков, И. Старов, В. Баженов, учившиеся в Италии. Личные вкусы императрицы более остальных выразили Чарльз Камерон и Дж. Кваренги, работавшие для нее в Царском Селе. Всё это требовало всевозможных мастеров для украшения дворцовых интерьеров. Обширные покупки Екатерины в Европе заложили основу великолепных русских коллекций и послужили школой для русских художников, не выезжавших за границу. Многие иностранные художники приглашались работать в Россию – Ротари, Торелли, Лам-пи, Рослин и в течение 1795 г. – Виже-Лебрен. Под покровительством императрицы находились и русские художники – Рокотов, Левицкий, Шибанов, бывший крепостной Потёмкина, скульптор Шубин. Наиболее выдающимся произведением той эпохи следует признать монументальную конную статую Петра I работы Фальконе, которую Екатерина украсила краткой надписью (по мнению автора, дерзко претендующей на равенство с ним): Petro primo Catharina secunda.

Екатерина обратила в конце 1782 г. внимание на прозябавшую Академию наук, назначив туда нового директора – известную княгиню Дашкову. Отличавшаяся трудным и неуживчивым характером Дашкова, по словам автора, «была тем не менее по-настоящему образованной личностью, с широким кругом литературных и научных интересов, множеством друзей в космополитическом интеллектуальном мире и огромным запасом энергии. Этот заслуживающий уважения шаг Екатерины – назначение на пост, считавшийся мужской прерогативой, женщины демонстрирует ее проницательность и пренебрежение к предрассудкам. Это было также способом направить избыток энергии (Дашковой) в нужное русло. Под энергичным руководством Дашковой Академия зажила новой жизнью, хотя и возбудила против княгини новых врагов» (5, с. 535). Ту же уверенность в возможностях Дашковой Екатерина проявила, назначив ее президентом Академии Российской, основанной в 1783 г. В 1783–1784 гг. издавался журнал «Собеседник любителей русского слова», куда регулярно писала императрица. Так, на его страницах она публиковала свои обширные сочинения по предмету своего первостепенного интереса – истории российской. «Это ее особенно привлекало: дать России собственную историю, надлежащим образом написанную, составляло часть процесса приобретения должного уважения Запада, равенства с ним в этом отношении. В 1766 г. Екатерина назначила Г. Мюллера (Миллера) директором архивов коллегии Иностранных дел, позднее назначила князя Щербатова официальным российским историографом, предоставив ему свободный доступ к официальным архивам, а после его смерти в 1790 г. купила у наследников обширное собрание рукописей. Она помогала Новикову открывать государственные библиотеки и архивы, откуда он черпал документы, публикуя их в своей «Древней русской вивлиофике». Тот факт, что императрица писала сама, хоть и посредственно, делал литературные занятия почтенными. Ее покровительство служило движущей силой. Русский театр обогатился новыми именами – Фонвизин, Княжнин, Капнист; в поэзии царил Державин; в истории и литературе – Карамзин. Помимо крупных имен расцвела целая школа романистов, социальных писателей, журналистов. Многие из них дожили до более свободной атмосферы александровского царствования и проложили путь литературному расцвету России XIX в.

Ее собственные «Заметки по русской истории», первая часть которых опубликована в «Собеседнике», дидактичные по тону, рассчитаны на внимание зарубежных историков и подчеркивают созидательную роль русских князей. Ее подход – любительский, но она действительно старалась собрать и использовать источники, проводить различие между мифами и фактами, отмечать ценность свидетельства, обсуждать различные теории становления российской государственности, давать информацию. Она также твердо помещала Россию в Европе, вплоть до того, что, описывая тот или иной период, приводила список западных правителей и пап, равно как и патриархов, того времени.

Французская революция по мере нарастания ее радикальных тенденций показала Екатерине всю опасность произведений «философов», которыми она так сильно восхищалась. Это объясняет ее реакцию на книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» и, спустя полтора года, на публикацию трагедии Княжнина «Вадим Новгородский». Вести о нарастании якобинского террора, о казни короля и королевы, о массовых казнях аристократии, гильотине и т.п. способствовали тому, что климат в России становился все более репрессивным. Провинциальным губернаторам был разослан приказ о запрете публикаций «опасных книг». Свободный приток французской, вообще иностранной литературы был ограничен. В трех пограничных пунктах были учреждены цензурные комитеты по просмотру нежелательной литературы. Теперь императрица осуждала произведения эпохи Просвещения, которые раньше усердно пропагандировала. «Несомненно, 1790-е годы знаменуют расхождение путей между правительством и интеллектуалами России – теми, кого позволительно называть термином “интеллигенция”», – делает вывод автор. Она называет ряд причин растущей напряженности между Екатериной и молодыми писателями 1790-х годов. Во-первых, с возрастом она стала менее восприимчивой к новым идеям; к тому же теперь ее окружали личности посредственного ума (Зубов вместо Потёмкина!), бередившие ее страхи и подозрительность.

Во-вторых, идеи, поначалу привлекавшие Екатерину, предлагали схемы модернизации, которые могли подойти отсталой и косной России (Монтескье, камералисты). Однако после 1789 г. стали ясны их опасные стороны: ограничение абсолютной власти, представительство индивидуальных мнений в противовес корпорациям, группам интересов, сословиям и т.д. Наконец, новая идеология показала привилегированным классам Европы и правителям свое устрашающее лицо: террор, направленный против мужчин, женщин, стариков и детей без различия, произвел такое же впечатление, как Аушвиц и Дахау в ХХ в.

В-третьих, природа русского образованного общества заметно изменилась за 30 лет правления Екатерины. Двор перестал быть единственным центром и фокусом культурной жизни, которая теперь распространилась и на провинцию. Несмотря на отсутствие статистики, ясно, что в 1790-е годы общество стало более дифференцированным, росло число образованных мелкопоместных дворян и разночинцев, занятия, требовавшие грамотности, да и высшего образования, способствовали росту «среднего класса», включавшего профессоров, преподавателей, докторов, архитекторов, художников, деловых людей, мастеров всевозможных профессий, короче, лиц, выпадавших из простой социальной схемы старой России: воин – купец – крестьянин. Эти люди были особенно чувствительны к несправедливостям, мелочным придиркам и запретам, исходившим от дворцовых и правительственных кругов.

Автор видит самый важный результат екатерининского царствования в распространении нового духа, проявляя при этом гендерный подход. Демилитаризация администрации и общества была естественным следствием присутствия женщины на престоле. Екатерина не могла ни командовать армиями на полях сражений, ни интересоваться деталями мундиров, парадами, языком военных рапортов. Эти задачи были делегированы ею главам Военной коллегии, а фактически на протяжении большей части ее царствования – Потёмкину. Тем временем расширялась гражданская бюрократия. Но «гражданский склад ума» развивался в административной среде и в самом обществе, поскольку высшим самодержцем было лицо гражданское, с интересами в преобладающей степени гражданскими, и активно поощрявшее сам процесс.

Внешнюю политику Екатерины, на первый взгляд весьма успешную, судя по размерам ее завоеваний, автор оценивает довольно критически. Именно в этой области, которой она особенно гордилась, императрица наименее всего послужила России. Если во внутренней политике она руководствовалась верным инстинктом, умела примирить мнения, то во внешней политике действовала дерзко и брутально. В результате она дважды навлекла на себя войну, не будучи к ней готовой. Она допустила вмешательство Пруссии в дела Польши и несет ответственность за ее раздел. Авторитарный и резкий тон в отношении поляков как будто предваряет сталинский стиль дипломатии в ХХ в. Екатерине повезло, что военные победы ее армий прикрыли недостатки ее дипломатии.

Война 1768 г. отвлекла Екатерину от процесса внутриполитических реформ, ради которых она созвала Уложенную комиссию. В качестве орудия социальных изменений Комиссия не оправдала ее ожиданий, поэтому она в последующие годы изменила свой подход. В 1787 г. ее снова отвлекла война от осуществления планов реформирования центрального управления, а возможно, и от Хартии государственным крестьянам. Ее мнения и приоритеты с годами менялись, и ее активность падала. Она не могла быть повсюду, за всем наблюдать, и удовлетворялась изданием статутов и законов в надежде изменить настроения. Но многие ее проекты опережали способность российского общества переварить их. Более чем любому европейскому правителю, ей не хватало кадров, на которые можно было опереться. Долгие сроки пребывания на ответственных постах одних и тех же лиц свидетельствуют не столько о ее уверенности в них, сколько о том, что заменить их было некем.

При всех своих недостатках Екатерина сослужила хорошую службу России. Ее величие состоит не в территориальных приобретениях, а в новом типе отношений между правителями и управляемыми. Начиная с Уложенной комиссии идея национального обсуждения стала реальной. Орудия общественного контроля множились и глубоко проникали в общество, осваивавшее новые для него концепции правосудия и законности. Правосудие стало ближе к народу, и ошибки не расценивались как преступление. Российская элита ощутила вкус свободы и самоуважения, сфера частной жизни, отличной от службы, сильно расширилась. Сам двор стал источником литературного, художественного и музыкального покровительства.

На короткий период времени Россия и Западная Европа сошлись, разница во времени и пространстве уменьшилась. После смерти Екатерины их пути вновь разошлись. И хотя разделение между гражданской и военной сферами сохранялось, Павел, а затем и Александр вернули превосходство военной сферы над гражданской. «Парадомания» достигла апогея при Николае I. В XIX в. Россия и Запад расходились все более, ее темпы развития замедлялись, тогда как в Европе ускорялись, пока не образовалось то отставание, которое выявила Крымская война. Тогда, вспоминая екатерининское царствование, историки оглядывались на него как на время, когда самодержавие «стерло пятна тирании», когда деспотизм превратился в монархию, и люди повиновались из чувства чести, а не страха.

Литература

1. Madariaga I. de. Ivan the Terrible: First tsar of Russia. – New Haven, Conn.; L., 2005. – 484 p. – Перевод на рус. яз.: Мадариага И. де. Иван Грозный – первый русский царь. – М., 2007. – 604 с.

2. Hughes L. Russia in the age of Peter the Great. – L.; New Haven, 1998. – 602 p.

3. Hughes L. Peter the Great: A biography. – L., 2002. – 285 p.

4. Bushkovitch P. Peter the Great. The struggle for power. – Cambridge, 2001. – P. 470.

5. Crackraft J. The Petrine revolution in Russian architecture. – Chicago; L., 1988. – 372 p.

6. Crackraft J. The Petrine revolution in Russian imagerie. – Chicago; L., 1988. – 372 p.

7. Cracraft J. The Petrine revolution in Russian culture. – Cambridge (Mass.); L., 2004. – 580 p.

8. Madariaga I. de. Russia in the age of Catherine the Great. – L., 2003. – 702 p. – Перевод на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. – М., 2006. – 973 с.