Текст книги "Работа над ролью"

– Теперь обратимся от теории к практике и пройдем вдоль пьесы, по ее пластам, с верхних к нижним. Начнем с ролей первой картины. Самый верхний слой ее – факты и фабулу – мы достаточно исследовали. Опустимся ниже. Там мы попадем в плоскость быта. Что вы о нем думаете?

Ученики молчали, так как никто и не задумывался над этим вопросом. Потребовалось вмешательство Аркадия Николаевича. При помощи подталкиваний, подсказываний, намеков он кое-что выжал из нас, но главное, конечно, придумал сам.

– Кто они, Родриго и Яго? Каково их социальное положение? – спрашивал он.

– Яго – офицер, а Родриго – аристократ, – отвечали ученики.

– Я думаю, что вы им льстите, – возражал Аркадий Николаевич. – Яго слишком груб для офицера, а Родриго слишком вульгарен для аристократа. Не лучше ли их понизить в чинах и первого произвести в фельдфебели, который из простых солдат за боевые заслуги пробивается в офицеры, а второго – Родриго – разжаловать просто в богатые купцы?

Говорков, который «принципиально» играет на сцене только «благородных», горячо протестовал. Он находил психологию своего героя «утонченно-интеллигентской» для простолюдина и потому отказывался видеть в нем только солдата. Мы спорили, приводили примеры из своих наблюдений в жизни, указывали на Фигаро, на мольеровского Скапена, Сганареля и на слуг итальянской комедии с тонкой психологией ловкачей, хитрецов и пройдох, с которыми не потягается «интеллигент». Что касается Яго, то у него от природы сатанинское начало, а сатана в своей области очень тонок вне зависимости от сословного происхождения и воспитания.

Нам удалось договориться с Говорковым только до того, что Яго грубый, но «благородный» офицер. При этом я представил себе тот штамп «благородства», который имеет в виду наш представляльщик.

Чтобы спихнуть упрямца с неправильной зарубки, на которую он попал, Торцов рисовал бытовую сторону полковой жизни, в которой солдат всеми правдами и неправдами хочет быть офицером, офицер – адъютантом, адъютант – еще более высоким чином, вплоть до генерала. Рисуемая им картина пахла жизнью. Он хотел правдой спустить Говоркова с ходуль и приблизить к живой жизни. Торцов говорил:

– Яго по происхождению простой солдат. На вид грубоватый, добродушный, преданный и честный. Он по-настоящему храбрый рубака. Во всех сражениях он был рядом с Отелло. Не раз спасал ему жизнь. Он был умен, хитер; отлично понимал боевую тактику Отелло, которую тот создавал благодаря своему военному таланту и интуиции. Отелло постоянно с ним советовался до и во время сражения, и Яго не раз давал ему умные и полезные советы. В нем было два человека: один – тот, каким казался, другой – тот, каким был на самом деле; один – милый, простоватый, добродушный, другой – злой и отвратительный. Принимаемая им личина до такой степени обманывает, что все (даже его жена) убеждены, что Яго самый преданный, самый незлобивый человек. И если бы у Дездемоны родился черненький сынишка, то его вместо няни пестовал бы этот большой, грубый, но необыкновенно добродушный Яго. А когда мальчишка вырастет, то, наверно, вместо дядьки поставят ему этого злодея с личиной добряка.

Отелло хотя и видел в боях Яго и знает его смелость и жестокость, однако такого же, как и все, мнения о нем. Он знает, что люди в боях звереют, он сам такой. Однако это не мешает ему быть в жизни мягким, нежным, почти застенчивым. Кроме того, Отелло высоко ценил ум и хитрость Яго, которые не раз подсказывали ему хороший совет на войне. В походной жизни Яго был не только его советчиком, но и другом. С ним Отелло делился своими горестями, сомнениями, надеждами. Яго спал всегда в его палатке. Великий полководец в бессонные ночи беседовал с ним по душам. Яго был его лакеем, горничной, когда нужно – врачом. Он лучше всех умел перевязать рану, а когда нужно – взбодрить, развлечь, спеть неприличную, но смешную песню или рассказать такой же анекдот. Ему это прощалось благодаря его добродушию.

Сколько раз песни и циничные рассказы Яго оказывали важную услугу. Например, войско устало, солдаты ропщут, но придет Яго, споет песню, которая захватит и поразит даже солдат своей циничностью, и настроение изменится. В другой нужный момент, когда надо было дать какое-то удовлетворение озлобленным солдатам, Яго не постесняется придумать пленному дикарю такую зверскую и циничную пытку или казнь, которая успокоит и временно даст удовлетворение возбужденным солдатам. Конечно, это делается потихоньку от Отелло, так как благородный мавр не терпит зверств. Если нужно, он сразу, одним махом, без мучений рубит головы.

Яго честен. Казенных денег и имущества не украдет. Он слишком умен, чтобы рисковать. Но если можно нагреть дурака (а их, кроме Родриго, так много на свете), он не упустит случая. С них он берет всем: деньгами, подарками, угощениями, женщинами, лошадьми, щенками… Этот его побочный заработок дает ему средства для кутежей и веселой жизни. Эмилия об этом не знает, хотя, может быть, и догадывается. Близость Яго к Отелло, то, что он произведен из простых солдат в поручики, то, что Яго спит в одной палатке с Отелло, то, что он его правая рука, конечно, вызывает зависть среди офицеров и любовь среди солдат. Но все боятся и уважают Яго, как настоящего храброго солдата, не раз выводившего полк из затруднений и катастроф. Боевая жизнь пристала ему.

Но в Венеции среди блеска, чопорности, высокомерия на официальных приемах, среди высокопоставленных лиц, с которыми приходится иметь дело Отелло, Яго не на месте. Кроме того, сам генерал слаб по части наук… Ему нужно иметь подле себя человека, который мог бы заполнить пробелы его образования, – адъютанта, которого можно было бы без боязни послать с поручениями к самому дожу, к сенаторам. Нужно, чтобы кто-нибудь умел написать письмо или объяснить ему в военной науке то, чего он не знает. Разве на такую должность можно назначить боевого Яго? Конечно, ученый Кассио несравненно более подходящ. Он флорентинец, а они в то время, наподобие парижан теперь, являлись образцом светскости и изящества. Разве при общении с Брабанцио, при подготовке тайных свиданий с Дездемоной пригоден Яго? Тогда как лучше Кассио не найти. Что ж удивительного в том, что именно его Отелло назначил лейтенантом, или, так сказать, адъютантом, при своей особе! Мало того, кандидатура Яго даже ни разу не приходила в голову мавру. Зачем Яго нужна эта роль? Он и без того близок, он свой, домашний, друг. Пусть и остается в этой роли. Зачем нужно ставить его в глупое положение необразованного, неотесанного, не очень умного адъютанта, над которым будут все смеяться! Так, вероятно, рассуждал Отелло.

Но Яго был другого мнения, он, полагая, что за все его заслуги, за храбрость, за то, что неоднократно спасал жизнь своему генералу, за дружбу, за преданность он, и никто другой, должен быть адъютантом генерала. Добро бы его променяли на кого-нибудь стоящего: например, на одного из его боевых товарищей, – но взять первого попавшегося смазливенького офицеришку, который понятия не имеет, что такое битва, война, приблизить к себе почти мальчишку за то лишь, что он читает книжки, умеет заливаться соловьем перед барышнями и расшаркиваться перед сильными мира, – этого понять Яго не мог. Поэтому назначение Кассио явилось для него таким ударом, оскорблением, унижением, неблагодарностью, что он чувствовал себя оплеванным и простить не мог. Обиднее же всего то, что при назначении о нем даже не было речи, никому это даже в голову не пришло. Но совершенно убило Яго то, что самые интимные, сердечные дела, то есть любовь к Дездемоне и ее похищение, были скрыты от него и доверены мальчишке Кассио.

Нет ничего удивительного в том, что в последнее время, после того как Кассио был назначен адъютантом, Яго стал с горя попивать и покуривать. Может быть, во время одной из этих попоек он и встретился, а потом подружился с Родриго. Самой любимой темой душевных разговоров со своим новым другом были, с одной стороны, мечты Родриго о похищении Дездемоны, которое устроит Яго, а с другой – жалобы последнего на несправедливость к нему генерала. Чтобы облегчить злобу и дать ей пищу, придумывалось и вспоминалось все – и прежние заслуги Яго, и неблагодарность Отелло, которой раньше не придавалось значения, но которая теперь представлялась преступной. Вспомнились и полковые сплетни об Эмилии.

Дело в том, что у Яго, пока он был близок к Отелло, имелось немало завистников. Чтобы облегчить душу, они перебирали и придумывали всевозможные причины, объясняющие близость Яго к генералу. Был пущен слух, что между Отелло и Эмилией что-то происходило или все еще происходит. Конечно, все было сделано для того, чтобы сплетня дошла до Яго, но его тогда это не слишком заботило, он и сам изменял ей, да и никакого особого чувства к ней не испытывал. Ему нравился ее цветущий вид, она хорошая хозяйка, умеет петь и играть на лютне, веселая, неплохо воспитана, может быть, с некоторым состоянием, из богатой купеческой семьи. Если бы даже у нее в то время и было что-нибудь с генералом (а он знал, что ничего не было), то он бы не очень об этом сокрушался.

Но теперь, после жесточайшей обиды, он вспомнил сплетню об Эмилии. Ему хотелось, ему было нужно, чтобы слухи о связи между генералом и женой оказались правдой. Это давало ему право еще больше ненавидеть и еще сильнее мстить. Теперь Яго хочет верить этой сплетне, хотя знает, что в действительности это ложь. Эмилия хорошо относится к Отелло. Он славный, добрый, одинокий, у него в квартире явно не хватает женской руки, и поэтому хозяйственная женщина заходит и наводит порядок в доме холостого генерала. Яго это знает: не раз встречал ее у Отелло и не придавал этому значения, – но теперь и это поставлено ему в вину. Словом, Яго так себя загипнотизировал, что поверил тому, чего не было. Это давало повод злодею еще больше злиться, уличать, обвинять ни в чем невинного Отелло и разжигать в себе ненависть.

Вот при каких условиях Яго узнал о невероятном, неожиданном, непонятном для него свершившемся факте похищения Дездемоны. Он глазам своим не поверил, когда в квартире генерала увидел писаную красавицу, чуть ли не обнимавшейся с черным уродом и дьяволом, каким ему теперь стал казаться мавр. Удар был так велик, что на некоторое время его сознание было атрофировано. Когда же ему объяснили, как любовники под режиссерством Кассио ловко обманывали и морочили даже его, близкого человека, и когда услыхал веселые голоса, смеявшиеся над ним, он убежал, чтобы не показать злобы, которая со всей яростью закипала в нем.

Похищение Дездемоны не только оскорбило его, но и поставило в крайне неловкое положение перед Родриго. Ведь, обирая его, злодей все время клялся, что посватает ему красавицу и украдет из дома, если отец не даст согласия. И вдруг теперь такой афронт. Даже простачок Родриго понял, что Яго его морочил. Он даже усомнился в том, что поручик близок к генералу, и перестал верить в его дружбу. Словом, их отношения сразу испортились. Родриго разозлился: тупо, упрямо, по-ребячьи и по-дурацки, – он даже на время забыл, что когда-то Яго защитил его от кулаков пьяных кутил.

Похищение Дездемоны и свадьба Отелло удались на славу. Все вышло очень просто и ловко. Задолго до этого дня Кассио завел интрижку с одной из горничных в доме Брабанцио. Он уже не раз выманивал ее на свидание, увозил на гондоле с заднего крыльца, потом привозил обратно. За эти любовные похождения Кассио платил хорошие деньги слугам Брабанцио. Сегодня вечером было назначено очередное свидание, но вместо горничной вышла Дездемона и навсегда исчезла. Они и раньше проделывали тот же маневр, когда нужно было выманивать Дездемону на свидание с Отелло.

Не следует забывать, что Дездемона совсем не та, какой ее обыкновенно играют на сцене. Там из нее делают какую-то робкую и запуганную Офелию. Но Дездемона совсем не Офелия. Она решительная, смелая и не хочет обычного брака по домострою: ей нужен сказочный царевич.

Впрочем, о ней будем говорить позже, а пока довольно сказанного, чтобы стало ясно, как она решилась на смелое и рискованное похищение.

Яго, узнав о случившемся, решил не уступать. Он верил, что не все еще потеряно и что, если поднять скандал на весь город, Отелло несдобровать, и, кто знает, может, и сам брак их окажется расторгнутым по приказанию свыше.

Пожалуй, он был прав. Так, вероятно, и случилось бы, если бы свадьба не совпала с войной. Отелло был слишком нужен государству, чтобы в такой критический момент подымать историю с расторжением брака… Важно было не терять время. В минуты, когда надо действовать, в Яго проявлялась сатанинская энергия: он поспевал во все концы.

Успокоившись, Яго вернулся к молодым, чтобы принести свои поздравления, смеялся с ними, ругал себя дураком, заставил даже Дездемону поверить, что он от ревности к обожаемому генералу так глупо повел себя в первую минуту известия о похищении и свадьбе, а потом бросился к Родриго…

Вьюнцов – Родриго оказался сговорчивее Говоркова и сразу, даже не без удовольствия, разжаловал своего героя в простые купцы, тем более что не мог указать Торцову ни одной черты, свидетельствующей о его высоком происхождении. Как бы ни был глуп аристократ, но в нем скажутся хоть какие-нибудь следы того избалованного и утонченного общества, в котором он вращается, а в отношении Родриго, кроме попоек, драк и уличных скандалов, ничего не выудишь из пьесы. Вьюнцов не только пошел по намеченной Торцовым линии, но и сам удачно помогал ему в его фантазиях о бытовой стороне жизни простака. Эта жизнь сложилась в их мечтах приблизительно в такую бытовую картину.

– Кто такой Родриго? – говорит Торцов. – По-моему, он сын очень богатых родителей. Они помещики и свои деревенские продукты вывозят в Венецию, где обменивают их на бархат и другие предметы роскоши. Корабли везут эти товары за границу, в том числе и в Россию, где за них платят громадные деньги.

Но родители Родриго умерли. Куда же ему справиться с громадным делом! Он способен лишь на то, чтобы проматывать богатства отца, благодаря которым их семья была допущена в аристократическую среду. Сам Родриго, простоватый кутила, постоянно снабжал молодых венецианцев, что вели такую же легкомысленную жизнь, деньгами (конечно, без отдачи). Откуда же он их брал? Пока по хорошо заведенному порядку, благодаря прежним верным слугам и управляющим дело катилось по инерции, но, конечно, долго сохраняться такая ситуация не могла.

Как на грех, однажды утром, возвращаясь с попойки по каналу, Родриго увидел, как молоденькая красавица Дездемона вместе с пожилой женщиной садилась у дома своего отца в гондолу, чтобы ехать в церковь. Он замер, остановил гондолу и с измятым после кутежа лицом долго смотрел на красавицу. Это обратило на него внимание няни, она тут же поспешила накинуть на лицо Дездемоны вуаль. Родриго плыл за гондолой красавицы до самого храма и вошел за ней. От переживаемого волнения хмель его выветрился, осталась лишь неуверенность в походке. Родриго не молился, а смотрел все время на Дездемону. Няня всячески старалась загородить ее, но самой девушке это нравилось, хотя не потому вовсе, что Родриго пришелся ей по вкусу: просто было скучно и захотелось пошалить. Подъехал среди службы и Брабанцио, нашел своих, сел с ними, и няня ему что-то шепнула, указывая на Родриго. Брабанцио строго посмотрел в его сторону, но это нисколько не смутило нахала. Садясь в гондолу, Дездемона обнаружила там разбросанные по всему дну цветы. За это сильно досталось гондольеру, который проболтал с коллегой, вместо того чтобы караулить лодку. Брабанцио велел выкинуть все цветы в воду, потом сам посадил дочь в гондолу и отправил с няней домой. Но за первым поворотом их уже караулил Родриго. Он плыл впереди и все время по пути бросал в воду цветы, устилая путь красавицы. Цветы он скупил у всех продавщиц, собравшихся вокруг храма перед мессой. Щедрость незнакомца понравилась молодой красавице. Почему? Да потому что это просто весело, льстит самолюбию, к тому же сердит няню.

С этой первой встречи Родриго потерял голову: только и думал о Дездемоне, пел серенады под ее окнами, просиживал целые ночи возле ее дома в гондоле, надеясь, что она выглянет. Раз или два это случилось. Она ему улыбнулась от нечего делать, ради шалости или кокетства, а он по своей наивности принял это за победу и в благодарность не знал, что предпринять. Он стал сочинять стихи, подкупал прислугу для передачи своих рифмованных признаний в любви красавице. С него брали большие деньги, но никто не знал, получала эти ли записки девушка. Наконец, по приказанию Брабанцио его брат выходил к назойливому поклоннику и предупреждал, что если преследования Дездемоны не прекратятся, то он примет меры. Его слова остались без внимания. Тогда стали высылать слуг, чтобы гнать непрошеного поклонника, и те не церемонились: забрасывали его апельсиновыми корками, объедками и всякой дрянью. Родриго все терпеливо переносил. Однажды в темном канале он подкараулил гондолу Дездемоны, догнал и, проезжая мимо, бросил ей большой букет с мадригалом своего сочинения. Но о ужас! Дездемона, не взглянув на него, собственноручно выбросила в воду и цветы и стихи и, отвернувшись с сердитым видом, сама закрыла лицо вуалью. Родриго был убит и не знал, что предпринять.

В отместку жестокой красавице он ничего не мог придумать лучше, как без просыпу кутить целую неделю. Потом ради мщения он разукрасил свою гондолу самыми дорогими тканями, цветами и фонарями, посадил туда множество легкодоступных красавиц и с веселыми песнями, хохотом стал ездить мимо дома Брабанцио или по пути ежедневных прогулок Дездемоны по Canale Grande. Придя в себя, Родриго опять впадал в хандру и, грустный, часами сидел в гондоле перед домом красавицы, пока не высылали слуг, чтобы его прогнать.

Так шло до появления Отелло. Дездемона впервые встретила его на улице в толпе. С его возвращением в Венецию победителем наступила мода на военных. Победив турок, они заняли прочное место в женских сердцах. Родриго и сам мечтал сделаться военным, потому что в ночных кутежах они теперь стали излюбленными компаньонами куртизанок. Все расходы во время этих ночных оргий оплачивал Родриго. Это сблизило его с офицерами и столкнуло с Яго. На одной из таких пирушек пьяные офицеры чуть не избили Родриго, но за него горячо вступился Яго. Родриго был ему очень благодарен, хотел щедро наградить, но тот уверил его, что так поступил бы каждый на его месте… С этого началась их дружба.

К этому времени роман Отелло и Дездемоны все сильнее и сильнее развивался. Кассио, который был посредником между влюбленными, знал о чувствах Родриго. Они познакомились на одной из ночных пирушек. Кассио отлично понимал, что у простоватого Родриго нет никаких шансов, ему казались смешными его надежды на взаимность, поэтому он постоянно шутил, поддразнивал его, позволял себе невинные, как ему казалось, розыгрыши. Например, мог сказать, что Дездемона будет гулять там-то или что назначает ему свидание в таком-то месте, и Родриго часами просиживал зря, ожидая увидеть красавицу. Униженный и оскорбленный, он бежал к Яго, и тот брал его под свою защиту, уверяя, что непременно отомстит за него и, в конце концов, устроит его свадьбу, потому что не верит ни в какие романы с черным дьяволом. Это заставляло Родриго еще больше цепляться за Яго и осыпать его деньгами.

…Когда Родриго узнал о браке Отелло и Дездемоны, бедный простачок сначала заплакал как ребенок, а потом всяческими неприличными словами обругал друга и решил порвать с ним отношения. Яго стоило неимоверных трудов убедить его помочь распустить сплетни на весь город, с тем чтобы добиться развода или непризнания брака. Мы оставляем бывших друзей в тот момент, когда Яго почти насильно усадил Родриго в гондолу (роскошную, дорого украшенную) и повез к дому Брабанцио…

IV. Повторение пройденного и подведение итогов

– Где происходит действие? – спросил Аркадий Николаевич.

– В Венеции.

– Когда?

– В шестнадцатом веке. Год пока не выясняли, так как не сговорились еще с художником, – ответил назначенный для этого сотрудник.

– В какое время года?

– Глубокой осенью.

– Почему вы выбрали это время?

– Чтобы было неприятнее вставать в холодную ночь и ехать.

– В какое время суток?

– Ночью.

– В котором часу?

– Около двенадцати.

– Что вы делали в это время?

– Спали.

– Кто вас разбудил?

– Петрушин, – указал он на одного из сотрудников.

– Почему же именно он?

– Так как Петрушину назначена Иваном Платоновичем роль привратника.

– Что вы подумали, когда пришли в себя после пробуждения?

– Что случилось недоброе и мне придется куда-то ехать, так как я гондольер.

– Что же было потом?

– Я скорее стал одеваться.

– Что же вы надели на себя?

– Трико, трусы, колет, пояс, берет, башмаки. Заправил фонарь, взял плащ, достал весла.

– Где они лежат?

– За вестибюлем в коридоре на кронштейнах, вделанных в стену.

– А сами вы где живете?

– В подвальном этаже, ниже уровня воды.

– Там сыро?

– Да, сыро и холодно.

– По-видимому, Брабанцио вас держит в черном теле?

– На что же я могу претендовать? Я только гондольер.

– В чем же заключаются ваши обязанности?

– Держать в порядке гондолу и все принадлежности, необходимые для нее, а их немало: подушки для сидения и лежания всех сортов – парадные, полупарадные, каждодневные; есть и расшитые золотом роскошные балдахины; парадные весла и багры с инкрустацией; фонари для простой езды и множество малых для «grande serenata».

– Что ж было дальше?

– Меня удивила суматоха в доме. Кто говорил, что пожар, другие – что наступает неприятель. В вестибюле собралась толпа – все прислушивались к тому, что происходило снаружи. Кто-то там отчаянно кричал. Не решаясь отворить окна в нижнем этаже, мы бросились наверх, в приемную. Там уже открыли окна и кто мог просовывал в них головы. Тут и я узнал о похищении.

– Как же вы отнеслись к этому?

– Со страшным возмущением. Ведь я влюблен в хозяйскую барышню. Я ее вожу на прогулки и в церковь и очень горд этим, так как все на нас смотрят и любуются ее красотой. Из-за нее я даже известен в Венеции! Я всегда, точно случайно, забываю цветок и счастлив, что она его находит и оставляет у себя. А если дотронется до него и оставит в лодке, то я подбираю его, целую и храню на память.

– Неужели грубые гондольеры так чувствительны и сентиментальны?

– Только с Дездемоной, так как она наша гордость и любовь. Этот мотив мне очень дорог и поджигает энергию для погони ради спасения ее чести.

– Что же вы делали дальше?

– Бросился вниз. Двери уже были отворены, в них носили оружие, а в вестибюле, по всем коридорам люди наскоро облачались в кольчуги, в латы. Я тоже надел какую-то броню на случай, если придется сражаться. Потом, собрав все, ждал в гондоле на своем посту дальнейших распоряжений.

– С кем вы готовили роль?

– С Проскуровым, а проверял Иван Платонович.

– Хорошо, молодцы. Принимаю все без поправок.

«И это простой сотрудник, – подумал я. – А мы-то?.. Сколько еще нам надо работать!»

– Все логично и последовательно. Я пока принимаю вашу заготовку и догадываюсь, чего вам хочется, – дослушав до конца все, что было заготовлено сотрудниками, сказал Аркадий Николаевич, вызвал нас и повел на сцену для того, чтобы показать всем нам утверждаемую им мизансцену всей первой картины.

Оказывается, что во все время, пока мы и они делали свои первые этюды, Торцов отмечал то, что у нас лучше всего выражало тревогу, погоню, настроение, нужное для сцены, и образы, которые сами собой намечались. Теперь он показал нам свою мизансцену, применил к пьесе все подмеченное во время этюдов. Он говорил при этом, что предлагаемая им мизансцена, переходы и места родились от нас самих и от сотрудников и что они близки и родственны нашей природе.

Я записал его мизансцену. Вот она: «Яго и Родриго плывут в гондоле. На носу гондольер… Картина начинается с того, что слышен горячий спор двух сдавленных голосов налево (от зрителя) и плеск весел (не на слова роли). Гондольер появляется слева.

Первые восемь строк стихов идут на очень горячем нерве, пока гондола плывет к пристани дома Брабанцио.

Пауза после слов Яго: «Хоть снилось мне все это». Яго шикает. Пауза. Подплывают. Гондольер сходит, гремит цепями. Яго его останавливает. Доиграть паузу до конца. Огляделись – никто не смотрит из окон. Сразу возвращаться к горячему, нервному разговору, как до паузы, на заглушенных голосах. Яго следит, чтобы не говорили громко, и по возможности прячется, чтобы его было не очень видно из окон.

Яго говорит свои слова: «И от меня ты отвернись с презреньем…» – не для того, чтобы наигрывать злое чувство и темперамент, как это всегда делается. Он горячится, и злится, и старается как можно ярче нарисовать ненависть к Отелло для того, чтобы добиться своей ближайшей простой задачи: заставить Родриго закричать и поднять переполох…

Родриго немного отошел… и уже наполовину повернулся лицом к Яго. Последний решительно встал и потянул его за руку, чтобы поднять его, потом дал ему весло в руки, чтобы стучал им по гондоле. Сам Яго поспешил скорее укрыться под арки дома…

Со слов Родриго: «Брабанцио! Брабанцио! Синьор!» – начинается сцена тревоги. Разыграть ее вовсю, чтобы не была тороплива, чтобы оправдать и поверить тому, что подняли на ноги весь спящий дом. Это не так-то легко. Не бояться повторять текст несколько раз. Прослаивать (ради удлинения сцены) слова текста паузами стуков: Родриго веслом о гондолу, а также цепью на корме гондолы. Такой же шум цепью проделывает и гондольер по приказанию Яго. Сам Яго под колоннадой стучит в дверь такими стучалками (молотками), которые употреблялись раньше вместо звонка…

Сцена пробуждения дома: а) голоса далеко за сценой; во втором этаже приотворилось окно; б) к окну (к его слюде) прислоняется чье-то лицо – слуги стараются рассмотреть; в) в другом окне – женское лицо (няня Дездемоны), тоже заспанное, виден ночной чепец; г) третье окно раскрывает Брабанцио. В промежутках между этими появлениями за сценой слышны усиливающиеся шумы пробуждающегося дома…

Пока происходит эта сцена, все окна постепенно заполняются любопытными. Все сонные, полураздетые. Ночная сцена тревоги.

Физическая задача для народа: со всеми предосторожностями рассмотреть и понять причины шума.

Физическая задача для Родриго, Яго и гондольера: побольше нашуметь, напугать, чтобы обратить на себя внимание…

Итак, первая народная сцена-пауза была до появления Брабанцио, вторая – после слов:

 
Брабанцио. Нет, а кто вы?
Родриго. Я – Родриго.
 

Пауза. Народная сцена: общее возмущение.

После того, что было сказано о преследованиях Родриго Дездемоны, после того, как известно, что этого самого Родриго прогоняли апельсиновыми корками и всякими отбросами, общее возмущение понятно. В самом деле, что за наглость среди ночи будить весь дом только потому, что бездельник нагрузился вином. Каждый точно говорит: «Вот нахал, вот бездельник! Что с ним делать?»

Брабанцио на него накидывается, а другие поняли, что шум из-за пустяков. Многие отошли уже от окон, толпы поредели, и кое-какие окна закрылись. Народ пошел спать. Это еще больше заставляет волноваться Родриго и Яго…

Оставшиеся в окнах слуги ругают Родриго, причем говорят все одновременно. Вот-вот все скроются.

Родриго разрывается на части, так как Брабанцио уже наполовину закрыл окно, собираясь уходить. Но Брабанцио, перед тем как закрыть окно совсем, произнес свою реплику, начинающуюся словами: «Но будь вполне уверен, что влиянье…» Можно себе представить нервность, ритм и темп игры Родриго и Яго, которые изо всех сил стараются задержать Брабанцио.

Реплика Яго: «Черт возьми, синьор!» – и так далее. Яго должен найти какое-то экстравагантное приспособление, чтобы положить конец недоразумению. Яго старательно нахлобучивает шляпу, чтобы не быть узнанным. Все, кто смотрит в окна, и двое-трое из вернувшихся к окнам сотрудников сильно высунулись, чтобы рассмотреть неизвестного под колоннадой…

После слов: «А вы, синьор, – сенатор…» – малая народная пауза. Возмущены наглостью остроты, вступаются за Брабанцио, но последний тотчас же их покрывает своей репликой.

Родриго на словах: «За все я отвечаю» – с необыкновенной нервностью и отчетливостью экспонирует то, что происходило в эту ночь. Он это делает не для того, чтобы зритель лучше понял фабулу пьесы, а для того, чтобы возможно страшнее и в наиболее скандальном виде для Брабанцио передать картину похищения и тем подтолкнуть отца к энергичным действиям. Он старается придать свадьбе тон воровского похищения, где можно, сгущает краски, а где иронизирует – словом, самым ярким образом старается выполнить поставленную себе задачу: поднять весь город на ноги и, пока не поздно, разлучить Дездемону с мавром…

После слов: «Меня тогда предайте правосудью» – идет пауза недоумения. Эта пауза необходима психологически. В душах этих людей происходит огромная внутренняя работа. Для Брабанцио, няни и всех домашних Дездемона не более как ребенок. Известно, что домашние, как правило, не замечают, как девочка превращается в девушку. Для того чтобы пережить, представить себе Дездемону женщиной, женой не какого-нибудь венецианского гранда, а грязного черного мавра, для того чтобы понять, оценить ужас потери и опустения дома, чтобы свыкнуться с тем, что самое драгоценное для отца и няни ушло, чтобы сбалансировать все эти новые нахлынувшие в душу ужасы и найти для дальнейшего modus vivendi[43]43
  Букв. – образ жизни (лат.).


[Закрыть], необходимо время. Беда, если исполнители ролей Брабанцио, няни, близких слуг перескочат через этот момент, торопясь к драматической сцене.

Описываемая пауза – это тот переход, та лестница, которая приведет исполнителей к драматической сцене, если они логически последовательно переживут в себе, то есть увидят внутренним зрением, Дездемону в объятиях черта, опустевшую комнату девочки, впечатление скандала во всем городе, позор, обрушившийся на их род; если Брабанцио увидит себя скомпрометированным перед самим дожем, всеми сенаторами и всякие другие картины, которые могут взволновать человека и отца… Что касается няни, то ведь ей может предстоять кара изгнания, а может быть, и суд.

Задача артистов – вспомнить, понять и определить, что нужно сделать в такой момент[44]44
  Речь идет об эпизоде, когда Брабанцио и его домочадцы узнают о венчании Дездемоны с мавром.


[Закрыть], чтобы найти равновесие и продолжать жить дальше, если бы описываемое в пьесе произошло с ними самими, то есть с живыми людьми, а не просто с ролью, пока еще мертвой схемой, абстрактной идеей человека. Другими словами, пусть актер не забывает, и особенно в драматической сцене, что нужно всегда жить от своего собственного существа, а не от роли, взяв у последней лишь ее предлагаемые обстоятельства. Таким образом, задача сводится к следующему: пусть актер по чистой совести ответит мне, что будет физически делать, то есть как будет действовать (отнюдь не переживать, сохрани бог думать в это время о чувстве) при данных обстоятельствах, созданных поэтом, режиссером, художником, самим актером в его воображении, электротехником… Когда эти физические действия ясно определятся, актеру останется только физически выполнить их. (Заметьте, я говорю «физически выполнить», а не «пережить», потому что при правильном физическом действии переживание родится само собой. Если же идти обратным путем и начать думать о чувстве и выжимать его из себя, то сейчас же случится вывих от насилия, переживание превратится в актерское, а действие выродится в наигрыш.)