Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 3"

– Я поняла, Леонар! – чмокнула она его в щеку.

– И чтоб с девочкой…

– Разумеется!

Матурина стала собираться. Леонардо, упёршись взглядом в яркие лепестки сполохов каминного огня, задумался над тем, что она ему рассказала. Сеньора Франческо Джоконда не избрали приором в Мария дель Фьоре из двенадцати выставленных кандидатов-буономини, но это было ещё при Александре VI Борджа. «А что-то будет в предстоящие выборы?! – мысленно задался он вопросом. – Если выбор падёт на него, то, судя по его отношению к Лизе, её и меня ждёт инквизиция!..»

– Чёрт бы побрал эту «святую мать»!.. – в сердцах, несдержанно, выпалил он и испуганно обернулся; к его облегчению, Матурина уже ушла, и никто его отчаянного возгласа не слышал.

Поставив на камин недопитый бокал вина, Леонардо пошёл в сауну ополоснуться с дороги. Вымывшись и переодевшись во всё чистое, он незамедлительно отправился в мастерскую, чтобы поговорить с учениками об их делах, успехах, о личной жизни и многом другом. Последние годы давали мало времени для его общения с ними, и при встрече он почувствовал недостающую потребность в этом как со своей, так и с их стороны. Его появление в мастерской они восприняли ликованием. Леонардо сразу приступил к осмотру их картин. Джованни Бельтраффио, подражая ему, работал изобретёнными им масляными красками; Чезаре да Сесто и Андреа Салаино предпочтение отдавали яичной темпере. Преуспел в большем изобразительном искусстве Джованни Бельтраффио. Его работы вызвали одобрение Леонардо, чего он не мог выразить Чезаре и в особенности Андреа, картины которого улыбались зрителю откровенной ленью и разгильдяйством. Однако он был его любимчиком, а потому, немного на него посетовав, Леонардо простил ему равнодушие к работе ввиду его ещё совсем юного возраста.

Конечно же, не мог Леонардо не удивиться и Зороастро: его друг, будучи наполовину парализованным, не проводил бессмысленно время. Слабо подвижными руками, с пеной струящихся изо рта слюней, он упорно старался заниматься гравировкой керамической и бронзовой посуды, для чего изобрёл специальный приводной механизм, работавший от движений головы: длинные ремни шли от головы к колесу, на оси которого стоял вращающийся стержень стального гравировочного карандаша. Двигая головой вперёд и назад, Зороастро разгонял тяжёлое колесо, а потом, подставляя посуду к вращавшемуся гравировочному карандашу, начинал осторожно водить нарисованным на ней рисунком по его острию; рисунки на посуде для него делали ученики Леонардо.

– Тебе нравится, Лео?! – едва выговаривая слова малоподвижным ртом, булькая слюнями, смотрел на него с надеждой Зороастро. – Тебе нравится?!..

– Нравится ли мне? – обнял его Леонардо. – И ты ещё спрашиваешь?!.. Да я восхищён твоей изобретательностью и твоим жизнелюбием!.. Ты задашь пример самым отчаявшимся в жизни!..

– Это я сам! – умилённый сердечным отношением друга, всхлипывал Зороастро; из его глаз по щекам текли крупные капли слёз. – Это я сам, Лео!.. Это я сам!..

Когда Леонардо разжал свои объятия и чуть отстранился от него, то все увидели, что и у него по щекам пролегли бороздки слёз; в глазах – сострадание и поклонение жизнестойкости друга.

– Я не видел в своей жизни ничего более прекрасного, милый мой Зороастро! – улыбнулся он сквозь слёзы. – Твои гравированные картины на посуде – самое лучшее, что создано в этом мире!.. Поверь мне!

– Это я сам!.. Сам, Лео!.. Сам! – продолжал, пуская слюни, всхлипывать Зороастро.

Они не могли оторваться друг от друга. Связывающая их долгие годы непорочная дружба сделала их почти одним целым, а долгая разлука ещё больше обострила их чувства.

– Учитель, пришёл сеньор Мартелли! – оторвал их друг от друга голос Джованни Бельтраффио.

Поцеловав друга в лоб и пожав ему лежавшие у него на коленях руки, Леонардо отстранился от него и, извинившись, направился в гостиную. Но уже на пороге мастерской его кинулся обнимать сеньор Пьеро Мартелли.

– Подхожу к мосту Санта-Тринита, а мне навстречу – Матурина; глаза у неё светятся от счастья!..– радостно восклицал он. – Думаю: всё ясно! Я ей даже рта не дал открыть, – говорю: «Бегу-бегу, уже всё понял!..» А она мне: «Я к Лизе!» Надеюсь, она успела кое-что рассказать тебе о ней и о том, что случилось здесь, пока ты был в Риме?

– Да, рассказала…

– Ну-у…– увидел Мартелли в глазах Леонардо неловкость. – Я пытать тебя ещё одним рассказом не буду, так, что можешь быть спокоен! Лиза придёт и сама тебе обо всём расскажет со всеми подробностями… Вы ужинали?

– Нет ещё…– обернулся Леонардо и посмотрел на учеников и Зороастро. – Ждали тебя!.. Да, и Лизу с Матуриной неплохо бы дождаться…

– Хорошая мысль!.. Я сейчас пойду, распоряжусь насчёт ужина, а ты пока отправляйся в мою рабочую студиоло наверх и жди меня там… До ужина кое-что обговорить надо, а то завтра будет некогда: с утра тебе предстоит встреча с гонфалоньером Содерини!.. – он снова обнял Леонардо. – Ты представить не можешь, как я рад тебя видеть живым!

– Почему живым?

– Так слухи разные приходили из Рима!.. Я им всего не рассказывал, – кивнул Мартелли на растерявшихся от его слов учеников Леонардо. – Берёг, так сказать, их от дурных известий… Кубикуларии донесли в Совет Синьории, что дон Чезаре Борджа арестован, а часть его войска покинула Рим и ты вместе с ними…

– Это полная ерунда! – отмахнулся Леонардо. – Просто папский секретарь, кардинал Перуджи, в целях моей безопасности, пока Александр VI и герцог Валентино были больны, попросил меня никуда не выходить из мастерской! А ваши кубикуларии, не видя меня на улицах города, видимо, сделали вывод, что я ушёл из Рима с частью Церковного войска… И почтовый курьер гонфалоньера Содерини не догонял меня в пути, он просто оставил письмо гостиничному камерарию…

– Вот прохвост! – возмущённо воскликнул Мартелли. – А нам сказал, что передал письмо для тебя доверенному оруженосцу герцога Валентино, а тот, в свою очередь, ему ответил, что вышедшее из Рима войско разделилось на две части: одна часть ушла в ущелье Апеннин; другая – погрузилась в Порто-Чезенатико на корабли и вышла в море… И к какой из этих групп присоединился ты – неизвестно!.. А тут ещё наши тайные кубикуларии сообщили, что, якобы, обе эти группы бесследно исчезли!.. Мы из-за этого венецианских каналостроителей пригласили!..

– Так вот, оказывается, откуда взялись венецианские каналостроители! – всё стало понятно для Леонардо.

– А ты всё-таки не исчез бесследно с теми двумя группами! – не обратил внимания на его тихую реплику Мартелли. – Вернулся из Рима во Флоренцию живым и невредимым!.. Постой, а куда ж тогда исчезло высланное из Рима Церковное войско?! – вдруг озадачился он.

Леонардо вспомнил, что ему говорил дон Чезаре Борджа по поводу ушедшего из Рима части его Церковного войска, и его озарила страшная догадка. Лёд, застывший в его глазах, заставил замолчать всех, кто был в мастерской. Застыв в ожидании, они не сводили с него взгляда.

– Что с тобой, Леонардо?! – нашёл силы и с трудом выдавил из себя Мартелли. – Что случилось?!

Леонардо поднял на него глаза и, не слыша собственного голоса, беззвучно вымолвил:

– Из Рима их повёл Августо!..

– Что это значит?!

– Это значит, что с ним отправились самые преданные люди герцога Валентино, – чуть заметно продолжали двигаться его губы. – И все они сейчас вместе с кораблями покоятся на морском дне!..

– На дне?! – взметнулись брови у Мартелли.

Леонардо, молча, кивнул. Перед его глазами встала картина, как кондотьеры герцога, прорубив трюмы, вышли на палубу кораблей, и, стоя под хлопающими от ветра парусами, медленно погружаются в бездонную глубину синего моря, прощаясь с синим небом, облаками, солнцем, воздухом, землёй и с такой прекрасной жизней.

– Значит, я не зря переживал за тебя! – так и не понял Мартелли подлинной причины, почему кондотьеры Знаменосца Римской Церкви находятся на морском дне. – Туда им и дорога! – махнул он рукой и с довольным видом удалился на кухню отдавать распоряжение прислуге о приготовлении ужина.

Леонардо, оставив учеников и Зороастро заниматься своими делами, отправился в его студиоло, находившееся на втором этаже и располагавшееся прямо над гостиной. Войдя в просторный кабинет, обставленный резной мебелью из морёного ливанского кедра, Леонардо увидел на рабочем столе друга развёрнутую карту – копию, сделанную с его чертежей по строительству каналов к реке Арно, оставшихся в архиве короля Лоренцо Медичи. Он подошёл к столу и стал изучать карту, составленную им больше четверти века назад. В кабинет вошёл Пьеро Мартелли. Не отвлекаясь на него, Леонардо небрежно ударил пальцами по карте и усмехнулся.

– А ведь сохранил женолюбец, дамский угодник, не уничтожил!..

– Так его архитектором был твой почитатель, виконт Марко Оспелле, умнейший человек, если ты ещё не забыл! – сразу понял Мартелли, на кого обрушилась его ирония под словами «женолюбец» и «дамский угодник».

– Да-а, виконт Оспелле действительно был умнейший человек! – скорбно согласился Леонардо. – Его не забудешь!.. Если бы не он…

– Я знаю!.. Он мне всё о тебе рассказал прежде, чем отправиться в то трагическое путешествие на раскопки… И я с тяжёлым сердцем ехал к тебе в Милан, – ты сам помнишь моё состояние, когда мы с тобой встретились…

– Сколько ж времени прошло с тех пор, как его не стало?!..

Мартелли пожал плечами, прикидывая в голове, в каком это было году.

– Да уж, наверное, десять лет будет, как прошло… – грустно вздохнул он, – даже больше…

– За ужином не плохо бы выпить за его светлую душу, – предложил Леонардо, покосившись на него.

– Он этого достоин!

Они помолчали, вспоминая жизненные эпизоды, в которых им доводилось встречаться с Марко Оспелле. Не желая доводить воспоминания до представления его трагической гибели, первым заговорил Леонардо:

– А кто список с чертежей делал? – спросил он, опять ударив пальцами по карте.

– Я! Кто ж ещё?!

– А почему не указал оросительные акведуки для полей?

Мартелли усмехнулся.

– Потому что твои каналы интересуют Совет Синьории и гонфалоньера Содерини только в военных целях, – ответил он. – Я и в таком виде его не могу заставить их принять!..

– Почему? – совсем растерялся Леонардо.

Мартелли устало опустился в кожаное кресло, стоявшее у стола, и, откинувшись на его спинку, вытянул ноги, положив одну на другую.

– Э-эх! – вырвался у него из груди тяжёлый вздох. – Я сегодня весь день доказывал им преимущество твоего плана, а они ни в какую… Мол, идея твоя, которую ты подал в Риме послу Франческо Веттора хороша, но приглашённые венецианские каналостроители предложили свою разработку фортификационных сооружений…

– Какую?

Пьеро Мартелли вскочил с кресла и, отодвинув Леонардо чуть в сторону, склонился над картой.

– Ты предлагаешь проводить каналы, так сказать, двойного назначения, – стал водить он по ней указательным пальцем. – Все они подразумевают своей окончательной целью, чтобы река Арно расширила своё русло и стала судоходной для больших морских кораблей. Но один из каналов ты на случай войны предлагаешь провести вдоль реки до Ливурнского болота, чтобы вражеские корабли, желающие подняться по реке вверх до Флоренции, могли бы сесть на мель, когда с помощью шлюзов воды реки будут отведены с главного русла в выстроенный канал… Ливурнское болото в этом случае выйдет из берегов, но по проведённым тобой исследованиям местности, вышедшая из него вода устремится в Средиземное море!

– Именно так! – подтвердил Леонардо.

– А вот этот акведук от Ливурнского болота до реки Арно позволяет сделать обратное, – продолжал Мартелли водить пальцем по карте, – увеличить в низовьях реки наплыв воды настолько, что она затопит город Пизу…

– Да!

– Так вот венецианцы предложили гонфалоньеру Содерини сооружение только этого канала, да к тому же ещё и без шлюзов и без отводных дамб от Пизы!..

– Сумасбродство! – воскликнул Леонардо в негодовании. – Они, что же, собираются из Пизы сделать вторую Венецию?.. Да там такая местность, что самое незначительное наводнение смывает в городе дома!.. Это сумасшествие!..

– Я им сказал то же самое, но они меня и слушать не хотят!.. Этот проект венецианцев, говорят они, дешевле плана мастера Леонардо да Винчи!

– Как же они не понимают, что тот, кто будет управлять водами Арно, приобретёт в каждой десятине земли сокровище! Мой план предусматривает орошение полей с ежегодной прибылью с них в двести тысяч дукатов, который окупит любые затраты на строительство каналов!.. – упал духом Леонардо. – Я предлагал лишь частично наказать пизанцев, чтобы в этой войне обойтись без крови и жертв, но не уничтожать Пизы!.. А они предлагают строительство канала без шлюзов и дамб, что полностью уничтожит такой великолепный город, смоет и сотрёт его с лица земли!..

– Их такое следствие войны не волнует, – удручённо заметил Мартелли.

– Вот уж поистине ничтожеству не подвластно величие созидательных идей! – с горькой усмешкой, бессильно, Леонардо плюхнулся в кресло напротив Пьеро и покачал головой. – Ничтожеству лишь подвластно цепляться за дешевизну примитивности, но прикрывать её ничтожность величием разрушения!.. Боже! – воздел он руки вверх. – Обрати на них свой взор и не дозволь совершиться злу, ведь если они в чём-то и величественны, – то только в ничтожестве!

– Я тебе ещё не всё сказал, – нехотя покосился на него Мартелли.

– Что ещё?

– Управляющим по сооружению каналов сеньор Содерини назначил своего секретаря сире Николо Макиавелли!.. В Совете Синьории ещё не знают о твоём прибытии из Рима, иначе бы сегодня они воспротивились такому его решению, предпочтя вначале выслушать твоё мнение, прежде чем соглашаться с ним… Так что завтра тебе предстоит нелёгкое сражение за твой проект!

У Леонардо глаза выдались вперёд.

– Высоко поднялся бывший воин Святого отца фра Джироламо Савонаролы – служитель Церкви воинствующей и торжествующей! – безысходно выдохнул он. – Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что, когда при Константине Великом принимался окончательный текст Евангелия, то именно такие, как Макиавелли, писали на чистовую его на завершающей стадии…

– Почему!

– Потому что некоторые слова в заповедях искажены, а некоторые заповеди просто отсутствуют! – со свойственной ему резкостью обострённой справедливости высказался Леонардо. – Потому что ничтожество, подобное Макиавелли, повинуясь внутреннему голосу, понимало, что эти наставления касаются именно его, и поэтому исказило заповедь «Кроткие унаследуют землю», в которой слово «кроткие» имело первоначальное значение «подхалимы»!

– Всё-всё-всё! – подняв руку, запротестовал синьор Мартелли. – Не желаю больше, чтобы ты продолжал, а то ты договоришься ещё невесть до чего… Слава Богу, что Святые отцы-инквизиторы тебя не слышат и не видят, с кем ты, а то они тогда бы нас вместе с домом подпалили!

– Мне уже неоднократно это высказывали, – небрежно отмахнулся от него Леонардо, но сам стал спокойней, а в его глазах появилась безнадёжность. – Хотя, пожалуй, ты прав! – глубоко вздохнул он и, поднявшись с кресла, снова склонился над картой. – А сколько они планируют выставить легионов для охраны сооружения канала от Ливурнского болота до реки Арно? – ударил он по ней пальцами.

На лице Пьеро Мартелли отобразилось недоумение.

– Об этом на Совете Синьории речи не велось, – пожал он плечами. – Подразумевалось только послать туда отряд берровьеров джустиции для сопровождения на работы каторжников… Они же, я так понимаю, и будут выполнять обязанности легионеров по охране сооружения канала.

– Уж не Макиавелли ли выдвинул такое предложение? – словно невзначай проронил Леонардо.

Мартелли задумался на мгновение, потом кивнул.

– Да, он! – коротко ответил он.

Не ожидавший такого ответа, Леонардо взорвался оглушительным смехом. Он опять упал в кресло и, запрокинув голову, смеялся так, что в окнах зазвенели стёкла.

– Что с тобой?! – не понял его Мартелли. – Что я такого сказал?

– Всё ясно! – громогласно прохрипел Леонардо. – Этот прохвост, скорее всего, надеется присвоить себе часть денег, выделенных на строительство канала!.. А может быть, и взять на себя ответственность гонфалоньера Содерини за расхищение им республиканской казны с учётом того, что тот потом поделится с ним ворованными деньгами!.. Теперь я понимаю, почему мой план сооружений каналов отвергнут, а принят упрощённый… Кто составлял смету строительства?

– Макиавелли и Содерини, – уже робко ответил Мартелли, словно его уличили в государственном преступлении казнокрадства.

– Ну-у!.. – удовлетворённо шлёпнул Леонардо ладонями по коленям. – Пизанцы могут спать спокойно!

– Почему?

– Потому что среди них, я надеюсь, нет таких кретинов, как эти два флорентийских болвана!.. Сейчас ведётся война, и строительство, подобное этому, не может возводиться без надёжной военной охраны легионов. Одного отряда городских блюстителей порядка, да и то выполняющих обязанности не военных, а надзирателей недостаточно для охраны такого сооружения… Военные легионы пизанцев, без сомнения, придут на место строительства, перебьют или прогонят всех рабочих и берровьеров джустиции, а начатые возведённые сооружения сравняют с землёй! – Леонардо перевёл дыхание и подытожил: – Для таких, как Содерини и Макиавелли, война – это источник богатства, неистощимого благополучия! И на своих соотечественников, над которыми они властвуют, им наплевать… Так что завтра я не буду отстаивать своего плана строительства каналов, так как не хочу заниматься бессмыслицей. Мои убеждения в выгоде предложенных мной сооружений останутся для них пустым звуком, а скажи я им правду – они устроят для меня ещё один заговор!.. Нет, мой друг, пусть всё остаётся как есть: в конце концов, это хотя бы убережёт от разрушения Пизу!.. Конечно же, наступит час, когда они ответят за свои преступления, но сейчас – их время!

Внизу раздался плач ребёнка, и Леонардо замер, засветившись от восторга.

– Лиза! – едва уловимым движением губ выдохнул он, указав жестом на дверь.

– Да, это она, – улыбнувшись перемене его настроения, кивнул Мартелли. – Завтра, если ты в Совете Синьории отклонишь предложение о назначении тебя военным строителем, я поддержу тебя!

– Она пришла!

– Да!.. И выдвину взамен другое предложение…

– С малышкой!

– Да, чёрт бы тебя побрал!.. Ты выслушаешь меня до конца?

– А разве возможно, чтоб ты когда-нибудь закончил?! – изобразил Леонардо непритворное удивление . – Я всегда сочувствовал вам, сеньорам, что вы, как простые смертные, отягощённые сном, вынуждены расходиться по домам и не можете в Совете Синьории круглосуточно вести дискуссии, иначе скольких бы людей вы осчастливили, когда бы они вас не видели!..

У Мартелли перехватило дыхание, веки расширились, позволив глазам поползти наружу, и он, покачав головой, медленно выпустил из груди воздух, свистя просветами между зубов.

– Ну, ты и вредитель, несмотря на то, что я тебя хорошо понимаю!.. Мог бы, и потерпеть минутку!..

– А раз понимаешь, значит, не я, а ты – вредитель! – невозмутимо ответил Леонардо.

– Ах, так!.. Ну-у… Если бы не твоё коварное на меня воздействие, то, конечно, я ни за что бы ни сказал бы тебе этого хамства, но сейчас, вынужденный, заявляю: убирайся! – указал Мартелли пальцем на дверь.

– Слава Богу! – подскочил Леонардо с кресла; он резво обнял Мартелли и пожал ему руку. – Слава Богу, Пьеро, что я воздействовал на тебя, а то никогда не дождался бы от тебя этого чудесного для меня хамства… Спасибо! Ты настоящий друг! – и опрометью выскочил за двери студиоло.

– Стервец! – бросил ему вдогонку Мартелли и, немного подумав, с вдохновением добавил: – В самом хорошем смысле этого слова, конечно: очаровательный стервец! – и улыбнулся.

Когда он спустился в гостиную, то там все, кто находился в доме, собрались вокруг моны Лизы. Она выглядела притягательно: была в синем атласном плаще с жёлтыми отворотами воротника, красном платье с двумя зашнурованными вырезами на уровне груди; её волосы украшала тёмная, вплетённая в них полупрозрачная вуаль, откинутая от лица за голову на спину и плечи, означавшая, что она недавно стала матерью. Малышка была укутана в тёмно-оранжевый плед, перепоясанный такой же тёмной вуалью, что и была вплетена в волосы моны Лизы; она же защищала отворот куля, где находилось лицо девочки, от посторонних глаз. Леонардо, осторожно приподняв её пальцами, вглядывался в милое личико новорождённой.

– Розовые щёчки, голубые глазки, золотистые кудряшки… – затаив дыхание, перечислял он.

– Всё, как у тебя! – заметила ему склонившаяся рядом Матурина.

– А я и не думал возражать! – покосился он на неё.

– Я не в этом смысле! – слегка толкнула Матурина его в лоб. – Прелесть она, что на тебя похожа!

– Без сомнения! – с обезоруживающей непосредственностью и словно само собой разумеющееся, заявил Леонардо, вызвав у всех улыбку.

Он взял из рук Лизы кулёчек и, положив его на правую руку, поддерживая левой, не спеша стал ходить по гостиной. Прислуга уже начинала накрывать на стол. Молодые служанки сеньора Пьеро Мартелли, Клементина и Томара, то ли с завистью, то ли с изумлением, украдкой, поглядывали на него, улыбаясь тому, с какой необычайной заботливой нежностью он обращался с этим крохотным кулёчком. И в самом деле, непривычно было смотреть на этого гиганта, обладавшего чудовищной силой в железных мышцах, как трепетно и бережно относится он к этой драгоценности, что держал в своих стальных руках.

– Катарина! – тихо нашёптывал он во время ходьбы, наклонясь к личику девочки.

Её голубые глазки искрились любопытством, а пухленькие губки улыбались. Сеньор Пьеро Мартелли пригласил всех к ужину. Леонардо передал новорождённую конвертите Камилле, но не успели все сесть за стол, как девочка заплакала, и мона Лиза вынужденно покинула застолье.

– Я прошу выпить за благополучное возвращение Леонардо без меня! – извиняющимся тоном сказала она. – У малышки тоже наступил час ужина, и я присоединюсь к вам чуть попозже!.. Леонардо, где я могу покормить Катарину?

Леонардо подскочил со своего места, словно его снизу через седалище стула прижгли раскалённым железом.

– Друзья, я тоже предлагаю выпить за меня и заодно за здоровье малышки, но только без меня!.. – радостно воскликнул он. – Я… то есть мы присоединимся к вам чуточку попозже!.. – и, повернувшись к Лизе, озарился такой счастливой улыбкой, что его внушительная борода померкла перед её размерами. – В мастерской, Лиза, тебе будет удобно!.. Я тебя провожу!

В гостиной раздался дружный смех. Все поняли его, и никто ему не возражал. Лиза забрала у конвертиты новорождённую и вместе с Леонардо удалилась в мастерскую. Здесь, среди занавешенных тёмной тканью стен, разводных леджо с набросками будущих картин, загрунтованных досок и запаха масляных красок царили покой и тишина. Лиза села в кресло, на котором позировала для своего портрета, расшнуровала вырез на платье с правой стороны, извлекла грудь и, улыбнувшись Леонардо, принялась кормить дочку. Леонардо не сводил с неё счастливых глаз. Невольно он потянулся к рядом стоявшему с ним леджо, взял с него отполированную дощечку и угольный карандаш и принялся делать набросок кормящей моны Лизы.

– Что синьор Джоконда?.. – попутно спросил он. – Я слышал…

– Он как узнал от Матурины, что ты приехал из Рима, сразу засобирался ехать на Сицилию по торговым делам, – опередила Лиза развитие его фразы. – В этот раз даже его дочь Дианора обрадовалась его отъезду: он и ей порядком надоел своим занудством, что на неё слишком много парней обращает внимание… Будто она в этом виновата!

– Когда он уезжает?

– Завтра утром с почтовым поездом.

– Успею! – уверенно заключил Леонардо.

– Нет, Лео, ты ему ничего не сделаешь, – возразила Лиза.

– Почему?!

– Потому что я этого не хочу!.. А потом, пока ты здесь, мне ничего не угрожает, так как он не осмелится мне сделать ничего плохого… И не смотри на меня так! Я не за него, а за тебя переживаю! – в глазах Лизы застыла трогательная мольба. – Ты хочешь, чтобы я страдала?!

– Ну что ты, Лиза! – взметнулись брови Леонардо, и он застыл на месте. – Зачем ты так?!

– Затем, что он, похоже, вскоре и в самом деле станет приором, и если сегодня ты накажешь его своей волей, то завтра он отомстит тебе судилищем Инквизиции!.. Я останусь одна, без тебя, моя Любовь! Никто не защитит меня и нашу девочку, и мы будем обречены страдать…

По телу Леонардо прошла судорожная волна, в глазах сверкнул протест, но зримой болью в них осталась безысходность. Он тяжело вздохнул.

– В твоих словах звучит здравый смысл, – ласково посмотрел он на неё. – Я подчиняюсь!

Лицо Лизы озарилось улыбкой. Она снова склонилась над малышкой и стала тихо приговаривать ей нежные слова. Леонардо продолжил делать начатый набросок. Его уверенная рука быстро наносила контуры моны Лизы, но вместо новорождённой дочки он рисовал младенца-мальчика. И это неудивительно: в моне Лизе он видел свою маму, а в дочери Катарине – себя! Он работал так вдохновенно, что забыл об ужине… Пройдут годы, и этот набросок бесследно исчезнет, как и множество его работ, но останется подобная ему картина под названием «Мадонна Литта», созданная им в конце XV века. Напишет он её, использовав тот же приём, что и в картине «Тайная Вечеря», написанной им на стене трапезной монастыря Мария делле Грацие, на которой Иисус Христос изображён на фоне окон. «Мадонна с младенцем на руках изображена между двух небольших окон с виднеющимися в них голубыми далями гор и нависших над ними облаков. У неё обнажена правая грудь. Она кормит малыша, устремив на него нежный взор. Младенец, припав губами к материнской груди и упершись в неё правой ручкой, смотрит с картины на зрителя. В его глазах отражается величие мудрости и глубина проникновения, свойственная самому Леонардо да Винчи, обращающегося к зрителю посредством его взгляда и словно говорящего: «Я вижу, что находится за гранью эпох…»

Г Л А В А 3.

Утреннее появление Леонардо перед сеньорами Совета Десяти на следующий день в палаццо Веккьо стало для них полной неожиданностью. Их очередное собрание проходило в зале совещания сенаторов, куда он ввалился, не дав секретарям объявить собравшемуся Совету о его приходе. Сеньор Пьеро Мартелли уже находился среди почтенной знати, но он и словом не обмолвился о том, что его друг вчера прибыл из Рима. Начиналось обсуждение наболевшего вопроса о военном противодействии пизанцам и о строительных работах по сооружению канала. Леонардо появился в тот момент, когда разговор зашёл о количестве каторжников и численности отряда берровьеров джустиции, призванных для их охраны и охраны строительных сооружений. С докладом по этому вопросу выступал архитектор-строитель из Феррары, руководивший венецианскими каналостроителями, мессере Рудо Пиччино. Появление Леонардо прервало его выступление и заставило сеньоров притихнуть в зале. В руках мастер держал письмо гонфалоньера сеньора Пьеро Содерини, послужившее ему пропуском в Совет Синьории.

– Прошу простить меня за то, что предварительно не сообщил вам о своём визите, – сняв с головы берет, учтиво поклонился он сеньорам. – Но я думаю, что эту мою маленькую оплошность вы отнесёте к моему достоинству немедленно являться на помощь соотечественникам по их первому зову! – потряс он письмом.

В зале наступила тишина. Ожидаемый Леонардо эффект от его неожиданного появления и такого обращения его к Совету вызвал у сеньоров совершенно обратную реакцию. Все они хорошо помнили о том, что ещё совсем недавно он служил дону Чезаре Борджа, что он делал для Знаменосца Римской Церкви географические карты Флорентийской Республики, и создавал для него оружие, чтобы Церковный гонфалоньер мог захватить её и присоединить к Римской Кампаньи. Леонардо с опозданием понял, что ему надо было появиться перед сеньорами скромнее и обойтись без бравады, прозвучавшей как издевательская насмешка над собравшимися в этом зале. Он почувствовал, что вокруг него сгущаются сумерки отчуждения. Гонфалоньер Совета Десяти, сеньор Пьеро Содерини, председательствующий на собрании, приветствовал его неподвижным каменным лицом, чуть склонив голову, и затем холодным жестом руки указал на свободное место на скамье учёных.

– Мы тронуты вашим достоинством, мессере Леонардо! – прозвучала его ответная ирония.

И далее за всё время совещания Совета к нему больше никто ни разу не обратился. Все вопросы обсуждались без него, чего никак не ожидал даже сеньор Пьеро Мартелли. Он дожидался удобного случая выдвинуть предложение дать возможность Леонардо высказать мнение по поводу будущего строительства канала и предстоящих военных действий против пизанцев – этого не произошло; стало ясно, что с Леонардо, после падения дона Чезаре Борджа с высоты власти, никто считаться теперь не будет. В очередной раз Леонардо почувствовал себя раздавленным. По окончании совещательного совета сеньоры, сенаторы и учёные выходили из зала, не удостаивая его взглядом; те же, кто всё-таки и скользил по нему взором, в их глазах он видел презрение и насмешку. Гонфалоньер Пьеро Содерини, проходя мимо него, сделал вид, что как будто только что его заметил.

– Мессере Леонардо, как я рад!.. – изобразил он на лице приторную улыбку. – Что ж вы так скромно сидите?.. А у меня для вас есть кое-что!..

Леонардо с удовольствием бы отвернулся, чтобы не смотреть на эту фальшивую маску дружелюбия, надетую на тощее лицо гонфалоньера, как растоптанный сапог на костлявую ногу, но он не мог себе этого позволить.

– Что именно? – выдавил он с трудом.

– Пойдёмте, я вас порадую!

И Леонардо ничего не оставалось делать, как пойти за гонфалоньером. В окружении нескольких сенаторов, секретаря сире Николо Макиавелли и сеньора Пьеро Мартелли они вышли из палаццо Веккьо и направились к собору Мария дель Фьоре. Леонардо всю дорогу пытался понять, зачем они туда идут, ведь тридцать лет назад в этот собор на него был отправлен донос, обвинявший его в содомии, и неужели и сейчас его ждут «отголоски» той мерзкой клеветы? Но всё для него стало ясно, когда настоятель собора, епископ Венедикт, проводил их в соборно-монастырские строительные склады, где ещё в бытность его молодости лежала испорченная нерадивым ваятелем огромная плита белого мрамора. Монахи из скупости её не выбрасывали, а правители Флоренции использовали плиту в целях подавления и унижения тех мастеров, кто не вызывал у них симпатий, предлагая им сделать из неё скульптуру.

– Всем давно известно, что вы человек, которому подвластно невозможное! – с плохо скрываемым ехидством заговорил гонфалоньер сеньор Пьеро Содерини, усевшись на плиту. – Нет ни одного скульптора, отважившегося сделать из этой испорченной глыбы хоть что-нибудь стоящее… У нас одна надежда на вас, мессере Леонардо! Явите Флоренции чудо и сделайте из неё шедевр, достойный вашего гения!.. Ведь именно о вашем достоинстве, если я не ослышался, вы сказали в первую очередь, войдя в собрание Совета?! – засветились его глаза откровенной желчью; Леонардо смотрел на него бесстрастно, не отводя взгляда. – С вашей неторопливостью, с какой вы шестнадцать лет делали Колосс Франческо-Аттендолло Сфорца для миланского Двора, я думаю, вам не составит труда явить такое чудо Флоренции! – недвусмысленным намёком на неудачу закончил он.