Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 3"

Ч А С Т Ь 1.

Неприкаянный изгнанник.

Г Л А В А 1.

Со дня встречи с Леонардо в Чезене в зале Св. Архангела Михаила крепости Сан-Микеле герцог Валентино обрёл ореол славы, какого ещё в Церковной Области у него никогда не было. Следуя совету мастера, он уже на следующий день выступил с речью перед народом Чезены, выехав к нему на коне, подкованном, вместо одной, двумя легко спадающими подковами: золотой и серебряной. В обращённой к народу речи он говорил, чтобы они шли к своим родственникам в другие города и предложили восставшим вернуться в свои дома, потому как он знает причину их бед, о которых раньше, якобы, ничего не знал, намекая на кровавые расправы «испанской сотни». Прилюдно он казнил на площади перед городской ратушей десять самых кровавых испанцев, на кого указали жители Чезены. Восседая на коне перед горожанами и поднимая его на дыбы на месте казни, герцог Валентино, выбрав момент, пришпорил его так, что, выкинув задние копыта, словно отбиваясь от нападающего хищника, конь выбросил в толпу чезенцев золотую и серебряную подковы. Это произвело эффект разорвавшихся залпом множества гигантских бомбард, чей оглушительный рёв стремительно понёсся из Чезены во все концы Церковной Области. Соглядатаи герцога и его кубикуларии в городах с восставшими жителями дополнительно разносили слух о том, что гонфалоньер Римской Церкви собирается вернуть бывшим правителям их города и готовится объявить об этом лично жителям захваченных им городов; перед ними он появится на своём золото-серебряно подкованном коне. Как и предвещал Леонардо герцогу Валентино, воплощение этого замысла принесло ему пользы намного больше, чем все военные походы вместе взятые. Восстания в городах прекратились, восстановились прежние спокойствие и порядок, денежные расходы на серебряные и золотые подковы с лихвой окупились налоговой податью граждан; в каждом городе они, действительно, ждали появления герцога Валентино, как мессии. И он победно шёл из города в город, входя в них бескровно, в настежь открытые ворота; и его конь выбрасывал в ликующую приветствием его толпу горожан золотую и серебряную подковы. На глазах людей герцог расправлялся с частью солдат «испанской сотни» и шёл дальше.

В конце 1502 года он вошёл в город Фано и на глазах народа 25 декабря, в день Рождества, расправился с последним кондотьером «испанской сотни», её капитаном Рамиро де Лорка. На Пьяцетте перед герцогским замком правителя Фано его обезглавленный труп был выставлен на треноге из копий для обозрения горожан; рядом на воткнутом в землю копье торчала его обезображенная отрубленная голова. Движение маджонских заговорщиков остановилось, и они сами прислали герцогу Валентино письмо о перемирии. Папа римский Александр VI, внимательно следивший за событиями в Церковной Области, со свойственной ему политической беспринципностью прислал к сыну Чезаре своего доверенного прелата, кардинала Гонзаго, с уведомительной буллой, что выделяет из казны Ватикана дополнительные деньги на содержание церковных войск герцога Валентино, чтобы он присоединил к Церковной Области Флоренцию, принявшую французский протекторат. К булле было приложено письмо короля Людовика XII, напрямую обвинявшего Папу в приостановке движения его войск на дона Чезаре Борджа и поддержке сына против Флоренции, ставшей частью французской короны. Изворотливость отца не удивила герцога Валентино. «… Я был введён в заблуждение кардиналами Монреале и Паоло, поддерживавших маджонский заговор, – стояла сделанная его отцом приписка в конце письма французского короля. – Слава Всевышнему, открывшему мне глаза на их гнусности!.. Я чувствую, как я виноват перед тобой, мой любимейший сын, и они понесут заслуженное наказание!..» Герцог Валентино находился на том подъёме душевного настроя, когда жизнь радовала и казалась прекрасной, его великодушие било из него фонтаном, и он готов был всех прощать. Прошение герцога Бентиволио дипломатически урегулировать вопрос о том, чтобы Болонья стала столицей Церковной Области, он принял с тем радушием, на какое способен, разве что священник, принимающий покаяние грешника.

– Ты был прав, мой друг Леонардо, когда говорил, что нельзя быть до конца счастливым человеком, когда вокруг тебя печальные лица, боль и страдания; что это может себе позволить только тот, кто болен духовным глумлением над людьми! – повторил герцог высказывание мастера, когда после казни Рамиро де Лорка они, окружённые ликующими жителями города Фано, неспешно ехали верхом на конях по его улицам. – Теперь я и сам вижу, насколько приятней видеть в глазах встречающего народа не враждебный ужас и пожелание скорейшей смерти, а приветливую искреннюю радость! Я рад, Леонардо, что ты стал мне дорог не только как учёный… Я люблю тебя и как отца, и как брата, и как друга! И чтобы дополнительно обезопасить тебя от твоих завистников и врагов, я прикажу кузнецам, чтобы они и твоего коня подковали одной серебряной подковой!

Однако такое великодушие герцога осталось обособленным и далёким от помилования маджонских заговорщиков. Прощать их он не намеревался. Они заведомо были приговорены им к смерти. И, размышляя над тем, как лучше их пленить и наказать, он разработал план под названием «сенигалльская западня». Служивший морскими торговыми воротами Церковной Области, город Сенигаллия располагался в устье реки Мизы на побережье Адриатического моря, южнее города Пезаро. В нём находились торговые склады-кладовые европейских купцов из Венеции, Черногории, Албании, Греции, Московии, Кипра, Кандии, Турции, а также других стран азиатского ближнего и дальнего востока: Персии, Сирии, Ливана, Арабистана, Индии, Афганистана, Китая и прочее… Сенигаллия представляла собой свободный купеческий рынок товарообмена для купцов из разных стран, и ещё не был захвачен герцогом Валентино. Он разослал бывшим маджонским заговорщикам приглашение принять участие в военном походе на Сенигаллию, после захвата которого дон Чезаре Борджа обещал им крупную долю прибыли от захваченных товаров зарубежных купцов. Герцоги Гравино Орсини, Вителаццо Вителли и Оливератто да Фермо сразу откликнулись на его приглашение и условились встретиться с ним на реке Метавр по дороге в Сенигаллию. Получив от них вполне ожидаемый ответ, так как материальное положение этих герцогов давно пришло в упадок, герцог Валентино немедленно выдвинулся со своими войсками из города Фано в направлении реки Метавр. Выходя из ворот города, его гарцующий конь выбросил в толпу провожавших его горожан золотую и серебряную подковы; с копыт коня Леонардо в ликующую людскую толчею слетела серебряная подкова, и множество глаз, устремивших на него свои взоры, тоже стали смотреть на него, как на божество…

**** **** ****

Дорога шла на юг по побережью у подножия Апеннин. С моря дул сырой, пронизывающий ветер, но зимнее солнце светило ярко, и погода на всём протяжении пути от города Фано стояла прекрасная. Двенадцатитысячное церковное войско герцога Валентино, скрипя обозами и сухопутными галерами, медленно двигалось к реке Метавр. Герцоги Орсини, Вителли и Фермо в окружении конного полутора тысячного отряда кондотьеров уже дожидались там гонфалоньера Римской Церкви.

Их встреча была душещипательной по виду и с холодной настороженностью по духу. Маджонские заговорщики вели себя более напряжённо в первые минуты встречи, чем невозмутимый и улыбчивый герцог Валентино, всё-таки не доверяя ему и боясь его коварного нападения. Их подозрительность исчезла после непринуждённого разговора с ним через несколько минут. Герцог Валентино не стал баловать их любезностями и с бесстрастным невинным видом сразу приступил к обсуждению захвата Сенигаллии, ничем не выказывая своего истинного замысла и не давая заговорщикам усомниться в том, что он всех их простил и теперь им движет только интерес военного полководца церковных войск, желающего полного подчинения торгового города управлению Римской Церкви.

Сенигаллия сдалась церковному гонфалоньеру так же бескровно, как и другие города Церковной Области, но с одной весьма досадной условностью: жителей богатого города не прельстил соблазн золотых и серебряных подков, и они ещё до подхода войск герцога Валентино ушли из него, забрав с собой всё ценное, включая товары зарубежных купцов. Город был пуст, торговые склады разграблены, разбиты и сожжены; кроме бездомных собак, на улицах никого не было видно. Впав в ярость, солдаты герцога принялись крушить город и грабить то, что осталось в домах и на складах, выволакивая на улицу не покинувших Сенигаллии стариков, старух и беспризорных детей, вешая их и убивая палашами. Остановило это безумие только вмешательство Леонардо, по просьбе которого герцог Валентино приказал кондотьерам прекратить грабежи, разрушение и убийства. Ясно было, что в этом городе поживиться никому не удастся. Чтобы понять, что делать дальше, он пригласил на военный совет всех военачальников – это означало сигнал для захвата маджонских заговорщиков. По замыслу Чезаре он должен был состояться на военном совете при дележе добычи. На военный совет гонфалоньер-капитаны отрядов шли в герцогский замок правителя Сенигаллии, палаццо Дукале, стоявший вне сенигалльской крепости, внутри стен которой остались войска римского гонфалоньера и маджонских заговорщиков.

Как только двери дворца захлопнулись за последним военачальником, отряды герцогов Гравино Орсини, Паоло Орсини, Вителоццо Вителли и Оливеротто да Фермо были окружены церковными войсками и разоружены; в палаццо Дукале тем временем обезоружены и схвачены их Капитаны. Герцог Валентино праздновал долгожданную над ними победу. Начались пытки маджонских заговорщиков и долгие их допросы о других участниках заговора. Не видя больше необходимости в Леонардо, герцог Валентино отпустил его от себя догуливать остаток его незавершённого отпуска, и в начале февраля 1503-го года, покинув Сенигаллию, мастер отправился во Флоренцию. Сопровождали его самые лучшие кондотьеры дона Чезаре Борджа. Леонардо торопился. Все его мысли были заняты тем светлым сиянием, что осталось во Флоренции, о котором – не было и дня – он думал, не переставая. Что бы он ни делал, куда бы он ни шёл, чем бы ни занимался – перед его глазами всегда стоял образ моны Лизы, сдержанно-загадочной и потому соблазнительной. Весь путь от Сенигаллии до Флоренции, несмотря на трудную горную дорогу, пролегавшую через горную гряду Апеннин, он проделал всего за пять дней. И вот, наконец, ворота башни Сан-Галло. Попрощавшись с кондотьерами, повернувшими от флорентийских ворот в обратный путь, Леонардо пришпорил коня и прямиком помчался к дому сеньора Пьеро Мартелли.

В дом он ворвался, как раскатистый грозовой гром, всех радостно приветствуя и обнимая; в ответ ему отозвался ещё более шумный восторг: ученики обнимали его, Матурина и Зороастро плакали, сеньор Мартелли немедленно приказал поварам приготовить лучших любимых блюд мастера и накрыть праздничный стол. Андреа Салаино, сломя голову, побежал на улицу Лунгарно делле Грацие в дом синьора Франческо Джоконда известить мону Лизу о прибытии Леонардо. Назад он вернулся вместе с ней и её конвертитой Камиллой. Первое, что бросилось в глаза Леонардо, когда он её увидел, – это её широкое тёмно-бордовое платье, без вычурных дорогих узоров, расшитых дорогими нитями; платье, какое обычно надевают итальянские женщины для выполнения самой лучшей миссии, данной природой всем женщинам мира, – стать матерью! Она появилась в открытых дверях гостиной как в тот день, когда он впервые её увидел, в ослепительных лучах солнца; и Леонардо, оторвавшись от рассказа ученикам о своих приключениях в походах с герцогом Валентино, замер на полуслове и долго не мог отвести от неё своего восторженного взгляда. Она звонко рассмеялась, видя, как он поглощен ею. Её смех пробудил в нём движение: он подошёл к ней, взял её за руки, коснулся губами её губ и затем устремил взгляд, на её едва заметно выпирающий под платьем живот.

– Да! – поняла она вопрос в его глазах. – После семи лет…

Леонардо лёгким, чуть уловимым, жестом указательного пальца показал на себя – мона Лиза кивнула и тихо прошептала, чтобы её никто не услышал:

– Сеньор Джоконда надолго уехал из Флоренции, он догадывается…

– Ну и пусть! – так же тихо шепнул ей на ухо Леонардо. Если родится мальчик, то предоставим священнику дать ему имя, а если родится девочка – назовём её Катариной!

– В глазах моны Лизы засияли лучики счастья.

– Хорошо!.. Я согласна! – заиграла на её губах радостная улыбка.

И как раньше в дни весёлых торжеств и праздников, когда Леонардо устраивал шумные музыкальные представления, вновь им были приглашены актёры и музыканты, и дом сеньора Пьеро Мартелли зашатался от веселья. Весь месяц оставшегося отпуска он провёл как один день: радостно и нескучно. Театральные представления, когда ему приходилось дописывать портрет моны Лизы, собирали всех обитателей дома, включая прислугу. Прохожие на улице, проходя мимо, останавливались, с удивлением прислушиваясь, как дом знатного комиссария флорентийской аристократической Синьории то заливается птичьими голосами, то рычит по-звериному, то жалобно поёт, то рыдает, то сотрясается от громкого смеха!.. И прохожим хотелось заглянуть внутрь. «А что же там делается?» – вертелось у всех на языке. По вечерам, когда темнело и невозможно было продолжить работу над портретом Лизы, Леонардо предоставлял возможность флорентинцам собраться во дворе дома сеньора Пьеро Мартелли и посмотреть театральные представления приглашённых им актёров и музыкантов, а также завораживающий всех беспрерывным движением картины во время сказания легенд обскур-тамбурина .

Месяц пролетел незаметно. С моной Лизой Леонардо не расставался ни на минуту, ни днём, ни ночью, благо, что им никто не мешал и не препятствовал: муж моны Лизы должен был вернуться во Флоренцию не раньше конца весны. К началу марта её портрет уже был почти готов. Когда Леонардо выставил его на обозрение ученикам, Матурине, Зороастро, Пьеро Мартелли и самой моне Лизе, они пришли в благоговейный трепет, увидев мастерство тончайшего изящества. Поставив его на леджо в обрамлении тёмного материала, он открыл мастерскую и впустил их под нежные звуки флейт, на которых играли нанятые им музыканты. Войдя, все замерли – до этого момента никто из них портрета не видел, так как Леонардо никому его не показывал, каждый раз накрывая после работы полотном, – и долго смотрели, не в состоянии оторвать от него взгляда. Андреа Салаино даже вскрикнул от страха, когда решил подойти к портрету поближе. Он стоял сбоку от портрета. Взгляды зрителей устремились на него, не понимая, что с ним произошло. В его глазах застыли изумление и страх. Он ходил мимо портрета, не отрывая от него взора, то останавливаясь перед ним, то удаляясь.

– Что с тобой, Андреа? – в недоумении спросил его сеньор Мартелли, чувствуя, что этот вопрос ему хотят задать все.

Андреа остановился возле него и, указав пальцем не на портрет, а на мону Лизу, тихо шепнул:

– Когда от неё уходишь, она провожает тебя улыбкой!

Услышав его, мона Лиза невольно подалась движению вперёд и, пройдясь мимо своего портрета, неудержимо рассмеялась.

– Так и есть! – воскликнула она.

И мимо портрета уже заходили все зрители, даже музыканты не усидели на своих местах и включились в этот прогулочный моцион, не сводя взглядов с портрета, – у всех выражение любопытства на лице по мере удаления от него сменялось выражением непомерного удивления.

– Боже праведный! – в ужасе вскрикнул Пьеро Мартелли. – Леонардо, ты с ума сошёл!.. Ты что наделал?!.. Как вообще такое возможно?!.. На неподвижном портрете ты создал подвижное лицо и улыбку, заставляющие уходящего зрителя остановиться и вновь всматриваться в неё, вызывая желание с ней не расставаться!

Леонардо подошёл к моне Лизе, взял её за плечи и, заглянув ей в глаза, улыбнулся.

– Я просто её очень люблю!.. И хочу, чтобы её нежная и милая улыбка всегда оставалась со мной даже в те дни, часы и минуты, когда её рядом не будет! – и он поцеловал её, крепко заключив в свои объятия.

Глядя на них и подвергаясь какому-то невероятно тёплому чувству, музыканты, приставив флейты к губам, снова заиграли трогательную мелодию любви…

**** **** ****

А на следующий день Леонардо попрощался с моной Лизой, учениками и друзьями и, покинув Флоренцию, отправился на встречу с герцогом Валентино в Умбрию. Накануне он получил письмо от герцога прибыть в город Терни, чтобы вместе с ним войти торжественным маршем в Рим. Леонардо немного запоздал прибыть в условленное место. Гонфалоньера Римской Церкви там уже не оказалось. В Терни он нашёл оставленный для него герцогом отряд кондотьеров-телохранителей, с которым Леонардо сразу же бросился его догонять. Утром 7-го марта гонфалоньер-Капитан церковных войск и Знаменосец Римской Католической Церкви дон Чезаре Борджа, герцог Валентино, торжественным эскортом вошёл в Рим по древнеримской дороге Вио-Лабикана через ворота Маджоре. Леонардо ехал верхом на коне в свите главного церемонемейстера герцога, немца Иоганна Бурхарда. Он ехал в конце процессии позади герольдов, самого герцога Валентино и его капеллы главнокомандующих капитанов во главе с синьором Бартоломео Капраника, торжественно державшим остриём вверх, над головой герцога, его позолоченный меч Знаменосца Римской Церкви, на котором были выгравированы эпитафия богини Верности и триумфаторский девиз Юлия Цезаря, вернувшегося после победы над германскими племенами варваров: «Верность сильнее оружия – или Цезарь, или ничто».

У Маджорских ворот эскорт герцога приостановился из-за бесчисленной толпы встречавших его горожан. Выставленные среди народа герольды римского Папы и его кардинальской Апостолической Курии выкрикивали прославление входящему в Рим Знаменосцу Церкви, и люди дружно подхватывали их; слышались также выкрики горожан о желании увидеть слетающие с копыт его коня золотую и серебряную подковы. Герцог Валентино не торопился развлечь народ ставшим у всех жителей Италии сверх популярным зрелищем. Он неторопливо ехал по улицам города и тянул время, давая возможность нетерпению горожан довести их желание до исступления. На площади перед Траяновым Форумом он остановил коня и поднял его на дыбы, показывая тем самым Леонардо о начале придуманного им зрелища, чтобы мастер начал его, а он завершил. Герольды протрубили в трубы, и несколько кондотьеров поскакали вдоль толпы, расчищая место для будущего представления. Взгляд Леонардо упал на одного римского горожанина средних лет в обветшалой одежде и доспехах под багряным плащом, говорившим о том, что ещё совсем недавно он был солдатом церковного войска римского гонфалоньера; он опирался на деревянный костыль, его левая нога была обмотана каким-то грязным тряпьём. Верховые кондотьеры бережно обошли его, оттеснив толпу к краю площади, а он остался стоять на месте, пристально и скорбно глядя на герцога Валентино. Его лицо показалось Леонардо, как ни странно, знакомым.

– Кто этот калека?! – спросил он у сопровождавшего его герцогского оруженосца Августо.

– Вы не помните, кто поставил подножку вашему ученику? – в свою очередь вопросом усмехнулся оруженосец.

– Какую подножку?

– В селе Ваприо, когда для встречи с вами туда инкогнито приехал герцог Валентино.

Леонардо вспомнил, как один из кондотьеров герцога поставил подножку Андреа Салаино, бросившемуся к нему со слезами взять его с собой.

– По вашему выражению в глазах, мессере Леонардо, вижу, что вы вспомнили тот неприятный случай! – опять усмехнулся Августо.

– Да, – подтвердил Леонардо.

– Так вот он и есть тот самый кондотьер, поставивший вашему ученику подножку!.. Его зовут Баттисто Вилланис! Он был лучшим арбалетчиком в отряде телохранителей герцога Валентино и одним из самых преданных ему солдат, но из-за того неприглядного поступка, когда он мальчику поставил подножку, герцог приказал отрубить ему полступни, чтобы другим солдатам неповадно было совершать подобные мерзости!

Леонардо вспомнил, как он обещал этому кондотьеру расправиться с ним, если их пути пересекутся, но, услышав рассказ Августо, он почувствовал себя подавленным. В его сердце шевельнулось сострадание к этому искалеченному солдату.

– Герцог наказал его более жестоко, чем я мог бы это сделать, – тихо проговорил он и, пришпорив коня, иноходью, боком, выехал на середину площади.

Трубы герольдов по жесту герцога Валентино замолчали, толпа притихла, калека-кондотьер Баттисто Вилланис, опираясь на костыль, угрюмо, исподлобья, смотрел на Леонардо, так и не сойдя со своего места. Мастер заставил коня несколько раз обойти вокруг него, гарцуя, потом встать на дыбы и сбросить серебряную подкову. Она угодила в грудь бывшего кондотьера, заставив его покачнуться и отвлечься от угрюмого созерцания танцующего перед ним коня с восседавшим на нём исполинским седоком. Подкова со звоном ударилась о медный нагрудник его обветшалых доспехов и упала к его ногам. Он поднял её, и толпа горожан взорвалась ликующими криками. Леонардо удалился с площади, а на его место выехал герцог Валентино. В отличие от одноцветной чёрной одежды мастера, он блистал великолепием своих доспехов, украшенных не только ювелирной отделкой на них геральдических отличий его знатного рода, но и перьями розовых ибисов, вставленных в его позолоченный шлем и наплечники, сделанных для него ювелирным мастером Соломоне да Сессо, изготовившим также для него и позолоченный триумфальный меч Знаменосца Римской Церкви; этот ювелирный мастер, как и Леонардо, ехал в его свите.

Трубы герольдов опять пронзительно протрубили «Внимание», и горожане на площади умолкли. Герцог Валентино плавно, как и Леонардо, повёл коня иноходью, то поднимая его на дыбы, то заставляя его кланяться перед народом; толпа, видя, как его конь припадает на правую ногу, вытягивая вперёд левую, приходила в восторг.

– Золотой и серебряной подковы! – вновь стало раздаваться из людского шума.

Герцог Валентино, пришпорив коня, поднял его на дыбы и, удерживая в таком гарцующем положении на двух задних ногах, повёл его вдоль линии народа, заставляя его при этом сбрасывать с копыт передних ног золотую и серебряную подковы. Людская толпа, видя их драгоценный блеск, пришла в невообразимое смятение и разразилась настоящим гвалтом иступлённых криков, и, если бы не сдерживающие людей берровьеры городской джустиции, они ринулись бы вперёд и сорвали с коня не только его подковы, но и разнесли бы его по клочкам вместе с его знатным седоком. Первая, золотая, подкова полетела в калеку-кондотьера Баттисто Вилланиса; вторая, серебряная, – в толпу. Шум достиг такого апогея, что сквозь него едва слышались зазвучавшие трубы герольдов, возвещавшие продолжение триумфального шествия гонфалоньер-Капитана и Знаменосца Римской Церкви. В людской толпе началась драка из-за серебряной подковы, и герцогу Валентино пришлось отдать приказ кондотьерам, чтобы они успокоили дерущихся. А бывший солдат отряда телохранителей герцога, калека Баттисто Вилланис, не сводил изумлённых глаз с Леонардо, понимая, что если бы не он, то ни серебряной подковы с копыт его коня, ни тем более золотой подковы от коня его бывшего хозяина ему ни за что бы ни перепало. Он смотрел и не сводил с него взгляда до тех пор, пока мастер не скрылся из виду.

А триумфальное шествие Знаменосца Римской Церкви и его церковного войска между тем продолжило своё движение по улицам Рима. Миновав Пантеон, площадь Навоне и мост Сант-Анжело, процессия неторопливо свернула на улицу Деи Коронари и направилась к воротам Ватикана; здесь, на площади перед собором Св. Петра, торжественную процессию встречала кардинальская Апостолическая Курия во главе с Его Святейшеством, Первосвященником Римской Католической Церкви, римским Папой Александром VI Борджа. В блистающем плувиале и такой же тиаре, возвышающейся на голове, расшитых золотом и украшенных драгоценными камнями, Папа взволнованно переминался с ноги на ногу, держа в руках багряную подушечку с лежащей на ней Золотой Розой – высшей наградой церкви, даруемой ею лучшим её приверженцам. Герцог Валентино по достоинству оценил дипломатический шаг семидесятилетнего отца, увидев за его спиной кураторов маджонского заговора: кардинала Монреале и кардинала Паоло. Спешившись с коня, он снял шлем гонфалоньер-Капитана, надев вместо него герцогский берет с изображением Голубя Духа Святого, расшитого жемчугом, и затем подошёл к Папе в торжественном окружении оруженосцев, державших по бокам него щиты с надписью «Щит Римской Церкви»; снял берет и, упав на колени, поцеловал рубиновые кресты на его туфлях. Обвислые щёки Александра VI затряслись от самовлюблённого величия, а в глазах забрезжила серая унылость лицемерной приветливости.

– Сын мой! – с недостатком торжественности зазвучали его слова. – Имя Цезаря – Счастье Цезаря! И я, как никто другой, знаю подлинную цену этого высказывания древних, потому что именем своим ты прославляешь величие Нашей Матери Римской Католической Церкви; именем, которым наградил тебя Всеблагой и Я!.. Встань же, сын мой, с колен и прими в дар Радость обоих Иерусалимов, земного и небесного; Радость нетленную, знаменующую Свет Венца Христова – Золотую Розу! – и он под звуки затрубивших труб герольдов и зазвонивших колоколов собора Св. Петра вручил сыну подушечку с золотой Розой.

– Да здравствует Знаменосец Римской Церкви! – дружно грянуло церковное войско.

К герцогу Валентино сразу подступили кардиналы, дипломаты и послы других государств и стали поздравлять его с удачным разоблачением маджонского заговора и полной победой над заговорщиками, не забыв упомянуть о его превосходной выдумке с золотыми и серебряными подковами. Во время этой похвалы герцог оборачивался и благодарно смотрел на улыбающегося ему Леонардо. Папа Александр VI тем временем со страхом смотрел на сына, пожирая его ненавидящим взглядом. Окончание этой триумфальной процедуры вхождения в Рим гонфалоньер-Капитана и Знаменосца Римской Церкви ознаменовалось торжественным обедом в зале Свободных Искусств Ватикана, на котором, пользуясь поддержкой большого количества учёных из свиты герцога Валентино, римский Папа разрешил давно мучивший вопрос об открытых землях Колумбом между испанскими и португальскими дипломатами. Выслушав мнения всех дипломатических сторон и доводы учёных, Александр VI в заключение спросил, что думает по этому поводу его сын, но, пренебрежительно махнув на него рукой и не дав ему открыть рта, – этот жест отразился в глазах его сына яростной вспышкой молнии – подошёл к глобусу и, так как, будучи испанцем и давно имея на этот счёт своё решение, простым росчерком угольного карандаша разделил на нём открытые в Атлантическом океане земли таким образом, что большая их часть отводилась Испании. Испанские дипломаты и кардиналы захлопали в ладоши; португальцы, сочтя себя оскорблёнными, покинули Зал Свободных Искусств. Леонардо, привыкший к безнравственному самодурству Сильных Мира, остался при этой выходке римского Папы спокойным и невозмутимым. Он занял своё место между мастером Браманте и Пентуриккьо и продолжил прерванную трапезу с таким видом, словно бы ничего и не произошло. Однако злые события этого дня, провоцируемые Александром VI, ещё не закончили его удивлять страшными и отвратительными кознями римского Папы, заставившими многих за праздничным столом похолодеть от ужаса.

– Зная, сын мой, о твоём усердии в раскрытии маджонского заговора и наказании заговорщиков, замысливших против тебя жесточайшее преступление, – лилейно распевал Папа со слащавой улыбочкой на губах, льстиво глядя сыну в глаза. – И я решил помочь тебе в поимке тех, чей злой ангел-хранитель скрыл их от твоего ясного взора и справедливого возмездия. Вознеся молитвы Вседержителю, получил я от него откровение о жертве Ему, Всемогущему, через возрождение традиции императора Нейрона «Deo Optimo Maximo Hostia»*, побуждающей преступников из светских вельмож отписывать их Правителю, наместнику Бога на земле, все имеющиеся у них владения вместе с движимым и недвижимым имуществом и казной. Вот тебе, сын мой, булла о завещании твоей Церковной Области дополнительного владения одного из тех, кто принимал участие в маджонском заговоре, но избежал твоего справедливого наказания… Вторая булла ещё одного маджонского преступника, ушедшего от твоего справедливой десницы, отойдёт Римской Кампаньи Ватикана! – и с этими словами он жестом указал на кардиналов Монреале и Паоло, начавших корчиться за столом в предсмертной агонии от выпитого ими отравленного вина.

Все, кто сидел за столом, побледнели, превратившись в изваяния. Они застыли, остановив то мгновение, в котором застиг их ужас: кто-то сидел с открытым от смеха ртом; у кого-то рука с фруктами застыла в воздухе, поднося их от вазы к себе; некоторые сидели в непринуждённой разговорной позе, – их непосредственное движение рук тоже так и осталось висеть в воздухе; а у кого-то изо рта торчал кусок ещё не поглощённой ими пищи; и все не сводили глаз с умирающих в страшных мучениях двух кардиналов. Папа Александр VI остался доволен произведённым впечатлением, и, когда оба кардинала застыли на каменном полу, он, сложив руки, ладонь к ладони у себя возле губ, прошептал молитву и потом с небрежным видом сделал жест монашьей прислуге убрать трупы из зала.

– Ну, вот правосудие и свершилось! – заключил он с благостным видом покаявшегося грешника. – Надеюсь, что такая услуга тебе, мой сын, отразится на твоём настроении величайшей божественной благодатью, даруемой им только избранным, – счастьем!

– Ты прав, отец! – невозмутимо отреагировал Чезаре, читая завещание кардинала Паоло. – Но, чтобы ощутить себя полностью счастливым, мне необходимо двух твоих сенешалей, которые за этим столом будут пробовать

–* Deo Optimo Maximo Hostia – Богу Всеблагому, Всемогущему Жертва.

пищу и вино перед тем, как я к ним притронусь! – отбросил он прочитанную буллу на стол. – Ну-у!.. Подошли-ка их сюда!

Александр VI с растерянным видом изобразил недоумение, но требование сына всё же выполнил. Одного из папских сенешалей герцог Валентино сразу отослал к Леонардо, чтобы он пробовал вино и пищу у него, хотя мастеру, как и многим другим за этим столом, после увиденного, в горло ничего уже не лезло. Обед, однако, несмотря ни на что, продолжился, но даже видимое благополучие во взаимоотношениях, приглашённых на него людей, было таким натянутым и напряжённым, что слова и смех в них выглядели юродивыми. Папа Александр VI и дон Чезаре вели между собой такую беседу, обсуждая некоторые политические вопросы, что со стороны могло показаться – они самые любящие друг друга отец и сын! Никто из гостей из Зала Свободных Искусств ими отпущен не был; обед плавно перешёл в ужин, после которого Папа предложил всем приглашённым совершить ночное факельное шествие по улицам Рима во славу его сына, Знаменосца Римской Церкви, вместе с его церковным войском. Отказаться было невозможно. Кардиналы, послы и дипломаты великих держав, включая учёных и мастеров, – все приняли участие в этом ночном факельном шествии. До полуночи Рим сотрясался от грохота колесниц с тяжёлыми бомбардами «Маргарита», от залпов фейерверков, шума движущихся сухопутных галер, выкриков солдат, прославлявших их гонфалоньер-Капитана и римского Папу; и ликования римских граждан. После полуночи были отпущены дипломаты, послы и учёные с мастерами, кроме Леонардо; его попросил остаться герцог Валентино.