Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 3"

– Что вы, учитель?! – округлились у Франческо глаза от недоумения. – Я смотрю на вас так, потому что вы мудры и бесконечно добры… Я бы не смог так, как вы… Вы их учили и любили их, а они отвечают вам чёрной неблагодарностью, и вы даже не обижаетесь на них…

– Я не обижаюсь на них, Франческо, только потому, что старики, в основном, умирают в одиночестве – такова природа!.. И я не исключение! Ты сейчас молод и не можешь смиренно принять моих слов, но и тебе, если болезни или война не оборвёт твою жизнь раньше времени, придётся состариться… Будь мужественным и смиренно принимай то, что дарует тебе судьба и природа! Смирение – это экономия сил в долгой борьбе за существование, а не поражение, Франческо…

– Ваши слова жестоки, учитель!

– Правда, вообще, вещь безжалостная, – просто вздохнул Леонардо.

– Учитель! – бросился Франческо к нему и обнял его. – Я ни за что не брошу вас!

– Андреа, сынок! – брызнули у Леонардо из глаз слёзы, и он прижался губами к его волосам.

– Я Франческо!..

– Да, я оговорился, прости…

Они стояли посреди расцветающих апельсиновых деревьев монастырского сада. Над ними пели птицы, и благоухала жизнерадостностью весна. У ворот сада собирались беспризорная детвора и нищие, те, кого он вылечил от болотной лихорадки. Всем очень хотелось узнать, возобновит ли Леонардо опять театральные представления.

– Обязательно, а как же!.. – отозвался он на их оклики. – Вот только поправлюсь, и снова вместе начнём придумывать новое весёлое зрелище!..

И обрадованная детвора с визгом побежала по своим делам. На губах нищих появились улыбки – свет их тяжёлой беспросветной жизни, – и они побрели в поисках милостыни, чтобы ради небольшой частицы радости продлить свои невыносимо безысходные в мученичестве жизненные дни.

– А почему Джованни ничего не говорит мне о том, что ему не дают покоя инквизиторы? – поинтересовался Леонардо, когда беспризорные и нищие разошлись.

Франческо поднял на него наполненные слезами глаза, и его губы беззвучно прошептали:

– У вас болезнь отняла много сил, учитель, и он боится, что ваше сердце не выдержит, если он расскажет о тех ужасах, которым его подвергают Святые отцы…

– Святые отцы! – проскрипел зубами Леонардо. – Святые!.. Будь проклята вся эта самозваная сволочь!.. Сказано в Писании Христом, что назвавший себя святым является грешником!.. Скромность – вот проповедник высокой божественной духовности! А Святой отец – не иначе, как самозванство сатаны…

– Тише, учитель, вас услышат! – устремил Франческо испуганный взгляд за его спину.

Леонардо обернулся и увидел несколько монастырских монахов-садоводов, вышедших из монастыря с заступами, чтобы обрабатывать землю в саду.

– Да, пожалуй, ты прав, – усмирил он свой гнев и направился к дверям монастырского госпиталя. – Сегодня же пойду к сеньору Франческо Веттора и попрошу его сделать проездные документы для Джованни, чтобы он покинул этот Вечный Город, перемалывающий людей своей непомерной гордыней, словно жерновами!

– Франческо Веттора отозван во Флоренцию, учитель, его нет в Риме!

– Откуда знаешь? – остановился Леонардо, с удивлением уставившись на Франческо.

– Джованни несколько дней назад сам ходил к нему… От вашего имени он хотел поговорить с ним, но его не оказалось дома. Слуга сказал ему, что сеньор Франческо Веттора во Флоренции!.. Поехал по делам какого-то Николо Макиавелли…

Леонардо в сердцах сплюнул. Он знал, что Николо Макиавелли переписывался с Франческо Веттора и в письмах просил посла подыскать ему должность в Ватикане или во Флоренции с приличным годовым жалованием, потому что он, якобы, пятидесятилетний пожилой мужчина, после всех своих политических интриг, был не в состоянии сам устроиться и прокормить молодую жену с ребёнком. Развернувшись, Леонардо не пошёл в госпиталь, а направился к воротам сада.

– Вы куда, учитель?! – крикнул ему Франческо в спину.

– В церковь Сан-Анжело!.. Надо немедленно забрать оттуда Джованни и спрятать его от инквизиторов до возвращения из Флоренции сеньора Франческо Веттора!

– Я с вами!

Леонардо не ответил. Он торопливо шагал, насколько ему позволяли силы. Франческо неотступно следовал за ним. «Если уж Джованни сам осмелился обратиться к сеньору Веттора, – на ходу размышлял Леонардо, – то его дела действительно плохи. Терпение, видать, у него на исходе!..» В церкви Сан-Анжело Джованни не оказалось. Монахи, пребывавшие там, на вопрос, где он, ответили мастеру, что его забрали в Канцелярию Святой Инквизиции доктор богословия фра Джорджо да Казале и его секретарь фра Микеле да Вальверда. У Леонардо замерло сердце. В голову полезли самые дурные мысли. Однако, справившись с волнением, он немедленно отправился в Священную Канцелярию. Он хорошо понимал, что у инквизиторов нет обвинений против Джованни Бельтраффио, но ему так же хорошо было известно, как умеют богословы кружить голову не искушённым в софистике людям, задурманивая её витиеватыми химерами богословской схоластики, подменяя истину вымыслом. Не раз он видел, как на костёр отправлялись ни в чём невинные, как и Кассандра, нечаянно оговорившие себя богу послушные христиане. Леонардо не боялся появиться в Канцелярии Святой Инквизиции перед Джорджо да Казале и Микеле да Вальверда, зная, что его появление для них явится неожиданностью, и они вынуждены будут остановить допрос Джованни; но то, что он там увидел, стало для него настоящим ударом и повергло его в отчаяние.

Появившись в секретариате Канцелярии, Леонардо потребовал у секретаря немедленно проводить его к доктору богословия, якобы, для важной передачи ему сведений, и тот немедленно выполнил его требование. Оставив Франческо Мельци в приёмной дожидаться его возвращения, Леонардо спустился за секретарём в тёмное каменное подземелье, где располагались казематы для заключённых и пыточные камеры палачей. Сюда привозили на допросы даже политических заключённых крепости Сан-Анжело, которым палачи инквизиторов без труда развязывали язык. У Леонардо от этих жутких мрачных стен по телу гулял холод, а от нечеловечески истошных криков пытаемых заключённых в голове застывали мысли. Он шёл за секретарём, и ледяной стужей у него кружила только одна мысль, что его ученик, возможно, уже оговорил себя и это его крики он слышит. К счастью, Джованни не пытали, но от этого он не чувствовал себя лучше. Леонардо увидел его лежащим на полу в камере пыток у ног Святого отца фра Джорджо да Казале. Он был в обмороке. Напротив него палач у заключённого, привязанного к «турецкому станку», раскалёнными щипцами отрывал пальцы. От вида обезображенного и, скорее всего, уже сошедшего с ума от боли человека у Леонардо помутнел рассудок. Он провёл тысячи анатомических сечений, но что значит расчленение мёртвого тела по сравнению с живым? Он почувствовал, как у него от ужаса зашевелились волосы, закружилась голова, горло острым жалом пронзила сухость. Неудивительно, что Джованни лежал на полу без памяти.

– Думаю, что за ваши действия вам придётся ответить перед Папой! – едва сдерживаясь, чтобы не броситься на инквизитора, сипло, почти беззвучно, выдохнул Леонардо. – Не далее, как сегодня утром, Лев Х заказал ему большую картину о Моисеевых скрижалях, и мой ученик нужен ему живым и невредимым!

Как он и предполагал, его появление стало неожиданностью для фра Джорджо да Казале. Услышав слова Леонардо, доктор богословия побледнел и бросился к лежащему на полу Джованни приводить его в чувство, крикнув палачу и фра Микеле да Вальверда, чтобы они принесли воды.

– Мы по поводу ведьмы Кассандры его допрашивали… – скороговоркой затараторил он. – Кассандры и ведьм её шабаша, имена которых она утаила…

– Какой Кассандры?! Каких ведьм?! Какого шабаша?! – сжав в бешенстве кулаки, процедил сквозь зубы Леонардо. – О ней вы должны расспрашивать эконома Папы, Галеотто Сакробоско, который сам с удовольствием вас привяжет к «турецкому станку», если узнает, что вы пытались с помощью моего ученика оговорить меня, точно так же, как вы оговорили его племянницу!.. Мне известно, что вы пытаетесь заставить Джованни Бельтраффио свидетельствовать в Святом судилище Инквизиции, что мои медицинские исследования имеют цель с помощью вырезанных из женского чрева зародышей, каковые, к слову сказать, вы ищите в моём доме, создать войско дьявола, чтобы направить их на свержение Святой Владычицы, Римской Католической Церкви!.. О том, как вы это делаете, уверяю вас, скоро станет известно Льву Х!.. Думаю, что вы тогда сами окажетесь на месте этого пытаемого, потому что Папа не простит вам издевательств над смиренными христианами, так как, растаптывая их души, вы убиваете в них веру в Святой голос Христа, чьим проводником является сам римский Папа! – свирепо закончил Леонардо.

Фра Джорджо да Казале трясло: у него дрожали щёки и губы, веки быстро моргали; в глазах сидел животный страх. Фра Микеле да Вальверда выглядел ещё хуже: у него подогнулись ноги и, припав на колени рядом с начавшим приходить в себя Джованни, он никак не мог подняться и выпрямиться. Никогда ещё Леонардо не видел инквизиторов такими перепуганными. «…Видать, пытая других, – с презрением подумал он, глядя на них, – они всё-таки мысленно ставят себя на их место и представляют, как бы они ощущали боль, наносимую палачами… Вон что с ними делается: от страха они даже говорить не могут!..» Джованни пришёл в себя и, увидев учителя, видимо, не сразу поверил своим глазам. Леонардо подал ему руку, и только тогда он понял, что перед ним не видение. Он поднялся с пола и, припав к его плечу, измученно, с содроганием, вздохнул.

– Я больше не могу, учитель!

– А больше ничего и не будет! – ободрил его Леонардо и, не говоря больше ни слова, повёл его из пыточной камеры, желая, чтобы он поскорее оказался на свежем воздухе.

Святые отцы Джорджо да Казале и Микеле да Вальверда бессильно смотрели им вслед. Их продолжало трясти от страха, и они беспомощно открывали рот, ловя им воздух, так и не в силах произнести ни слова. Выйдя из Канцелярии Святой Инквизиции, Леонардо повёл Джованни домой. От пережитого волнения он едва держался на ногах. Франческо Мельци тоже подставил ему своё плечо, как это сделал его учитель. Они шли, молча, и не спеша. В лицо им дул прохладный ветерок, прохожие смотрели на них с любопытством и сочувствием.

– Временно, Джованни, тебе придётся прекратить работу в церкви Сан-Анжело, – вслух высказал свои размышления Леонардо. – Неласков к нам Вечный Город! Надо переждать, когда улягутся страсти инквизиторов…

– Хорошо, учитель.

Придя домой, Леонардо сразу принялся сооружать на чердаке комнатку, чтобы спрятать в ней Джованни. Говоря ему, что «больше ничего не будет», он сам сомневался в истинности своих слов, потому что по опыту знал: инквизиция не останавливается ни перед чем. И чего ожидать ещё от Святых отцов – ему было неведомо. Предпринятая осторожность, как считал он, никогда не помешает и не будет лишней.

Соорудив на чердаке комнату и наказав Джованни никуда из неё не выходить, Леонардо отправился во дворец Ватикана. Ради него он готов был пойти на унижения, чтобы только уберечь от преследования Святых отцов. И хоть Галеотто Сакробоско вызывал у него стойкое отвращение, несмотря на это, Леонардо пошёл к нему, чтобы через него заручиться поддержкой Папы и его брата, Знаменосца римской Церкви. В приёмных покоях Ватикана он узнал, что Галеотто и Джулиано Медичи, оказывается, в один день с Франческо Веттора уехали во Флоренцию. Тогда он решил предпринять попытку самому попасть на приём к Папе и лично поговорить с ним. Целую неделю ему пришлось прождать в коридорах приёмной Льва Х. Время с того момента, как Джованни Медичи облачился в папский плувиал и надел на голову тиару Понтифика, прошло достаточно, и от того простого, чуткого римского Папы, каким он был в начале своего правления, не осталось и следа. О нём в коридорах поговаривали, что в некоторых его привычках проявляется его предшественник до Юлия II, римский Понтифик Александр VI Борджа. В приёмной толпилась сотня людей, – Леонардо не раз видел среди них и доктора богословия фра Джорджо да Казале и его секретаря фра Микеле да Вальверда, – но Папа под разными предлогами никого не принимал. Каждый день, прождав до вечера, Леонардо уходил в госпиталь Сан-Спирито обустраивать театральное представление для больных, беспризорников и нищих, а на утро вновь отправлялся во дворец Ватикана. К исходу недели ему всё-таки удалось встретиться с Папой, но эта встреча была мимолётной и прошла в коридоре приёмных покоев не так, как того ожидал мастер. Лев Х в окружении свиты кардиналов, монахов-поэтов и шутов вышел из рабочей обители и, проходя вдоль кланявшейся ему толпы людей, ожидавших его аудиенции, встретился глазами с Леонардо.

– Как?! – воскликнул он удивлённо. – Вы уже исполнили мой заказ?!

– Не совсем так, ваше Святейшество, – растерялся Леонардо от неожиданного вопроса.

– Не выполнили?! – ещё сильнее удивился Понтифик.

– Ваш заказ, ваше Святейшество, требует глубокого размышления, ведь вы не хотите, чтобы картина на библейского Святого выглядела красочным пасквилем… Скрижали Моисея требуют к себе особого внимания и высокого совершенства! Я должен продумать сюжет до самого конца! К вам на приём я пришёл по другому поводу…

– А по какому поводу вы ещё можете ко мне прийти?! – недовольно, цинично и высокомерно воскликнул Папа; бросив на Леонардо презрительный взгляд, он двинулся дальше по коридору. – Нет, вы только подумайте! – продолжал он восклицать, потрясая руками. – Этот старый чудак думает о конце, не приступая к началу!.. И он ещё смеет приходить ко мне по какому-то там поводу!.. Незаконнорожденный не имеет права даже на собственную родину, не говоря уже о том, чтобы он имел собственное мнение!..

Леонардо был раздавлен. Свита Льва Х оттеснила его назад, и он в смятении и беспомощно смотрел в спину уходящему Папе. Ясно было, что ни о какой аудиенции с ним теперь не могло быть и речи. Он покинул дворец Ватикана и вместе с Франческо Мельци направился домой, размышляя о том, как теперь быть и что делать дальше…

На улице виа Бурго-Нуово у моста Сант-Анжело Леонардо увидел длинную процессию экипажей, окружённую верховыми кондотьерами, восседавшими на высоких конях вороной масти. Блистая доспехами и оружием, они гарцевали вокруг дорогих экипажей, оформленных с королевским великолепием, горделиво и надменно поглядывая на прохожих. Внезапно раздался крик, приказавший процессии остановиться, и Леонардо увидел, что в одном из экипажей находится Рафаэль Санти. (Со всей своей свитой друзей и поклонников он по приглашению Папы направлялся в Ватикан.) Рядом с ним в экипаже восседал Микеланджело Буанаротти.

– «Божественный»! – благоговейно пролепетал Франческо.

«Божественный» поднялся с кресла в экипаже, выпрямился во весь рост, снял с головы берет и низко поклонился Леонардо. Его примеру последовали Микеланджело и вся их многочисленная свита более чем из полусотни человек. На мосту наступила тишина. Прохожие останавливались и с удивлением смотрели, как такое множество красиво разодетых, светских людей, сняв головные уборы, низко склонились перед высоким стройным старцем в ветхом чёрном плаще. Да, это был великий жест «божественного» Рафаэля Санти. Но никто из них тогда ещё не подозревал, что ими была отдана последняя и заслуженная дань чести их великому соотечественнику. Они не сдвинулись с места до тех пор, пока Леонардо не прошёл по мосту мимо них и не удалился. Франческо широкими от изумления глазами смотрел на всё происходящее и, похоже, не совсем понимал, что происходит: почему «божественный» и его свита склонились перед его старым учителем? А Леонардо шёл и думал о том, что он слышал о Рафаэле в приёмных покоях Ватикана от многочисленных там посетителей: «божественный» назначен не только архитектором собора Святого Петра, но и архитектором археологических раскопок в Риме и его окрестностях; кардинал Биббияна собирался выдать за него замуж племянницу, оставшуюся во время эпидемии малярии без родителей, Лев Х обещал его сделать кардиналом, римский банкир Агостино Киджи за роспись лоджий и залов его виллы «Фарнезина» помог выстроить в Борго великолепный дворец; граф Бальдассаре Кастильоне, его друг, дипломат и писатель-гуманист, а также и другие писатели и поэты Италии в своих произведениях прославляли его и называли не иначе, как «fortunato garzor» – «счастливый мальчик»…

– Счастливый мальчик! – вслух вторил Леонардо своим мыслям. – Счастливый мальчик… – он обернулся и посмотрел на мост Сант-Анжело: последний экипаж процессии Рафаэля Санти съехал с моста и скрылся среди домов виа Борго-Нуово. – Ну да!..– осенило его вдруг. – Как же я сразу не сообразил?! – ударил он себя ладонью по лбу.

– Вы о чём, учитель?

– О Рафаэле!.. Э-эх, надо было сейчас… – покачал он головой. – В Ватикан ведь поехал…

– Что вы имеете в виду?

Леонардо радостно взглянул на Франческо и потрепал его по шевелюре.

– Завтра с утра мы с тобой отправимся в Борго к Рафаэлю! – улыбнулся он. – Джованни спасён!.. Я обращусь с просьбой к Рафаэлю, чтобы он поговорил с Папой о запрещении инквизиторам преследовать его… Понимаешь?!.. Рафаэль не сможет отказать мне в просьбе, а Лев Х не сможет отказать Рафаэлю; и Джованни больше ничего не будет угрожать!

В глазах Франческо заплясали весёлые искорки.

– Здорово! – воскликнул он.

Глядя друг на друга, они заулыбались. Бросив прощальный взгляд на мост Сант-Анжело и удаляющуюся вглубь между домов улицу Борго-Нуово, они заторопились домой. Им не терпелось поскорее обрадовать Джованни, томившегося на чердаке в тоскливом одиночестве, что его домашнему заточению скоро придёт конец. В доме, на кухне, их ждала неприглядная картина: Зороастро опять был невменяемо пьян и валялся на полу посреди кухонного хлама. У Леонардо от досады по лицу заходили желваки.

– Чёртов зеркальщик! – гневно выпалил он, сжав кулаки. – Нашел, кого спаивать!.. Он же калека и даже трезвый не всегда соображает, что делает… Ну, жирная сволочь, берегись! – погрозил он кулаком в сторону, где жил домовладелец. – Как только инквизиторы прекратят нас преследовать, я из тебя червеллату сделаю!.. Франческо, вернёмся из Борго и сразу пойдём подыскивать новое жильё… – принялся он поднимать с пола Зороастро.

– Учитель, дверь открыта наверх…– кивком указал Франческо на дверь, за которой находилась пристройка с пожарной лестницей, ведущей на чердак. Она всегда была заперта на замок, и её открывали только тогда, когда относили Джованни пищу; сейчас она была открыта настежь.

Леонардо оставил Зороастро и вошёл в пристройку. Прислушался. К нему тихо подошёл Франческо.

– Джованни! – негромко позвал Леонардо.

Тишина ответила ему безмолвием.

– Может быть, я поднимусь? – шёпотом предложил Франческо.

– Тихо… Джованни! – опять позвал он.

И снова тишина ответила ему безмолвием. Тогда Леонардо сам полез вверх по лестнице. Франческо неотступно следовал за ним. Чердак прикрывала ещё одна дверь. Она тоже была распахнута настежь. Ступив в оборудованную комнату, Леонардо постоял, чтобы его глаза привыкли к полумраку, потом осмотрелся: вокруг него царил настоящий погром; все вещи и мебель были перевёрнуты, словно в помещении происходила жесточайшая борьба. В правом углу комнаты, куда не проникал свет от небольшого чердачного оконца, в неестественной позе, лицом в угол, стоял на коленях Джованни Бельтраффио; его колени – успел заметить Леонардо – почему-то не касались пола, вися в воздухе от него на расстоянии в несколько дюймов.

– Джованни, мы зовём тебя, а ты не отзываешься! – бросился он к нему.

Но только он протянул к нему руку, как его тело пронзила ледяная молния. Иней ужаса охватил Леонардо от того, что он увидел. И он так и застыл на месте с протянутой рукой: лицо Джованни было окровавлено и разбито до неузнаваемости; голова запрокинута с вывалившимся изо рта языком и висела на фероньере, тонком крепком шнурке, которым итальянские женщины пользуются для перетягивания волос; его ученик и несчастный возлюбленный Кассандры был повешен. Леонардо издал нечеловеческий крик. Его ноги подкосились. Он упал на колени и, обняв Джованни, дал волю всему накопившемуся в нём горю выйти наружу истерикой слёз и рыданий. Он безудержно плакал, омывая слезами не только тех, кого он не смог спасти, но и собственную, отторгнутую от людей с самого своего рождения, одинокую, полную лишений и страданий жизнь. В детстве, беззаботно играя с детворой, он верил, что счастливая звезда удачи ему обязательно будет улыбаться, и не задумывался над тем, что его ждёт, но сейчас, оборачиваясь на прожитую жизнь, он видел её беспросветной и оттого безудержно её оплакивал.

Франческо, увидев мёртвого Джованни, тоже, как и Леонардо, сначала ужаснулся от страха и хотел, было, даже убежать с чердака, но, глядя, каким безутешным сделался его учитель, не смог его покинуть. Обняв Леонардо, и он заплакал вместе с ним. И плакали они очень долго. Когда же их рыдания пошли на убыль, и они начали успокаиваться, Франческо помог учителю подняться с пола и снять с петли Джованни.

– Бедный, бедный Джованни!..– всхлипывал Леонардо, роняя слёзы на его распухшее от побоев лицо и ладонью отирая с него смягчённую его слезами, чёрную, запёкшуюся кровь. – Бедный!.. Бедный мой Джованни!.. Ты был славным!.. И по-настоящему умел любить!.. Как я хочу, чтобы твоя душа встретилась с Кассандрой и вы были счастливы!.. Бедный, бедный мой Джованни! – срывался он опять приступами рыданий на крик.

– Не надо, учитель!.. Не надо!.. – пытался утешить его Франческо, сам захлёбываясь слезами.

На столе, оборудованном для грунтовки картин, среди разбитого хлама, он нашёл предсмертную записку Джованни и подал её Леонардо. «…Ведьма увлекла меня за собой…» – бросились ему в глаза её первые слова. Он видел, что строки написаны рукой его ученика, но, будучи сыном нотариуса, Леонардо хорошо знал, с какой лёгкостью подделываются документы; чуть ли не каждая контора имела особого секретаря, умевшего подделывать почерки. Это только он имел способность писать двумя руками, и его почерк в документах невозможно было подделать, потому что их он заполнял левой рукой почерком справа налево и прочитать его, возможно, было только с помощью зеркала. К тому же он был изобретателем, что давало ему преимущество перед другими людьми иметь вещи собственного изобретения. Леонардо поднёс записку к носу и обнюхал её. Его ученики, в том числе и Джованни, пользовались чернилами его изготовления, смешанными с казеином, что делало их несмываемыми; они имели резкий, неприятный запах гниющего сыра. От записки никакого дурного запаха не исходило. Она была написана обычными водяными чернилами, следовательно, её подделали. Леонардо понял, что Джованни в Канцелярии Инквизиции неоднократно давал письменные показания инквизиторам, и им ничего не стоило её подделать. Он вспомнил, с каким страхом они смотрели на него в приёмной Папы; вспомнил свои угрозы им в пыточной камере палачей, когда от страха их прохватил немой ступор; сопоставил рассказы Джованни с поведением Иоганна Гихарда, споившего Зороастро, и у него не осталось никаких сомнений, чьих рук это дело.

– Это они убили его! – безысходно выдохнул он, отбросив от себя записку, словно она была зачумлённой; у него из горла вырвался стон. – О-о!.. И без этой грязной подделки достаточно одного взгляда на Джованни, чтобы понять, что его убили!.. Господи, заклейми своим проклятием всю эту инквизиторскую мразь… Что они делают?.. Ни в одной христовой заповеди не проповедуется сожжение людей на кострах и убийства!.. Бедный, бедный Джованни!.. – с болью в голосе качал он головой.

Леонардо так потрясла смерть ученика, что его покинули силы. Он сидел беспомощно на полу, не в состоянии оторваться от лица Джованни, вытирая с него ладонями запёкшуюся кровь, плача над ним и ласково его гладя…

Г Л А В А 7.

В 1511-м году Леонардо пожелал написать автопортрет*. У него уже имелись несколько, сделанных им в разные годы, на которых он изображён молодым, в расцвете лет, но идея создать ещё один на склоне лет пришла ему, когда у него началась долгая, изнурительная борьба за спасение Кассандры. От –* Его общеизвестное графическое изображение, на котором он представил себя после всех произошедших с ним событий; хранится в музее г. Турина.

*

постоянных переживаний он старился на глазах. Вначале он хотел выполнить этот автопортрет красками, как и другие, но, начав графически изображать себя, он понял, что графика лучше передаёт всю трагичность прожитых им лет, его страданий и утрат. Год от года он смотрел на себя в зеркало и дополнял штрихами к автопортрету новые, появившиеся на лице морщины. В день смерти ученика, когда вернувшиеся из монастыря Сан-Антонио Чезаре да Сесто и Андреа Салаино помогли Франческо вытащить из чердака и спустить оттуда тело убитого Джованни Бельтраффио, Леонардо, глянув в зеркало, не узнал себя. Из зеркала на него смотрел глубокий старик, в глазах которого застыли страдание, обречённость и пустота безысходности перед неотвратимостью того, что ничто происходящее в жизни нельзя приостановить и исправить – таким мы видим его на автопортрете, дошедшем до наших дней.

Леонардо нашёл в себе всё-таки силы отнести «предсмертную» записку Джованни в Канцелярию Джустиции, но в расследовании смерти его ученика ему там отказали, посчитав её достаточно основательным доказательством самоубийства, даже не удосужившись взглянуть на его мёртвое тело. Вдобавок комендант выдал ему письменное распоряжение, запрещающее хоронить Джованни, как самоубийцу, на монастырских кладбищах, а также на городских кладбищах для бездомных. В Священную Канцелярию Святой Инквизиции, разумеется, Леонардо уже не пошёл, потому что это было бессмысленно. Хоронили Джованни на следующий день после убийства за городом на невысоком холме на берегу Тибра. В похоронах принимали участие Леонардо, Матурина, Зороастро и Франческо. Чезаре да Сесто и Андреа Салаино, боясь преследования инквизиторов, сбежали из дома Иоганна Гихарда в ту же ночь перед похоронами, прихватив из мастерской Леонардо, почти, все его картины, не взяв с собой только портрет моны Лизы Джоконды. Видимо, оставшаяся в них часть совести не позволила им забрать святыню учителя, и начатую для Джулиано Медичи картину Иоанна Крестителя с незавершённой очередной картиной «Анны и Марии с Иисусом», которую он не мог закончить ввиду постоянно чередующихся в его судьбе жизненных коллизий.

На похоронах Джованни Бельтраффио плохо сделалось Зороастро. Он считал себя виновником его гибели и от угрызений совести, когда тело Джованни опускали в могилу, с ним случился припадок истерики. Он рвался броситься в могилу, чтобы его закопали вместе с ним, и его долго пришлось успокаивать. Леонардо, обессиленный физически и духовно от последней череды событий, привёл его к усмирению только потому, что Зороастро был калекой.

Навалившись на него, он держал его до тех пор, пока истерика в нём не угасла, затем, отпустив, он попросил Матурину и Франческо отвести Зороастро в экипаж, чтобы он не мешал погребению. Калека-механик плакал, как ребёнок, держась за плечи женщины и юноши, причитая, что он не хочет жить. Проводив его взглядом, Леонардо и два нанятых им могильщика принялись засыпать землёй могилу, завершив погребение только к вечеру. Установив на насыпанном могильном холмике столбик с именем, они вернулись в Рим.

День клонился к закату. Жара начала спадать. В небе раскинутая лёгкая дымка перистых облаков, окрашенная оранжево-красными лучами заходящего солнца, походила на гигантские крылья красного ибиса, парящего над Вечным Городом. Каменные громады Колизея, базилики античных храмов, собора Св. Петра и куполов церковных кампанил сверкали золотыми бликами ярких вечерних солнечных лучей – будто радостными глазами – приветствовали облачную птицу, возвестившую о приходе вечера и скором наступлении ночи, когда и город, и его жители могут отдохнуть от изнурительно тяжёлого, знойного дня. У Леонардо еле волочились ноги. От усталости у него даже притупилась душевная боль о потере Джованни Бельтраффио, и, подъезжая к дому, он думал только о том, чтобы лечь отдохнуть. Однако у дома Иоганна Гихарда стояла беспризорная детвора, пришедшая к нему в гости просить, чтобы он устроил им представление сегодняшним вечером. И Леонардо не смог им отказать. Вспоминая мальчика Липпи, символизировавшего «Золотой век» правления герцога Людовико Сфорца на торжестве в честь его коронации и трагически погибшего от бездумности и бездушной чёрствости взрослых, он смотрел на этих маленьких бездомных нищих и с горьким сожалением отмечал про себя, что никакой светлой радости в их жизни-то совершенно нет; что в их молоденьких тельцах их души уже чрезвычайно изранены и настолько стары, что они старше самых долгоживущих на земле людей, повидавших немало за свою жизнь. Но в их детских искренних глазах все, же, светилась надежда, что Леонардо, забыв об отдыхе, почувствовал внезапный прилив сил. Он не мог противостоять той вере, с которой они пришли к нему просить, чтобы сегодняшним вечером он подарил им крупицу радости.

– Я иду с вами! – торжественно объявил он, несмотря на то, что в его собственной душе царила дождливая, чёрная, ненастная ночь.

Детвора восторженно заликовала. Леонардо отпустил экипаж, на котором он, Матурина, Франческо, Зороастро и двое могильщиков приехали с похорон Джованни Бельтраффио, и пешком, в окружении детей, зашагал к монастырю Сан-Спирито. Франческо тоже пошёл с ним, не обращая внимания на страшную усталость.

В монастырском саду госпиталя уже толпилось много народа. Леонардо разглядел среди собравшихся посмотреть театральное представление людей поэта Папы Льва Х, монаха Пьетро Бембо, сочинившего поэму о платонической любви «Азолани» в форме диалога двух влюблённых друг в друга сердец, за что удостоился чести Папы, рекомендовавшего его Апостолической Курии кандидатом в кардиналы; шута Понтифика фра Мариано, и его карлика Барабалло. Все они с любопытством взирали на приготовленные в саду среди яблонь, виноградника и апельсиновых деревьев декорации горы Олимпа; небесного царства в виде облачных замков, развешанных на деревьях; медные стены и ворота в город Тартар и скалы Фолос, окружавшие Олимп. Все декорации были выполнены монахами монастыря Сан-Спирито и больными монастырского госпиталя на сколоченных между собой досках, картоне и холстах с таким изяществом, что все изображения на них казались настоящими. Актёры – бывшие больные госпиталя, беспризорники и монахи – приготовились к представлению. Ими была приготовлена театрализованная битва по поэме «Теогония, или Происхождение Богов» древнегреческого поэта античности Гесиода, жившего в VIII веке до нашей эры. Леонардо приготовил гирлянды, шары; огни фейерверков, изготовленных им заранее; и спрятал в скрытых за фруктовыми деревьями ящичках принёсённых беспризорниками голубей.