Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 3"

Случилось это в конце сентября, накануне возвращения из Калабрии моны Лизы. Сеньор Пьеро Мартелли пришёл домой из палаццо Веккьо разбитый и опустошённый. Письма составлялись сеньорами без его участия, и он о них ничего не знал. Когда же ему стало о них известно, – одно из них, адресованное флорентийскому представителю в Милане, который должен был заняться там распространением о Леонардо таких же мерзких слухов, что уже были распространены о нём во Флоренции, – он попытался вырвать письмо из рук почтового курьера. Домой он принёс лишь его клочок, чтобы показать его Леонардо. Вот его содержание: «… Уведомляю о распространении в Милане слухов о мастере Леонардо да Винчи, что его дела неблаговидны… Идя на службу Верховных Правителей, он берёт у них большие деньги вперёд и, едва начиная работу, бросает её, исчезая с деньгами и покидая Правителей, как изменник…» Прочитав этот клочок клеветнического послания, Леонардо окончательно пришёл к выводу, что ему теперь путь открыт только к дону Чезаре Борджа, герцогу Валентино. В новой зале Совета, после этого письма, он продолжил работу над картиной «Битва при Ангиари» для видимости; её результат совершенства, какой был присущ только его мастерству, уже нисколько его не волновал. Он ожидал из Калабрии моны Лизы и только!

Начался октябрь. Три месяца, о которых говорила Лиза, прошли. Каждый день Леонардо узнавал о её возвращении, и каждый день приносил ему разочарование. Пятого октября, возвращаясь в солнечный полдень из палаццо Веккьо в дом Пьеро Мартелли, чтобы отобедать, он проходил по мосту Санта-Тринита и из толпы прохожих, возвращавшихся с рынка, услышал:

– Несчастный сеньор Франческо Джоконда!.. В третий раз овдовел!..

Эти слова чудовищным молотом ударили Леонардо по голове. У него всё поплыло перед глазами, и он остановился. Чувствуя, что его ноги стали неподъёмно свинцовыми и приросли к мосту, он обернулся, чтобы увидеть говорившего, но в удалявшейся толпе прохожих нельзя было разобрать, кто это сказал. Зашатавшись, Леонардо опёрся о каменный бортик моста и поднял лицо к яркому, негреющему октябрьскому солнцу. Перед его глазами встал образ Лизы, явившейся ему из весенних солнечных лучей. На этом мосту – в пробуждении природы – он её встретил; на этом же мосту – в её увядании – он узнал о том, что больше никогда её не увидит.

– Почему? – беззвучно прошептали его губы.

И откуда-то издалека, лёгким призрачным голосом донеслось до его сознания: «Всмотрись в солнечный диск: Любовь как солнце – её яркие лучи должны греть творческого искателя на расстоянии, вдохновением, но приближаться к Ней, как и к солнцу, нельзя, иначе Она испепелит тебя жарким пламенем! Ты сгоришь! И будешь потерян для себя и человечества! Довольствуйся Её лучами, согревающими тебя вдохновением и вечно влекущими к Ней! Твой удел – одиночество!.. И вся твоя сила – сила творчества – в одиночестве!..» И, вспомнив слова Паоло Тосканелли, Леонардо содрогнулся.

– А-а!.. – нечеловечески закричал он.

И вокруг всё стихло от его крика. Люди замерли на мосту и улицах, устремив на него испуганно-недоумённые взгляды, даже птицы прекратили летать, словно понимали, как ему плохо, и не хотели хлопаньем крыльев нарушать его душевной скорби; воздух, казалось, тоже прекратив движение лёгкого дуновения, остановился, чтобы взглянуть на кричащего человека. Острую, режущую боль души Леонардо ощущал, как физическую. Выплеснув через крик из себя её часть, он застыл в неподвижности. В голове гулким эхом отдавались слова прохожего. Нет, не могло его сознание вместить их в себя, не соглашалось оно с ними. Леонардо оторвал руки от каменного бортика моста и шатающейся, нетвёрдой походкой, ничего не видя вокруг себя и повинуясь лишь внутреннему движению, подталкивавшему его к выбору пути, пошёл в направлении улицы Лунгарно деле Грация. И вдруг в конце моста, недалеко от себя, он увидел сеньора Франческо Джоконда. Протянув вперёд руки, Леонардо как будто пытался защититься от него, но произошло неожиданное: глаза синьора Франческо расширились от ужаса, он попятился назад, затем развернулся и с криком бросился бежать. Его крик мгновенно вернул Леонардо чувство осознанной реальности. Он тряхнул головой, разгоняя последние дурманящие сознание видения, и, что было силы, кинулся догонять убегающего сеньора Франческо. С каждым шагом он всё больше приходил к уверенности, что убегать и кричать при этом так сильно от страха может только человек, знающий за собой вину и чувствующий приближение за неё возмездия. Леонардо быстро настигал сеньора Франческо, метнувшегося к воротам своего дома и попытавшегося скрыться за ними. Ударом ноги с разбега мастер выбил в них калитку, и та вместе с её хозяином, пытавшимся, видимо, с обратной стороны закрыть на ней засов, оторвалась от ворот и влетела во двор, накрыв собой распластавшегося на земле синьора Франческо. Леонардо не заметил, как к нему со всех сторон подступили поджидавшие его стражники городской джустиции. В ярости он набросился на визжащего от страха синьора Франческо, откинул от него калитку и, схватив за камзол, поднял над собой и со всей силы швырнул его о землю. Ударившись спиной, синьор Франческо застонал, из его рта потекла кровавая пена, и он злобно, беззвучно прохрипел?

– Будь ты проклят!.. Все женщины, коснувшиеся твоей бороды, только и грезят тобой!..

На Леонардо берровьеры накинули сеть, потом набросились на него со всех сторон, и через несколько минут, несмотря на его яростное сопротивление, всё же его скрутили. Сеньор Франческо, осознав, что ему теперь ничего не угрожает, нашёл в себе силы подняться с земли. Шатаясь и спотыкаясь, он убежал в дом, вместо него из дома вышла его дочь Дианора. Она посмотрела вслед удалявшимся со двора стражникам, уводящим с собой в Канцелярию джустиции Леонардо, и побежала разыскивать сеньора Пьеро Мартелли…

**** **** ****

Леонардо оштрафовали на приличную сумму за нападение на сеньора Франческо Джоконда. Из суда джустиции его выпустили только вечером, когда сеньор Пьеро Мартелли внёс за него оплату за штраф – все накопленные ими деньги, предназначавшиеся для трёхмесячного отпуска Леонардо. Выйдя из зала суда Канцелярии джустиции, они столкнулись лицом к лицу с Дианорой, поджидавшей их на улице.

– Вот твоя спасительница, – указал Мартелли на неё рукой, – благодари её!.. Она разыскала меня и рассказала всё, что с тобой случилось!

Дианора стояла под плафоном масляного фонаря, освещённая его ярко-оранжевым светом. В кружевном сине-зелёном переливчатом бархатном платье она походила на голубку, спустившуюся на землю среди ночи, потому что из-за темноты не знала, куда лететь; в её глазах блуждала растерянность. Она подступила к Леонардо, и тот, взяв её руки в свои железные ладони, жарко их поцеловал.

– Я уже всё знаю, – глядя на них, тяжело вздохнул Мартелли. – Дианора, мне рассказать мастеру Леонардо?.. Или всё-таки ты сама ему обо всём расскажешь?..

– Я хочу всё услышать от Дианоры, – тихо сказал Леонардо, не отводя взгляда от прекрасной, красивой девушки.

Не вырывая рук из его крепких ладоней, Дианора опустила веки, и у неё из глаз по щекам потекли слёзы.

– Лиза умерла в городке Логонеро, – натужно, с трудом, вздохнула она. – Её смерть была долгой и ужасной… Она умерла больше месяца назад, 29-го августа…

– Двадцать девятого августа?! – воскликнул Леонардо; его взгляд встретился с взглядом сеньора Пьеро Мартелли, известившего его в этот день, что приглашение наместника французского короля Людовика XII в Милане, Шарля д’Амбуаза, остаётся в силе; по этому поводу они устроили настоящий праздник, а Лиза в это время умирала. Из горла Леонардо вырвался стон отчаяния.

– Да, мессере Леонардо, двадцать девятого августа… – повторила Дианора, с состраданием глядя на него. – Лекари говорили, что у неё болотная лихорадка, – она понизила голос и, поднимаясь на носочки, потянулась к нему, – но я не верю в это, мессере Леонардо! В городе Логонеро не было эпидемии болотной лихорадки, как здесь, во Флоренции, во время отвода от реки Арно канала к Лигурийскому болоту… Лиза заболела одна и внезапно, и никто от неё не заразился…

– А Катарина? – не слыша собственного голоса, чуть пошевелил губами Леонардо.

– Её отец отдал в монастырь… Какой?.. Не знаю!.. Он это сделал в моё отсутствие, когда я была у гробовщика!.. Мессере Леонардо, – в глазах Дианоры загорелась мольба, – вы ничего не сделаете моему отцу?!

Леонардо пристально посмотрел на неё и медленно покачал головой.

– Бог суть мститель!.. Ничего, Дианора!.. – в его памяти возник образ Катарины, ручонкой оттолкнувшей от себя зеркальце, которое, упав на стол, разбилось, разойдясь мелкими трещинами, и из него выпали два осколка. – Большой и маленький!.. – вслух вымолвил Леонардо; Мартелли и Дианора не поняли, что он имеет в виду. – Лиза и Катарина!.. Её маленькая ручка оттолкнула… Господи, зачем же я её так назвал, ведь у матери была такая тяжёлая судьба!.. – шептал он. – Сны – сны – сны!.. Видения!.. – и вновь из памяти ему на глаза выплыл ещё один образ – образ умирающего Папы Александра VI , а в ушах зазвучали слова рассказа Дианоры о том, как умирала Лиза. Сомнений не было: её убили!.. Убили так же, как римского Папу. «И опять сия чаша пронесена мимо меня, – сокрушённо покачал Леонардо головой в ответ своим мыслям. – Отравили!.. Приором собирается стать сеньор Джоконда, и не нужна ему супруга, портящая его репутацию перед Священной Лигой избирателей… Давно, видать, готовили её смерть!.. Берровьерами джустиции обеспечили охрану её убийце, предвидя, что я во всём разберусь!.. И клеветнические письма на меня рассылают во все области… И смерть Лизы… И Катарина отдана в монашеский постриг – всё делают для того, чтобы раздавить меня, сделать их послушным рабом!..»

По телу Леонардо прошла судорога, он выпустил из своих ладоней руки Дианоры, развернулся и, ничего не говоря, решительно зашагал вдоль улицы. Извинившись за него перед девушкой, что он не попрощался с ней, Пьеро Мартелли бросился его догонять.

Подлинную правду обо всех событиях, связанных со «смертью» моны Лизы и определением дочери Катарины в монастырь, Леонардо узнает лишь много лет спустя…

**** **** ****

За всю дорогу, возвращаясь, домой, Леонардо не проронил ни слова. Пьеро Мартелли, шедший рядом, тоже молчал и ни разу не пытался с ним заговорить, отлично понимая, что его друг пребывает в таком состоянии духа, что разговорить его всё равно не удастся. Придя домой, Леонардо на вопросы учеников, Матурины и Зороастро ничего не ответил, молча, прошёл в мастерскую и заперся в ней один на один с портретом Лизы. Всё им рассказал и объяснил, что случилось, сеньор Пьеро Мартелли. Для всех без исключения началась самая настоящая тяжелейшая пытка временем: чем закончится самозаточение Леонардо в мастерской? Все хорошо знали, что повлиять на него не было никакой возможности. Его стальная воля сама могла подчинить себе кого угодно, но чтобы она могла подчиниться какому-либо убеждению: для этого, как минимум, требовалось создать чрезвычайные обстоятельства. А чрезвычайней гибели Лизы и потери Катарины для него сейчас ничего не было, и отвлечь его от страдания чем-либо не представлялось возможным. Первые три дня Леонардо ещё выходил из мастерской, чтобы оправиться и взять с собой воды. Он ничего не ел. Все видели, как опухли и покраснели его глаза от слёз. Матурине – однажды он забыл закрыть за собой дверь в мастерской – удалось увидеть, как он садился на пол возле леджо, обнимал стоявший на нём портрет Лизы, прижимался к ней, как к живой, и из его глаз начинали течь слёзы. Так, когда-то, сорок лет назад, он плакал над пергаментом с наброском образа Франчески да Ланфредини.

День шёл за днём. На четвёртый день он перестал выходить за водой, на седьмой день – оправляться. Сеньор Пьеро Мартелли, пришедший из палаццо Веккьо в этот день, известил Матурину, Зороастро и его учеников о том, что гонфалоньер Содерини поинтересовался у него в Совете Синьории, почему Леонардо нет в новой зале Совета за работой над картиной «Битва при Ангиари», и, услышав его ответ, рассмеялся. У всех это известие вызвало содрогание. Восьмой и девятый день в доме Мартелли плакали уже все, включая слуг, хорошо знавших доброту Леонардо. В мастерской было тихо. Отчаянные попытки воззвать к его рассудку ни к чему не привели. Леонардо умирал. Удалось лишь выломать в мастерской дверь, да и только. Он как обнимал портрет Лизы, так и остался в том же положении, не шелохнувшись, когда в неё ворвались все обитатели дома: поджав под себя ноги, он боком к леджо сидел на полу, облокотившись на стоявший на нём портрет, прижавшись правой щекой к лицу Лизы; его глаза были полуприкрыты, казалось, он не дышал.

– Леонардо! – в отчаянии закричала Матурина.

– Мессере Леонардо! – ещё более иступлённый крик раздался позади ворвавшихся в мастерскую; все обернулись и увидели в дверном проёме мастерской Дианору Джоконда.

Никто не заметил, как она вошла в гостиную: настолько все были увлечены взломом в мастерской двери. Она прошла сквозь столпившихся, присела на корточки перед Леонардо и достала из кармана на поясе два серебряных тонких браслетика с чеканными на них подковками. Поднеся их к его полуприкрытым глазам, она, едва сдерживая рыдания, отрывисто заговорила:

– Вот!.. Мессере Леонардо, смотрите!.. Мона Лиза просила меня передать их вам к недостающему обручику!.. Вы слышите меня, мессере Леонардо?!.. Она просила вас принять их!.. Слышите?!.. Мессере Леонардо!.. – стала она повышать от отчаяния голос, видя, что он никак на неё не реагирует. – Мессере Леонардо, мона Лиза просила, чтобы вы жили!.. Мессере Леонардо! – опять взвился исступленно её голос, и рыдания безудержно вырвались наружу. – Мессере Леонардо, я пришла просить вас, чтобы вы взяли меня вместо неё!.. Я всё равно не хочу жить с отцом после того, что он сделал!.. Мессере Леонардо!.. Отзовитесь, – упал её голос, и, поджав губы, она, молча, заплакала.

Его веки медленно поднялись вверх. Взгляд бессмысленных, остекленевших глаз постепенно, глядя на неё, стал оживать.

– Мессере Леонардо, – увидела она, что в его глазах появилось тепло, – мона Лиза просила вас заботиться о Катарине! – сквозь слёзы попыталась она улыбнуться. – Конечно, она не знала, что мой отец поступит так с Катариной… Но из-за этого и я не хочу жить с ним… Вы возьмёте меня?!.. Вот, – опять протянула она ему браслетики. – Мона Лиза мне рассказывала, что они, то есть обручик от них с подковками – вам уже однажды помог и, если я их вам передам, то они и мне, и вам обязательно помогут, потому что вы возьмёте меня к себе вместе с ними, и у нас всё будет хорошо!.. – скороговоркой всхлипывала она.

Её наивность была столь прекрасна и очаровательна, что не улыбнуться ей было невозможно. И на губах Леонардо действительно появилась улыбка. Она словно долгожданный сигнал сработала на стоящих рядом с ним его друзей и учеников. Они разом набросились на него, подхватили на руки и, подняв на себя, понесли в гостиную. Там, усадив его в кресло у жаркого камина, дали ему разбавленного соком вина и принесли фрукты. Леонардо охотно отпил несколько крупных глотков из бокала и положил в рот крупную виноградину. Дом Пьеро Мартелли опять оживился: глаза у всех высохли от слёз, лица преобразились, губы заулыбались; кое-кто даже стал шутить. Андреа Салаино бросился целовать руки Дианоре.

– И впрямь мона Лиза оказалась права! – глядя на то, как Андреа целовал ей руки, не сдержался от восторга сеньор Мартелли. – Принесёт Дианора браслетики с подковками – и всё будет хорошо!

И впервые за девять дней невыносимо тяжёлого переживания в доме раздался смех.

– Какое совпадение!.. – как бы, между прочим, не договорив, заметила Матурина.

– А ведь точно! – подхватил её замечание Мартелли. – Эти подковки уже не один раз проявили себя!.. Дианора, тебя Бог послал!.. Как ты вовремя!

– Я не об этом, – шепнула Матурина ему на ухо. – Я о девяти днях… Ты, Пьеро, не знаешь, а в Милане Леонардо ровно столько же дней провёл на могиле матери, когда она умерла…

– Ах, вот как! – разинул от удивления рот Мартелли; покачав головой, он дёрнул плечами. – Всё равно совпадение!.. Странное…

Но его никто не слушал. Укутав Леонардо в плед, все пытались отвлечь его от тягостных, мрачных раздумий многообразием разговоров; так же, как он сам всегда это делал с теми, кому было грустно, и кто был несчастен. Рассказывались шутки, стихи, истории, смешные рассказы и сочинявшиеся на ходу выдумки, – Леонардо не слушал, смотрел в огонь камина и ощущал, как его тело изнутри согревается жарким теплом выпитого вина, возвращавшего его к жизни. Перед глазами по-прежнему стояли образы Лизы и маленькой златокудрой и голубоглазой Катарины. Но постепенно мысли в голове начали путаться, любимые образы в глазах плавными сполохами стираться и вскоре совсем исчезли. Тепло, окутавшее его тело винной истомой, сомкнуло его веки, и он забылся. Дианора в этот день в дом отца не вернулась…

**** **** ****

На восстановление сил у Леонардо ушло почти месяц. Его возврат к жизни проходил трудно: создавалось впечатление, что он делает это неохотно, насилуя себя, и через нежелание заставляет жить. Безусловно, все понимали, как ему тяжело. Никогда не жаловавшийся на невзгоды, облачённый в «плащ Терпения» и выкованный из физической и духовной стали, он и теперь не жаловался, но он резко постарел: его золотые волосы и борода засеребрились сединой, вокруг глаз появились впадины, лоб прорезали глубокие морщины; глаза смотрели в пространство жгучим страданием и болью. Он стал молчалив, чего раньше с ним не было. В палаццо Веккьо к работе над картиной «Битва при Ангиари» он вернулся только в ноябре. Ни с кем не разговаривал, а просто не торопясь работал над картиной, не удостаивая вниманием ни сеньоров, ни гонфалоньера, скрипевших от досады зубами, что им так и удалось его сломать. Постепенно душевная рана у него затягивалась. Благоприятствовала этому Дианора. Она обладала удивительно лёгким жизнелюбивым характером, искренним смехом и преданностью. В полной мере, конечно, заменить Лизу она не могла, потому что её отношения с Леонардо складывались, как взаимоотношения дочери с отцом. Но одним своим присутствием рядом с ним она развеивала его уныние, превращая его в радость, что очень благотворно сказывалось на восстановлении физических и душевных сил мастера.

Сеньор Франческо Джоконда не предпринимал никаких попыток вернуть себе дочь. Пьеро Мартелли под новый, 1507-й год, принёс известие, что он собирается жениться в четвёртый раз и, по-видимому, только рад, что Дианора ушла из дома. Дальнейшая её судьба, как видно, его совершенно не волновала. А между тем жизнь Дианоры с уходом от отца к Леонардо складывалась вполне удачно: в начале весны 1507 года её руки попросил сын знатного флорентийского мануфактурщика, сеньора Сандро Рипполли, двадцатиоднолетний молодой человек по имени Артур. Леонардо видел, что он влюблён в Дианору, и не препятствовал развитию их взаимоотношений. Напротив, приветствовал и радовался за них, так как, оборачиваясь на свою прожитую жизнь, видел, что данное им в молодости себе слово «не иметь никаких взаимоотношений с женщинами» было самым правильным, потому что никому из тех, кого он любил и кто любил его, – никого из них, включая и себя самого, он не сделал счастливыми!.. Дианора отвечала взаимностью Артуру, оказавшемуся очень порядочным парнем. Он знал о состоянии дел Леонардо, но его не смущали ходившие о нём слухи. Он принадлежал к той категории людей, полагающихся не на сплетни, а на собственное зрение, и видел, что добрых дел у мастера было в избытке, тогда как злых – ни одного. Аристократическая Синьория – за исключением, пожалуй, только нескольких знатных людей, – не жаловала Леонардо. Но простые флорентинцы, в особенности кого он спас во время эпидемии; кто разуверился в авторитетнейших лекарях, заплатив им за своё лечение чуть ли не всем имуществом; кто приходил к Леонардо и получил от него избавление от болезни, а то и воскрешение – это касалось тех, кто уже находился, чуть ли не при смерти, – они относились к нему совсем иначе: они уважали его, относились к нему почтительно, а некоторые влюблялись.

Узнав от Дианоры о бедственных денежных делах Леонардо, о том, что ему пришлось отдать за собственное освобождение все свои сбережения в уплату штрафа суду джустиции, привлёкшему его за нападение на её отца сеньора Франческо Джоконда; что он теперь вновь собирает деньги, чтобы покинуть Флоренцию, и что ему в этом помогают сеньор Пьеро Мартелли и простые флорентинцы, Артур Рипполли, не задумываясь, преподнес Леонардо необходимую сумму в качестве безвозмездного подарка прямо в день его рождения и их с Дианорой свадьбы. Случилось это в яркое апрельское Пасхальное Воскресенье. Леонардо не верил улыбнувшейся ему удаче. Наконец-то он мог осуществить своё желание отправиться к дону Чезаре Борджа, герцогу Валентино.

Под предлогом посещения и проверки миланской Академии живописи сеньор Пьеро Мартелли добился у Совета Синьории выдачи Леонардо проездной грамоты в Милан, и, оставив недовершённой «Битву при Ангиари», его друг вместе с учениками, Матуриной и Зороастро весной 1507 года выехал из Флоренции в Милан. Провожали их Пьеро Мартелли, Артур с Дианорой и те флорентийские жители, кто каким-то образом узнал об отъезде Леонардо из Флоренции; провожали тепло и со слезами. Стоял жаркий солнечный день.

– Никогда… Слышишь?!.. Никогда не возвращайся во Флоренцию! – сквозь сдержанные рыдания Пьеро Мартелли напутствовал Леонардо, ведя его коня в поводу; Леонардо ехал верхом; его ученики и друзья в экипаже. – Флоренция не для тебя, Леонардо!.. Она желает видеть тебя в повиновении, считая, что уже одного твоего происхождения для этого достаточно!.. Слышишь меня?!.. Я умоляю тебя: никогда не возвращайся сюда!.. О твоём благополучии я каждый день буду молить Бога! Будь счастлив, мудрый мой друг!..

Леонардо был тронут до глубины души. Такие же тёплые слова ему говорили на прощание Дианора, Артур, его отец сеньор Сандро Рипполли и провожавшие Леонардо немногочисленные флорентийские жители. Он чувствовал, что никогда уже не вернётся во Флоренцию и никогда больше не увидит их, и от этого его сердце щемило болью.

– Я верю, что мы ещё увидимся! – говорил Леонардо, прощаясь с ними, больше успокаивая этими словами себя, чем их. – А пока я вас видеть не буду, я буду о вас вспоминать! Каждый день вспоминать!.. Пьеро! – обратился он к Мартелли. – Когда ростовщик Бенджамин выиграет в суде дело о наследстве у моих братьев, раздай его тем флорентинцам, кто пришёл меня провожать!.. Пусть и они меня вспоминают так же, как и я буду вспоминать о них!.. Прощайте! – и он пришпорил коня, рысью рванувшего вперёд: Леонардо не хотел, чтобы кто-то видел его слёзы.

– Прощай! – помахали ему вслед друзья и флорентинцы.

Он уехал далеко вперёд, оставив позади экипаж с учениками, Матуриной и Зороастро. Конь вынес его на площадь Синьории, где у ворот городской ратуши толкались две людских толпы. Одна швыряла камни в скульптуру Давида, выкрикивая ругательства по поводу того, что Давид уродлив так же, как и его создатель; другая пыталась противостоять вандалам и защитить творение великого ваятеля; среди защитников скульптуры находился и сам Микеланджело Буанаротти. Леонардо направил коня в толпу кидающих камнями, врезался в неё на всём скаку и, подмяв под коня несколько человек, остановил его только у толпы защитников скульптуры. Камни в Давида сразу перестали лететь, а его защитники, в том числе и Микеланджело, в страхе уставились на Леонардо. Все они хорошо знали о произошедших с ним последних событиях. Знали также, что он покидает Флоренцию, и трепетали, осознавая, что опустошённый от горя и будучи абсолютно бесстрашным человеком, он перед отъездом мог хорошенько воздать по заслугам тем, кто занимался на него клеветничеством. А к таким относился и Микеланджело – издевался и смеялся над ним. На площади перед ратушей наступила тишина. Двуручный французский меч за спиной Леонардо и его полная боевая экипировка усиливали у очевидцев происходящего предчувствие, что мастер не просто так заехал на площадь перед тем, как покинуть Флоренцию. Микеланджело дрожал. Прикрывая голову руками и пятясь от напирающего на него коня Леонардо, он спотыкался и жмурился, ожидая от мастера сокрушительного удара. Леонардо медлил. В свете ярких солнечных лучей, ослеплявших Микеланджело, он как будто оценивал его, дрожащего, с трясущимися губами, как лучше и быстрее с ним покончить. Нагнувшись и протянув к нему руку, Леонардо железной хваткой взял его за плечо и подтянул к себе.

– Не бойся, Микеланджело, успокойся, я не причиню тебе вреда! – тихо сказал он, ещё ближе подтягивая его к себе. – Я вижу, как самоотверженно ты пытаешься спасти своего Давида!.. Вот тебе мой совет… – Леонардо свободной рукой указал на вандалов. – Ты слышишь, что они кричат?

Микеланджело, судорожно проглотив слюну, молча, кивнул.

– Так вот тебе мой совет, – продолжил Леонардо. – Закрой досками своего Давида, а сам тем временем из гипса отлей точно такого же и выстави его на обозрение тех, кто им недоволен!.. По их слову убирай с гипсовой скульптуры, что им кажется лишним, а то, что недостаёт, замешанным на ходу алебастром, добавляй!.. Делай это до тех пор, пока им, наконец, это не надоест, – затем сними доски с мраморного оригинала и покажи им настоящего Давида! – он отпустил плечо Микеланджело, развернул коня и вонзил ему шпоры в бока; конь взвился на дыбы и галопом выскочил из людской толпы.

Микеланджело с изумлением смотрел ему вслед. Спустя несколько дней он, последовав его совету, выставил возле забитой досками мраморной скульптуры Давида её гипсовую копию и объявил сразу собравшимся возле неё недовольным ценителям, что по их рекомендациям он будет исправлять его недостатки. Замечания не заставили себя ждать и немедленно посыпались со всех сторон, что и где надо убрать и добавить на скульптуре. Микеланджело с энтузиазмом приступил к работе, и через несколько часов Давид предстал глазам горожан таким, каким они советовали его сделать: результат был не просто удручающим – чудовищным! Такого страшного урода им не приходилось видеть даже у начинающих в раннем возрасте лепку глиняных фигурок детей. И вот тогда-то Микеланджело снял деревянный занавес с мраморного оригинала Давида – и горожане ахнули, признав в нём непревзойдённый шедевр! Забрасывание скульптуры камнями прекратилось, а ваятель понял, что Леонардо, давший ему совет, как обезопасить Давида, никакого отношения к вандализму над его скульптурой не имеет и никого он на это мерзкое дело никогда не подговаривал. Отныне всю оставшуюся жизнь, когда кто-то выказывал Микеланджело недовольство его зодчеством, он следовал совету великого мастера и проверенному опыту со скульптурой Давида – результат всегда был одинаков: его ваяние признавалось шедевром, и ни одна скульптура его современниками не была уничтожена. Злословие Микеланджело на Леонардо прекратилось…

Г Л А В А 7.

Леонардо приехал в Милан в конце апреля. Весна благоухала ароматом молодой зелени и цветущих фруктовых деревьев. Дни стояли солнечные и жаркие, поднимающие настроение, но при виде распускающейся природы у Леонардо опять сжималось от грусти сердце: он вспоминал Лизу и Катарину и горько сожалел, что созерцанием пробуждающейся после зимы жизни они не могут вместе с ним разделить его радость. Милан за те семь лет, что Леонардо провёл вдали от него, отстроился заново после разрушительной войны 1499-1500 гг., когда войска полковника Тремуйля окружили город, а осаждённый французский гарнизон под командованием маршала Тревульцио в замке Кастелло ди Порта-Джовиа, обстреливало его со стен замка из гигантских пушек «Маргарит». Он вспомнил, как пожар над Миланом поднимался высоко в небо, освещая его красно-кровавым маревом; люди гибли на улицах, а ноги живых горожан скользили по мостовым, залитым реками человеческой крови. В то роковое тяжёлое время покалечился на крыльях Зороастро. В битве с французскими и швейцарскими наёмниками погиб Настаджо. Эти события проносились в памяти Леонардо, когда он ехал по улицам Милана, обновлённым после давно прошедшей разрушительной войны. Вдали показались купола монастыря Мария делле Грацие, украшенные барельефами архитектора Браманте; длинный прямой канал Навильо-Гранде и, наконец, окружённый цветущими садами дом сире Марко Камилани, в котором находилась «Leonardi Vinci Academia». В душу Леонардо от его вида прилила тёплая волна. В нём он провёл почти девятнадцать лет своей жизни, и дом ему стал родным. Он пришпорил коня, пустив его с шага на неторопливую рысь, чтобы скорее въехать на его просторный двор. Экипаж, следовавший за ним, которым управлял Чезаре де Сесто, тоже ускорил ход. Подъехав к дому, Леонардо увидел множество молодых людей, сидевших на скамеечках и наслаждавшихся прекрасным весенним днём. Они беседовали о чём-то о своём и с оценивающим любопытством принялись его разглядывать, причём никто из них не удосужился с ним поздороваться. По их нескольким репликам, донёсшимся до его слуха, – они рассуждали о живописи – он понял, что это новые ученики его Академии, набранные на обучение Марко д’Оджоне и Джакомо Капротти. Разумеется, новички не знали в лицо основателя Академии, поэтому мастер был к ним снисходителен за проявленное к нему невежество. А донёсшаяся до него фраза, брошенная одним из впечатлительных молодых людей, на которого, по-видимому, очень повлиял вид грозного двуручного меча у него за спиной, его даже рассмешила.

– Титан!.. Геркулес!.. Прометеев взгляд огненный!.. – слышалось его испуганное бормотание. – Георгиев меч светоносный!.. Кто это?!..

– Архангел Михаил! – ответил ему кто-то насмешливо.

Леонардо обвёл всех из-под густых нависших бровей взглядом, и молодёжь, оцепенев, замолчала.

– До трепались!.. – обречённо пролепетал всё тот же голос. – Зря я ходил к цирюльнику зуб дёргать… Этот Трисмегист* мне сейчас одним ударом гораздо

больше выбьет!..

Леонардо остановил взгляд на тощем школяре с широко открытыми от испуга глазами и прикрывавшем ладонью рот, – он качал головой, словно просил его оставить ему зубы и дать возможность продлить наслаждение не сосать пищу, а всё-таки её пережёвывать. Леонардо смерил его взглядом и от души рассмеялся. Вместе с ним рассмеялись и все обитавшие во дворе молодые люди. На смех из окна дома выглянули его хозяева Марко Камилани и его супруга Трула. Их лица при виде Леонардо вытянулись от удивления, потом быстро исчезли – было ясно, что они сейчас выбегут из дома ему навстречу. Леонардо привязал коня к специальному для этого бревну-поперечине, вкопанному на столбах во дворе, и пошёл к полуоткрытым дверям гостиной. Позади него остановился подоспевший экипаж. Переступив порог Академии, Леонардо столкнулся лицом к лицу с Марко и Трулой Камилани, и со своими учениками Марко д’Оджоне и Джакомо Капротти, которым хозяева дома, забежав в мастерскую, уже успели сообщить, что к ним приехал учитель.