Текст книги "Волчьи выродки"

Реальность всегда суровее, чем представление о ней…

Ч А С Т Ь 1

Приказ №…

Г Л А В А 1.

Один, два, три, четыре, пять… поворот… Один, два, три, четыре, пять… поворот… И так с утра до вечера с небольшими перерывами на завтрак, обед и ужин… Сон – и затем всё сначала. Тоска в одиночной камере такая, что порой удивляешься, как ещё остаёшься в полном рассудке и не сходишь с ума… «Хотя нет, я давно уже сумасшедший!.. Так, по крайней мере считают все от простого контролёра до старшего кума*, – размышлял Искра. – Что ж, для меня это даже совсем не плохо! С дурака взятки гладки… И это обстоятельство просто необходимо обратить в свою пользу!.. Тем более что шансов у меня теперь никаких!..»

**** **** ****

*Кум – оперуполномоченный

*

Начиналась чёрная полоса послевоенного времени конца 1945-го года…

Он, Жогов Иван Николаевич, бывший старший офицер подразделения СМЕРШа*, и не предполагал, что после войны судьба преподнесёт ему такой сюрприз, что он в одночасье из полковника превратится в государственного преступника и уголовника по кличке Искра… И это он, Герой Советского Союза, начавший войну в Испании в 1939 году и закончивший в сорок пятом в Праге, он – «враг народа». В общем-то, такая оценка не удивляла самого Жогова.

Войну он начал младшим лейтенантом в полковой разведке – тогда ему исполнилось только двадцать, – а закончил он её полковником в возрасте двадцати шести лет. Пройдя все перипетии военной службы в разведке на разных участках фронта, и получив при этом два ранения и контузию, он после войны стал руководителем группы по розыску предателей, служивших полицаями в карательных отрядах, а также бывших власовцев. За годы войны он из юнца превратился в зрелого мужа и выглядел намного старше своих лет. Частые потери друзей, встречи с предателями ожесточили его характер, сделали его сердце чутким, а ум проницательным. Уже после минутного разговора с собеседником он всё знал о его психологии и без труда выуживал из него нужную для себя информацию. Потеря родственников и молодой жены, которые, по слухам, сгинули где-то в одном из концентрационных лагерей под Смоленском, сделала полковника замкнутым и нелюдимым, и только работа в подразделении СМЕРШа время от времени отвлекала его от тяжёлых переживаний. Сам он нередко признавался себе в том, что его душа стала выжженной и изъеденной язвами, как земля после взрывов и пожарищ в безжалостной войне. Иногда, закрываясь в крохотной комнатушке коммунальной квартиры и оставаясь наедине с бутылкой водки, он подумывал о самоубийстве…

Таких, как Жогов, увы, после войны было немало: многие мужчины, возвратившись с войны, застали свои дома разорёнными, а родственников, жён и детей убитыми или пропавшими без вести. Именно в этот момент у возвратившихся с войны невредимых воинов появлялись безысходность и отчаяние, получившие название «послевоенный синдром». Он многих свёл в могилу, так много, что это трудно поддаётся описанию. Расшатанные нервы у переживших войну людей не выдерживали отчаяния, когда им становилось ясно, что ни одного из близких людей не осталось в живых. И молодые, и старые, и инвалиды, и здоровые сводили счёты с жизнью – каждый по-своему: одни травились, другие вешались, а кто просто спивался…

–*СМЕРШ – смерть шпионам.

Обо всём этом Жогов прекрасно знал и восхищался мужеством тех матерей, которые не теряли веры в то, что их сыновья живы. Занимаясь поиском шпионов и предателей, служивших в карательных батальонах «СС», он нередко наталкивался на списки расстрелянных солдат и мирных граждан оккупированных городов и посёлков. Адреса многих расстрелянных были указаны в списках, и он передавал их в комитет по розыску погибших и пропавших без вести…

Но однажды произошёл случай, когда его отношение к мужественной вере матерей, разыскивающих своих сыновей, в корне изменилось. Он, матёрый разведчик, с холодным умом и стальной волей, был окончательно сломлен и подавлен, когда в одном из списков расстрелянных фашистами военнопленных увидел имена своих товарищей – в этот момент в его кабинете сидела мать одного из них. Она умоляла Жогова разыскать сына или место его захоронения. И он не просто пообещал ей помочь, но и подбадривал, утверждая, что сын её жив, так как через него проходят чуть ли не все списки погибших, а уж своих сослуживцев он знает. И так далее.… И это произошло именно тогда, когда секретарь принесла ему очередной список погибших разведчиков и он прочитал фамилию того человека, чья мать сидела перед ним, напротив. Сам полковник впоследствии не раз признавался себе, что нёс всякую околесицу, но сказать матери о смерти сына он так и не решился. Когда он глядел в глаза этой женщины, в которых светилась бесконечная надежда, его душу пронзила боль и в голове мелькнула простая мысль: «Пусть и дальше её сердце согревается огнём Надежды!.. Пусть поживёт ещё!.. Глядя на неё, у многих возродится и окрепнет Вера!..» И сам совершенно неосознанно подумал о том, что ему ещё не попалось ни одного списка, в которых бы фигурировали фамилии его родственников и жены. От этой мысли его сразу бросило в жар, он почувствовал, как в его сердце слабой искрой стала возрождаться Надежда!.. Да-да, конечно! Он должен заняться поиском своих близких! Ведь не исключено, что они были просто сосланы в Германию. А вдруг им удалось эвакуироваться, и они сейчас где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке?.. А вдруг они сами давно уже разыскивают его, а он тут поверил слухам и отчаялся!.. Сразу целый вихрь мыслей пронёсся в голове полковника, и он смотрел на женщину с трепетной благодарностью и совершенно невпопад её репликам пробормотал:

– Вот что может сделать всего лишь одна встреча с человеком сильной Веры! – и ещё раз посмотрел в список убедиться, правда ли то, что фамилия её сына, его друга, значилась среди погибших. Глядя на эту женщину, он и сам отказывался верить в его смерть и в очередной раз посмотрел в список, надеясь, что зрение его обмануло. Но нет, фамилия значилась, и, увы, это была жестокая реальность. И всё-таки Жогов не смог найти в себе силы сказать матери эту правду. Он смотрел на неё и представлял свою мать. Ему показалось, что эта женщина в его лице видит своего сына. Никто из них ещё и предположить не мог, как сложится их дальнейшая судьба, и какой крутой вираж сделает она на этом этапе.

После её ухода в кабинет вошла секретарь и положила перед полковником приказ с гербовым штампом от главнокомандующего. Приказ не имел номера и явно озадачил Жогова. (Впоследствии работники СМЕРШа окрестили его нулевым приказом). Развернув листы приказа, он с любопытством прочитал, что его подразделение становится передвижным отделом по розыску детей, незаконно рождённых во время войны. Другими словами, на оккупированных территориях гитлеровцы безнаказанно насиловали наших женщин и девушек, у которых затем на свет рождались дети. И приказ ясно давал понять, что ни один из них, а также мать, которая его произвела на свет, не должны жить и здравствовать: в нём категорически заявлялось, что все они подлежат репрессиям. В канун Нюрнбергского процесса такой приказ, как считали многие работники СМЕРШа и ГРУ*, был вполне оправдан, ведь англичане внесли на рассмотрение в коалицию трёх стран-союзниц проект о полной ликвидации немецкой нации, как зачинщицы всех глобальных войн в Европе. Женщин из Германии предполагалось депортировать в разные страны, а мужчин просто стерилизовать. К счастью или к сожалению, этот проект не имел продолжения, так как к развязыванию глобальных войн в Европе были причастны и другие нации… И 22 ноября 1945 года на Нюрнбергском процессе этот проект англичан был отвергнут!.. Но каким-то непонятным образом его внесли заново и повторно он будет отклонён только лишь в 1947 году, а сейчас подходил к концу 1945-й год, и ни один гитлеровский отпрыск, а также женщина, давшая ему жизнь, не имели права на существование: предполагалось всех их полностью уничтожить…

Жогов закрыл папку с приказом и сжал голову руками. Он знал, что это самоуправство Сталина или Берии, не желавших брать на себя ответственность за этот приказ. Такое часто практиковалось ими, и поэтому приказ не имел за собой порядкового номера. Позже он будет окрещён работниками всех особых отделов СМЕРШа нулевым приказом или приказом по уничтожению «волчьих выродков». (Так называли детей, рождённых в публичных домах концентрационных лагерей. Их матерей, привезённых с оккупированных территорий, называли волчицами). Ещё минуту назад в его душе возгорался огонёк радости, а сейчас внутри царил ледяной ад. Кому, как не ему, знать об этих незаконнорождённых детях.

*ГРУ – Главное Разведывательное Управление.

Освобождая из концлагерей военнопленных, он не раз сталкивался с женщинами, у которых на руках были «подарки фюрера» – так, по своему, эсэсовцы прозвали таких детей во время войны. Полковник не осуждал этих женщин, хотя у других к ним однозначного отношения не было. Одни называли их предательницами и шлюхами, другие просто жалели их, говоря, что Бог дал им нелёгкую судьбу. И это было именно так. Семьи в это время были очень большими: по семь – восемь детей, а иногда по десять или того больше… И полковник знал о том, что многие матери, чтобы спасти своих детей, шли на всё, в том числе и в публичные дома обслуживать немецких солдат и офицеров. Не многим из них удавалось очаровать какого-нибудь немецкого офицерика, который впоследствии помогал многодетной матери освободиться из концлагеря и забрать с собой пару детей: больше не полагалось! Но спастись даже двум детям из восьми – десяти было совсем не просто, и даже немецкие солдаты порой восхищались умением наших славянских матерей жертвовать собой. Когда Жогов смотрел на свою звёзду Героя, ему хотелось снять её и отдать этим женщинам, ему казалось, что они больше заслуживают её, нежели он. Часто он пытался представить себя узником концлагеря, но при каждой такой мысли у него волосы вставали дыбом. «А что же тогда испытывали эти несчастные матери, видя перед собой обречённых детей, когда в глазах каждого из них стояла мольба: «Мамочка, спаси меня!»– проносилось у него в голове. Нет, даже стальные нервы не могли вынести такое… Полковник покачал головой, застонал: он вспомнил, как в одном из концлагерей освободили совсем ещё молодую и очень красивую женщину с двухлетним ребёнком на руках – это был так называемый «подарок фюрера». Её дети погибли от голода, а «подарок фюрера» в публичном доме подкармливали немцы, и он чудом выжил. Эта женщина не последовала примеру многих и, родив ребёнка, не выбросила его. А на вопрос ребёнка: «Где мой папка?»– искренне солгала, что он погиб на фронте!..

И таких воспоминаний у Жогова было много, и все они были достаточно яркими и вспышками озаряли память. «И зачем только они отдали такой приказ? – безысходно подумал он. – Незаконнорождённых убивать!.. Ну, на худой конец, пустили бы в расход всех военнопленных немцев – к ним всё равно жалости никакой… Они вон сколько наших!.. Ну а при чём тут дети?! – вертелось у него в голове. – Хотя всё понятно: как всегда перестраховывается «отец всех народов»! – с горькой иронией усмехнулся он. – Не перестала ещё литься материнская и детская кровь…» И он снова застонал: ему стало не по себе от мысли, что наряду с поисками шпионов и диверсантов, скрывавшихся под личиной узников концлагерей, придётся отыскивать ни в чём не повинных женщин, над которыми злой рок так чудовищно поглумился. Он должен выполнить приказ партии, который, как она посчитала, наиважнейший, так как к этому стремились, якобы, и другие народы – союзники!.. В эту минуту Жогов возненавидел весь мир.

– Синдром кровопускания! – громко прохрипел он. – Никак не могут остановиться! Неужели это никогда не кончится?!..

Он ещё долго сидел в своём кабинете и думал над тем, что ему предстоит делать…

**** **** ****

Погода стояла морозная и безветренная. Всюду готовились к встрече Нового года, и прохожие с раскрасневшимися от мороза лицами не скрывали хорошего настроения. Начиналась новая, послевоенная жизнь, хотя призрак очередного чудовища уже снова витал над Россией. Голод – этот чёрный шлейф послевоенного времени – захлестнул юг Украины, Белоруссии и Поволжья. Он грозил распространиться повсюду, но разве он мог напугать тех, кто выстоял в окопах, пережил блокаду и выжил в концлагерях?.. Нет! Люди со светлым оптимизмом смотрели в будущее и искренне верили, что теперь им никакие трудности не страшны. Ах, какое же всё-таки это было прекрасное время! Ведь дух Победы окрылял людей, и своими улыбками, и горящими глазами они дарили друг другу бодрость и поддержку, а это так важно и вместе с тем так много… Полковник, идя по улице и слушая, как хрустит под ногами снег, набирал заряд бодрости от встречи со счастливыми прохожими. Хорошее настроение придавали также новогодние вывески, развешенные у магазинов, их разрисованные красками окна… И вообще новый день подарил ему с утра очень хорошую новость, и он был счастлив.

Придя на работу, Жогов, как всегда, в первую очередь просмотрел поступившую к нему документацию и в одном из списков обнаружил фамилию своего бывшего товарища, того самого, которого ещё вчера он считал погибшим и чьей матери он не осмелился сказать о его смерти. Сличив два списка, он увидел, что Сашко Николай Иванович – в одном списке 1920-го года рождения, а в другом – 1921-го… Удивительное совпадение, когда и фамилия, и имя, и отчество совпадают. Полковник не помнил, какого года рождения его друг, но это всё-таки была надежда на то, что он в списке живых.

Список пришёл из концентрационного лагеря Майценеха, а точнее из располагавшегося там медсанбата мотострелковой части, где проходили лечение многие военнопленные. Краткие сообщения «особистов» о каждом выжившем военнопленном были пока весьма скудны, и они требовали тщательной проверки, но это как раз и радовало Жогова. Самое главное, что и живой, и мёртвый Сашко были захвачены в 1943-м году в Белорусии в районе Орши – так что разница в дате рождения могла быть просто элементарной ошибкой штабного писаря. За время войны было немало случаев, когда раненого солдата уносили с поля боя свои же, но он мог в сражении потерять документы или, точнее сказать, ту военную карточку, на которой были записаны его данные. (Обычно во время проведения боевых операций документы сдавались в канцелярию штаба). И как часто это бывало, хоронили убитых после боя либо наши военнопленные, либо жители местных посёлков и деревень – происходило это во время отступления частей нашей армии. На поле боя подбирали тела изувеченные и исковерканные взрывами, полуобгоревшие… И, конечно же, при обгоревшем или разорванном взрывом трупе никаких карточек, удостоверяющих личность, не было да и быть не могло, но где-то в поле кто-нибудь из них, кто занимался захоронением погибших, находил утерянную карточку с записанными на ней инициалами и считал, что она, скорее всего, принадлежит одному из убитых. Так и стали появляться фамилии живых людей на памятниках братских могил, и полковнику нередко приходилось сталкиваться с таким явлением. И его, безусловно, радовал тот факт, когда кто-то из мёртвых вдруг становился живым.

Увидев в списке живых фамилию, имя и отчество своего товарища, он очень обрадовался, так как появился, хотя и незначительный, но шанс, что его друг – это он, а не кто-то другой. Немного поразмыслив, Жогов пришёл к выводу, что надо навестить его мать и показать ей оба списка. «В конце концов это будет честнее, чем скрывать от неё достоверную информацию», – подумал он про себя и, дождавшись обеденного перерыва, отправился к ней. Жила она шагах в двухстах от его отдела на Неглинке, и он мог позволить себе отлучиться на полчаса из своего кабинета.

Забежав по пути в магазин и отоварившись на карточку хлебом, чаем и сахаром, чтобы не являться к ней с пустыми руками, полковник направился по нужному адресу.

Анастасия Ильинична встретила его с нескрываемым страхом, и, глядя на неё, Жогов тут же раздумал показывать ей список живых.

– Не пугайтесь, Анастасия Ильинична, я пришёл к вам с хорошей новостью, – поспешил он её успокоить. – Вы позволите войти?

Опешившая от неожиданного визита молодого человека женщина суетливым движением руки сняла цепочку с двери и пригласила его в квартиру. В её глазах загорелся радостный огонёк.

– Вы так неожиданно… – запнулась она.

– Как когда-то говаривал мой командир: люди из нашей службы всегда должны появляться в гуще событий внезапно, – шутливо отозвался гость. – Даже тогда, когда мы имеем в папке массу хороших досье!..» Кипяток-то, надеюсь, Анастасия Ильинична, у вас найдётся?! Я ведь к вам не с пустыми руками, – покрутил он в руках свёрток. – Хорошую новость не грех нынче и чайком обмыть!..

Видя лукавый и вместе с тем радостно – озорной взгляд офицера, хозяйка преобразилась, словно помолодела ровно наполовину своего возраста. Ловким движением она помогла полковнику снять шинель и сразу же заторопилась на кухню.

– Неужели что-то о Коленьке стало известно? – на ходу бросила она через плечо. Её интонация была несмелой, будто она боялась своим вопросом сглазить принесённую ей хорошую новость.

– Да, кое-что есть, – улыбнулся ей вслед Иван Николаевич, вешая шинель на крючок вешалки. – Сразу же после вашего ухода стало известно… Но я решил, что утро вечера мудренее, и не стал вас догонять… и думаю, что правильно сделал, а, Анастасия Ильинична?!.. Зато вот сейчас чайком побалуемся!.. Так сказать, взбрызнем за здоровье Николая!..

Хозяйка не отозвалась на радостную реплику гостя. На кухне внезапно всё затихло, и Жогов насторожился: он знал, как в данном случае матери реагируют на подобные известия, и не хотел форсировать события, чтобы не вызвать у неё нежелательного нервного срыва или сердечного приступа. Он бросился на кухню и увидел, что женщина, сидя за небольшим кухонным столиком, закрыв лицо руками, тихо плакала.

– Ну что ты, мать? – по-сыновьи обратился к ней полковник, присел на стульчик рядом и обнял её за плечи. – Ведь всё хорошо…

– Это правда, Ваня?

– Ну конечно!..

И всё-таки женщина не могла сдержать себя: эмоциональное напряжение, которое долгое время нарастало в ней, внезапно сорвалось, подобно стальной пружине, и она безудержно расплакалась. Гость не мешал ей и не пытался её успокоить: в стенах его организации люди его профессии были несколько суеверны и считали, что слёзы радости нельзя останавливать, в противном случае это могло повлечь за собой нехорошие последствия… Достав пачку «Казбека», он закурил папиросу, но тут же её потушил, так как не спросил разрешения у хозяйки, можно ли у неё в квартире курить.

– Да ты кури, Ваня, – оторвала женщина руки от лица. – Кури и не обращай внимания на мои слёзы!

– Вот, читайте, – улучил момент гость и протянул ей список живых узников концлагеря Вабесбрюг, в котором значилась фамилия её сына. – Дело осталось совсем за малым: ваш сын, Анастасия Ильинична, как только подлечится, то сразу вернётся домой… Правда, здесь есть небольшая заминка, но достаточно серьёзная… – он сделал паузу, глядя ей в глаза.

– Да, я слушаю, – напряглась она, и её слёзы мгновенно исчезли из глаз. – Я слушаю, Ваня… говори всё, что есть…

– В общем-то, я именно за этим и пришёл, – тяжело вздохнул полковник. – В стенах моего кабинета говорить об этом было бы небезопасно, так как там у каждого предмета есть уши…

– Говори, я слушаю! Всё, что потребуется от меня и будет мне по силам, – сделаю!

– Ваш сын прекрасный человек, и за четыре месяца, которые мы пробыли вместе под Ельцом, я убедился, что он очень мужественный человек… Благодаря ему, из окружения была выведена дивизия генерала Волохова! – нервно начал Жогов. – Но то, что он мужественный и порядочный человек, как говорится, на сегодняшний день знаю лишь только я один…

– Что это значит?

– Это значит, Анастасия Ильинична, что ваш сын, будучи разведчиком, попал в плен… А если ему в плену удалось избежать смерти, то, как считают наши идеологи-прорицатели, он продал Родину!.. Вот так-то!..

У женщины лицо приобрело матово-зелёный оттенок.

– И… и… что теперь?.. – так и не смогла она закончить фразы.

– Есть приказ, Анастасия Ильинична, предписывающий нам всех бывших разведчиков, избежавших в плену смертной казни, по прибытии их на Родину репрессировать, – безжалостно закончил Жогов. – Так что лучше будет, если он не вернётся!..

–Так как же это?! – губы у неё задрожали. – Я его так и не увижу?!.. Как же … это?..

– Ну, почему же не увидите?! – улыбнулся полковник. – Обязательно увидите!..

– Но как?!

– Думаю, что скоро для них будет объявлена амнистия, и тогда он сможет вернуться. А пока пусть он поживёт в Германии у какой-нибудь вдовушки… Вы, Анастасия Ильинична, напишите ему письмо обо всем, что я вам сейчас рассказал, а я по своей линии передам его прямо ему в руки. Думаю, что так будет лучше, – закончил он.

Благодарная женщина заметалась по квартире и совсем забыла про чайник на электроплитке, который уже вовсю кипел. Когда она вернулась на кухню с ученической тетрадкой, чернильницей и ручкой, то увидела, как гость по-хозяйски управляется с заварочным чайником. Он ловко обдал его изнутри кипятком, засыпал в него заварку и, заполнив до краёв кипятком, завернул полотенцем.

– Ой, а я совсем про него забыла! – всплеснула руками хозяйка. – Твой приход, Ваня, так разволновал меня!..

– Ничего… ничего… А я на что же?! – озорно улыбнулся он.

Анастасия Ильинична снова села на своё прежнее место, раскрыла перед собой тетрадь и, обмакнув в чернильницу перо, задумалась.

– А с чего начать-то, Ваня? – спросила она.

– Начните прямо с того, что я пришёл к вам… Хотя, – он сделал паузу и внимательно посмотрел на женщину.

– Что «хотя»? – переспросила она.

– Хотя есть другой способ… способ, как вы смогли бы обойтись без письма и встретиться с ним ещё до его возвращения! – сделал ударение Жогов.

Женщина снова насторожилась.

– Слушай, Вань, ты на время оставь свою привычку вести разведку! – в сердцах выпалила она. – Я же сказала тебе уже, чтобы ты говорил всё как есть!.. Всё, что будет мне по силам, я сделаю!

– Ну что ж, рискну, – пробормотал себе под нос полковник, убеждая себя в необходимости следующего шага. – Давай попробуем, полковник!..

Он не торопясь разлил чай по чашкам, специально наращивая паузу, чтобы подхлестнуть нетерпение женщины, а вместе с тем склонить её внимание к абсолютной сосредоточенности.

– Не испытывай моё терпение, Иван, – наконец не выдержала она.

– А я и не испытываю, – просто ответил он. – Я молчу лишь потому, что подбираю подходящие слова, чтобы изложить свою мысль, – ловко вывернулся он. – В общем, вот что я вам скажу, Анастасия Ильинична: к нам в отдел пришёл приказ от главнокомандующего под номером «ноль»! В нём предписывается нам, работникам СМЕРШа, выполнить первостепенную и наиглавнейшую задачу нашего тяжёлого послевоенного времени: наряду со шпионами, предателями и замаскировавшимися нацистами нам предстоит отыскивать женщин, у которых во время войны родились дети от гитлеровцев.

– Зачем? – удивлённо вскинула брови женщина.

– Затем, что все они, согласно приказу, подлежат уничтожению! – повысил голос гость так, что по глазам хозяйки он догадался, какую бурю в её душе вызвала его фраза. – Нам стало известно, что англичане собираются предложить проект о тотальном уничтожении немецкой нации и внести его на судебный процесс по делу нацистов… И наши правители считают, что этот проект получит широкое одобрение, так как все глобальные исторические войны начинались по вине Германии!

– А какое отношение это имеет ко мне? – холодно спросила хозяйка. – Вы хотите, чтобы я стала вашим осведомителем и посылала на смерть и без того несчастных женщин и тем более ни в чём не повинных детей? – её интонация превратилась в лёд, от которого, мягко говоря, у Жогова по спине пробежал озноб. Он улыбнулся: ему понравился ответ хозяйки.

– Как раз совсем наоборот, Анастасия Ильинична, – мягко произнёс он. – Я хочу, чтобы вы помогли мне спасти этих людей от неминуемой гибели…

Холодная отчуждённость в глазах женщины снова сменилась удивлением.

– Я не понимаю вас, Иван Николаевич…

– Не стану от вас скрывать, Анастасия Ильинична, мне нужен свой человек, чтобы осуществить свой план, – прямолинейно и откровенно заявил полковник. – Ещё вчера я не знал, как и кто мне сможет помочь в моём деле, а сегодня я рискнул об этом заговорить с вами… Разумеется, вы можете отказаться, но сначала всё по порядку, – он сделал глубокий вздох, отхлебнул из чашки глоток чая и продолжил: – Видите ли, я, перед тем как идти к вам, просмотрел «Личное дело» Николая и понял, что лучшей кандидатуры мне просто не найти. Там записано, что вы преподавали немецкий, английский и французский на факультете иностранных языков в университете имени Ломоносова, отмечены трудовыми наградами… А, судя по тому, какой у вас сын, вы хорошая мать и просто порядочный и честный человек! – не стал он растягивать дифирамбы.

У женщины от застенчивости на щеках появился яркий румянец.

– Вот я и подумал, что с вашей помощью мне удастся многих избавить от смерти…

– Это возможно?! – не сдержала удивлённого возгласа хозяйка.

– Для начала я оформлю вас, Анастасия Ильинична, своим секретарём-переводчицей, – не спеша стал пояснять Жогов. – Нам придётся очень часто отправляться в командировки по нашим штабам, расположенным не только в Прибалтике и на Украине, но и за рубежом. Думаю, что в число первых командировок я включу поездку к вашему сыну и надеюсь, что мне удастся вернуть его на Родину…

– Как же это?! Ведь его сразу…

– Не волнуйтесь, Анастасия Ильинична, я позабочусь, чтобы его не репрессировали! – поспешил её успокоить гость. – На этот случай у меня имеются кое-какие соображения: он вернётся домой с другими документами и под чужой фамилией, а когда будет объявлена амнистия, то я помогу ему вернуть своё прежнее имя, – обстоятельно объяснил он и задумчиво добавил: – Может быть, и он согласится помочь мне в моём трудном деле, хотя… хотя он уже столько хлебнул, что… – не закончил он фразы и внимательно посмотрел на женщину. – Ну, как?.. Вы согласны?..

– Но, право, Иван, ты ведь так ничего и не объяснил, кроме того, что вернёшь Николая, – смущённо отреагировала женщина. – Что я должна буду делать помимо официальной работы секретаря-переводчика? Ведь твоё предложение звучит как плата за благополучное возвращение моего сына, а это очень похоже на хорошо завуалированный шантаж…

– Резонно, – согласился Жогов. Теперь пришла очередь засмущаться ему. – Простите, Анастасия Ильинична… проклятая профессиональная привычка вести интригу даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Ещё раз простите…

Он видел и чувствовал, что каждый контрвопрос женщины вселяет в него всё больше уверенности в том, что более надёжного человека для осуществления своих планов ему просто не найти.

– Вы что замолчали?

– Ещё раз пытаюсь проанализировать, правильно ли я делаю, что посвящаю вас в свои планы, – честно признался гость. – В общем, дело обстоит так, Анастасия Ильинична: сейчас наложен запрет на смертную казнь, и думаю, что этих женщин и детей непременно интернируют в какие-нибудь спецлагеря нашей необъятной страны, где все они будут обречены на медленную голодную смерть. Я хочу с вашей помощью спасти их…

– Каким образом?

– Я пока и сам не знаю, но один из приблизительных вариантов я могу назвать – оформлять интернированным поддельные документы и отпускать их на волю.

У женщины округлились глаза. На мгновение воцарилась пауза, после которой она сдавленно прошептала:

– Ваня, ты в своём уме?

– Абсолютно!

– Но ведь тогда тебя самого могут репрессировать, если кто-нибудь дознается…

– На то, что я оформлю вашему сыну поддельные документы, вы реагировали совсем по-другому, – холодно ответил Жогов.

Женщина опустила глаза.

– Я должна подумать, – после некоторого молчания сказала она.

– Я не возражаю.

– А тебе не жаль себя, Ваня?

– Что? – не понял полковник.

– Тебе не жаль ввергать себя в такую авантюру и за собой тянуть других? Ведь в случае обнаружения подложных документов тебя… – она сделала паузу и затем добавила: – … и меня, в том числе, объявят врагом народа!

– Ах, вот вы о чём!

– Да, конечно! Я не в том возрасте, чтобы жить по легенде о Прометее, да и тебе не советую!.. За такие дела с твоей груди быстренько слетит звёзда Героя!

Жогов с сожалением посмотрел на неё и горько усмехнулся.

– Жаль, что мы не поняли друг друга! Пишите письмо Николаю, а я постараюсь оформить на него документы и вернуть его в ваши объятия живым и здоровым, – он посмотрел на часы и добавил: – В моём распоряжении осталось всего двадцать минут, и я больше не буду вас отвлекать от дела ненужными и бездарными разговорами…

Он отвернулся к окну, взяв в руки чашку с чаем и оставив женщину наедине с листком бумаги для письма сыну. Через секунду у него за спиной раздался тяжёлый вздох, он обернулся и увидел пристальный взгляд женщины, в котором слились и боль, и испуг, и смятение…

– Каждый, кто отдал свою жизнь на этой войне в борьбе с фашизмом, достоин называться Прометеем, ибо погибли они за других, за тех, чей огонёк жизни ещё не загорелся, – тихо сказал он. – И вы правы, Анастасия Ильинична, я далеко не легендарный герой, но мне довелось недавно узнать о человеке, с которым не могли бы сравниться и миллионы Прометеев, и моя звёзда Героя перед ним ничто… не смотря на то, что я ей дорожу!

– Кто это? – несмело спросила женщина.

– Януш Корчак!.. Его настоящее имя Генрик Гольдшмит. Это поляк – врач, педагог и писатель. Он погиб в газовых камерах Треблинки, в Варшавском гетто, вместе со своими воспитанниками, – тихо и размеренно говорил полковник. – Я был тогда в СМЕРШе второго Белорусского фронта, когда мне довелось инспектировать дела узников Варшавского гетто… Там я и наткнулся на дело шестидесятичетырёхлетнего старца с очень интересной судьбой: он был писателем, врачом и педагогом, создавшим за свою жизнь немало сиротских домов и интернатов. Он защищал права детей-беспризорников в судах, лечил их и написал о них множество книг… Но больше всего меня потрясла его смерть, – понизил он голос. – Эсэсовцы предоставили Корчаку возможность остаться в живых, но он не бросил своих воспитанников, а их насчитывалось на тот момент более двухсот детей, и шагнул за ними в газовую камеру! Нашлось даже несколько очевидцев из военнопленных, которые работали в крематории Треблинки. Они рассказали, что этот славный пожилой поляк постоянно успокаивал детей и рассказывал им сказки… до самой смерти!.. Когда же двери душегубки были открыты после казни, то эсэсовцы увидели, как мёртвые дети обнимали его!.. Да-да, они даже мёртвые обнимали его! Это ли не образец отеческого отношения к детям?!.. Да он мог заменить собой любую мать! А вы?! – резко повысил он голос. – Вы?!.. Я думал, что вы настоящая мать!.. – с горечью закончил он.