Текст книги "Волчьи выродки"

– Похоже, что и тут вы правы, – удручённо согласился Жогов.

– И вы считаете закономерным, что вас пытали и издевались над вами за то, что вы пытались противостоять незакономерному уничтожению детей, которые ещё и понятия не имеют о добре и зле?! – не мог успокоиться Алексей. – Да бросьте вы озираться по сторонам! Мы с вами люди умалишённые и можем говорить о чём угодно, на это здесь, я бы сказал, даже особые привилегии… Где, как не в дурильнике, человек может быть абсолютно раскованным и свободным и говорить, не боясь, что за это его потом будут пытать!.. Для нас с вами, Иван Николаевич, такие опасения давно уже позади. Мы с вами – сумасшедшие, а значит – люди свободные! Кстати, о свободе… – он запнулся и прямо посмотрел в глаза собеседнику, – вы хотите её обрести?

– То есть…?

– Я имею в виду настоящую свободу и спрашиваю вас об этом не как сумасшедший… Вы хотите стать свободным человеком?

– Ну, что за вопрос? – недоверчиво и обескураженно усмехнулся Жогов. – Конечно, хочу!

– Тогда вы мне поможете.

– Вы это серьёзно?

– Вполне.

– Но что я могу сделать вот с такими руками? Вы же видите, что я беспомощен, – уныло дёрнул Жогов плечами, и его руки обвисли и закачались.

– Ваши руки, Иван Николаевич, не понадобятся, – с какой-то таинственностью произнёс Алексей. – Понадобятся ваш ум и умение разговаривать с…теми, кто нас окружает, – показал он жестом на сумасшедших. – Как вести с ними диалог, я вам подскажу, но сначала всё по порядку, – он понизил голос и продолжил: – Я давно думаю о том, как бежать отсюда – с первых минут, как сюда попал! Я уверен, что до наступления зимы и полярной ночи детей в лагере уничтожат, а вслед за ними, как я уже сказал, отправят на тот свет и нас… На сегодняшний день численность конвойной охраны вокруг детлага и дурильника не превышает полутысячи человек… Да, это порядочная цифра, – согласился Алексей с изумлением Жогова, выраженным на его лице. – Но это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Я достаточно долго наблюдал за конвойным дивизионом и всё просчитал: дисциплина у них отвратительная, а точнее, её, можно сказать, совсем нет. Командиры вместе с подчинёнными солдатами беспробудно пьют, и самое для нас главное – у них в казарме нет ни оружейной комнаты, ни оружейных пирамид. Мне однажды удалось побывать в дивизионной казарме, а когда я увидел, что у них нет спецпомещения для личного оружия солдат, именно тогда я понял, что этот лагерь в этой заполярной пустоши построен ненадолго. Кстати сказать, я также узнал, что его строители, зэки, все до одного казнены… Но сейчас речь не об этом, – перевёл он дыхание. – Всё личное оружие солдат и офицеров хранится в караульном помещении в пристройке штаба дивизиона и охраняется всего лишь одним человеком. Смекаете?..

– Не совсем, – искренне признался Жогов. – Хотя ваш намёк на караульное помещение и одного часового мне вполне понятен. Вы хотите завладеть оружием… Так?

– Да, Иван Николаевич, вы правильно поняли.

– Так как же мне не понадобятся руки?

– Я не договорил до конца, – поспешил успокоить его Алексей. – Руки вам и в самом деле не понадобятся, всё за вас сделают они, – показал он на сумасшедших. – Вы уже убедились, какой неистовой энергией они обладают…

– Убедился.

– Так вот, её необходимо направить в нужное для нас русло! – с вдохновением выпалил Алексей. – У нас нет выбора, Иван Николаевич: либо нас, как беспомощных детей, утопят в Обской губе, либо мы поборемся за свою жизнь! Если нас подстрелят при побеге, то хоть не так обидно будет… В конце концов, мы пытались обрести свободу!

– Вы так и не сказали, что мне делать, – напомнил Жогов, выслушав его пылкую речь.

– Ах, да! – опомнился Алексей. – Вам надо в условленный день и час уговорить сумасшедших, чтобы они бросились на санитаров и обезвредили их. Я думаю, что это будет сделать лучше, когда из карцера выпустят моего отца…

– А поподробнее можно?

– Можно, – он подобрал с земли небольшую веточку и стал ею чертить схему на протоптанном месте возле скамейки, где было больше пыли и рисунок виднелся отчётливо. По ходу чертежа Алексей объяснял подробности предстоящего плана. – С улицы, когда сумасшедших выводят на работу, любое нападение на караульное помещение исключено. Во-первых, охрана большая, во-вторых, штаб очень далеко от бань, куда их выводят на работу. Пока они добегут до караульного помещения, их могут неоднократно расстрелять по дороге… Нападение на штаб необходимо совершить именно отсюда, с прогулочного дворика, так как он находится прямо вот за этим забором, – осторожно указал он веточкой сначала вправо от себя, а потом постучал ею по рисунку на земле. – И делать это надо в вечернее время после ужина, когда сумасшедших возвращают с работы по палатам. В это время и вас возвращают с прогулочного дворика…

– Да, – согласился с ним Жогов. – Я уже заметил, что вечером всех возвращают в палаты в одно время.

– А вы заметили, сколько при этом санитаров бывает при них?

– Я сегодня на прогулку вышел впервые…

– Ах, да!.. Извините, – виновато понизил голос Алексей. – Ну, тогда сегодня обязательно проследите за этим…

– Постараюсь.

– …и скажете, прав я или нет, – не обратил он внимания на реплику Жогова. – Два санитара разводят больных по палатам с прогулочного дворика, потому что остальные уже пьяные!.. Они сами составили для себя такой график втайне от офицеров и врачей, хотя начальство здесь такие же пропойцы, как, впрочем, и солдаты. Видимо, пьют от того, что не могут вынести мракобесия, которым заставляют их заниматься… Вечером дежурят двое за всех, чтобы остальные пьянствовали или просто отдыхали, на следующий вечер двое других, на третий ещё двое и так далее… А должно дежурить не меньше полусотни, так как в этом дурильнике почти триста сумасшедших! Смекаете?

Жогов утвердительно кивнул головой.

– То же самое бывает с конвоирами, которые охраняют сумасшедших на работе в банях! – продолжал Алексей. – Как только они закончат работу, назад их возвращает такая же «группа» из двух солдат вместо взвода. Остальные восемнадцать человек бегут прямиком от бань к дивизионным казармам… Да, своё оружие эти восемнадцать человек вешают на этих двух бойцов, чтобы они после возвращения больных в дурильник по пути сдали его в караульное помещение! Смекаете?

– Неужели у них такая разнузданная дисциплина? – удивился Жогов.

– Разнузданная – это мягко сказано! Она и не может быть другой, ведь они прекрасно понимают, что они делают, а у многих из них тоже есть дома дети… Такое никаким зельем не перешибёшь, так что другого поведения у них в принципе не может быть,– злобно усмехнулся Алексей. – А ещё, как они считают, им ничего не угрожает, никакой потенциальной опасности вокруг них нет. В лагере дети…

– А сумасшедшие? – перебил его Жогов.

– А что сумасшедшие?.. Они так наработаются за те два-три часа, что едва ноги волокут назад… А те, кто здесь в дурильнике, те, вроде бы, как под замком! Да и дерутся они только между собой… Отсюда и халатность! – заключил он.

– Из всего сказанного тобой, Алексей, я понял, что нападение на санитаров с прогулочного дворика и нападение рабочих на двух солдат с оружием должно произойти в одно время и желательно секунда в секунду, – стал развивать свою мысль Жогов. – Я правильно тебя понял?

– Не совсем так, но близко к истине!

– А дальше что?

– А дальше надо будет открыть все палаты и направить всю эту неистовую силу на караульное помещение, – ответил Алексей. – Пока они будут устраивать ночной фейерверк конвойному дивизиону, мы с вами за это время сможем далеко уйти. И уверяю вас, Иван Николаевич, когда всё уляжется, никто нас искать не будет и никакой погони за нами здешний конвой не организует. Мы сумасшедшие – и этим всё сказано! Самое большое, что сделает местная комендатура, так это причислит нас к без вести пропавшим…И всё!

– Выглядит убедительно, – неуверенно сказал полковник. – Ну, а куда мы будем путь держать?!

– На север! – отчеканил Бородин.

– На север?! – удивился Жогов. – А почему на север? Туда, вроде бы, и идти-то некуда. По твоим словам, Алёша, я понял так, что там Ледовитый океан…

– Не совсем… До океана отсюда больше ста километров, – потёр колени ладонями Алексей. – А в пятнадцати километрах отсюда к северу стоят заброшенные монастыри…

– Откуда ты знаешь? – перебил его Жогов.

– Нас возили туда колокола снимать с куполов, но мы их так и не сняли: тяжёлые они, заразы! Большие и тяжёлые…

– А откуда там взялись монастыри?

– Я слышал от конвойных офицеров разговор, что они построены ещё в незапамятные времена, когда первые русские первопроходцы крестили хантов, манси, ненцев, эвенков и другие народности… Места, по их словам, там гиблые: монастыри построены в священной долине Идолов, и, по преданию вогулов, многие священники там гибли. А кто остался жив, те ушли, даже не успев снять с куполов колокола. Я видел: они до сих пор висят там нетронутыми!

– А кто такие вогулы?

– Я понял так, что это, вроде бы, коренные народы манси, – пояснил Алексей. – Некоторые из племён не любят себя называть манси, а называют себя, как в древности, до их крещения, первыми русскими первопроходцами – вогулы.

– Понятно! Да, велика матушка Россия, – покачал головой Жогов.– И народов в ней и событий…

– Вот у этих-то вогулов я думаю остановиться и пережить зиму, – задумчиво сказал Алексей. – Даже если допустить, что нас с вами будут искать, то вряд ли у кого из наших преследователей возникнет мысль, что мы отправились на север. Скорее всего разыскивать нас будут к югу от лагеря…

– Ну, почему же? Мы ведь, по их понятиям, сумасшедшие, и от нас можно ожидать чего угодно, – возразил Жогов.

– Возможно, что вы и правы, но я также допускаю, что наши преследователи могут догадаться, что мы прикидывались сумасшедшими. В этом случае они будут оценивать ситуацию по самой обычной человеческой логике: на севере край земли и жизни нет, так что дорога туда заказана, а вот на юг – это другое дело!

– Убедительно, – согласился полковник. – А что вогулы? Что они из себя представляют? Они пустят нас к себе на зимовку?.. У них не опасно останавливаться?

Алексей тяжело вздохнул и опять потёр ладонями колено.

– Не знаю, – неохотно ответил он. – Вообще, по разговорам конвоиров я понял так, что они нелюдимый народ. Живут в своих стойбищах, занимаются оленеводством, рыболовством… Больше ничего не знаю! У нас с вами, Иван Николаевич, нет выбора, и любые подобного рода вопросы останутся без ответа…

– Так то оно так, – только и смог выдохнуть Жогов. – Будем надеяться на лучшее, потому что всё равно ничего другого нам уже не остаётся.

– Вот это правильно. Попробуем выбраться… А там будь что будет!

Вернувшись к себе в палату, Жогов впервые за столь долгое мученическое время почувствовал в душе какое-то успокоение. Уже засыпая, он думал, думал и думал о предстоящем побеге… «Как хорошо, что мы встретились с Алексеем, – проносились мысли в его затуманенной сном голове. – И он прав! Здесь нельзя оставаться ни одной лишней минуты, иначе нас постигнет участь несчастных детей, которых убивают с помощью сумасшедших… Боже мой, какая низость… И будь что будет…»

ГДЛАВА 4.

На следующее утро Жогов обнаружил, чтоб его правая рука стала понемногу двигаться, и это обстоятельство ещё больше укрепило в нём уверенность в необходимости вырваться на свободу. Глядя, как она двигается и сгибается немного в локте, он испытывал огромную радость. «Значит, ещё не всё потеряно! – наполняясь счастьем в душе, думал он. – Рано ставить крест на моих руках!» На прогулке перед завтраком он поделился своей радостью с Алексеем.

– Ну, как? – показывая движения пальцев и сгиб руки в локте, спросил он. Его глаза светились счастьем, как у ребёнка.

– Всё в полном порядке! – поддержал его Алексей. – Ещё немного, и вы, Иван Николаевич, сможете не только ложку держать, но и из карабина стрелять!

Жогов чувствовал себя на седьмом небе. У него появилась надежда, что и левая рука, в конце концов, заработает. Вечером произошёл инцидент, который полностью поставил точку в его сомнениях относительно побега. То ли конвоиры перепутали, то ли по какой-то другой причине, но вместо прогулки его отправили на работу в группе рабочих-сумасшедших. И то, что ему довелось увидеть, повергло его в такой ужас, какой он только испытывал в Сарыкамышском лагере при пытках и казни детей, а также при чудовищном каннибализме беглых заключённых… Так называемые бани были довольно-таки внушительные строения из бетона, обложенные с внешней стороны брёвнами. Сделано это было, как понял Жогов, для того, чтобы они ничем не отличались от лагерных бараков. На крыше каждого строения была смонтирована из листового железа гигантская ёмкость, куда мощным насосом из реки Салаи подавалась вода. На глазах бывшего полковника СМЕРШа большая колонна детей, которых привели к «баням» (детей было так много, что прикинуть их численность даже приблизительно не представлялось возможным), раздевались до гола, оставляя одежду в предбаннике, и заходили внутрь помещения. Оно, сделал вывод Жогов из слов конвоиров, и называлось шлюзом. Затем дверь за ними задраивалась, раздавался оглушительный всплеск воды, и всё затихало… И самым жутким было то, что многие из детей, по-видимому, знали о предназначении «бань» и не хотели заходить в неё, и вот тогда за работу брались сумасшедшие. Их жестокости не было предела. Жогову казалось, что после всего пережитого ему не страшны никакие кровавые сцены и он уже ничему не удивится. Но то, что предстало его глазам, в очередной раз его потрясло. Он не смог сдержаться от смятения и попятился назад. Его поведение сразу бросилось в глаза конвоирам, и они немедленно поспешили к нему, но Жогов, на своё счастье, вовремя заметил их приближение и, опомнившись, принял свой обычный вид.

– Я отошёл в сторону, чтобы не мешать им, – глупо улыбаясь, встретил он их репликой и кивком головы тут же показал на детей. Конвоиры не сразу поняли, что перед ними инвалид, и сначала попытались заставить его войти в общую толпу сумасшедших, но, увидев его беспомощно болтавшиеся руки, плюнули и оставили его в покое. Вся процедура уничтожения детей проходила в несколько этапов и по времени заняла не больше полутора часов. Наблюдая со стороны, Жогов запомнил все детали этой вакханалии. Также он видел, как в реке Салаи (она была не больше ста метров в ширину) всплывали трупы детей и быстрым течением их уносило в залив Обской губы, из чего он сделал вывод, что в реку они попали по каналам или большим трубам, проложенным под землёй. Вспомнив слова Алексея, что их ожидает то же самое, он содрогнулся. На следующее утро Жогов, выйдя на прогулочный дворик, рассказал Бородину-младшему, почему его не было на предыдущей вечерней прогулке, и поделился своими впечатлениями от увиденного.

– Надолго мне запомнится вчерашнее зрелище, если удастся бежать и выжить, – дрожащим голосом сказал он, глядя в бесстрастные глаза Алексея. – Всякое видел, но такое впервые… Никак не могу привыкнуть к тому, что убивают детей… С самой Белоруссии, когда увидел, как гитлеровцы убили семью партизана: сначала по очереди каждого ребёнка на глазах матери и отца, а в довершение и их!.. Я когда увидел, что творят… – он запнулся, – думал, что у меня нервы лопнут!

– А вы думаете, почему у меня морда располосована, Иван Николаевич?

Жогов вопросительно и одновременно с недоумением посмотрел на Алексея.

– Если мне не изменяет память, ты сказал, что какой-то обжора тебя из-за чашки баланды так разукрасил, – сказал он.

– Именно так я и сказал, – усмехнулся с горечью Алексей. – Только на самом деле этого обжору на такие действия я провоцирую сам… Он меня мордует, а я прикидываюсь тяжело больным, и меня не выводят на работу. Я тоже не могу видеть, что делают с детьми… Кажется, что не только нервы, что и голова, и всё тело разорвутся от напряжения, хотя, казалось бы, я в концлагере уже столько насмотрелся… И даже печником, то есть кочегаром в крематории был, но нет!.. Не могу! От детского душераздирающего крика все внутренности переворачиваются…

– И у меня до сих пор в ушах стоят их крики, – вставил реплику Жогов в горячую речь Алексея.

– Я когда первый раз увидел, то меня потом целую неделю трясло на этом прогулочном дворике, – продолжал Бородин-младший. – Так трясло, что ложку в руках держать не мог! Отсюда бежать надо, хотя бы для того, чтобы никогда не видеть этого ада!

– Вчера я подумал так же, – поддержал его Жогов. – Когда увидел, как убивают эту ни в чём не повинную детвору, то сразу вспомнил твои слова, которые ты сказал при первой встрече со мной: «…вместо Южного Урала мне определили ад Северного…» – ты так ответил на мой вопрос, как ты попал сюда, – напомнил он Алексею.

– Я помню.

– И вот вчера я стоял и глядел на то, что делается, и думал, что это и в самом деле ад! И побегу я отсюда даже если не только руки, но и ноги у меня откажут!.. Ползком… – у него подкатил ком к горлу, и он сдавленно добавил: – Как жаль… В Сарыкамышском спецлагере я помогал детворе выжить, а здесь я вынужден бежать от них…

– Ничего не поделаешь, – с тяжкой скорбью в голосе сказал Алексей. – Судьба повернулась к нам изнанкой, и не в наших силах помочь им…

– …к сожалению, – добавил Жогов.

Чтобы не бередить себе душу, они к этому разговору больше не возвращались.

Через сутки из карцера выпустили Бородина. За трое суток и без того истощённый профессор осунулся ещё больше. Его лицо без дневного света в тёмной камере карцера приняло землисто-жёлтый оттенок, голод и холод сделали своё дело: он дрожал даже тогда, когда Жогов укрыл его двумя одеялами и отдал ему порцию своей пищи. Профессор что-то постоянно бормотал себе под нос, и со стороны это походило на молитву, а его поведение больше походило на приготовление к смерти. Вечером, после ужина, когда он вышел на прогулочный дворик, с ним произошла метаморфоза. Он преобразился, глубоко вдыхал свежий воздух и с упоением смотрел на багровое солнце, нависшее над горизонтом. Полярная солнечная ночь оказала своё животворное влияние на отчаявшегося сумасшедшего, бывшего учёного. Он стоял и улыбался… Рядом с ним, глядя на него, стоял Алексей и, затаив дыхание, наблюдал за отцом. На его ресницах серебрились маленькие капельки слёз. Он боялся приблизиться вплотную к отцу, потому что не хотел давать своим эмоциям выход: всё-таки за ними время от времени наблюдали в глазок двери прогулочного дворика санитары; и он знал, чем это ещё может для него, а также и отца обернуться. Он решил постепенно войти в контакт с отцом, но произошло непредвиденное: Бородин, насладившись свежим прохладным воздухом, повернулся к нему и, посмотрев ему в глаза, тихо прошептал:

– Вы очень похожи на моего сына, Алексея, но он давно погиб…на войне… Почему вы плачете?

Похоже, что Алексей потерял дар речи. Голосовые связки как будто скрутили спазмы, и слова застыли где-то на кончике языка.

– Вы… Алёшенька, это ты?! – дрогнул его голос.

И тут нервы Алексея сдали: он бросился к отцу и молча обнял его. И так они стояли долгое время, пока их не окликнул один из санитаров. Тогда они отошли к скамеечке, на которой сидел Жогов, и присели рядом с ним. К его большому удивлению, профессор отвесил ему поклон и поприветствовал его.

– Здравствуйте, Иван Николаевич!.. Как руки? – в его глазах не было ни тени сумасшествия, напротив, в них светились ясный ум и трезвый рассудок.

– Спасибо, ничего…заживают потихоньку, – обескураженно ответил бывший полковник.

– И вам огромное спасибо!

– За что?

– Как-никак, а всё-таки вы сдержали своё слово, и я встретился с сыном!.. Признаться честно, я уже похоронил и его, и себя, но вот… Огромное вам спасибо!

У Жогова от изумления глаза чуть не вылезли из орбит.

– Так, значит, Всеволод Михайлович, вы так же играли роль, как и я?! – не удержался он от вопроса. – И так долго…

– Это вы о чём? – удивлённо вскинул брови Бородин-старший, и в его глазах опять промелькнуло что-то отталкивающее, что снова заставило Жогова насторожиться и ещё раз повнимательнее взглянуть ему в глаза.

Воцарилось молчание.

– Во что они тебя превратили, отец?! – раздался тяжёлый вздох Алексея. У него на ресницах по-прежнему серебрились слёзы. – Боже мой, во что они тебя превратили!

– Ну, что ты, Алёшенька, мы живы, а значит, всё в порядке, – нежно возразил отец. – Тем более, мы вместе, и нам надо держаться! Во имя будущего мы не должны раскисать…

– Какого будущего, папа?! – вырвался у Алексея возглас как неистовый вопль. – Какого?!..

– Во имя будущего наших открытий, – с той же нежной теплотой ответил профессор. – То, над чем мы так долго бились и работали… Мы должны об этом рассказать людям…

– Каким людям?! Тем людям, ради которых ты сделал своё открытие и которые из-за твоего же открытия упекли тебя сюда и изолировали от себя, доведя до такого вот состояния?!

– Вот и ты озлобился, и у тебя появился синдром госпитализма…

Жогов, наблюдая за разговором отца и сына, вспомнил, что в Сарыкамышском спецлагере он слышал от друзей Бородина, да и от него самого тоже, что срок он получил за научное открытие, которое было партийной номенклатурой названо антинародным. Также он вспомнил, как просил профессора рассказать о его открытии, но тот ему ответил: «…в следующий раз…» Сейчас, глядя на отца и сына, он понял, что разговор у них идёт именно об этом.

– В этой стране, папа, всё находится в состоянии этого синдрома, – неистовствовал Алексей. – Ты видел, что делается вот за этим забором?!.. Сколько?!.. Какое количество детей уничтожается каждый день?!

– Ты это о чём, Алёша?

И Жогов, и Алексей поняли, что у профессора временное прояснение рассудка. В его взгляде появлялся то ясный свет разума, то дьявольские огоньки безумия. Сын с болью посмотрел на отца и тяжело вздохнул.

– Теперь, похоже, тебе никогда не донести до людей своего открытия. Ты… Хотя трудно сказать, кто более сумасшедший: те, кто назвал твоё открытие антинародным и упрятал тебя сюда, либо ты – святой сумасшедший, который, натерпевшись от бестолковых бездарей, всё же желает с помощью своего открытия улучшить их жизнь…и жизнь других бездарей, – добавил он с горечью после короткой паузы.

– Похоже, что и другое – правда! – вставил реплику Жогов. – А что это за открытие? Я ещё в Сарыкамышском спецлагере о нём хотел узнать, да всё никак не получалось…

– Ты, Алёша, назвал меня сумасшедшим? – перебил его Бородин.

– Святым сумасшедшим, – мягко улыбнулся Алексей. – Ты у меня, отец, можешь быть только святым!.. Так как давно уже распят на кресте науки!

– Ты опять за своё?!.. Сколько раз я просил тебя не говорить так!

– Да я впервые так сказал…

– А кто ночью сегодня приходил ко мне и говорил об этом?.. Забыл? – строго спросил отец сына. – Мы с тобой даже чуть было не поругались… Короткая же у тебя память!

– Какой ночью? – опешил Алексей.

– Сегодняшней…

Жогов догадался, что профессору, по-видимому, просто приснился сон, который он принял за явь. Он шёпотом намекнул об этом Алексею.

– Сегодня, Иван Николаевич, он не давал мне покоя всю ночь и говорил, что моё открытие никого не интересует и будет забыто, – обратился Бородин к Жогову. – Это моё-то открытие будет забыто?.. Я над ним работал пятнадцать лет…

– Простите, Всеволод Михайлович, вы не могли бы мне о нём рассказать подробнее? – перебил его Жогов.

– Пожалуйста!.. Меня, как генетика, всё время интересовала человеческая агрессивность, – перешёл на вдохновенный тон Бородин. – Понятное дело, что все органы осязания , а также все чувства в человеке заложены природой и копаться в этом, вроде бы, наивно, неблагодарно, да и так всё тут ясно… Но мне всё время хотелось найти в крови кодовые клетки, где может скрываться агрессивность. Я на это потратил пятнадцать лет, но я нашёл! Мне пришлось исследовать тонны крови, и я установил, что в мужских клетках ДНК встречаются тоже по три хромосомы, как и в женских…

– Он имеет в виду, что женские клетки ДНК отличаются от мужских наличием в них хромосом, – пояснил Алексей. – У женских их по три в каждой клетке, а у мужчин на одну меньше… Так вот, он обнаружил мужскую кровь, где клетки ДНК так же, как и в женских, имеют по три хромосомы.

– Да-да, – подтвердил его слова отец. – И при дальнейшем изучении я вывел, что третья хромосома – это и есть тот самый ген агрессивности, который я так долго искал! И тогда я продолжил наблюдения и стал подробно изучать, кому принадлежит данная кровь, и вот что я обнаружил, – понизил он голос. – Оказалось, что её владельцы – почти все бывшие беспризорные дети…или те дети, которых систематически истязали родители! Не скрою, что и у взрослых появляются хромосомы агрессивности; за пятнадцать лет я изучил, что у тех мужчин, у которых ранее не было подобной патологии, то во время войны или после пребывания на каторге или в тюрьме у них развивались гены агрессивности. У женщин дело обстоит сложнее: новая хромосома у них не появляется, как у мужчин, и определить патологию агрессивности очень сложно, но и тут я сделал открытие: в клетках ДНК все три хромосомы проходят мутацию и приобретают самые причудливые формы.

– У одного тебя, отец, никаких мутаций… Ни одного дополнительного гена агрессивности!

– И назвал я своё открытие синдромом госпитализма, – не отреагировал профессор на слова сына. – А так как он в большей степени встречается у детей, то, изучив его более подробно, я дал ему такое определение: неразвитие сердечной душевности от отсутствия родительской теплоты и внимания. Такие дети, как правило, вырастая, становятся потенциальными преступниками. Они могут запросто пойти на убийство не только незнакомых им людей, но и близких друзей или собственных родителей… Для них не существует законов, и это, как правило, люди, которые, совершив преступление, никогда не раскаиваются… И со своим открытием я пришёл на академический совет и представил им его на суд, – в его голосе появилась дрожь. –Я думал, что учёный совет оценит моё открытие по достоинству, но… Ведь, зная о синдроме госпитализма, не надо делать никаких тестов, чтобы понять, может ли тот или иной человек заниматься воспитательной работой в детском саду или быть учителем в школе, или занимать руководящую высокую должность на предприятии повышенной опасности, и так далее… Для этого достаточно всего лишь сдать кровь на анализ и всё! Узнав о людях с геном агрессивности, можно создать для них центры по реабилитации, потому что за время своих наблюдений я установил, что синдром госпитализма лечится… Вы понимаете, я сделал открытие, которое позволило бы в корне исправить генофонд нашего народа, ведь он испокон веков порабощался захватчиками и вёл постоянные войны, угнетался своими господами, превращался в рабов; постоянные восстания и казни!.. Всё это сделало наш народ агрессивным! Вы только посмотрите: мы умеем воевать, но порой не умеем ответить нужным образом на простое приветствие друга, у нас много талантливых учёных, делающих гениальные открытия, но их созидание не продолжается… и так можно перечислять до бесконечности! – махнул рукой Бородин. – В кругу умственно ограниченных бездарей, которые стали профессорами и академиками в результате занудной зубрёжки и якобы разработки уже ранее сделанных открытий, настоящий талант выглядит беспомощной единицей! Именно поэтому наши гениальные открытия очень часто имеют своё продолжение не у нас на Родине, а за границей, в зарубежных странах…Я так надеялся, что революция и социалистическое настоящее помогут мне с помощью моего открытия исправить искалеченный генофонд не только нашего народа, но и народов мира! – с вдохновением сказал профессор. – Чтобы они были чистыми, как новорождённые!.. Чтобы в эпоху коммунистического благоденствия все народы вошли очищенными от грязи человеческих пороков!.. Но, к сожалению, академический совет постановил, что моё открытие синдрома госпитализма является антинародным, потому что якобы в нашей великой стране Советов генетических уродов нет и быть не может! Иначе вождей революции, которые прошли царские тюрьмы – это, разумеется, и Ленин, и Сталин – можно причислить к таким вот, по их словам, генетическим выродкам!

– Да что тут причислять?! – заметил Алексей. – Ведь во имя их твоё открытие назвали антинародным, да мало того, во имя их тебя лишили всего и гноят здесь!..

– Никогда не говори так, Алексей! – затрясся от гнева Бородин. – Они – великие люди, и знай они о самоуправстве, они ни за что не допустили бы такого произвола со мной!..

Бедный профессор! Он не знал…да и никто не мог тогда знать о том, что в кровавом приказе с отсутствующим порядковым номером и его открытие тоже сыграло огромную роль. Может быть, даже самую основную… Это сейчас, листая некоторые документы того времени, становится ясно, что детей, которых произвели на свет изнасилованные гитлеровцами женщины, благодаря его открытию, заклеймили генетическими уродами и, назвав «волчьими выродками», подвергли тотальному уничтожению.

– А что ты скажешь, отец, на то, что в Сарыкамышском спецлагере и здесь, вот за этим забором, каждый день убивают сотни, а может быть, и тысячи детей? – не удержался от вопроса Алексей. – Это тоже произвол чиновников?

– Без сомнения, – не колеблясь, ответил отец. – Ведь после революции для детей-беспризорников было открыто множество исправительных колоний-интернатов, и сейчас в них учатся и работают… Я не верю, что в них не осталось места для обездоленных во время войны детей… Это, без сомнения, произвол чиновников! – упрямо подытожил он. – Потому что они сами из тех детей, страдавших синдромом госпитализма! Но в светлую эпоху коммунистического расцвета таких уже никогда не будет!

– Какого расцвета, мой дорогой сумасшедший святой?! – с горечью улыбнулся Алексей. – Ведь, чтобы к нему прийти, в первую очередь надо убрать вот этих самых бездарей-чиновников, занимающихся самоуправством! А пока они будут управлять в государстве процессами, мы останемся только с теми, кто страдает синдромом «госпитализма»! И количество этих бездарей с годами будет только увеличиваться!.. Неужели ты веришь, что когда-нибудь ситуация исправится, исчезнут чиновники-самоуправцы, и наступит, как ты говоришь, светлая эпоха коммунистического расцвета? – отрешённо спросил он отца, прекрасно понимая, что спорить с ним бесполезно по причине его безрассудства.

– Бесспорно, наступит! – уверенно сказал профессор. – И объяснение этому самое простое: основной девиз коммунизма – пролетарии всех стран, соединяйтесь! Фашизм – это идеология одной превосходствующей нации над всеми остальными, поэтому он и потерпел поражение! Монархия – это власть угнетателей!.. Демократия – это народная власть, не исключающая религиозной вражды!.. А всё человечество всегда стремилось к такой идеологии, при которой объединились бы все народы и не было бы никакой вражды ни по религиозному, ни по расовому признаку. И такая идеология – это коммунизм! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!.. И когда пролетарии всех стран и народов соединятся, то сами собой исчезнут армии и больше никогда не будет войн! А представляете себе, сколько тогда денежных средств пойдёт не на содержание армий, а на созидание человеческого прогресса?!.. Вот тогда-то и наступит великая и светлая эпоха коммунистического расцвета! – с вдохновением закончил он.