Текст книги "Волчьи выродки"

А вечером его произвели в положенца-вора в законе воры-транзитники, которых везли в Сарыкамышский спецлагерь. Их было четыре человека, и они взяли на себя эту миссию. Выглядела эта церемония достаточно примитивно и заняла не больше двадцати минут: из крышки консервной банки ему сделали небольшой жетон, на котором с помощью ступинатора (железной пластинки из подошвы кирзового сапога) выгравировали кота в сапогах с короной на голове. Этот жетон ему повесили на шею, а затем, в довершение обряда, зэки пустили по кругу ритуальную кружку с кипящим чифирем. Разумеется, все заключённые в камере понимали, что «коронация» сумасшедшего – это всего лишь формальность, но отменить постановление воровского шалаша никто не в праве, кроме самих воров, которые приняли это решение. Так что называться вором в законе Жогов мог лишь условно. Кстати, он сам это отлично понимал и относился к этому равнодушно. Сумасшествие, к роли которого он стал так стремительно привыкать, давало ему больше прав, чем любой воровской жетон. Его, по каторжанским законам, никто не имел права обижать, тогда как он мог сделать всё, что ему заблагорассудится, с любым из заключённых… Кроме, конечно, убийства. А если кто-то из зэков всё-таки вдруг обидит его, то наказание такого заключённого ждало самое суровое, вплоть до смерти или членовредительства: отсечение кистей рук, ног или пальцев. И такие суровые законы распространялись даже на самих воров в законе.

Чаепитие чифиря прервалось резким вмешательством конвойной охраны, которая с грохотом ворвалась в камеру и расшвыряла в разные стороны всех столпившихся вокруг Жогова заключённых. Самого «коронованного» заключённого оттеснили к дверям и вытолкали из камеры в коридор. Затем, взяв его в плотное кольцо охраны, отвели на второй этаж в кабинет спецчасти, где находились Бромель и Санаев с двумя незнакомыми Жогову офицерами. Судя по их внешнему виду, «сумасшедший» заключённый сделал вывод, что они являются хозяевами кабинета. Они сидели, каждый за своим столом, и равнодушно взирали на приведённого в кабинет транзитника. Бромель и Санаев смотрели же на своего бывшего коллегу по разведотделу СМЕРШа совсем по-другому: в их глазах Жогов прочитал недоумение, смешанное с удивлением.

– Ну, и с чего начнём? – наконец спросил Санаев после затянувшейся паузы одного из конвоиров, который остался в кабинете тогда, как другие охранники его покинули.

– Как вы и приказали, я следил за поведением новичков-транзитников через дверной глазок, – начал говорить конвоир. – И как только заметил подозрительное поведение одного из них, то, следуя вашему указанию, с помощью наряда, изолировал вот этого от других и доставил его к вам.

– Ну, и в чём же заключалось его подозрительное поведение?

– Его транзитный воровской шалаш «короновал» в воры в законе… Вот у него на шее воровской жетон, – жестом указал конвоир на шею Жогова.

Санаев и Бромель, а также оба хозяина кабинета от неожиданности тупо уставились на сумасшедшего.

– Идиота ведь не могли произвести в воры в законе, – тем временем продолжал конвоир, – вот я и решил, что это более чем подозрительно, и привёл его сюда…

Похоже, что все офицеры на какое-то мгновение потеряли дар речи, и Жогов, глядя на них, едва сдерживал клокочущий в груди смех. Наконец Санаев оправился от оцепенения и, подойдя вплотную к нему, сорвал с его шеи жетон. Как и полагается сумасшедшему, Жогов тут же отреагировал на этот жест и попытался сначала зубами выхватить жетон из рук офицера, а когда это у него не получилось, он с остервенением укусил Санаева за плечо. – – Отдай мне! – закричал он, стараясь как можно больше изрыгнуть изо рта слюней. – Это мне подарили за то, что я из спецлагерей освободил много людей!.. Да, я всех освобождал, и мне за это подарили вот эту медаль!.. Отдай мне её! – орал он во всё горло. – Отдай!..

На него навалились все, кто был в кабинете, и, скрутив, оставили лежать на полу. Санаев внимательно осмотрел жетон и с усмешкой произнёс:

– Так, значит, говоришь, что тебе эту медаль подарили за то, что ты многих освободил из спецлагерей?!.. Ну-ну! – он бросил жетон на грудь арестованного и, повернувшись, к конвоиру, сменил усмешку на резкий тон: – Вы что?!.. Вы за кого нас принимаете?!.. Или тоже решили над нами подшутить?!..

Охранник, в недоумении хлопая глазами, попятился назад.

– Зэки просто подшутили над ним! – стал расходиться Санаев. – Понимаете?!.. А вы простую издёвку не можете отличить от… – он запнулся. – Этот сумасшедший – бывший офицер, полковник!.. Какой там ещё воровской шалаш?!.. Какая коронация?!.. Я вас о чём просил?!.. Известить меня только лишь в том случае, если он начнёт искать контакта с заключёнными или в случае его вполне нормальной реакции, которая присуща здоровому человеку на окружающую обстановку!.. Вот о чём я просил вас!.. А вы?!..

Охранник продолжал хлопать глазами и молча смотреть на разгневанного офицера.

– Ну и контингент охраны у вас! – резко выпалил Санаев, обращаясь к одному из местных офицеров. – У вас что, все такие?

– К сожалению, других нет, – усмехнулся офицер. – Но на вашем месте, я всё-таки похвалил бы этого солдата за проявленное усердие.

– Пошёл к чёрту! – вместо похвалы бросил Санаев конвоиру. – И забери с собой этого коронованного именинника!.. Тоже мне, нашёл подозрительное поведение… Сумасшедший вор в законе!.. Пожалуй, в практике тюремно-лагерной системы такого ещё не было!.. Не может тюремный розыгрыш от правды отличить! – продолжал он занудствовать.– Ну, что вылупился?!.. Убирайся!

– Хотелось бы мне хоть одним глазом увидеть, как его производили в воры в законе, – услышал Жогов позади себя насмешливый голос Бромеля. – Наверное, потрясающее и незабываемое зрелище…

Уже оказавшись в коридоре, Жогов вздохнул с облегчением, но так, чтобы этого не заметил раздосадованный конвоир. Совсем недавно он подумал, что, играя роль сумасшедшего, стоит сказать правду о его настоящей деятельности в лагере, и ему не поверят. Так и случилось! «Теперь если даже об этом будут говорить на допросах вновь пойманные беглецы, которым я когда-то помог избежать расстрела, то им всё равно не поверят, – размышлял про себя Жогов. – Все следователи будут думать, что это уловка допрашиваемых, чтобы свалить всю вину на сумасшедшего, над которым уже когда-то посмеялись злопамятные заключённые, разыграв сцену производства его в воры в законе… Ведь с этим воочию столкнулись Санаев и Бромель, и они услужливость простодушного конвоира-надзирателя тоже приняли за издевательство над собой, посчитали, что их подняли на смех! Подобные истории быстро расходятся среди заключённых по транзитным каторжанским маршрутам, а также по следовательским кабинетам… Шила в мешке не утаишь, и мне такой расклад только на пользу!» Однако он ошибся, услышав однажды от особистов обращение в свой адрес «Искра». Правда, к тому времени его, как сумасшедшего, уже оставили в покое и ни о чём не спрашивали, но такое обращение к нему дало ему ответ на многое…

В камеру он вернулся с приподнятым настроением и, чтобы скрыть свои подлинные чувства, стал с присущей сумасшедшим людям жестикуляцией и мимикой рассказывать, как у него хотели отобрать «медальку», подаренную ему зэками, и как он самоотверженно, зубами, раскусил «замыслы врагов» и не дал им себя ограбить. Зэки, слушая его, снисходительно улыбались и помогали ему пить из алюминиевой кружки чифирь. Праздник «коронации» продолжался… Только поздно ночью, когда все уснули, Жогов прислонился к уху Бородина – он лёг на нарах рядом с ним – и тихо спросил его о самочувствии, но старый профессор, открыв глаза, спросонья посмотрел на него и погрозил пальцем.

– Не хорошо, товарищ студент, нарушать распорядок дня. Спите!.. А то я пожалуюсь ректору, и вас отчислят из института!.. Сон – один на всех!.. Спите, пока я не обратился в студсовет, чтобы вас привлекли к ответственности…

Он ещё что-то бормотал, но Жогов его уже не слушал. Бедный профессор и в самом деле сошёл с ума, и он это понял окончательно и смотрел на него с щемящей болью в сердце…

ГЛАВА 3.

Изо дня в день Бородин разговаривал с заключёнными, как когда-то со своими студентами. Временами, как казалось Жогову, он обретал вполне трезвый рассудок и рассуждал здраво. Он прекрасно понимал, что находится в заключении, и горько сетовал на свою судьбу. В такие минуты Жогов думал, что профессор играет такую же роль, как и он, только несколько по-другому, но потом выяснилось, что и у других заключённых по такому же несчастью наступают те же моменты, а иногда и часы, когда они ведут себя как вполне нормальные люди. Чтобы не выделяться среди них постоянством поведения, ему тоже пришлось время от времени «впадать» в разумное бытиё и становиться «нормальным» человеком, рассуждая на различные жизненные темы с видом знатока. Никто из транзитников не обращал внимания на такие контрасты в поведении сумасшедших, так как знали, что от них можно ожидать чего угодно, и даже делали внимательные лица, снисходительно показывая, что они слушают их рассуждения…

Время шло медленно. Каждый день заключённые в камере менялись: одних уводили, других приводили… За полковником постоянно ухаживали тюремные медики и ежедневно выводили на перевязки в санчасть. На одной из таких перевязок он увидел заключённого-транзитника, одетого в форму солдата конвойной охраны, и понял, что наблюдение за ним продолжается. Вместе с новоприбывшими этапниками в камеру к ним подсаживают «наседок», и, по-видимому, смена их проводится довольно-таки часто, чтобы не вызывать подозрения у нормальных заключённых, которых содержали достаточно длительное время – это обычно те, кого отправляли из лагерей возвратом на очередное следствие или ещё по каким-либо причинам держали в камере месяцами…

Спустя десять дней и их группу сумасшедших из семи человек отправили этапом через Каспийское море в Астрахань. Путешествие продолжалось в трюме транспортного парома. Жогову уже доводилось видеть такую транспортировку заключённых, когда он, ещё будучи полноправным офицером, ехал через Баку в Сарыкамышский спецлагерь. Тогда он не мог себе представить, что его может постигнуть участь заключённого. В Астрахани их пересадили в трюм другого парома; на этот раз это была баржа, наполненная строительным щебнем, – и повезли вверх по Волге. Таких пересадок было ещё несколько, пока они не оказались в низовьях реки Оби. В посёлке Салаи их отделили от общей группы заключённых и отправили на машине в расширенный спецлагерь: так он назывался потому, что в него входил комплекс бараков психоневрологического диспансера СЛОН № 3 (Салайский лагерь особого назначения). Не стоит перечислять те трудности и те дикие условия, в которых содержались заключённые при этапировании. И всё-таки хуже всех приходилось Жогову, так как у него были почти обездвижены обе руки. Больше всего приходилось терпеть трудности с отхожим местом – туалетом. Ему, конечно же, помогали заключённые, но это доставляло неимоверные неудобства, из-за чего возникали самые неприятные инциденты. В психоневрологический диспансер он прибыл истощённым и измождённым до такой степени, что уже почти не держался на ногах. Конвоиры, издеваясь над сумасшедшими, заставляли нести его под руки, что доставляло ему неимоверные муки: ведь плечи всё ещё болели. Какое же он почувствовал наслаждение, когда после лагерной бани (это был деревянный барак с душевыми) его одели в чистую униформу психдиспансера и отвели в палату, где вместо нар были самые обычные койки с чистым постельным бельём. Отвратительная баланда, которая ничем не отличалась от лагерной, в этот раз ему показалась райской пищей. Уже засыпая, он в очередной раз подумал о том, какой маленькой пылинкой скитается человек по лабиринтам судьбы и насколько он беспомощен перед ней: совсем недавно он был в Германии и Туркмении высокопоставленным офицером одного из спецотделов разведки, а сейчас он сумасшедший заключённый одного из спецлагерей на северном Урале…

На восстановление сил понадобилось более недели, другим умалишённым заключённым, прибывшим с ним в диспансер, понадобилось чуть меньше. В палате, которая всё-таки больше напоминала тюремную камеру (когда Жогов окончательно пришёл в себя, то сравнил её с камерами Майценеха: они были одинаковы, как две капли воды), размещалось по шесть человек. Так что от их общей команды прибывших этапом отделили всего лишь одного человека и содержали где-то в другой камере. Врачи, сделав первый осмотр по их прибытии, потом очень редко навещали их. По-видимому, им было абсолютно наплевать на них, во всяком случае, Жогов сделал именно такой вывод. Зато санитары из военизированной конвойной охраны бдительно несли свою службу и зорко следили за сумасшедшими. Трёхразовое питание, включая полдник, строго по часам и два часа прогулки в специальном прогулочном дворике для тех, кто инвалид или немощен. Остальным же предписывался физический труд, и работали они четыре часа в день: два часа рано утром до завтрака и два часа, а иногда три после ужина. Впрочем, прогулка проходила в эти же часы… Всё остальное время больные, если их так можно назвать, проводили в палатах диспансера под строгим надзором санитаров.

Уже после первого вывода сокамерников на работу Жогов сделал вывод, что им приходится работать с какой-то быстрой водой, которая, как он понял, отправляет каких-то маленьких людей куда-то очень далеко… Немного поразмыслив, он пришёл к выводу, что они, наверное, помогали либо лесосплавщикам, либо местным рыбакам. Другого вразумительного объяснения их витиеватым рассказам он не нашёл.

На девятый день и ему посчастливилось в первый раз за всё время после путешествия из Туркмении на Северный Урал выйти на прогулочный дворик на свежий воздух. Какая же это благодать набрать в лёгкие чистого и немного пьянящего свежего воздуха! После смрада тюремных камер, и паромных трюмов, и вони диспансерных палат прохладный северный бриз с Ледовитого океана закружил ему голову. Он даже не обращал внимания на роящиеся над его головой тучи гнуса и комаров и, закрыв глаза, с наслаждением вдыхал свежий воздух. Открыв их, Жогов увидел перед собой молодого парня с ободранным в кровь лицом. Отпрянув от него назад, он остолбенел: перед ним стоял Бородин Алексей, сын профессора. В голове сразу пронеслись сцены из Майценеха: Анастасия Ильинична, которая назвалась его приёмной матерью… Профессор, его отец, Всеволод Михайлович, желавший поскорее увидеть своего сына и так много сделавший для него в Сарыкамышском спецлагере… Жогова пребывал в растерянности, пока вдруг не осознал, что за его поведением могут наблюдать зоркие санитары. Сделав вид, что он просто испугался незнакомца, он отошёл к одной из скамеечек прогулочного дворика и уселся на неё. В голове воцарился хаос. «Как он мог попасть сюда? – сверлила его мысль. – Ведь он должен быть совсем в другом месте?!.» Он искоса наблюдал за Бородиным-младшим, бесцельно расхаживающим по прогулочному дворику. Внешне он выглядел абсолютно равнодушным к окружающему его миру и что-то бормотал себе под нос. Вообще, на прогулочном дворике, который представлял собой чуть ли не футбольное поле в миниатюре, окружённый со всех сторон высоким деревянным забором, ходили, бегали и прыгали около тридцати сумасшедших. Вид многих из них по-настоящему пугал Жогова, так как это были физически очень здоровые мужчины и некоторые из них вели себя довольно-таки агрессивно. В случае опасности он из-за своих рук даже не мог оказать сопротивления при их нападении и защитить себя. Занятый своими мыслями и наблюдая за тем, как санитары мордуют двух сцепившихся, словно коты, сумасшедших, он не заметил, как справа от него на скамейку кто-то присел. Тень, упавшая на него, отвлекла его от забавной сцены, и, обернувшись, он увидел рядом с собой Алексея. Его глаза излучали тепло, искренность и ясный ум.

– Тс-с! – почти просвистел он. – Я вижу, что вас постигла тяжёлая участь и вам пришлось прибегнуть к моему опыту… Меня вы не проведёте! Я как увидел вашу реакцию при встрече со мной, то сразу понял, что с вами всё в порядке. Как хорошо, что хоть один нормальный человек есть среди этого стада несчастных, – с наслаждением произнёс он. – Какими судьбами вас занесло сюда, товарищ полковник?

– Я уже давно не полковник, – так же шёпотом ответил Жогов, прерывисто дыша. – Я и в самом деле не ожидал вас увидеть, так что дайте отдышаться и прийти в себя… Расскажите лучше, как вы попали сюда, а уж потом я вам расскажу о себе!

Алексей посмотрел в глаза Жогова и, мягко улыбнувшись, постучал ладонью по его колену.

– И в самом деле, полковник, никогда не подгадаешь, где и с кем встретишься!.. Как говорится, гора с горой – нет, а человек с человеком – да!.. И в этот раз, видимо, судьбе угодно, чтобы наши пути пересеклись!..

– По-видимому, так, – согласился Жогов. Он внезапно почувствовал неимоверную горечь в душе и поймал себя на мысли, что подсознательно надеялся на то, что Алексея тоже постигла участь его отца. «Ведь в этом случае они могли друг друга не узнать или более мягко отреагировать друг на друга, – подумал он. – А в том, что они рано или поздно встретятся, нет никаких сомнений!.. Теперь один из них вынужден очень сильно страдать». – Так что с тобой произошло? Почему ты здесь, Алексей? – повторил он вопрос.

Алексей потрогал ободранное лицо и усмехнулся.

– Темперамент подвёл!.. Вот, гад, загноиться может! – нащупал он на лице небольшую опухоль. – Это вчера один из придурков мне в лицо из-за тарелки баланды вцепился, – пояснил он. – Хотел отобрать… Прожорливый гад, как трёхмесячный поросёнок…

– Почему темперамент? – спросил Жогов, не обратив внимания на его объяснения по поводу лица.

– Потому что другого слова не подберёшь, – невольно ответил он. – Как только я ни ломал из себя сумасшедшего в Казанском дурильнике, всё-таки один врач, пожилой татарин, раскусил меня. Поначалу, как он ни старался, никак не мог доказать другим врачам, что я нормальный, а потом, знаешь, что удумал?..

Жогов отрицательно покачал головой.

– Откуда мне знать? – вяло отозвался он.

– Он сначала определил меня в карцер за нарушение режима в палате, а потом, якобы по ошибке, туда запихнул одну бабу… Вот теперь можешь представить, что со мной произошло! – с досадой выпалил он.

– Представляю.

– Она, стерва, без трусов…то так мне задницу покажет, то этак передницу… Я идиота из себя разыгрываю, а тут и впрямь свихнулся, как увидел её! Меня аж судорогой свело! – расписывал своё состояние Алексей. – Ну, и не выдержал я, стал эту дуру уговаривать!.. Ей-богу, сам себе удивлялся, какие я только для неё слова находил!.. Ни в одной книжке такого не прочитаешь!.. А за дверями карцера целая рота врачей во главе с пожилым татарином стоят и слушают, что я там плету этой сумасшедшей… И вот, вроде бы, как только я уговорил эту дуру, двери карцера открылись и меня повязали, что называется, с поличным… – с грустью добавил он.

– А как же ты здесь оказался? – улыбаясь его рассказу, спросил Жогов.

– Очень просто. В Казани на меня было составлено «Дело», провели следствие и за все мои «заслуги» присудили мне двадцать лет каторжных работ, а затем отправили в Сибирь. Но на уральском «корабле» (так называлась уфимская тюрьма), где наш этап оставили на транзитный постой, я решил ещё раз разыграть из себя сумасшедшего и остаться у них при тюремном дурильнике… Роль-то мне удалась, а вот вместо Южного Урала мне определили ад Северного… Ну, а вы-то как сюда попали, Иван Николаевич? – в свою очередь спросил Алексей. – Вижу, что вам несладко пришлось…

– Да, пытали меня, – неохотно ответил Жогов. – И если бы не твой отец, то вряд ли я пережил бы эти пытки…

– Мой отец?! – затаив дыхание, спросил Алексей.

– Да, твой отец. Я с ним встретился в Туркмении, в Сарыкамышском спецлагере. Скажу тебе больше: он сейчас находится здесь, и проживаем мы с ним в одной палате, так что ты даже сможешь его увидеть. Правда, я должен тебе сказать, что он с головой не дружит… Сломали его!

Лицо Алексея стало землисто-серого цвета, и он молча уставился себе под ноги.

– Его пытали? – спросил он после долгого молчания.

– Да, Алёша, пытали.

– А где Анастасия Ильинична?

– Не знаю, – соврал Жогов. – Я её видел последний раз, когда нас отправляли этапом из Сарыкамышского спецлагеря.

– Она сейчас тоже в кандалах?

Жогов, чтобы избежать дальнейших расспросов, не ответил и лишь молча кивнул головой.

– Как же это всё-таки произошло? – не успокаивался Алексей.

– Может быть, я обо всём расскажу в другой раз, Алёша?

– Другого раза может и не быть! – отрезал Бородин-младший.

Жогов, как бы ища помощи, посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул.

– Если говорить коротко, то всё произошло по моей вине…и отца твоего пытали по моей вине, и других тоже… Только я очень прошу не судить меня строго, – грустно и с достоинством произнёс он. – Я прибыл в Сарыкамыш, чтобы по возможности освободить ни в чём не повинных детей, осуждённых на смерть!.. Да ты ещё по Майценеху помнишь, что я там спас многих…

– Помню… А как же?! Всё происходило за стенами моей камеры! –поддержал его Алексей.

– Ну, вот и там я освободил многих, правда, всех в обход закона… Если отбросить все детали и условности, то именно это и послужило причиной моего ареста и Анастасии Ильиничны, – коротко заключил Жогов. Он не стал рассказывать подлинной причины его ареста.

– А отца моего за что же пытали?

– А я и его освободил и других вместе с ним… Точнее, помог им бежать, снабдив необходимыми документами, – с душевным надрывом произнёс Иван Николаевич. – Но и его, и остальных выловили… Меня обвинили в сговоре с ними и объявили таким же врагом народа. Затем приплюсовали сюда, что я завербован подпольной фашистской организацией «Вервольф» и прибыл прямиком из Германии в Сарыкамышский спецлагерь для вербовки агентов… Вот такая краткая предыстория нашего ареста и пыток… – – Анастасию Ильиничну тоже пытали?

– Нет, – уверенным тоном сказал Жогов, чтобы у Алексея не возникло никаких сомнений по поводу сказанного. – Я когда узнал, что почти никто не выдержал пыток, больше не стал испытывать своё терпение, и тем более подвергать её невыносимым мучениям, и всё взял на себя… Сказал следователям, что все их обвинения в отношении меня справедливы, и никто из моих подчинённых о моей деятельности ничего не знал, – говоря это, он чувствовал, как от несусветной лжи его лицо наливается краской.

– Ну, хорошо, хоть её не тронули, – с облегчением вздохнул Алексей. – Сколько ей присудили?

– Не знаю, – покачал головой Жогов. – Её содержали в женском штрафном бараке, а нас тем временем продолжали пытать… По совету твоего отца я прикинулся сошедшим с ума от пыток, а вот он то ли не успел сыграть этой роли, то ли просто не захотел…

Воцарилась пауза.

– Он сейчас…

– …на работе, – опередил Алексея Жогов. – Со здоровьем у него немного лучше, чем у меня, и его выводят на работу до завтрака и после ужина.

– А как он ведёт себя в обычном состоянии? Я имею в виду, как он относится к окружающим? – поправился Алексей. – Вспыльчив или не гневается? Вы с ним разговаривали?

– Честно признаться, за последнее время я с ним ни разу не разговаривал, – откровенно признался Жогов. – Да и что с ним разговаривать, когда он всех вокруг себя принимает за студентов и постоянно талдычит о каких-то формах жизни… Сам понимаешь, Алексей, я только со стороны наблюдаю за ним, хотя он узнаёт меня, иногда подходит, но… – он запнулся. – А так он спокойный, ни разу не видел, чтобы он на кого-то гневался или ещё что-то подобное…

– Ну, слава Богу! – вырвался из груди Алексея вздох облегчения. – Я вас вот о чём попрошу, Иван Николаевич: когда он придёт с работы, то постарайтесь ему внушить, что на работе он губит своих студентов. Я хочу с ним встретиться. За отказ от работы его некоторое время подержат в карцере, а потом так же, как и вас, будут выводить на прогулку.

– Хорошо, я попробую, – согласился Жогов.

– Спасибо.

На прогулочном дворике произошла ещё одна потасовка, которая мгновенно разрослась и превратилась в настоящее побоище. Наблюдать за таким зрелищем со стороны не просто жутковато, а и опасно. Сумасшедшие не знают жалости ни к себе, ни к другим, а вакханалия драки их захватывает, как водоворот или смерч. Каких только ударов они не наносили друг другу!.. Хруст ломающихся костей иногда, казалось, был громче их воплей и разносился по всему «футбольному» полю прогулочного дворика. Для того чтобы разогнать и успокоить их, потребовался целый взвод санитаров из конвойной охраны. Прогулка была немедленно прекращена, а всех сумасшедших вернули в свои палаты. Уходя, Алексей напоследок бросил Жогову:

– Теперь вы понимаете, почему я спросил о своём отце, вспыльчив он или нет?!.. Видите, что может случиться?

Жогов в ответ только растерянно моргал глазами. После побоища санитары унесли на носилках одного тяжело раненного, и ещё пять человек в смирительных рубашках заковыляли в штрафные карцеры под строгим конвоем вызванных на подмогу солдат. «Как хорошо, что я находился далеко от драки, – испуганно подумал Жогов. – Находись я в тот момент рядом, то не исключено, что вместо одних было двое носилок и меня понесли бы не в травпункт санчасти, а сразу в морг!» К счастью для него, он не пострадал и вернулся со своей первой прогулки в палату живым и невредимым. По окончании завтрака он, как и обещал Алексею, подошёл к его отцу и попробовал с ним заговорить.

– Вы знаете, Всеволод Михайлович, что вы губите своих студентов, – как можно мягче и обыденнее сказал Жогов. – Они очень страдают и жалуются на вас, многие даже не хотят к вам возвращаться.

– Я так и знал, – удручённо вздохнул Бородин. – Они ведь ещё совсем маленькие, а мы раздеваем их догола и отправляем купаться в холодной воде. Я обязательно скажу проректору и завкафедрой, что ещё никто из них не вернулся… Наверное, они простыли и сейчас лечатся, – домыслил он вслух после небольшой паузы.

Слова «совсем маленькие» и «раздевали догола» словно молнией пронзили Жогова, и у него в душе шевельнулось неприятное предчувствие. «Может быть, они вовсе не лесосплавщикам и не рыбакам помогают, – подумал он. – Надо подробно обо всём расспросить Алексея…» Вечером, как и предполагал Алексей, отец отказался идти на работу, а потребовал у санитаров-конвоиров отвести его к завкафедрой. И они отвели его…только в карцер на трое суток. Обо всём этом Жогов рассказал его сыну на прогулочном дворике, и тот с удовольствием заключил:

– Вот и прекрасно! Через трое суток они его выпустят, и я наконец-то увижу своего отца!.. Не пристало старику и больному рассудком профессору, который всю свою жизнь работал над проблемой исправления генетического фонда собственного народа отправлять на тот свет его малых детей!..

У Жогова от последних слов, произнесённых Алексеем, сжалось сердце.

– Вы сказали «малых детей», Алёша?

– Да, Иван Николаевич, вы попали из пламени в прорубь! И можете понимать это в буквальном смысле: за высоким забором этого прогулочного дворика находится детлаг, где содержатся около семи тысяч детей. Все они привезены сюда с оккупированных во время войны территорий, все считаются незаконнорождёнными: их отцами были гитлеровцы!.. Вы слышали что-нибудь о приказе «Сатаны» об их полном уничтожении?!

Жогов молча смотрел на Бородина-младшего.

– Вы в Сарыкамышском лагере спасали детей врагов народа, а здесь эти тысячи ни в чём не повинных маленьких жизней… – Алексей запнулся. – Я сказал: понимайте в буквальном смысле «из пламени в прорубь» потому, что здесь детей топят в Обской губе, как котят! Их заводят сначала в специальные бани, где раздевают до гола. Затем работники из сумасшедших открывают специальные шлюзы, проведённые от реки Салаи к баням (это они только так называются, а на самом деле они больше похожи на крытые аквариумы из бетона, – пояснил он), вода заполняет их, и дети гибнут! Затем через другие шлюзы и каналы трупы маленьких детей смывают в реку, а оттуда в Обскую губу, где их подхватывает течение реки Оби и выносит в Ледовитый океан. И, как говорится, все концы в воду! – заключил Алексей. – С сумасшедших взятки гладки! Если кто и будет расспрашивать их, то даже расскажи они правду, чем они тут занимались, им всё равно никто не поверит. Хотя…по народному поверью, правду говорят только сумасшедшие и дети… Уверяю вас, Иван Николаевич, что когда будут уничтожены в детлаге все дети, то вслед за ними в Ледовитый океан смоют и всех сумасшедших…то есть нас с вами! – усмехнувшись, с иронией добавил он. – Из свидетелей никого не оставят…

– Мне по роду своей бывшей работы это очень знакомо и похоже, что вы правы, – задумчиво сказал Жогов. – Наверное, так оно и будет… Но по поводу того, что я спасал только детей врагов народа, вы, Алексей, ошибаетесь. Я знаю о приказе за нулевым номером, прозванным «сатаной». И в Майценехе, и в Сарыкамышском спецлагере я первым долгом помогал избежать смерти так называемым « волчьим выродкам», как их окрестили после устного приказа Сталина. А уж потом, когда я увидел, что между «волчьими выродками» и врагами народа никакой разницы нет и все они одинаково несчастны, то именно тогда я стал помогать всем подряд: и врагам, и не врагам, и взрослым, и детям!.. И вот, наконец, по закономерному развитию на сегодняшний день событий я стал врагом народа сам, – грустно закончил он.

– Да какое там закономерное развитие событий?! – неожиданно вспылил Алексей. – Разве можно назвать попавшего в плен солдата врагом народа, если он стал военнопленным по ранению, или контузии, или когда зажравшиеся тыловики вовремя не подвезли к передовой боеприпасы? Что делать в таких случаях? Пальцем отстреливаться?!.. А разве может быть закономерным событие, когда семью и родственников военнопленного объявляют врагами народа?!.. Ведь он всего лишь попал в плен, а не предатель!.. На моих глазах всё происходило, Иван Николаевич: многих я видел, кто, попадая в плен, умирал в гестаповских застенках от пыток, но при этом не стал предателем! И уж тем более мне никто не докажет, что закономерным является убийство изнасилованных в концентрационных лагерях женщин и тех детей, которых они были вынуждены родить. А самих гитлеровских палачей, которые их истязали, пытали и насиловали и которые тоже являются военнопленными и разбросаны по лагерям нашей страны, через десять лет вернут на родину!.. Где правда, где справедливость, где закономерное развитие событий?!.. Ответьте мне… Я готов ждать год, два…пять, но я точно знаю, что никто не сможет дать мне исчерпывающего ответа!..