Текст книги "Волчьи выродки"

**** **** ****

Спецэшелон находился в пути уже вторую неделю. Он пересёк всю европейскую часть России, останавливаясь во всех областных центрах для пополнения новыми заключёнными и выгрузки погибших, не выдержавших мучительных условий спецэтапа. Среди умерших насчитывалось абсолютное большинство малолетних детей в возрасте до пяти лет, так как разразившаяся из-за чудовищной грязи эпидемия дизентерии не щадила именно малолетних… Погиб также и один из племянников Эриха Крамера – он «сгорел» буквально на глазах.

Тяжело было смотреть на немца, изъявившего добровольное желание поехать в такое далекое путешествие, чтобы хоть как-то своим присутствием облегчить испытания своих непутёвых племянников. Увидев, как конвоиры бесцеремонно выбрасывали из вагона тело его малолетнего родственника – умер самый младший, которому было одиннадцать лет – Эрих Крамер был похож на рыбу, выброшенную сильной волной на берег. Он в бессильном исступлении хватал ртом воздух и, похоже, проклинал всё на чём свет стоит…

Группа врачей, прибывших в Саратове для предотвращения разразившейся эпидемии, была бессильна перед её массовым распространением и не проявляла особой активности по её остановке. Однажды Жогов даже услышал от одного из медиков мимоходом оброненную им фразу: «… да кому нужны эти трижды никому не нужные жизни заключённых, которые и без того приговорены каторжным трудом к медленной смерти!..» В Астрахани среди сражённых дизентерией он увидел в куче трупов и одного из тех солдат, который был по его приказу приговорён военным трибуналом за мародёрство в филпункте Майценеха. Оставшиеся в живых из этой группы солдат, как понял по их взглядам Жогов, желали его видеть в этой куче трупов, и это, разумеется, не явилось для него чем-то неожиданным. Он и сам был поражён тем, что увидел, хотя до этого часто слышал о тех трудностях, которым подвергаются заключённые, но представить такое… – ему и в голову не приходило!..

В Баку количество заключённых убавилось на треть, и тогда впервые начальник конвоя распорядился провести санитарную обработку вагонов и обеспечить двухразовую – утром и вечером – оправку с выводом их в туалет. Обусловлено это было, конечно же, не состраданием к мучениям тех, кого он сопровождал, а тем, что спецэшелон был полностью погружён на плавучую баржу-паром, где все заключённые были переведены из вагонов поезда в трюм огромного судна. Из Баку они были перевезены через Каспийское море и доставлены в Туркменский Красноводск. Количество интернированных за время переправки опять поубавилось, хотя из-за усилия врачей инфекцию дизентерии удалось приостановить. Умирали в основном те заключённые, возраст которых превысил пенсионный рубеж – у них был ослаблен иммунитет. Их просто выбрасывали за борт в море. Эриха Крамера ждала ещё одна неожиданность: старшего племянника зарезал один из бывших фронтовиков, который получил срок за расстрел мирного населения Дрездена. Это был рослый детина – белорус тридцати лет: всю его семью и близких сожгли в концлагере № 310 под Бобруйском, где проходили практику садизма молодые мальчики из группы «Вервольф югенд» («Молодые волки-оборотни), набранные самим Гитлером для их обучения и дальнейшего проведения карательных операций на всех оккупированных территориях… Жогов не осуждал этого белоруса, понимая, что двигало им. А когда он глянул ему в глаза и увидел, какая ненависть и бесстрашие царят в них, то понял, что он, наверное, и на том свете будет мстить за смерть своих близких. И его догадку подтвердила фраза заключённого, которую он прорычал вслед трупу, выбрасываемому за борт парома.

– … если мне даже отрежут руки, то я их ногами давить буду!.. А если лишат ног, то я их зубами резать начну!.. И так будет до тех пор, пока я буду жив!..

Белоруса по приказу начальника конвоя определили в роту штрафников, которые по прибытии в лагерь по месту назначения должны были пройти трёхмесячную карцерную допру (работа в карцерном режиме с ограниченным питанием через одни сутки), а потом, если кто-то останется живым после такого наказания, будет отправлен на шестнадцатичасовой каторжный труд в штрафном лагпункте общего лагеря…

Эрих Крамер плакал, узнав о постигшей участи его последнего племянника.

– У меня больше никого не осталось, – всхлипывая, причитал он. – Как всё-таки исковеркала наши судьбы эта проклятая война!.. Разве, когда они родились и малышами учились ползать, ходить и говорить первые слова… разве кто-то из нас мог предположить, что всех нас постигнет такая участь?!

– Перестаньте, – отреагировал холодной интонацией на его причитания Жогов. – У этого белоруса такие молодчики, как ваш племянник, сожгли в концлагере всех родственников!.. И не скажи я, что вы антифашист, вас ждала бы та же участь, и никто из бывших моих соотечественников-фронтовиков не стал бы разбираться, по каким причинам вы встали по разные стороны баррикад. Раз ваши племянники из «гитлерюгенда», то, значит, по их соображениям, и вы – фашист! – жёстко заключил он.

– У вас нет сердца, – всхлипнул старик.

– Зато у вас его много, – съязвил полковник, но тут же попросил Анастасию Ильиничну не переводить эту фразу. – Скажите лучше ему, что я предупреждал его о том, что его ждёт и с чем ему придётся здесь столкнуться, – попросил он секретаря. – Так что все претензии пусть он обращает в свой адрес… и к тому, кто развязал вражду между народами, – добавил он после короткой заминки.

Эти слова повлияли на немца, и слёзы перестали катиться из его глаз, но до полного успокоения ему ещё было далеко.

– Вот и всё, – с горечью вздохнул он. – Не смог я помочь своим племянникам, и всё кончилось, даже не начавшись… А я так мечтал, что после исправительных работ, как это называется у вас, они поймут свою ошибку и вернутся домой честными и порядочными людьми. Ведь я именно по этой причине поехал сюда сопровождать их, чтобы, находясь рядом с ними, объяснить суть их заблуждений и открыть им глаза на то, что Гитлер был врагом не только для евреев или славян, но и для немецкой нации тоже… А теперь всё для меня потеряло смысл, – сделал он судорожный выдох. – Вы, Иван Николаевич, помогите мне вернуться домой, в Германию, а то мне без вас… без вашей помощи, боюсь, не под силу будет выбраться отсюда…

– Хорошо. Как только мы прибудем на место назначения, я оформлю вам выездные документы на обратную дорогу, – пообещал ему Жогов.

Однако исполнить своего обещания он сразу не смог, и помешала этому его собственная расписка, выданная начальнику конвоя, когда он потребовал выпустить Эриха Крамера из-под стражи.

В Красноводске заключённых выгрузили из трюма парома в крытые брезентом грузовики и под усиленным конвоем отправили по бескрайним просторам Заунгузских Каракумов через селения Кошоба и Чагыл в Сарыкамышскую котловину. На дорогу ушло десять дней, и полковник вместе заключёнными испытал на себе все трудности пустынной дороги. Приближался конец февраля, и дневная невыносимая жара сменялась кошмарным ночным холодом. Температура воздуха опускалась ниже нуля, и к вновь разгулявшейся инфекции дизентерии прибавились простудные заболевания, которые «косили» детей, как осеннюю траву. Не смогли уберечься от простуды и Жогов с Анастасией Ильиничной, хотя условия, в которых они совершали своё путешествие по пустыне, не входили ни в какие сравнения с условиями этапируемых заключённых. Их везли в отдельном обогреваемом печкой фургоне со всеми удобствами. И всё-таки, когда по ночам жестокий пустынный ветер заносил едва просматриваемую среди саксаулов и разного рода колючек дорогу песком, приходилось и им покидать теплые кунги, чтобы помочь водителям и конвоирам вытолкать из песка застрявшие грузовики. Вот тогда-то они и промерзали основательно, до самых костей, что и сказалось на их здоровье…

За всё время пути многие отчаянные заключённые неоднократно пытались совершить побег, но никому этого сделать не удалось: все были расстреляны. Конвоиры, на счету которых не один этап, уже нутром чувствовали того, кто собирался совершить побег, и подстреливали беглецов, как охотники вырвавшуюся на открытую местность из кустов дичь. Никто из заключённых даже ночью не мог отбежать более чем на десять-пятнадцать шагов, как пуля, выпущенная из карабина или автомата, настигала его и валила замертво. Мёртвые тела убитых заключённых не хоронили, а оставляли на том месте, где их настигала смерть. Могильщиками в пустыне являлись степные волки, шакалы и грифы, которые быстро расправлялись с трупами убитых, оставляя от них только груду костей. И таких «захоронений» было вдоль дороги неисчислимое множество до самого озера Сарыкамыш, по берегам которого раскинулся огромный лагерь, вмещавший в себя тридцать тысяч заключённых. Здесь и ждал Жогова неприятный сюрприз: начальник оперативного отдела Копытин, с которым ему пришлось познакомиться по долгу службы, сразу огорошил его неожиданной телеграммой:

– Вот, прочтите, – протянул он её полковнику. – В ней говорится о предупреждении вам, чтобы вы поменьше занимались самоуправством…

Взяв в руки предложенный лист с текстом, на котором была сделана пометка «срочно», Жогов прочитал, что ему не дозволено брать на себя единоличную ответственность за освобождение из-под стражи сомнительных личностей. Под текстом стояли целых три подписи начальников НКГБ, НКВД и ГРУ… «За последующие нарушения устава о содержании заключённых под стражей, – говорилось в телеграмме, – вам будет объявлен выговор и приняты меры по привлечению вас к ответственности…»

– Вот сука! – прошипел Жогов, дочитав до конца адресованное ему послание. – Всё-таки успел накляузничать…

– Вы это о ком, Иван Николаевич? – поинтересовался у него Копытин.

– О начальнике конвоя…

– О Щедрине?

– О нём… суке, – опять прошипел полковник.

Копытин усмехнулся:

– Чем вы так ему не угодили?

– В Плаубурге я на одного немца-антифашиста оформил проездные документы – он мне нужен был по работе, – ответил Жогов. – С его помощью я планировал разоблачить кое-кого из оставшихся у нас в тылу пособников «Абвера». Ехать должны мы были в разных вагонах… В общем-то, мы так и ехали, но в Бресте, видимо, какому-то новичку из госбезопасности не понравилось, как были оформлены документы на Эриха Крамера…

– Он сейчас с вами? – поинтересовался Копытин.

– Да, сейчас он расположился в одной комнате со мной в вашем общежитии для вольнонаёмных, – кивнул головой полковник. – В документах при оформлении я указал цель поездки – сопровождение двух племянников, которые были уличены в причастии к группе «гитлерюгенда», и поиск сына Отто Крюгера, который работал в разведке при штабе армии Паулюса…

– У меня есть здесь один с таким именем, – моментально отреагировал на его слова начальник оперотдела. – Помощником оператора на водонасосной станции работает. Правда, не знаю, тот ли, о ком говорите, – сразу сделал он оговорку.

– Достаньте его «Личное дело», а я посмотрю на его фотографию – тогда точно вам скажу, тот это Отто Крюгер или нет… Крюгер – это его псевдоним, – пояснил Жогов. Он был слегка удивлён таким резким поворотом в ходе разговора. – Настоящая его фамилия Крамер…

– Взгляните, – снова перебил его Копытин, протягивая ему регистрационную карточку с фотографией, взятой из регистрационного ящика, в котором содержались все списки заключённых, а также военнопленных немцев. – Это он?

Взяв регистрационную карточку в руки и взглянув на фото, Иван Николаевич оторопел: перед ним на фотографии было запечатлено лицо сына Эриха Крамера. Он хорошо помнил, как в Плаубурге немец-антифашист показывал ему одну-единственную сохранившуюся у него семейную фотографию и горько сожалел о необратимой потере сына.

Визит полковника к Копытину, начавшийся неприятностью, преподнёс и приятный сюрприз.

– Да, это он, – не пытаясь подавить удивление, сказал Жогов. – Несомненно, это он… Немного, правда, худой и обросший… но он!

– И что вы намереваетесь с ним здесь делать?.. Простите, вы ещё не закончили рассказывать о том, что у вас произошло в спецэшелоне с Щедриным во время конвоя, – поправился Копытин. – Или, точнее, из-за чего у вас произошёл с ним инцидент…

– Инцидент произошёл, как я вам сказал, из-за того, что какому-то представителю из госбезопасности не понравилось, как оформлены документы на Эриха Крамера, – вернулся к прерванному рассказу полковник СМЕРШа. – По-видимому, им показалось подозрительным то обстоятельство, что антифашист имеет племянников из «гитлерюгенда» да ещё к тому же отправляется в Россию на поиски своего сына-фашиста!..

– Представитель из госбезопасности не допустил того, что у них может быть противостояние между отцами и сыновьями, как это у нас было в гражданскую? – заметил Копытин.

– Вот и я подумал о том же, – согласился с ним Жогов. – Если вспомнить, то у нас не только сын на отца, а отец на сына шёл, да и брат на брата; и вообще такая чехарда была…– отмахнулся он. – А я в поезде, когда увидел немца в одной клетке с заключёнными, тут же потребовал у Щедрина освободить его под мою ответственность, – продолжил он рассказ о конфликте с начальником конвоя. – Объяснил ему, как мог, что в спецэшелоне он находится по моему разрешению и что с ним произошла досадная ошибка. Думаю: он видит, кто перед ним стоит, и догадается, что срывает мне запланированную работу с антифашистом… А он хоть бы что! Как будто ему козырёк фуражки на глаза наехал, – стал распаляться Жогов. – Ничего не видит и ничего понимать не хочет!..

– Да-а, – задумчиво протянул Копытин, грузно прохаживаясь по кабинету. Со стороны он выглядел, как мощный трактор: настолько могучего телосложения был он. – Это значит, на одной из станций Щедрин успел дать телеграмму с кляузой на вас вашему начальству, – констатировал он.

– Да… Чёрт бы его побрал!

– А ваше начальство отреагировало… И что вы собираетесь делать?

– А вы как будто не знаете, что в таких случаях делается, Василий Фёдорович, – изнывая от жары, вяло сказал Жогов. – Пошлю начальству рапорт о проделанной работе – вот и вы мне оказали неоценимую услугу, сразу предоставив «портрет» того, кого ищу, – Отто Крюгера!.. Через него и с вашей помощью я постараюсь отыскать ещё не одного такого затаившегося абверовского «лазутчика», – сделал он небольшое отступление. – И обязательно изложу суть дела происшедшего конфликта с кляузником Щедриным. Пусть поменьше обращают внимания на подобные жалобы, – понизил он голос. – В конце концов, каждый из нас выполняет свою работу, да и к тому же он должен подчиняться требованиям директивы о полном взаимодействии с нами и оказанию нам помощи… А то, видите ли, не понравилось ему, что я на него голос повысил, – скривил он губы в иронической усмешке. – Чувствую я, что он скоро до анонимок скатится! Ну, да чёрт с ним! – махнул он рукой. – Мне с ним не работать и детей не крестить…

– Зато скоро мне, возможно, предстоит с ним работать, – угрюмо промычал Копытин. – И то, что вы мне рассказали о нём, для меня чрезвычайно важно: иметь такого заместителя мне бы очень не хотелось…

Жогов удивлённо вскинул брови.

– Да-да, его прочат мне в заместители, – повторил Копытин, видя его реакцию. – Говорят, что он заслужил повышение…

– Откажитесь, а то он так пойдёт на повышение, что и вам, боюсь, придётся подвинуться со своего места, – усмехнулся полковник. – Этот деятель, как я уже успел убедиться, ни перед чем не остановится.

– Похоже, что вы правы…

Жогова это известие по-настоящему насторожило. Кому, как не ему знать о всеобщем правиле соглядатайства, тем более в таких местах, где происходит надзор за заключёнными! Здесь и офицеры шпионят друг за другом похлеще лагерных сук (стукачей), так что он внутренне поблагодарил самого себя за то, что так разоткровенничался про Щедрина. «Уж лучше пусть за мной следит – на одного меньше! – подумал полковник. – Тогда у меня останется больше шансов быть незамеченным…» В том, что Копытин установит за ним наблюдение, он не сомневался: такова специфика любого работника оперативного отдела!

– Вы лучше меня берите к себе в заместители, Василий Фёдорович, – пошутил Жогов. – Мы с вами сработаемся!..

В ответ губы Копытина только расплылись в кислой улыбке: похоже, что и такому предложению прибывшего полковника он не был рад. И от взгляда Жогова это не укрылось, хотя особого значения кислой физиономии подполковника оперативного отдела он не придал. И это было ясно почему: во-первых, он старше по званию, и второе – какой идиот захочет иметь у себя в заместителях офицера из спецподразделения СМЕРШа?!.. Как бы там ни было, но Жогов остался доволен первой встречей и знакомством с Копытиным. Первое впечатление о нём не было положительным, но и отрицательным его назвать нельзя. «Да и какие выводы можно делать после первого знакомства?! – усмехнулся он своим мыслям. – Они появятся немного времени спустя, после целого ряда событий…»

Знакомство с начальником и остальной административной верхушкой лагеря прошло в том же ключе, что и с Копытиным. Ничего нового и полезного для себя Жогов не открыл, а что касалось детей-«выродков», то он по логике вещей ещё задолго до прибытия сюда знал, что их ждёт: медленная смерть от непосильного рабского, каторжного труда и голода! Поэтому при знакомстве с работниками лагеря он не задавал им вопросов, касающихся малолетних рабов, правильно предполагая, что за первые два-три дня всё разъяснится само собой… И он оказался более чем прав! Вернувшись в общежитие для вольнонаёмных – так назывались жёны и дети офицеров, работавших в лагере – полковник сразу же подступился к Эриху Крамеру, который пребывал в нетерпеливом ожидании.

– У меня для вас есть две новости! – начал он издалека. – Одна новость хорошая, а другая плохая!.. С какой начинать?!

После перевода ему обращения полковника Крамер некоторое время пребывал в раздумье, глядя на Анастасию Ильиничну, потом махнул рукой.

– А что тут думать?! – небрежно сказал он. – С какой начнёте… на ваше усмотрение…

– Тогда начнём с плохой, – устало присев на край кровати, сказал Иван Николаевич. – На меня пришла кляуза… В общем, оформить вам проездные документы на обратную дорогу я сейчас не смогу, – перешёл он на конкретность. – Это может вызвать нежелательные подозрения ко мне, ведь ваш выезд из Германии сюда я аргументировал необходимостью вашей помощи в моей работе. А сейчас, если я вас тут же отправлю обратно, то у моего начальства могут возникнуть вопросы: почему я так поступил?.. Что за этим стоит?.. И так далее… Я надеюсь, что вы понимаете, чем мне это грозит… Так что вам, товарищ Крамер, немного придётся подождать. Думаю, пару недель будет достаточно… Потерпите?

Немец утвердительно кивнул.

– Я вас хорошо понимаю, – ответил он.

– Прекрасно! Значит, с плохой новостью мы разобрались, – облегчённо вздохнул Жогов. – Теперь приступаем к хорошей… приготовьтесь… – взял он паузу.

У Крамера от такого изречения офицера оживились глаза.

– А…новость такая, – медленно, растягивая слова, выговорил полковник, – ваш сын находится в этом лагере и сейчас работает помощником оператора на водонасосной станции!

У немца так перехватило дыхание в груди, что он чуть не упал со стула.

– Как?.. Неужели это правда?.. – немного придя в себя, только и смог выдавить он.

– Правда, – подавая ему стакан воды, ещё раз подтвердил сказанное Жогов. – И завтра с утра нам выпишут пропуска на проход по лагерю, выдадут сопроводительную охрану для нашей с вами безопасности и… вы сможете его увидеть! – подчёркнуто закончил он.

Крамер находился в таком смятении, что на какое-то время потерял дар речи. Охватив голову руками, он застыл в такой позе за столом.

– Что же я ему скажу?! – тихо проговорил он, выйдя наконец из задумчивого состояния. – И что он скажет мне?..

– Успокойтесь и ложитесь спать, – бесстрастно сказал ему офицер. – У нас говорят: утро вечера мудренее! Завтра будет видно, что вы скажете друг другу… А сейчас – спать!

Измученный долгой утомительной дорогой, полковник, не раздеваясь, свалился на свою кровать и через минуту уже спал непробудным сном. Анастасия Ильинична тоже последовала его примеру, уйдя в предоставленную ей комендантом общежития комнату, легла спать. И только Крамер так и не двинулся со своего места и продолжал сидеть за столом, охватив голову руками. Время от времени он тяжело вздыхал и постанывал: мысли, роившиеся у него в голове, не давали ему покоя. Проснувшись на следующее утро, Жогов застал его за столом в той же позе: немец так и не прилёг: таково было постигшее его потрясение. Глаза у него слезились, а набухшие капилляры белков сделали их красными.

– Вот те на! – пробубнил себе под нос полковник, увидев опухшие глаза немца. – Как видно, старик, от хорошей новости твоё здоровье только пошатнулось!..

Увидев его, Крамер сразу оживился и стал поторапливать жестами, чтобы он сходил за Анастасией Ильиничной.

– Понятное дело, что без неё я тебя не пойму, – промычал офицер в ответ на его жесты и, лениво потягиваясь, медленно отправился за Сашко.

Сходив за женщиной, он на обратном пути заглянул в туалет, где умылся и привёл себя в порядок. Вернувшись, он застал Эриха Крамера в крайнем возбуждении, что-то объясняющего Анастасии Ильиничне.

– Что он говорит? – поинтересовался у неё Жогов.

– Торопит нас, – коротко ответила женщина. – Не терпится ему увидеть сына.

– Сейчас, идём, – отозвался офицер, вытираясь полотенцем. – Спросите его: он завтракать будет?

Но немец отказался от завтрака: ему было не до аппетита из-за захлестнувшего его волнения от предстоящей встречи с сыном. Однако его отказ не повлиял на желание полковника и его секретаря основательно подкрепиться перед длительной прогулкой по лагерю. Для этого требовались силы, и они отправились в офицерскую столовую, оставив Крамера дожидаться их возвращения. Плотно позавтракав, они зашли в бюро пропусков, где вместе с пропусками им дали двух автоматчиков для сопровождения.

Прихватив из общежития Эриха Крамера, они все вместе в сопровождении двух солдат вошли на территорию лагеря. Вообще понятие «территория» в данном случае весьма условное: колючей проволокой были обнесены лишь несколько лагпунктов, где содержались штрафные роты заключённых. А общий лагерь, раскинувшийся на много километров вдоль солончаков высыхающего Сарыкамыш, вместо «запретной линии» имел открытое пространство, отмеченное невысокими столбиками вроде таких, какими обычно огораживают цветочные палисадники. Зато кордоны автоматчиков строго следили за тем, чтобы никто из заключённых не смог приблизиться к столбикам ближе, чем на тридцать метров. Тот, кто нарушал этот запрет, был немедленно расстрелян – и таких среди заключённых было не мало, так как невыносимые условия в лагере толкали их на подобное самоубийство.

Идя мимо бараков (общежитие, в котором поселились Жогов, Сашко и Крамер, было точно такого же типа), они не увидели на улице заключённых, и распознать, где находятся, лагпункты детей, не представлялось возможным. Но полковник видел другое: осунувшиеся худые лица, обросшие щетиной, выглядывающие в маленькие окошки бараков. С утра уже стояла невыносимая жара, и заключённые, которые по некоторым причинам не работали или просто не могли работать ввиду своей инвалидности, прятались от зноя в мрачных помещениях каторжанских бараков. Они с ненавистью смотрели на проходивших мимо них офицера, двух солдат и двух гражданских. Глядя в их глаза, он всеми органами осязания чувствовал, что они многое могут рассказать о перенесённых в этом аду испытаниях. И вскоре он в этом убедился.

Пройдя через всю зону лагеря, они вышли к солончаку, где тысячи заключённых добывали и перевозили на себе поваренную соль. Зрелище их глазам предстало жуткое: полуголые люди, больше походившие на тени, напоминали муравейник. Мужчины добывали соль, откалывая её куски кирками от солончаковых образований, а женщины перевозили её в плетёных из камышового тростника лотках; в долине, к северу от озера Сарыкамыш – оно находилось от места добычи соли приблизительно в паре километров и блестело на солнце, как отполированное зеркало – у подножия пустынных скал виднелись копошащиеся дети. Как потом узнал Жогов, они своими маленькими ручонками перемалывали соль на более мелкие куски, пользуясь при этом лишь небольшими топориками. Весь, без исключения, этот люд страдал от язв, покрывавших их тела: в основном страдали руки и ноги. За обувь среди заключённых вообще велась борьба, что называется, не на жизнь, а на смерть. Вой и стоны сопровождали эту изнурительную работу. Солнце беспощадно выжигало в иссушённых головах мозги, а соль безжалостно поедала заключённых снизу – у многих даже не было обуви, и босые ноги, обмотанные тряпками, сплошь покрывались язвами до самого паха. Со стороны казалось, что не тряпки, а лохмотья кожи свисают и болтаются на ногах. Однако, приглядевшись, Жогов увидел, что так оно и было. В такую жару его знобило: он представил, какую боль, должно быть, испытывают эти люди…

Наконец, миновав стонущий и воющий муравейник, они дошли до водонасосной станции, окружённой со всех сторон вооружённой охраной. Она была одна на весь лагерь, и воду, которую здесь добывали из глубины более двухсот метров, заключённым выдавали в строго ограниченных количествах. Провинившихся лишали и этой, без того малой дозы…Узнав у охраны, где можно увидеть Отто Крюгера, Жогов и его спутники решили передохнуть, пока один из охранников сбегает за заключённым и приведёт его к ним. Эрих Крамер в эти минуты ожидания был сам не свой, но на него большое впечатление произвело то, что ему довелось увидеть, пока он шёл по лагерю.

– Условия здесь ничуть не лучше, чем в концентрационных лагерях нацистов, – заметил он, когда они остановились у водонасосной станции.

– Так было у кого поучиться, – парировал полковник. – Абсолютное большинство бывших нацистов в этом лагере теперь сами испытывают на своей шкуре то, что они когда-то испытывали на других людях.

– Не говорите так, Иван Николаевич, – возразил немец. – В 1936 году Гитлер послал в Россию группу специалистов из тайной полиции под началом Готлиба Готенберга для ознакомления с вашим опытом построения лагерей, где практиковался дешёвый труд заключённых в построении очень важных объектов, таких, как каналы, железные дороги и плотины-гидроэлектростанции. Так что идея построения концлагерей в фашистской Германии была позаимствована у вас… Просто Гиммлер, руководивший их созданием, пошёл чуть дальше – помимо дешёвого труда, он поставил «на широкую ногу» селекцию людей путём их отбора по расовому признаку. Все, кто имел светлые волосы и голубые глаза, считались относящимися к нордической расе, а всех остальных – в печь! Так что, Иван. Николаевич, не вы, а у вас была позаимствована идея уничтожения людей непосильным рабским трудом…

– Хватит! – резко оборвал его Жогов, которому не нравились рассуждения пожилого антифашиста.

– И я когда-то не хотел в это верить, – не обращая никакого внимания на его возглас, спокойно продолжал Эрих Крамер. – Ведь все европейские социал-демократы и коммунисты, включая Эрнста Тельмана, отвергали коммунистический режим вашей страны, и я отчаянно спорил с ними… И вот пришло время мне самому убедиться в том, как я ошибался на этот счёт, – тяжело вздохнул он. – Разумеется, я хорошо понимаю вас и с большим уважением отношусь к вашему патриотизму, но… – он внезапно споткнулся, увидев, как из-за угла водонасосной станции вышел заключённый в сопровождении того самого охранника, который сам проявил инициативу привести полковнику СМЕРШа сына немца. Подавшись вперёд всем телом, он на мгновение застыл, как охотничья собака перед броском за подстреленной дичью. Полковник обратил внимание, что Эрих Крамер, прищурившись, пытается узнать в заключённом своего сына. И это было не удивительно: ведь с тем Отто Крюгером, которого сам Жогов видел на фотографиях, не было ничего общего с этим заключённым, представлявшим собой весьма плачевное зрелище: он походил на ходячий скелет, обтянутый кожей, и был почти без одежды, которая давно уже пришла в негодность. Охранник поторапливал его ударами приклада автомата в шею.

– Вот, товарищ полковник, привёл, – охранник саданул немца по шее в последний раз прикладом так, что заключённый упал на четвереньки перед офицером.

– Спасибо, – скупо поблагодарил его офицер. Он помог встать заключённому на ноги и обратился к Эриху Крамеру: – Ну?.. Узнаёте в нём своего сына?..

Но немец как будто остолбенел: он пристально смотрел немигающим взглядом на заключённого, который издалека напоминал того, прежнего сына, сфотографированного в дни его благоденствия. Это жалкое создание, как показалось Жогову, боится каждого шороха, так как, стоя перед ним и трясясь от страха всем телом, он не обращал внимания ни на кого, кроме старшего офицера. Полковник отошёл в сторонку, предоставив отцу подойти к нему, а сам встал чуть поодаль от них, чтобы со стороны наблюдать за встречей отца и сына, и попросил Анастасию Ильиничну, чтобы она переводила весь разговор, который состоится между ними. Но разговора, как такового, у них не получилось. Как только Эрих Крамер подался к Отто Крюгеру и тот узнал в нём отца, его ноги подкосились и, упав на колени, он прижался к отцу, обняв его. Сын плакал, а отец молчал. И это молчаливое свидание длилось добрых несколько минут.

– Принюхиваются, – не выдержал Жогов: он не испытывал сентиментальных умилений от встречи двух родственно близких сердец. Отто Крюгер для него был фашистом – и только!.. А Эрих Крамер своим разглагольствованием о концлагерях вызвал в нём раздражение и непримиримую агрессию – слишком живую и большую рану представляла его душа, которая, как и миллионы наших людей, знала о бесчинствах эсэсовцев и картелей, по чьей вине каждая семья в нашей великой стране потеряла своих близких… Жогов потерял всех!

– Ну, хватит принюхиваться, – прервал он молчаливую встречу отца и сына, – теперь пришло время поговорить… Если ты, сучий сын, будешь со мной откровенен, то обещаю, что ты получишь новую одежду и усиленное питание, – бесцеремонно обратился он к Отто Крюгеру. – Ну!.. – сделал он жест, чтобы заключённый поднялся с колен.

Анастасия Ильинична перевела ему обращение офицера, а Эрих Крамер, в свою очередь, стал объяснять сыну, что если бы не этот достопочтенный офицер, то их встреча могла бы и не состояться. К большому удивлению всех, пленный ответил по-русски, правда, с очень сильным акцентом.

– Да, я буду с вами откровенен. Говорите….

– Во-первых, жёстко начал полковник, – ты, сволочь, знаешь, кто я такой?