Текст книги "Осада Будапешта. 100 дней Второй мировой войны"

Основной задачей организации, созданной Имре Радо и Эндре Мадьяри, в которой насчитывалось 457 членов и которая действовала под прикрытием сотрудников Венгерского издательского дома, было изготовление поддельных документов, которыми пользовались даже немецкие солдаты. 29 декабря в результате предательства 71 член группы был арестован. Их постигла общая для большинства захваченных бойцов Сопротивления участь – большая часть бойцов была расстреляна вместе с еще тридцатью бойцами Сопротивления во дворе школы номер 52 по улице Вешелени.

Йожеф Ференци, впоследствии магнат прессы, после начала немецкой оккупации организовал несколько антивоенных выступлений. 15 октября по его инициативе в VII округе была сформирована 2-я рота КИШКА. Этот шаг был вызван необходимостью легализовать восемьдесят шесть членов организации, которые занимались проведением боевых операций, а также организацией убежищ для преследуемых режимом. Капитан гусаров Эде Гобби готовил фальшивые удостоверения о брони, а его дочь актриса Хильда Гобби доставляла документы нуждающимся.

Поскольку подразделения КИШКА оказались неблагонадежными, 6 января по распоряжению властей они были расформированы. При этом бойцы некоторых из них согласились разойтись только после применения военной силы. Некоторые из бойцов КИШКА перешли в Венгерский легион, в то время как большинство предпочло перейти на сторону противника или скрыться.

Свидетельств о работе среди подпольщиков представителей советской разведки почти не сохранилось. Майор Мария Фортуш, воевавшая в составе 3-го Украинского фронта, написала об их деятельности несколько книг, в которых мифы смешаны с реальностью. Это хорошо видно на примере произведения, в котором описываются бои на озере Балатон. По словам автора, в январе 1945 г. в ее руки попала документация о «новом немецком супертанке», которая под охраной венгерского подразделения была спрятана в одном из казематов района Замка. На самом деле в 1945 г. никакого нового супертанка Германия не произвела, а такая документация никогда не была бы вывезена за пределы Германии и не содержалась бы в крепости, окруженной противником, где и речи не было ни о каком производстве. Точно так же немцы никогда не передали бы документации о «чудо-оружии» для производства такового другой стороной, особенно когда речь шла о таком ненадежном союзнике, какой была Венгрия: летом 1944 г. они отказались даже предоставить стране право производить любой из уже стоявших на вооружении танков. И наконец, ни начальник штаба соединения, о котором идет речь, Фридьеш Вацек, ни его квартирмейстер Алайош Вайда ничего не знали о том, что в расположении их дивизии хранятся подобные документы.

ВЕНГЕРСКИЕ СОЛДАТЫ НА СОВЕТСКОЙ СТОРОНЕ

После предпринятой М. Хорти попытки заключить перемирие все большее число венгерских солдат стали переходить на советскую сторону. И это несмотря на то, что большинством из них двигали вовсе не антифашистские убеждения, а сознание того, что дальнейшее сопротивление было бессмысленным. В приказе от 23 ноября 1944 г. генерал-майор Корнель Осланьи ужесточает ответственность командиров за действия подчиненных:

«Подстрекательство к бегству или попытка дезертировать самому будет наказываться повешением. Командиры обязаны применять против дезертиров оружие. Сотрудники фельджандармерии должны прочесывать окрестные леса и расстреливать солдат, которые дезертировали и скрываются в них. Захваченных живыми следует передавать военному суду. Их имущество подлежит конфискации, а семьи подвергаются репрессиям. Перебежчиков также следует расстреливать. Причиной сложившегося положения является не противник, а тот факт, что войска заражены вражеской пропагандой, которая падает здесь на подготовленную почву. Командиры должны принимать против этого более решительные меры».

Число солдат, которые оставили свои части и прятались в Будапеште, приближалось к десяткам тысяч (! – Ред.). Наиболее изобретательные из них для прикрытия создавали фиктивные военизированные формирования. Помимо подразделений КИШКА сюда относился и «101-й призывной пункт», который служил лишь прикрытием для солдат-дезертиров. Советская пропаганда на переднем крае поощряла переход на свою сторону. Часто советское командование отправляло перебежчиков обратно, для того чтобы те уговорили перебежать тех, кто все еще продолжал оставаться в строю. За время осады советской стороной с такой задачей было направлено в город 739 венгерских и 53 немецких солдата, из них 580 венгерских и 27 немецких солдат вернулись обратно в советский плен и привели с собой соответственно 6208 и 219 своих товарищей. В конце января начался переход на сторону противника целыми подразделениями. По советским источникам, в этот период линию фронта перешли 74-й отдельный артиллерийский дивизион, 204-й дивизион и 2-я батарея 206-го зенитного артиллерийского дивизиона, 4-й отдельный моторизованный батальон корпусного подчинения, а также 1-й конный артиллерийский дивизион «Бем Йожеф».

В дальнейшем, пока шла осада города, перебежчикам часто предоставляли выбор между лагерями в Сибири и участием в боях против соотечественников. Поскольку многие еще помнили жизнь в русском плену во время Первой мировой войны, они обычно предпочитали второе. Впервые в истории венграм-перебежчикам позволили воевать вместе с русскими против своих бывших товарищей в Буде.

До этого по приказу Сталина даже те подразделения, что сдались в полном составе, отправляли в лагеря военнопленных, где набор в Венгерский легион и другие подобные этой организации был прекращен еще в конце 1943 г. Это объяснялось тем, что Советский Союз не испытывал желания делить лавры победы с кем бы то ни было, кто не был коммунистом. Причиной, по которой в конце января 1945 г. разрешили формировать венгерские добровольческие части, было то, что измотанная Красная армия нуждалась в подкреплениях, которыми ее собственное командование обеспечить было не в состоянии. (С начала блистательной Ясско-Кишиневской наступательной операции (20–29 августа 1944 г.) советские войска на южном участке советско-германского фронта (2-й и 3-й Украинские фронты) сражались практически без пауз. – Ред.) Успешная агитация среди венгерских солдат, казалось, создавала все предпосылки для того, чтобы давать перебежчикам в руки оружие. Более того, соглашение о прекращении огня, заключенное 22 декабря между Советским Союзом и Временным национальным правительством Венгрии, устранило все формальные препятствия на пути создания в новой Венгрии собственных боевых частей.

Венгерские добровольцы впервые вступили в бой вместе с солдатами советских 18-го и 37-го стрелковых корпусов. Один из очевидцев писал о том, что набор добровольцев шел довольно сложно:

«Многие, особенно офицеры, сначала не желали воевать на одной стороне с советскими войсками. Колебания в офицерской среде заставляли многих солдат отказываться от мысли вступить в добровольцы. Здесь, скорее, наоборот, многие офицеры были вынуждены стать добровольцами, следуя примеру своих подчиненных».

Гусарский лейтенант Аурел Шаламон вспоминает о проблемах с добровольцами:

«На следующее утро состоялось еще одно голосование. Солдаты качались от голода и жажды. Один или двое даже падали от недоедания, а может быть, это было вызвано нервами.

Офицер, который знал венгерский язык, встал напротив строя и решительно произнес: «Венгерские солдаты, желающие воевать против немецких фашистов вместе с Красной армией во вновь создаваемых венгерских частях, должны выйти вперед. За ними сохранят воинские звания и будут обращаться так же, как и с советскими солдатами».

Сначала лишь немногие откликнулись на этот призыв. Солдаты подозревали здесь какую-то ловушку и не спешили принимать решение. Ведь могло случиться так, что им придется стрелять в своих родственников. А может быть, их подразделения развернут между немцами и русскими…

Мы знали, что перед началом немецкой кампании великий Сталин ликвидировал тысячи своих самых подготовленных офицеров (за что потом расплачивался очень высокой ценой). Он не пощадил даже маршалов, опасаясь, что кто-то из них может стать советским Наполеоном… К тому же над всеми витала тень Катыни, где совершилось массовое убийство польских офицеров… (Серьезные исследования трупов расстрелянных показывают, что их убили после оккупации этого района немцами, а не в 1940 г., как писали Геббельс и его современные последователи. Поляки были расстреляны из немецкого оружия, руки убитых связаны немецким шпагатом, у некоторых сохранились личные вещи и даже письма, датируемые временем немецкой оккупации. Сам Геббельс после изготовления фальшивого «катынского дела» (как по заказу сделанного в начале 1943 г. перед отступлением немецких войск из этих мест) переживал, что все шито белыми нитками. – Ред.)

Венгерский солдат должен был сделать выбор перед лицом неизбежного. Он мог стать жертвой гитлеровской идеологии, как тысячи его товарищей, или закончить свою никчемную жизнь в одном из тех страшных лагерей для военнопленных, если когда-нибудь туда попадет (из 513 766 попавших в советский плен венгерских военнослужащих умерло 54 755 человек, то есть 10,66 процента, 45 901 человек (89,34 процента) вернулись домой. – Ред.).

Другим вариантом стала борьба против немцев. Чье сердце не тронул вид гордых мостов, обрушивающихся в воду, густые облака дыма, повисшие над городом? Эти бессмысленные преступления тщеславных наци…

Тех из венгров, кто еще колебался и кто был получше одет и экипирован, чем остальные, начали раздевать. Ко мне подошел пехотный младший лейтенант, который попытался расстегнуть на мне ремень. «Он тебе больше не понадобится, лейтенант», – бросил он мне с наглой ухмылкой. «Попробуй только тронь его, и я разобью тебе голову, – огрызнулся я в ответ этой гиене. – Я записываюсь в подразделение, которое будет биться с немцами». «Товарищ» сразу же исчез, поджав хвост. Именно это и послужило толчком к моему решению перейти на другую сторону.

Когда мародер отступил, вокруг меня начало собираться все больше народу. Трое или четверо гусар, в том числе и мой ординарец Миклош Крочкай, выбрали лагерь. «Миклош, – обратился я к нему, – ты пожалеешь об этом…» Но он не желал возвращаться на фронт. Что ж, пусть будет так. Мы обнялись, и это был единственный из всех остальных, кого мне удалось снова увидеть через три года. Двое других, Добош и Кошка, окончили свои дни в общей могиле в лагере.

Наши прогнозы оправдались. Количество тех, кто сгинул в лагерях, и тех, кто погиб на фронте, не так уж сильно и отличалось».

Подбросил идею создания первых (венгерских. – Ред.) добровольческих подразделений, скорее всего, переводчик при штабе советского 37-го стрелкового корпуса Ференц Крупицер (венгр еврейского происхождения). Затем, в ходе осады, было создано еще одиннадцать таких подразделений. После пары дней тренировок добровольцев определяли по разным группам, набранным из солдат-венгров, общим количеством до 183 человек, что соответствовало численности одной роты. Группа капитана артиллерии в резерве Казмера Варади первой вступила в бой 21 января на Фаркашретском кладбище, где понесла тяжелые потери: к концу осады погибли все ее солдаты, за исключением двух, которые были тяжело ранены.

Венгерских добровольцев отправляли на самые опасные участки, что очень сказывалось на тяжести потерь: некоторые роты теряли от 50 до 80 процентов личного состава. Советские командиры во всех отношениях обращались с ними как со своими товарищами. Например, начальник штаба 83-й бригады морской пехоты отдал специальный приказ относительно венгров, приданных к его части: «Снабжайте их как следует, относитесь как к равным. Старайтесь не грубить и избегайте любых инцидентов». Командир 37-го стрелкового корпуса генерал-майор Федор Семенович Кольчук неоднократно приглашал офицеров венгерских рот к себе обедать. Штабы многих советских частей охраняли венгерские добровольцы.

Всего на сторону противника перебежало более 2500 венгерских солдат, большая часть – в последнюю неделю осады. Они воевали на советской стороне у Южного вокзала, на улицах Неметвёлди, Белы Кирая, на горе Геллерт-Хедь и в районе Замка. Они были в венгерской форме, но на рукавах и на шапках носили полоски из немецкого красного парашютного шелка. Примерно шестьсот из них погибли. 15 февраля 1945 г. добровольческие роты были сведены вместе с созданным три дня назад добровольческим батальоном под командованием подполковника Оскара Варихази в 1-й венгерский добровольческий полк (позднее названный Будайским добровольческим полком). (После боев в Будапеште в этом полку было пять батальонов, насчитывавших 2334 человека. – Ред.)

За время двух последних недель осады венгерские солдаты массово сдавались в плен. 10-я пехотная дивизия старалась избежать боев с самого первого дня полного окружения столицы. Венгры подозревали, что немцы будут оборонять район Замка до самого горького конца. Поэтому дивизия переместилась с высоты Рожадомб, где занимала оборону, южнее, к площади Миклоша Хорти, а накануне прорыва начальник ее штаба капитан Дьёзё Бениовски направил немецким союзникам ложное донесение о том, что путь блокирован советскими танками. В результате утром 11 февраля примерно 6–7 тысяч венгерских солдат, в том числе некоторые подразделения дивизии – полностью, со всем оружием и техникой, например батальон связи и 6-й пехотный полк, попали в плен. Советские представители построили венгров и призвали их присоединяться к общей борьбе. Бениовски вспоминал:

«Русский капитан взобрался на стол и объявил, что желающие сражаться против немцев должны собраться справа. Когда туда направились все собравшиеся, он казался немного растерянным, так как, должно быть, не ожидал подобного успеха. Он сказал, что ему нужно боеспособное подразделение, и тогда батальон связи, который до этого не принимал участия в боях, превратился в добровольческую роту». Бениовски завязал разговор с советским подполковником, который пригласил его в Дебрецен, чтобы тот оказал помощь в формировании новой армии. Потом в обстановке неразберихи он был арестован советским сержантом, который усадил его в поезд для военнопленных. Варихази с подчиненными сначала тоже по ошибке посадили в камеру в Будафоке, где, по словам его адъютанта Дьюлы Летая, его «буквально раздели до нитки… Русские отняли даже кожаное пальто».

На следующий день русские снова стали спрашивать, кто готов воевать. Все, за исключением офицеров службы почты и копирования документов, вызвались добровольцами, а Летай даже уговорил присоединиться к ним двух военных капелланов-протестантов. В результате был сформирован первый добровольческий батальон: до этого на советской стороне венгерские добровольческие подразделения воевали в составе рот.

Добровольцы из Буды особенно активно проявили себя в противодействии прорыву из окружения. В качестве награды за это русские позволили им поднять над Королевским дворцом рядом с советским национальный венгерский флаг. Оборонявшее сам дворец немецкое подразделение 12 февраля сдалось группе добровольцев под командованием обер-лейтенанта Ласло Череснеша.

Поскольку сотрудники советской службы безопасности имели привычку без разбору отправлять в лагеря всех заподозренных в принадлежности к «опасным элементам», многие из солдат добровольческих подразделений впоследствии тоже стали военнопленными. И все же 15 февраля 2534 солдата и офицера Будайского добровольческого полка собрали в районе Келенфёльд, где разоружили, после чего направили в город Ясберень, в 80 км к востоку от Будапешта, где они влились во вновь создаваемую 1-ю пехотную дивизию.

Тот факт, что венгерские солдаты участвовали в войне на советской стороне, невозможно недооценить. Одно присутствие венгерских подразделений на фронте оказывало мощное воздействие на население. Добровольцы сумели предотвратить множество актов насилия, они убедили многих венгерских солдат прекратить сопротивление. Несмотря на огромные потери, их помощь позволила сократить время осады и тем самым уменьшить количество жертв.

ЧАС «НОЛЬ». ВСЕ КОНЧЕНО

Утром 12 февраля 1945 г. на город упала странная тишина. Были слышны лишь отдельные случайные выстрелы и пулеметные очереди. Пока в районе Будайских холмов шли бои, улицы Буды были совершенно пустынны, там можно было встретить лишь бездомных животных и немногих обезумевших от голода и страха немецких и венгерских солдат, метавшихся в поисках укрытия. Поскольку советские части также покинули эту часть города, в течение нескольких часов здесь вообще не было войск.

Вдохновленный установившейся тишиной гражданский служащий Йожеф Финта после шести недель сидения в подвале направился в район Замка, к месту своей прежней работы:

«На улице Ретек я видел несколько сожженных танков, но они больше даже не дымили. Шагая по улице Остром, я вышел к воротам Бечи. Нигде я не встретил… ни души, одни лишь мертвые тела…

Я добрался до района Замка, где тоже никого не было. Дальше я пошел по улице Вербеци. Ничего, одни тела и развалины, телеги и подводы… Я дошел до площади Троицы и решил заглянуть в здание муниципалитета: вдруг мне удастся там кого-нибудь найти. Пусто. Тогда я направился к себе в контору. Все было перевернуто вверх дном, и снова нигде ни души. Я спустился по лестнице и повернул направо… Передо мной, склонив голову, медленно брел какой-то мужчина. Поравнявшись с ним, я узнал Иштвана Барцихази Барци, помощника Государственного секретаря при премьер-министре… Поседевший, абсолютно сломленный человек. Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня. «Господин помощник секретаря, где вы были?» – спросил я. «Йошка, – ответил он, – оставь меня… Иди и посмотри сам, если только сумеешь все это вынести…»

Я отправился ко дворцу премьер-министра. Угол прекрасного здания в стиле барокко превратился в руины…

Напротив ворот во дворе было здание, где держали кареты. Я вошел туда и сразу же обнаружил экипаж короля Италии, которым тот пользовался, когда приезжал к нам с государственным визитом, разнесенный на куски. Далее находились конюшни… на полу там лежали две мертвые лошади, а недалеко от них, наверное в одном или двух метрах, мертвый мужчина лицом вниз. Я был настолько шокирован увиденным, что бежал оттуда куда глаза глядят…

Когда я был примерно в двадцати метрах от входа во временный военный госпиталь, то увидел, как оттуда выходят два немецких солдата. При них не было никакого оружия. Увидев меня, они бросились бежать в сторону Кровавого Луга. Вот они исчезли, и затих звук их шагов, и тогда я пошел обратно к воротам Бечи. То тут, то там я видел мертвые тела, но русских среди них не было.

Возвращаясь домой в мертвой тишине, на обратном пути я тоже не встретил ни одного русского… Я был в таком состоянии, что мог лишь смотреть под ноги, чтобы не наступить по дороге на чье-нибудь тело».

Студент Денеш Кёвенди выходил из дома примерно в это же время:

«Утром я шел в колледж, выкрикивая: «Ура! Нас освободили!» Но меня встретили молчанием и мрачными взглядами. Стало известно, что ночью изнасиловали нескольких женщин, а десять – пятнадцать студентов, которые прятались в колледже, забрали для выполнения «маленьких работ» (их всех отпустили по домам через три дня)…

Я сразу же отправился повидать отца и сестру, которых не видел с Рождества. Они укрылись в здании школы-интерната на Баар Мадаш, месте, что считалось чуть ли не самым безопасным в Будапеште. Я знал, что русские пришли туда в первых числах января.

И все-таки я ничего не знал, какая там обстановка была сейчас. Ходили досужие слухи о прорыве, о том, что некоторые немцы все еще остались в районе Замка. Итак, я держал путь… в район Варошмайор. Когда я поворачивал на улицу Альма, послышались несколько выстрелов. Я не знал, предназначались ли они мне, но все же решил укрыться в ближайшем доме…

В подъезде мне встретились еще трое молодых людей, которые, как и я, хотели пройти по улице… теперь звуки выстрелов прекратились…

Когда мы дошли до ряда деревьев около Картографического института, то увидели на противоположной стороне улицы примерно двадцать тел мертвых солдат. По-моему, это были венгры и немцы. Мы не стали разглядывать их. На первом этаже полусгоревшего здания, похожего на большой магазин или контору, также лежали трупы…

Я расстался со своими временными попутчиками, так как мне нужно было идти по улице Тромбиташ, а они направлялись в другую сторону. Осенью один из моих школьных товарищей рассказал мне, что живет здесь во втором доме, поэтому я решил, что было бы естественным остановиться у этого здания и посмотреть, что там происходит.

Когда я открыл парадную дверь, то в первый (и в последний) раз за все время осады почувствовал настоящий ужас. На лестнице, выстроившись в ряд от подъезда до самого мезонина, стояли десять – пятнадцать старших немецких офицеров… Я уже привык бояться немцев и относиться к русским как к освободителям (хотя и не очень желанным). Теперь, растерявшись, я понял, что попал в немецкий плен. Я промямлил что-то о цели своего визита, но не осмелился спросить о судьбе одноклассника. Все, чего я хотел, было как можно скорее вырваться оттуда. Тем не менее до меня дошло, что и немцам сейчас было не до мыслей о мировом господстве и что их тоже слегка напугало мое появление. Поскольку они все равно рано или поздно должны были попасть в плен, офицеры нервно ждали, когда же это случится, и, наверное, хотели, чтобы все поскорее закончилось. Меня спросили, не видел ли я русских. Я ответил, что поблизости мне не попалось ни одного. Я спросил, можно ли мне идти дальше (точнее, позволят ли мне продолжить мой путь). «Ты гражданский и, конечно, можешь идти», – разрешил один из офицеров, и я изо всех сил бросился вон из подъезда.

С улицы Тромбиташ я с заднего входа нырнул в здание школы-интерната и снова не увидел здесь ни одного русского. Зато я наконец-то нашел своих близких…

На следующее утро я пошел обратно в колледж, чувствуя себя в полной безопасности. Я и помыслить не мог, что русские тысячами забирают молодых людей в гражданской одежде прямо на улицах (отлавливая переодевшихся в гражданскую одежду венгерских и немецких солдат. – Ред.). В любом случае мне удалось беспрепятственно добраться до места назначения».

На территории гетто в Пеште почти не было боев, но его обитатели тем не менее стали свидетелями последних перестрелок в момент, когда линия фронта проходила через этот район:

«Около 10 часов вечера 17 января из дома номер 8 по улице Клаузаль показались несколько эсэсовцев, которые ворвались к нам через аварийный проход между убежищами. Они заявили, что через час здесь же будет целая их рота, и ушли по безопасному проходу к дому номер 12 по той же улице. Примерно через час с улицы через обычный вход в убежище пришло отделение красноармейцев. Комендант дома (который, возможно, выучил русский язык в плену во время Первой мировой войны) передал им слова эсэсовцев. Они отослали нас из помещения, в которое вел аварийный проход… и, скрытно заняв позиции у бетонных резервуаров для воды, стали дожидаться немцев.

Было около полуночи, когда те наконец появились. Русские пропустили вперед пять или шесть человек из них, а потом начали стрелять из автоматов. К счастью, в полумраке они сумели разглядеть в руках у одного из немцев «Панцерфауст». Его застрелили, прежде чем он сумел воспользоваться своим оружием. Кто-то метнул в немцев ручную гранату, и началась настоящая свалка. Три резервуара разрушились, и вода полилась в нашу часть подвала. В большом зале ее уровень установился примерно на полуметровой отметке. Мы залезали на деревянные ящики, переворачивали кровать, старались придумать, как добраться до запасного выхода, если вода поднимется выше… Естественно, никому не хотелось выходить на улицу, все слышали, что там все еще идет бой. Снаружи было так холодно, что на следующий день, когда мы все-таки выбрались наружу, сваленные наверху мертвые тела даже еще не пахли.

Примерно в час ночи нас выгнали из подвала в комнаты на первом этаже, где мы ждали наступления утра. Молодой эсэсовец-гранатометчик еще дышал, когда мы проходили мимо него. Его «Панцерфауст» лежал у одного из бетонных резервуаров. Пока то отделение красноармейцев находилось у нас, никто из них не сделал нам ничего плохого».

В Буде население домов на линии фронта эвакуировали перед началом попытки прорыва. Во второй половине дня 10 февраля один из эвакуируемых наблюдал такой случай:

«Вдоль аллеи Олас выстроилась наша колонна, численность которой, с учетом гражданских жителей с соседних улиц и немецких военнопленных, достигла нескольких сотен человек. Так мы и шли, пока не достигли поросшей деревьями узкой полоски земли между окраиной города и городком Будакеси…

Мирный ландшафт вокруг портили ругань и стук обуви по мостовой. Пока мы топали по скрипучему снегу, впереди показался русский солдат верхом на лошади, на плече которого висел автомат с круглым магазином на кожаном ремне. До того времени мне не приходилось встречаться с русскими, поэтому я не мог понять, почему он с грубой бранью накинулся на одного из немецких солдат, который шел вместе со своими товарищами, тяжело переставляя ноги под толстым слоем бинтов. Мы машинально остановились, когда увидели, как русский лошадью сбил раненого немца с ног и заставил ее наступить на него…

Немец трижды пытался встать и, хромая, продолжить путь, но тут все начиналось сначала. Чем это закончилось, мы так и не узнали, так как в ужасе побрели дальше. Нам оставалось лишь гадать, удалось ли ему встать снова, или он так и остался лежать позади нас в снегу, раненный или мертвый.

Ярость русского с человеческой точки зрения была понятной. Наверное, он сам был свидетелем или слышал о тех жестоких поступках, что совершали во время войны немцы… и поэтому возненавидел их всех. Но почему именно тот пленный среди сотен других вызвал такую бурную ненависть? И если тот русский хотел убить его, то почему он просто не застрелил из автомата, а предпочел замучить до смерти? Почему только он один вдруг решил отомстить и никто из его товарищей-конвоиров не присоединился к нему? Могла его жажда мести распространиться и на нас?

До сих пор я так и не смог найти ответ на этот вопрос».

Когда на следующий после прорыва день советские солдаты разрешили части эвакуированных венгерских жителей вернуться по домам, один из них стал свидетелем следующей картины:

«Утром 12 февраля было еще темно, когда к нам подошел патруль из трех солдат, один из которых заявил: «Идите домой, осада кончилась». Они выкрикивали это у каждого дома… Нам с сыном с трудом удавалось тащить санки, потому что снег к тому времени уже успел растаять. По дороге мы повсюду видели тела мертвых немецких солдат в полной экипировке…

На аллее Олас впереди нас мы увидели трех русских солдат, которые направлялись куда-то пешком. Когда мы дошли до Картографического института, русские нас остановили. Мы не знали, что происходит. Мы стояли за патрулем в третьем ряду, а за нами шла целая толпа из женщин, детей, больных людей. Вдруг я увидел оборванного, истощенного, сгорбленного солдата в немецкой форме без оружия, который шел в нашу сторону с улицы Ретек. Бедняга совершил одну ошибку. Он не застегнул шинель, и поэтому всем был виден Железный крест на его мундире.

Пока патруль совещался, мы стояли и гадали, что же будет дальше. Перебросившись несколькими фразами со своими товарищами, один из патрульных кивнул немцу: «Пойдем». Он повел его к рельсам трамвайного маршрута Хювёшвёльди, проходившим по другой стороне улицы. Разумеется, в то время городские трамваи не работали, а сами рельсы замело снегом. Патрульный заставил немца идти впереди себя и, когда тот почти дошел до путей, выстрелил ему в затылок на глазах у всех нас. Немец упал лицом вперед… и так и остался лежать на земле».