Текст книги "Осада Будапешта. 100 дней Второй мировой войны"

Советские представители очень вольно трактовали само понятие «общественные работы»:

«Если военным было нужно выполнить какую-то работу, например доставить орудие на позицию, оттащить с дороги разбитую автомашину или погрузить какое-нибудь имущество со склада на грузовик, то русские просто останавливали прохожих и заставляли их работать… Иногда такие насильно мобилизованные работали полчаса, а иногда и полдня. Их могли покормить, а могли и нет – все зависело от желания русских».

Излюбленными местами, где советские солдаты хватали людей и насильно отправляли их на работы, были те, где было оживленное пешеходное движение. На углу Анкер-Палаце, на пересечении улицы Лайоша Кошута с бульваром Музея, на перекрестке между Большим бульваром и улицей Ракоци находиться было особенно рискованно, районами риска были также мосты, где излюбленным трюком русских было объявить, что переправа будет разрешена только группами по сто человек. Когда первая группа людей собиралась, их всех, не давая продолжить свой путь, заставляли убирать мусор.

В феврале 1945 г. по приказу Малиновского пришлось нахватать повсюду около 50 тысяч невиновных (по мнению автора. – Ред.), чтобы обеспечить 110 тысяч пленных, то количество, о котором он успел отрапортовать вышестоящему командованию. (У автора неточные данные. В ходе ликвидации окруженной 26 декабря 1944 г. в районе Будапешта немецко-фашистской группировки (до 13 февраля 1945 г. включительно) в плен было взято 138 тыс. человек. Остальные 50 тыс. из общего числа сражавшихся против советских войск 188 тыс. были убиты. – Ред.) Сотрудники полиции, почтовой службы, пожарные в форме классифицировались как военнопленные (поскольку сражались против советских войск. – Ред.), и та же судьба постигла и многих добровольцев будайского полка. Поскольку и этого показалось недостаточно, прямо в домах, предварительно сверившись с муниципальными списками, начали хватать лиц с немецкими фамилиями. Иногда людей забирали с улицы. Не избежали этой участи и некоторые бывшие жертвы фашистского режима. Для того чтобы заполнить брешь в рядах захваченных после того, как некоторым из них удавалось сбежать при конвоировании, из домов могли просто силой забрать их жителей. Самые известные лагеря для пленных находились в городах Гёдёллё, Цеглед, Ясберень и Байя. Имре Ковач вспоминает жизнь в лагере в Гёдёллё:

«Мы медленно перешли железнодорожные пути, и вот перед нашими глазами открылся вид на трех– и четырехэтажные здания красивейшего школьного комплекса. Теперь они были огорожены двумя рядами колючей проволоки. Как внутри, так и снаружи забора по кругу ходили охранники. Они постоянно перекрикивались и стреляли. Перед оградой стояла, выкрикивая наши имена, огромная толпа женщин, детей и стариков, а за ней колыхалась толпа пленников, больше похожих на страшные тени, которые выкрикивали что-то в ответ. Охрана делала все возможное, чтобы отогнать посетителей от ограждения. Гели кто-то осмеливался подойти слишком близко, по мнению конвоиров, то тут же раздавались предупредительные выстрелы… У нас создалось впечатление, что здесь, перед нами, собрали весь Будапешт. Отличавшиеся от всех своими дорогими шубами состоятельные люди, которые, несмотря на свои наряды, выглядели жалкими и измотанными, топтались на дворе рядом с водителями трамваев и подметальных машин, почтальонами и сотрудниками полиции… По какой-то причине лагерное командование всегда стремилось собирать на его территории как можно больше народу. Кто-то выкрикивал имена, кто-то сыпал ругательствами и проклятиями».

Лишь небольшой процент тех, кто был захвачен в Будапеште и его окрестностях, можно было считать военнопленными в полном смысле этого слова. Депортации гражданских лиц достигли таких масштабов, что министр иностранных дел венгерского временного национального правительства Янош Дьёндьёши лично потребовал от главы Контрольной комиссии союзников по Венгрии К.Е. Ворошилова покончить с этим.

Какой-то чересчур бдительный одноглазый советский сержант даже задержал на улице британского и американского членов Контрольной комиссии и заставил их несколько часов трудиться на погрузке металлолома на железнодорожном вокзале. Их не отпускали до тех пор, пока их не нашел комендант города генерал-майор Чернышев, с которым у них была назначена встреча. Один из очевидцев рассказывал:

«Я не слышал, что они сказали друг другу. Потом генерал начал кричать на одноглазого сержанта… Он ударил его кнутом и, когда сержант упал, стал пинать ногами. Потом сержанта унесли на носилках».

Многие дома, в которых еще можно было жить, на целые месяцы были заняты советскими солдатами. Владельцам в лучшем случае позволили жить в саду, среди мусора и объедков, оставшихся после победителей. Одна из домохозяек вспоминает, что ей пришлось увидеть, когда она наконец смогла вернуться домой:

«Русские оставались в доме более полугода. За все это время они ни разу не удосужились даже вынести мусор из полуразрушенных комнат. Когда в конце лета они внезапно выехали, нас ожидало шокирующее зрелище. Они вывезли с собой практически все, что сами не сожгли, используя вместо дров, или не выбросили в бомбовые воронки. Пианино, картины, мебель, ковры, – если только они не порезали все это на лошадиные попоны или на «занавески с бахромой» в кабины грузовиков, – они все забрали с собой. Кроме того, они забрали 13 дверей и 72 оконные рамы…

В каждой комнате были сложены остатки библиотеки моего отца: кучка экскрементов всегда была накрыта открытой книгой, потом еще кучка и еще книга и так далее… Туалетную бумагу, которая была просто необходима после таких «действий», вырывали из книг горстями… И вот все эти башни гордо высились, подобно небоскребам, распространяя невыносимую вонь».

Советские войска жестоко мстили за любые предпринятые против них действия. Когда салашистский снайпер с верхнего этажа здания на улице Халми застрелил советского офицера, всех мужчин, обнаруженных солдатами по соседству, согнали в близлежащий парк, где расстреляли перед собравшимися жителями района «как предупреждение». После того как пала Буда, массовые казни проходили во дворе тюрьмы на бульваре Маргит, на площади Сена и на площади Тарацко.

Грабежи и изнасилования

То, о чем он рассказал нам, нельзя было назвать иначе, как ад на земле. 70 процентов женщин, от двенадцатилетних девочек до будущих молодых матерей на девятом месяце беременности, были изнасилованы. Большинство мужчин угнаны в рабство; каждый дом разграблен, город с его храмами лежит в руинах. В ресторанах и магазинах – лошади; на улицах, на кладбищах, в разграбленных магазинах – тысячи непогребенных тел. В подвалах ютятся люди, полубезумные от голода, они питаются мясом мертвых лошадей. И т. д. Наверное, то же самое творилось в Иерусалиме, когда пророк Иеремия разразился стенаниями.

Епископ Йожеф Грос

Некоторым жителям Будапешта советская оккупация принесла жизнь и свободу или по крайней мере избавление от власти партии «Скрещенные стрелы». Другим, которые зачастую не несли прямую ответственность за преступления фашизма, ее приход означал массовые захоронения, насилие и отправку в Сибирь.

Хуже всего было чувство абсолютной беззащитности. Несмотря на то что во время осады шансы погибнуть были выше, в некотором смысле это переносилось легче, чем то связанное с постоянным риском существование, что пришло ей на смену. Со времен начала авиационных налетов летом 1944 г. каждый уже твердо понимал, что на войне неизбежны жертвы среди гражданского населения, но мало кто представлял себе то открытое беззаконие и полное отсутствие безопасности, что принесли с собой «освободители».

Акты жестокости совершались то в одном, то в другом районе города. Больше всего страдало население тех районов, где бои были самыми длительными и ожесточенными. Например, в Буде, в районах горы Геллерт-Хедь, районах Замка и холма Рожадомб закон и порядок не были восстановлены вплоть до начала марта 1945 г. Здесь почти все дома были ограблены, и не по одному разу, мародерствующими советскими солдатами и дезертирами, советскими патрулями, вызванными жителями на помощь или преступниками из числа венгров.

Поведение грабителей было непредсказуемым. Иногда они вырезали целые семьи, а в других случаях начинали играть с детьми в игрушки и покидали дома с миром. Даже советская городская комендатура не смогла уберечь себя от грабежей. Пока генерал-лейтенант Замерцев находился в театре, у него угнали машину. Израильский юморист Ференц Кишонт (он же Эфраим Кишон), проживавший в то время в Будапеште, вспоминал:

«Мы полагали, что солдаты, сокрушившие гигантскую машину национал-социализма, превосходили всех в военном отношении. Но все (?! – Ред.) советские люди, с которыми нам пришлось встречаться, оказались прирожденными спекулянтами черного рынка и увлеченными барахольщиками. Они носили живописную смесь из одежды с различных оккупированных территорий. Некоторые катили с собой детские коляски, доверху заполненные трофеями их грабительских кампаний».

Как во время, так и после осады именно женщинам приходилось ухаживать за семьями и часто рисковать жизнью, когда они носили воду, стояли в очередях за продуктами, ухаживали за больными и пытались защитить жизнь своих любимых. Большинство мужчин не осмеливалось и носу показать из подвалов, либо из страха попасть в плен, сначала к салашистам, а потом – к красноармейцам, либо потому, что были не так храбры. Захватчикам гораздо чаще оказывали сопротивление именно женщины, которым часто за свою смелость приходилось расплачиваться жизнью. В одном из отчетов швейцарского посольства говорится:

«К самым худшим страданиям, выпавшим на долю венгерского населения, относится насилие над женщинами. Случаи насилия затронули все возрастные группы, от 10 до 70 лет. Они настолько часты, что лишь немногим женщинам удалось их избежать. Иногда изнасилования сопровождаются актами небывалой жестокости. Многие женщины предпочитают этим ужасам самоубийства… Бедствие усугубляет тот факт, что многие советские солдаты больны, а в Венгрии ощущается абсолютное отсутствие лекарств».

Госпожа Ёдён Фараго вела дневник все время осады и прекратила свое занятие лишь на время, когда советские солдаты тыловых служб сменили в городе фронтовиков, после чего начались изнасилования:

«Целую неделю я была не в состоянии писать. Эта неделя была просто адом. То, через что нам пришлось пройти, просто невозможно описать. Мы дрожим, как только заслышим русскую речь. Мы складываем руки и молим Господа, чтобы они прошли мимо. У нас ничего не осталось. Они забрали нашу одежду, домашнюю утварь, ткани, еду, питье – все, что могли. Мы дрожим весь день и всю ночь. Семь недель осады были детскими играми по сравнению с тремя неделями пыток, которые продолжаются и сейчас».

В феврале 1945 г. коммунисты района Кёбанья (в Пеште) обратились к советской стороне со следующим письмом:

«Десятилетиями рабочие всего мира смотрели на Москву как неграмотный трудяга на Христа. Именно оттуда они ждали… освобождения от варварства и вандализма фашизма. После долгого тяжелого ожидания славная и долгожданная Красная армия наконец-то пришла, но что это была за армия!..

Кёбанья была местом, куда освободительная Красная армия вошла 2 января после тяжелых уличных боев, оставляя на своем пути разрушения, опустошение и разорение. И это не потому, что в пожитках и мебели жителей, которые десятилетиями страдали от рабства, скрывались фашисты. Среди представителей рабочего класса Кёбаньи мало кто сочувствовал немцам и почти все ненавидели нацистов. Скорее, все это явилось демонстрацией самой безудержной, откровенной ненависти. Пьяные солдаты насиловали матерей на глазах детей и мужей. Девочек в возрасте 12 лет отнимали у отцов и матерей, а потом их насиловала компания из 10–15 солдат, которые очень часто болели венерическими заболеваниями. После первой группы пришла вторая, которая следовала примеру своих предшественников… Некоторые товарищи погибли, пытаясь защитить своих жен и дочерей…

На заводах сложилась ужасная обстановка. Русские офицеры создали там невыносимые условия. Они совсем не обращают внимания на рабочие комитеты, в составе которых много членов коммунистической партии. Рабочим приходится трудиться на голодный желудок за три пенгё в час. За целый день им удается получить лишь гороховую или бобовую кашу на обед… С бывшими управляющими, поставленными при фашистском правительстве, обращаются с большим уважением, чем с рабочими комитетами за то, что они поставляют женщин для советских офицеров…

Грабежи, совершаемые советскими солдатами, все еще остаются обычным явлением…

Мы знаем, что старшие офицеры в [Красной] армии являются коммунистами, но, когда мы обращаемся к ним за помощью, они бросаются на нас с кулаками и угрожают расстрелами, заявляя: «А что вы делали в Советском Союзе? Вы не только насиловали наших жен у нас на глазах, но очень часто вы просто убивали их вместе с нашими детьми, предавали огню наши поселки, стирали с лица земли целые города». Мы знаем, что капитализм в Венгрии породил собственных зверей с садистскими наклонностями… Но нам непонятно, когда об этом говорит солдат из Сибири… ведь фашистское нашествие… не дошло даже до Урала, что было заветной мечтой немецких фашистов, при чем же здесь Сибирь…

Будет нечестно расхваливать Красную армию на пропагандистских плакатах, на партийных митингах, на заводах и в прочих местах, если людей, переживших тиранию Салаши, теперь гонят перед собой как скот советские солдаты, постоянно оставляя позади мертвые тела…

Товарищей, направленных в сельскую местность, чтобы заново распределить землю, крестьяне спрашивают, зачем им земля, если их лошадей с пастбищ увели русские: они не могут пахать своим носом. Если все это удастся остановить, то это затмит самую ярую пропаганду, и венгерские рабочие станут относиться к солдатам-красноармейцам как к богам».

Весной 1945 г. в адрес руководства Венгерской коммунистической партии поступила от партийной организации населенного пункта Бичке жалоба следующего содержания:

«Несмотря на то что линия фронта теперь проходит далеко от нас, Бичке переживает худшие времена, даже по сравнению с девятью неделями, которые нашему поселку довелось испытать прежде (во время попыток деблокирования с декабря 1944 по февраль 1945 г.). У нас уже отняли все, но мародерствующие солдаты все еще продолжают грабить и воровать. В мирное время у нас было более 1000 лошадей, а сейчас осталось всего тридцать, и солдаты ежедневно продолжают красть их… Люди живут в страхе… с женщинами обращаются в высшей степени недостойно… С каждым днем люди все меньше верят в партию…»

В поселке Пилишсенткерест, который при попытке деблокировать столицу дважды переходил из рук в руки, местный священник писал в своем дневнике:

«До 6 января 1945 г. все было относительно спокойно, несмотря на то что солдаты и даже офицеры много грабили и мародерничали. Группа солдат во главе с офицером грабила меня трижды… С 6 по 11 января представители ГПУ постоянно допрашивали меня; при этом они дважды (в качестве угрозы) стреляли мне вслед из автомата… Как говорят, от противотанковых мин уже погибло 13 человек и еще 87 получили ранения разной степени тяжести (и это при населении всего примерно 951 человек)… Нам приказали разминировать обнаруженные мины. До настоящего момента мы обезвредили много сотен. Четырех человек застрелили русские… Русские в течение двух недель останавливались в церкви на постой. Они взломали раку и рассыпали содержимое на пол. Повсюду, в том числе и перед алтарем, они набросали матрасы, которые забрали в моем доме. Теперь на них солдаты насилуют девушек и женщин. Боковыми алтарями они пользуются как столами, а в раке хранят варенье, лярд, бекон и другие продукты. Играя на органе танцевальную музыку во время своих вечеринок, они в конце концов сломали его. Одеяния они изрезали на тонкие ленты… из которых сделали знаки различия, украшения на головные уборы и подтяжки для брюк. Они вскрыли потиры и теперь постоянно пьют оттуда…

Они собирались убить меня, потому что считают, что, как «буржуа», у которого есть телефон и радио и который говорит по-немецки, я просто обязан быть немецким шпионом…

Мой дом был совершенно опустошен русскими… О 80 процентах мебели остались только воспоминания. Она пошла на дрова. Мне ничего не оставили».

В разных местах специально нанятые проститутки занимались тем, что развлекали советских представителей, в то же время нередко горничные жертвовали собой ради хозяек, а матери – ради дочерей. Повсюду женщины старались выглядеть старше, чем были на самом деле. Многие носили бесформенные одежды и пачкали лица, притворялись страдающими тяжелыми заболеваниями.

Не существует официальных подсчетов числа изнасилованных венгерских женщин. Замерцев называл Шандору Тоту цифру 1800, но это, конечно, только фрагмент в общей картине. Целостность картины искажается еще и тем, что существующие цифры не показывают, сколько женщин погибли после насилия или были изнасилованы несколько раз. В любом случае положение было настолько серьезным, что даже генеральный секретарь коммунистической партии Матьяш Ракоши обращался по этому поводу к советским властям.

По данным статистики, в Германии было изнасиловано 2 миллиона женщин, в результате чего на свет родились примерно 60 тысяч детей. Из 1,4 миллиона женского населения Берлина было изнасиловано не менее 110 тысяч женщин, 1156 из которых впоследствии родили детей. В Венгрии такие данные могли быть предоставлены только по городам, которые временно отвоевывали немецкие или венгерские войска. В поселке Лайошкомаром за медицинской помощью обратились 140 из 1000 женщин, в Секешфехерваре заявляли о 1500 изнасилованных женщинах. Среднее же число достигало примерно 5–7 тысяч случаев, то есть 10–15 процентов всего населения. И это за 30 дней советской оккупации. Согласно доступной на сегодняшний день информации, в Будапеште подверглось насилию около 10 процентов женского населения. Кроме того, было захвачено около 1000 женщин, служивших в вермахте, которые, вероятно, оказавшись в советском плену, пострадали больше всех.

Примечательно, что на территориях, оккупированных Красной армией, например в Германии, число людей, страдающих от венерических заболеваний, выросло примерно в двадцать раз. В Венгрии в каждом городе пришлось создать дополнительно еще по одному лечебному заведению соответствующего профиля в каждом городе с населением более 10 тысяч человек, а также там, где это было вызвано необходимостью. В Будапеште после войны, по данным полиции, было примерно 35–40 тысяч подпольных проституток, и это только тех, о ком упоминалось в официальных отчетах. Это число тоже примерно в двадцать раз превышает цифры до 1945 г. И рост этот вовсе не был обусловлен упадком морали: когда бои закончились, чувство беспомощности, голода, отчаяния, необходимость выжить часто заставляли женщину заняться проституцией.

Изнасилования лишь частично можно объяснить тем фактом, что солдаты желали удовлетворить сексуальные потребности. Изнасилования обычно совершались в крайне негигиеничных условиях (когда жертвы неделями не могли даже помыться); зачастую при этом в нескольких метрах находились те, кто спокойно взирал на это, дожидаясь своей очереди. Вряд ли солдаты могли получить много удовольствия от такого секса. Напротив, они подвергали себя риску заражения болезнями, которые в то время для них были неизлечимыми, так как в Советском Союзе не было пенициллина. (До появления антибиотиков венерические заболевания тоже лечили, хотя и гораздо труднее. – Ред.)

Массовые изнасилования, как старый армейский обычай, были более характерны для советской армии, чем для любой другой армии Европы. Надругательство над женщинами в качестве общей компенсации и награды являлось одним из психологических феноменов войн еще античных времен. Чем более дисциплинированной является армия, тем менее вероятно, что ее солдаты станут придерживаться таких архаичных обычаев. Это вовсе не значит, что даже самый цивилизованный солдат иногда не совершает актов насилия, но в этом случае он скорее ищет удовлетворения, как отдельная личность, а не как завоеватель. Именно поэтому случаи, когда в подобных инцидентах обвиняются немецкие или венгерские солдаты, совершенно отличны от тех, что пишут о советских воинах.

Ужасающая картина была описана во множестве воспоминаний и отчетов. Самым молодым жертвам изнасилования было меньше 10 лет, а самым старшим – больше девяноста. Некоторых женщин насиловали по двадцать два раза. Известно также четыре случая, когда женщины-военнослужащие насиловали мужчин. Все это подтверждает предположение, что мотивом всех этих преступлений не была просто сексуальная потребность солдат; здесь речь идет скорее о некоем психологическом комплексе. В одном из нескольких писем, написанных советскими солдатами и попавших в руки немцев, говорилось о том, что они чувствовали по отношению к тем женщинам:

«Здесь достаточно женщин, и они не говорят по-русски. Тем лучше: нам не нужно пытаться уговорить их, мы просто направляем на них пистолет и командуем «ложись». Это решает все проблемы, и можно начинать действовать».

Помимо чисто человеческого аспекта, случаи изнасилования, вероятно, принесли социализму больше вреда как политической системе СССР (и, что трагично, русской культуре), чем самая разнузданная национал-социалистическая пропаганда. Даже те, кто симпатизировал Советскому Союзу и сам был членом коммунистической партии, не могли понять этих преступлений. Все, что они могли сделать, было сохранять спокойствие или прибегать к эвфемизмам, как это сделал Лайош Фехер, когда писал о своих попытках обеспечить безопасность племянницы:

«Из-за возникшей ситуации я решил, что, чтобы спасти дочь тети Диеры Эву, мне придется срочно забирать ее из района Филатори».

Иван Больдизар для того, чтобы охарактеризовать ту же «ситуацию», прибегает к циничной шутке:

«Гриша достал свой бумажник и вынул оттуда фото жены. Она была типичной кавказской женщиной, крупной, темноглазой и скорее красивой, чем просто симпатичной. Он собирался положить бумажник обратно, когда остальные стали хором требовать, чтобы он показал и остальные фотографии. Какое-то время Гриша упирался, но наконец вынул и другие снимки.

«Это Илонка, это Марианна, это Сари, это Амалия, это снова Илонка, это Магда, это Марта, это опять Илонка…» Мы все смеялись. На фото были девушки различных возрастов из разных слоев общества.

Жестом я спросил его, добился ли он их с помощью пистолета.

Новый взрыв смеха. Прежде чем Гриша успел ответить, Василий пояснил: «Немного хлеба, немного муки, немного сала и совсем чуть-чуть сахара».

Советское командование так и не сумело понять всех масштабов проблемы, даже несмотря на то, что оно вводило наказания, порой более жесткие, чем предусматривалось в любой армии Западной Европы. Здесь можно привести пример с Югославией. Руководство Коммунистической партии Югославии направило протест против актов насилия лично Сталину. Данные преступления считались особенно тяжкими, так как страна была союзником Советского Союза. Как вспоминал Милован Джилас, Сталин отклонил протест: «Неужели Джилас… не понимает, что солдат, прошедший тысячи километров через моря крови, огонь и воду, не захочет для себя немного развлечений с девицей или не стащит какую-нибудь безделушку?»

Однако самым печальным психологическим последствием массовых изнасилований стала дискредитация советской системы. Сам за себя говорит тот факт, что даже через полвека после того незабываемого чудовищного опыта в сознании людей укоренилось нечто, что заставляло их отказываться от личной ответственности за то, что случилось в истории страны до начала и во время Второй мировой войны. На любой вопрос о прямой или косвенной личной ответственности за судьбу венгерских евреев или участие Венгрии в разжигании войны в ответ тут же приводилось то, как вели себя советские солдаты, и следовал логичный ответ: «Мы тоже много страдали».

Но, несмотря на то что вышеприведенный опыт избавил венгров от ответственности на уровне личности, советская политическая система сумела навязать Венгрии ответственность на уровне всего общества. В своем дневнике Марай описывает то, что должно было начаться в 1945 г.: «Благодаря приходу русских еврейская проблема решена на долгое время вперед: евреи теперь свободны. Теперь нужно будет решить еще более сложную проблему, а именно освобождение неевреев».

Он одним из первых вынужден был признать то, что на самом деле никого и не думали освобождать. Вспышки антисемитизма в городах Кунмадараш, Озд, Мако и Мишкольц, зачастую инспирированные членами коммунистической партии, являли собой мрачное доказательство того, что ничего так и не удалось решить, что общественное и политическое освобождение так и не состоялось.