Текст книги "Синий маяк"

А у меня тяга к ней перебивает все прочие чувства, включая страх. С этим ничего нельзя сделать, хотя я ощущаю себя, как в пожаре или наплыве безумия. Все эти зимние дни, все эти перепутанные минуты, когда она отдаётся мне на тёмных столах в библиотеке, когда я беру её в стылых галереях, в увешанных мёртвыми зеркалами залах, и мы успеваем убежать за секунду перед тем, как чудовища сомкнут круг. Когда мы хохочем, пытаясь воспроизвести вычурные сочетания тел из книжки без названия, а с постели сыплются золочёные свитки, и со свитков сыплется сверкающая пыльца – мелкая, как на крыльях вымерших бабочек. Это не наше место, но других мест не осталось, их надо либо найти, либо выдумать. И чем сильнее мы прирастаем к замку, тем твёрже я уверяюсь, что пора уходить.

– Ещё не поздно остаться, – говорит мне Эйка в последний вечер. – Просто, чтобы ты знал.

Она сидит в проёме распахнутого окна и перешивает под себя очередной наряд. Главный её враг – солнце, поэтому нужны длинные рукава и глухой ворот. Сегодня всё небо в тучах, но вряд ли так будет всегда.

– Ещё одна зима тут, и я врасту в зеркало, – утверждаю я, присаживаясь рядом.

Скоро стемнеет, но пока ещё видно опрокинутое в озеро весеннее небо, луг за озером и лес за лугом. Над лугом порхают бабочки, хватая друг друга за хвосты. Лес запушился жгучими серебристыми листьями. Корни весело копошатся в траве и охотятся на бабочек. Красота, да и только!

– Хорошо бы ещё шляпу тебе подыскать, – говорю я Эйке. – Или платок на голову.

– Проще весь шкаф захватить! – предлагает она, прилежно работая иглой. – Я и спать в нём буду. Потом на корабле поставим. А ты долго намерен искать волшебников?

– Решим, если отплывём, – отвечаю я. – Что толку гадать?

Путь до гавани меня сейчас волнует куда больше. И вообще я что-то волнуюсь.

– А если я все платья сношу к тому времени? – переживает Эйка. – Не хотелось бы предстать перед создателями оборванкой!

– Это всё, что тебя занимает? – я не могу сдержать улыбки.

– Сказать тебе, что меня занимает ещё больше? – предлагает она, откусывая нить. – А вдруг магов не осталось? Вдруг они потонули, или перебили друг друга, или уплыли так далеко, что концов не сыщешь? Вдруг ты последний? Вставь мне нитку, пожалуйста…

Перо слегка дрожит у меня в руке, и нужное заклятие удаётся не сразу. Без магии получилось бы быстрее, но я всё ещё пытаюсь стать волшебником. Последним или первым – как пойдёт.

– Я тебя расстроила? – удивляется Эйка. – Но ты же не мог не думать об этом! Сколько лет никто не проплывал мимо маяка?

Я машинально убираю Перо за ухо и поднимаю на неё глаза.

– Почему ты именно сегодня спросила?

Я не расстроен. Просто не понимаю.

– Потому что завтра будет поздно, – объясняет Эйка. – А меня совесть мучает. Мне кажется, это я тебя раздразнила кораблями.

– А мне кажется, что наоборот, – я черчу иголкой по подоконнику, выводя её имя. – Эй, я думал про то, что всё без толку. Но думать и знать – не одно и то же. Ты хочешь, чтобы я особенно не надеялся? Я особенно не надеюсь. Но я хочу знать.

– А я хочу, чтобы ты потом на мачте не повесился, – сознаётся она.

– Была бы мачта! – вздыхаю я, возвращая иглу. – Ты лучше думай о бабочках! И не бойся, я не последний. Есть ещё Уркис. В случае чего поплывёшь с ним.

Эйка натыкается пальцем на иглу, но как будто не замечает этого. Что-то мелькает в её глазах, и на меня обрушивается убийственное озарение. Так резко, что я не успеваю это скрыть.

– Но… Зачем? – застываю я.

Меньше надо было ей рассказывать! Любовь любовью, а аппетит аппетитом. Ну, точно – ни людей, ни тварей она не трогала! Вот же…

Выражение растерянности на лице Эйки превращается в смесь испуга и вызова. Она на секунду прикусывает губу клыками и аккуратно втыкает иголку в юбку.

– Надо было решать: либо ты, либо он, – объясняет она. Или думает, что объясняет. – Как-никак, ты весь остров спасать собрался! Я так рассудила, что ты важнее.

– А какого… – я пытаюсь свалиться в воду, но Эйка во время спихивает меня на пол.

Так, ладно.

– А почему его-то? – не могу я успокоиться. – Почему не тех, кто кидал копьё?!

– А кто именно кидал? – Эйка с неизменным очарование склоняет к плечу головку. – Ты был готов всех шестерых зарубить! Без разбора.

– В первом порыве. Чтобы они не вернулись, – пытаюсь я объяснить.

– Но они не вернулись, – пожимает плечами Эйка. – Значит, убивать в первом порыве нет резона. Только, если всё перепробуешь и не останется выхода. Как по-твоему, откуда эти мохнатые людоеды прознали про серебро? По-твоему, они сами нашли копьё? И сами прорвались через чары?

– Ты же прорвалась!

– О, я другое! – довольно заверяет Эйка. – Я скорее вещь, чем живое существо. Меня даже зеркала не видят.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь, – предупреждаю я, начиная метаться по комнате.

– А мне не нравится, когда ты шарахаешься от правды, – сообщает она, разглаживая ткань. – Это твой друг Уркис послал волков. За тобой или за мной или за нами обоими. Между прочим, они и маяк пытались поджечь! А разве оборотни могут его видеть?

Я спотыкаюсь о свой мешок, который всё ещё пытаюсь собрать в дорогу.

– Маяк-то зачем? Уркису, – поражаюсь я.

– Вероятно, чтобы корабли не приплыли, – задумчиво тянет Эйка, наматывая нить на иглу. – Или ты ему просто не понравился. А вот мне он даже рад был! В какой-то мере. Я же тебе объясняла: быстро и красиво. Сопротивление приветствуется.

Это да, Уркис давно напрашивался на встречу с вампиром. Или на что-то подобное. Нет, не сказать, чтобы он мне нравился, но всё-таки это жуть.

– Не надо было тебе срываться из-за него! – говорю я расстроено.

– Я и не срывалась, – удивляется Эйка. – Это была не охота, а защита. Ты же не ждёшь, что я совсем себе зубы выдерну? Не знаю, как тебе, а мне наскучило умирать в мучениях. И тебя терзать. Дай, думаю, решу всё в один полёт! Каюсь, не удержалась. Ну, что ещё?

Да, она ведь предупреждала, что мстить за неё не надо. Самой приятнее.

– А почему ты мне не сказала? – спрашиваю я безнадёжно.

– Ты-то тут при чём? – поражается Эйка. – Ты что, вампир? Тебе это всё, как ножом по сердцу! Даже сейчас. А тогда ты вообще был при смерти.

– Не был я при смерти. Просто в обмороке, – отвечаю я с досадой.

– Но говорить-то с тобой нельзя было! – поводит она плечом. – Потом у тебя случилось помутнение. А потом уже не о чем было говорить. Не о ком.

Не было у меня никакого помутнения. Но спорить с Эйкой так же бессмысленно, как с судьбой. Я всё ещё не могу переварить эту историю. Переварить – нехорошее слово. Но мне надо хотя бы немного времени.

– Что у нас не так, Эй? – спрашиваю я, потирая лоб. Голова начинает болеть так резко, что темнеет в глазах.

– Прости? – недоумевает она.

Я мучительно подбираю ответ. Мне её так жалко, что слов нет, но как это объяснишь? Я подхожу и глажу её колени, глажу её плечи и лицо и всё ещё пытаюсь найти слова.

– Но я же помню, как тебе было тяжело тогда, с Уркисом… – заговариваю я через силу.

Щурится, злится. Снова не понимает.

– Да что ты ко мне пристал с этим хмырём?! Что я, оживлю его тебе? – осведомляется она. – Это всё потому, что он был предпоследним волшебником?

Да, скорее всего. Или потому что я навёл на него худшую гибель, чем оборотни. Мы, волшебники, неисправимы. Но сейчас не об этом.

– Я тебя прошу, давай будем вместе решать вопросы жизни и смерти. Ну, и другие вопросы, – говорю я, наконец, поймав её взгляд.

Эйка округляет глаза.

– Что, мне тебе про каждую белку докладывать? – поражается она, откладывая шитьё. – Как будто ты сам не хотел его убить! Мерзкий был старикашка.

– Не всё ли равно, какой он был… – заикаюсь я.

– Горький, как хина, – жалуется Эйка. – Никакого удовольствия, только долг. И я с ним не спала, не подумай! Страсть как тянуло, но удержалась.

Это она молодец, что удержалась. Похвалить её, что ли? Как нарочно, то есть явно нарочно Эйка проскальзывает коготками под мою рубашку, утыкается носом в мою шею, прижимается ко мне вся, а с этим я не умею справляться.

– Бабочки, – напоминаю я, поглаживая её по спине. – Думай о бабочках.

– Я думала, как тебя не убить. И самой не подохнуть, – сдавленно объясняет Эйка. – Не такая я кровожадная! Для вампира. А в люди мне всё равно не выйти. Но насчёт убийств буду советоваться, если ты хочешь. Главное – успеть посоветоваться.

– Спасибо, – я целую её макушку и с большой неохотой отстраняюсь.

Я вспоминаю, что вообще-то хотел отобрать нужные карты. Мы до последнего придумывали идеальный путь, но перед смертью не надышишься, верно?

– Но Уркиса всё равно следовало убить, – изрекает Эйка мне в спину. – Он не хотел, чтобы ты добрался до кораблей.

Тот день, когда я выиграю у неё спор, станет моим личным праздником.

– Не помню, чтобы я с ним это обсуждал, – говорю я, устало подбирая рассыпавшиеся книжки и банки.

Эйка прихватывает шитьё и бесшумно спрыгивает на пол.

– Значит, старик сам догадался, – отвечает она. – А заодно подсказал оборотням, как убить чудовище.

– Вот откуда тебе знать, а? – начинаю я и осекаюсь. – Ах, да. Ты забираешь память.

Пока я прикидываю, сколько нового она теперь знает, в том числе про меня, Эйка встряхивает свой походный наряд и тщательно расправляет на кресле.

– Он мне сам признался. С большим удовольствием, – разъясняет она. – Но память не отдал. И хорошо, она же у вас вечная! Так и себя потерять недолго.

Просто вечер откровений.

– Что ты сказала? – поражаюсь я.

– Про что? Про память? – оборачивается Эйка. – Это все говорят! Что волшебники наследуют опыт отца и матери. После их смерти, надо понимать. Но я тебе говорила, я раньше магов не кусала. Вот тебя только. А тут я сама это увидела, только забрать не смогла. Мне кажется, он был сильный чародей, этот Уркис, – прибавляет она, поёжившись. – Хорошо, что я его во время съела. Спокойнее.

Хоть бы не повторяла это!

– Не будем об Уркисе, – умоляю я.

Эйка чуть поднимает брови:

– Легко. Я всё это время так и делала.

Тьфу бы… Но невольно меня пробивает дрожь. Что же он был такое, этот Уркис? Перед моим мысленным взором распускаются чёрные ветви родовых деревьев на снежных страницах книг. Прежде я не воспринимал их так буквально – история и история. Рисовали, чтобы не забыть. А они, выходят, рисовали всё, что помнили? Невозможно же столько удержать в голове, она… маленькая.

– Эй, тут что-то не то, – рассуждаю я, нервно почёсывая шею. – По-твоему, я всё знаю про отца, про мать и про тех, кто был раньше?

Она поднимает брови ещё выше.

– Это ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать, как вы это воспринимаете? Я к вашим воспоминаниям даже прикоснуться не могу!

Ну да, но…

– Нет, но всё-таки, – не унимаюсь я. – Что ты думаешь?

– Да что ты так волнуешься? – настораживается Эйка, подходя ближе. – Память и память… Не тронь, а то закровит!

Она легонько ударяет меня по руке, чтобы не тревожил шрам от её укуса. Я сознаю мудрость предупреждения, но продолжаю ждать объяснений.

– Ну, хорошо, – нехотя сдаётся Эйка, – ну да, иногда оно мелькает. Ты вдруг говоришь что-нибудь странное. Или произносишь слова, которых знать не должен.

Это я говорю странное, да?!

– У всех свои отличия, – успокаивает меня Эйка. – Зато у тебя хвоста нет!

Ещё отрастёт – какие мои годы! Какие, в самом деле? Уж лучше бы хвост!

– А что за слова я не должен знать? – спрашиваю я оторопело.

Эйка озирается в замешательстве. Кажется, я начинаю её пугать.

– Так сразу не сообразишь, – бормочет она. – Ну, вот чашка. Из чего она?

– Из фарфора, – отвечаю.

– Откуда ты знаешь про фарфор?

– Не помню. Читал где-то.

– Где читал? – Эйка обнимает меня, не давая увильнуть от ответа.

– Наверное, отец рассказывал, – предполагаю я, глотая панику. – Словами.

– Убери это, – просит она, боязливо указав на Перо.

А, ну да. Я убираю его, то есть роняю на пол, и Эйка начинает гладить меня по голове. Это успокаивает и одновременно убеждает в реальности проблемы. Я теперь сомневаюсь, мои ли это слова и мысли? Есть у меня вообще что-то своё? Кроме Эйки.

– А почему ты не хочешь помнить, если это всё ты? – уточняет она заботливо. – Это ведь полезно. Наверное.

– При чём здесь – не хочу? – ужасаюсь я. – Просто не помню! А ты как хочешь?

– А это от меня зависит? – немеет Эйка.

Нет, конечно. Я из интереса спросил. Да ну, бред какой-то! Теперь я её просто обнимаю и молчу. Это хотя бы понятно.

– Оброс, – улыбается Эйка, перебирая мои волосы.

Не передать, как это меня сейчас беспокоит.

– Ну, постриги перед дорогой, – предлагаю я хмуро. – Ножницы есть.

– Не хочу. Мне и так нравится, – заверяет она, продолжая улыбаться.

– Спасибо, что тебе всё равно, – говорю я проникновенно. – Но мне, правда, ничего не вспоминается.

– Тогда, может, твои родители ещё живы? – неуверенно предполагает она.

Это очень вряд ли.

– Отца я сам закапывал, – поясняю я хмуро. – А он мать закапывал.

– А ты на кого похож? – допытывается Эйка.

– На папашу, – говорю, – похож. Мать вообще не была волшебницей. Скорее всего, дело в этом. Магии во мне не хватает или что-то в этом роде.

– А твой отец, он помнил? – интересуется Эйка ещё заботливее. – Просто мне казалось, что он мало тебе рассказывал. Извини, конечно.

Спасибо, я заметил.

– Он синей водой увлекался, – вздыхаю я. – Он себя уже плохо помнил под конец. И меня через раз. Не сказал бы, что волшебная память ему сильно помогла, если имелась. Да мне и сейчас трудно верить этой теории!

– Теории, – задумчиво повторяет Эйка.

– Ну, возможно, отдельные слова и всплывают, – сдаюсь я, чуть подумав. – Возможно, во сне что-то видится. Но как тут отличишь? Ты вот как чужую жизнь видишь? Я имею в виду…

– Лисичек и белочек? – прищуривается Эйка. – Ну, это вроде как книжку прочитать. Иногда в голове всплывает что-то – к месту или нет. Не всегда поймёшь, откуда. Я же много… читала. Большую часть давно и невнимательно. Глотала, так сказать, не разжёвывая. Маленькая была, жадная до… знаний.

– Эй! – восклицаю я умоляюще.

Хватит с меня на сегодня.

– Ой, прости, увлеклась, – спохватывается она с фальшивым сожалением. – В общем, это как книжка с картинками. Изредка попадается что-то интересное, но ясно, что это не твоя жизнь. По большому счёту наплевать, чего они там хотели и кого любили. Ты понимаешь, что это было не с тобой. Просто помнишь, как про себя.

Легче сказать, чем представить.

– Нет, – качаю я головой, – со мной такого не бывает.

Ни разу ничего полезного не припомнилось. Из прошлых, так сказать, жизней.

Но за Уркиса поручиться не могу. Он был чудной старик. Кто его знает? Теперь вот уже не спросишь! Но подсылать убийц с копьями тоже не дело, тут с Эйкой не поспоришь.

– Ну нет, так нет, – пожимает она плечами. – О чём тогда горевать? Давай ложиться. А то завтра к твоим кораблям идти ни свет – ни заря.

Она раздевается и ныряет под покрывало с островами. Я механически забрасываю в мешок всё, что мы недособрали, но на душе безрадостно. Я всё думаю об Уркисе, думаю о Шустрой и понимаю, что нет никакого смысла идти к кораблям. Наверняка уже ходили и уплывали куда-то, а толку?

Мне кажется, что вся эта вечная память наваливается на меня чёрным запертым сундуком. Прямо шевелиться не хочется! Почему бы, и впрямь, не остаться здесь? Никого не ждать, ни от кого не бегать, а так… Зимой дремать у камина, летом рвать цветочки.

Правда, у цветочков такие зубы, что они тебя сами порвут! А из камина позавчера вывалилась толстенная крыса. Эйка с ней быстренько разобралась. Но неприятный осадок остался. Нет, всё-таки надо идти. А то мысли всё какие-то мрачные. Всё оттого, что место дурное.

– У тебя как настроение? – интересуется Эйка, пошуршав покрывалом. – Будем миловаться или пострадаем? Если миловаться, то сними с себя что-нибудь. А если страдать, то залезай под крылышко, теплее будет.

Я, наконец, ложусь, но сон не идёт, и я молча изучаю роспись на потолке. Эйка забивается ко мне под бок и тоже молчит, но разглядывает меня, а не роспись.

– Выбор – главное мучение, – говорит она, наконец. – Но тебе-то что терять? Рано или поздно тут зверьё закончится, и я тебя всё равно съем.

Сомнительно утешение почему-то работает. Я целую её ресницы и засыпаю.

Глава 12

Наутро мы оставляем замок. После вчерашних открытий настроение так себе. Я молчу, Эйка хмурится и зевает через шаг, потому что привыкла спать днём. Мы условились продолжать путь с раннего утра до позднего вечера, пережидая зенит и вторую половину ночи. Потому что яркое солнце опасно для Эйки, а ночь опасна сама по себе. Но сейчас утро кажется ласковым. Травка розовеет, речка журчит, никто не пытается нас съесть, и хмарь понемногу отпускает. Поймав по дороге двух белок, Эйка начинает щебетать вполне беззаботно. А я, глядя на неё, не могу долго придаваться унынию.

Эти первые дни самые спокойные. Мы идём по знакомому лесу, держась реки. Там Эйке хватает тени. И еды, потому что мелкие и немелкие зверушки тянутся к водопою. Местная живность боится людей, но ещё больше боится Эйку, так что нас не трогают.

Неприятности начинаются лишь через неделю, по мере удаления от замка. После того, как река делает резкий поворот к югу, чаща становится нерполазной. По вечерам оттуда наползает горячий багряный туман. С голосами к тому же. То ли здесь творилось что-то страшное, то ли оно нарочно так выдумано, но душераздирающие крики и стоны очень мешают устраиваться на ночлег. К счастью, Эйке не нужен воздух, чтобы жить, и свет, чтобы видеть, и она благополучно выводит меня из кровавой полосы туда, где можно дотерпеть до утра.

Так и продвигаемся потихоньку, пока Эйка не распарывает себе ногу обо что-то, по её утверждению, серебряное. Мы как раз огибаем нескончаемые трясины, поневоле отдаляясь от реки. Эйка полетала туда-сюда, насколько достало сил, но не нашла конца этим топям, и теперь злобно бранится, сидя на болотном пеньке. Кушать ей тут особенно нечего, значит нога будет болеть долго. Я отдаю ей заранее усыплённого зайца, чтобы меньше ругалась, и вытягиваю из грязи под ногами длинную палку… Нет – стрелу, с хищным зазубренным наконечником. Наверняка, заговорённую, раз за столько лет ей ничего не сделалось.

– Вот видишь! Из всего можно извлечь пользу, – ободряю я Эйку.

– Извлекай дальше. Я тут подожду, – шипит она, примеряясь к зайцу.

Ясно, что в тине я должен один копаться. Я же виноват, что она себе пятку распорола! Волшебники вообще во всём виноваты.

– Босиком ходить не надо, – говорю я Эйке, расковыривая мечом ил на краю болота. Я её давно предупреждал, между прочим!

Эйка не отвечает, только скалит перепачканные кровью клыки. Да какой с неё спрос?

Вслед за первой стрелой я нахожу почти полный колчан и сам лук. Даже тетива не истлела! Правда, за рукоять всё ещё цепляются пальцы хозяина. Так, не пальцы – кости одни. Я пытаюсь стряхнуть их, но лучник упирается.

– Что вы за народ? – поражаюсь я. – Никак не навоюетесь! Вот зачем тебе лук, зачем? В меня стрелять? Отдай по-хорошему, оторву ведь руку!

– А ты ему покушать предложи! – хихикает Эйка. – Он, поди, голодный.

Была охота! Тут, пожалуй, ноготь сунь – по локоть оттяпает! По локоть – не по локоть, но кисть я ему отрубаю. Пальцы, наконец, разжимаются, и рука по-крабьи отползает в родное болота. Я извиняюсь для приличия и отхожу в сторону. А то ещё погонится, чего доброго. Нет, ну а что делать? Оружие-то нужно!

Дальше я тащу и лук, и Эйку, которая сама передвигаться не способна. Поэтому из болот мы выбираемся не помню, сколько. Мне не по нраву пропитанный гнилью воздух. И не по нраву дурманящие цветы, которые распускаются по ночам в самой топи. Их рубиновые лепестки слабо светятся в темноте – будто капли крови никак не могут упасть. И всё время сзади кто-то крадётся с противным чавканьем.

– Спорим, их так нарочно заколдовали? Чтобы они даже мёртвые сражались, – злорадно хихикает Эйка, сидя у меня на спине. – Поэтому их в болото заманили – чтобы отстали уже.

– Вот что ты ко мне привязалась с разными ужасами? – спрашиваю я. – Сейчас тут брошу! Чтобы отстала уже.

– Не бросишь, – усмехается Эйка. – У нас Связь.

Через пару дней таких разговоров она подкрепляет здоровье местной выдрой и всё-таки становится на крыло.

– Тут жди, – велит она мне. – Я быстро.

Дело к ночи и к туману, и я вовсе не хочу ждать «тут». Но когда я в прошлый раз не пускал её на охоту, вышел скандал с продолжением.

– Одну ночь, – предупреждаю я сквозь зубы и ложусь спать. То есть, не спать, конечно. А таращиться в темноту.

Но Эйка возвращается очень быстро, вполне довольная.

– Ноги ему отгрызла, – хвастает она, ныряя ко мне под плащ. – И руки. Теперь не догонит… Меч убери! Если это меч.

Её шутки очаровывают почти так же, как её рацион. Но я молчу – она же для меня старалась! Выпускаю рукоять меча, обнимаю Эйку и засыпаю – под тихий шелест леса и невнятные стоны болота.

К следующему вечеру мы, наконец, выбираемся из этих гибельных мест. В ещё более гибельные. Поначалу всё, вроде бы, ничего. Только лес мельчает. Эйке это не нравится – много солнца. Она закутывается, как житель песчаного города, но всё равно предпочитает идти через глухие дебри, строго на юг. А я хочу вернуться к реке, так надёжнее. И гавань ближе. Эйка ворчит, что не любит голых мест и прямых дорог, но подчиняется. Потому что в прошлый раз это была её идея – тащиться по болоту!

– Ну да, нашёл на меня управу, и радуешься! – ворчит она, косясь на колчан со стрелами.

Это верно, при моей меткости до беды недалеко. Но я так давно мечтал о луке! И так же давно из него не стрелял. На всякий случай я обламываю серебряные наконечники и оставляю только обычные. Вроде бы, тут нет других вампиров.

Я уже знаю, что стрелу можно направить магией. Но пустить-то её надо! Назавтра я умудряюсь подбить толстенькую пушистую птичку и сам не верю своему счастью. Я собираюсь гордо съесть добычу за ужином, но Эйке не нравится, как птичка пахнет. Лучше, говорит, волосатых ягод наешься. А ещё лучше рыбу полови.

Ягоды пока не поспели, но с рыбалкой можно попробовать. Мы достаточно далеко отошли от замка и от болот. Веток для удочки хватает, ниток для лески можно надёргать из пояса. Под крючок Эйка жертвует серёжку с сумрачно светящимся камушком. Я-то думал, мы их все выбросили! Разве нет?

Эйка поднимает на меня глаза – теперь больше ничего и не видно, кроме извивов её бледно-изумрудного одеяния.

– Ну мы же не в замке! – объясняет она. – И я их не примеряю. Просто красивые…

Длиннющие ресницы вспархивают всего один раз над чёрными безднами, золотые нити вспыхивают в глухом покрывале. Поглядела – отошла, ага. Женщины!

А рыба ничего, ловится. Правда, тут же и разбегается по траве. Но такое поведение Эйку не обескураживает, и она с детским восторгом бросается догонять улов.

– Что тебе не нравится? – озадаченно вопрошает она. – Ну не ешь ноги, если не хочешь!

Вот ещё! Ноги как раз самое вкусное. Съел с аппетитом. Ничего, пока жив.

Но полакомиться свежей рыбкой удаётся недолго. Вскоре редкие деревья на берегу сменяются частыми камнями. Мы идём медленнее, чем собирались, и дольше пережидаем жаркое полуденное солнце. А дня через три берег упирается в неприступный утёс. Я не хочу отдаляться от воды – единственного надёжного ориентира. Но как проходить сквозь камни, мы так и не уяснили. А застрять в толще скалы было бы неприятно. На очередном привале в тени голубоватых глыб мы долго вертим карту местности, но не находим дороги, которая якобы шла по берегу.

– Если это не магия, значит, река разлилась, – заключаю я с досадой. – Видишь, тут плотина нарисована? А мы её не видели, когда шли.

– И что теперь? Воздвигнем плотину? – спасаясь от солнца, Эйка набросила мой плащ, и когда она говорит, светящиеся знаки медленно плывут по её лицу.

Построить плотину – тоже вариант. На крайний случай. Но я нахожу по карте вторую дорогу, уходящую в скалы. Дорогу – не дорогу – а так, узкое изломанное ущелье. Наверняка безопаснейшее из мест.

– А на кого охотиться среди камней? – морщится Эйка.

На нас – на кого же? Я ещё думаю – что, если в этих горах водились драконы? Не то чтобы я жаждал попасть им в зубы, но хотя бы одним глазком взглянуть! Но Эйка надеется, что драконы передохли. Или никогда не существовали. Видимо, она права. Вряд ли такие твари вели бы себя незаметно.

Увы, местные скалы на звание гор не тянут, и чудес тут нет. Но ущелье, по которому мы пробираемся, достаточно глубокое, на дне всегда сумрак, и Эйка может идти днём. Даже летает куда-то на охоту. И вроде бы, всё спокойно, но мне постоянно чудится ловушка. Не драконы, конечно. Но вдруг, например, скалы начнут сдвигаться? А что, я бы непременно заколдовал единственную дорогу!

– Ну, тут уж я тебя вытащу, – смеётся по этому поводу Эйка.

Если успеет. Проход тесный, едва ли разминёшься вдвоём. Даже спать тесно. Когда мы располагаемся на ночлег меж нависающих сверху каменных выступов, мне всякий раз кажется, что полоска звёзд над нами готова сомкнуться. Лишь к концу ужасно нудной недели дорога немного расширяется. Стены становятся ниже, и теперь можно различить, что берега ущелья соединены узкими аркадами. Вроде как мостиками.

– Вот тебе и распорки! – пихает меня Эйка.

Как бы не так. Если бы не её запредельное чутьё, лежать бы мне со стрелой в горле. Но Эйка взмывает с места так резко, что я мигом теряю её из виду. Только слышу короткий вскрик над головой, а потом голубая стрела ударяет в камень, поцарапав мне шею. Я прижимаюсь спиной к скале и натягиваю лук, но солнце бьёт в глаза, и наверху ни рожна не видно.

Уловив смутное перемещение теней, я всё-таки пускаю стрелу, потом ещё одну и ещё. Тёмные фигуры перескакивают с арки на арку. Стрелы попадают в кого-то, но я даже не различаю, кто это такие. Потом трое срываются вниз. Один – с моей стрелой в сердце, ещё двоих сбрасывает Эйка. Она их не ест, просто шеи сворачивает. По виду это люди, но лучше не торопиться с выводами.

Я рискую достать Перо и потратить время на заклинание. Всё равно убьют! Но магия действует, и остро сверкающий наконечник застывает перед моим левым глазом. Ещё пять стрел послушно замедляют полёт, пока не шлёпаются на землю. Но радости я не чувствую. Я всё ещё не вижу, где Эйка, а те, наверху, готовятся к новым подвигам. Конечно, у них всё так и задумано! И солнце, и мосты, и единственный узкий путь. Нет, а что было делать? На драконе лететь?!

Самое подлое во всём этом – глубокая трещина за скальным выступом, которую не заметишь, не подойдя вплотную. Именно оттуда в меня швыряют нож и туда же я, увернувшись от ножа, пускаю стрелу. Снова натянуть лук я вряд ли успею, приходится браться за меч.

– Хорошее оружие, побереги его пока. Если не хочешь потерять свою спутницу, – доносится из скалы.

Они там не уверены, что я не мечтаю избавиться от Эйки. Во всяком случае, показываются они не сразу. Дожидаются, когда я опущу меч и уберу в ножны. А нет, лучше его сразу на песок бросить, что уж там!

– Другое дело! – усмехается голос, и его обладательница выходит из полутьмы в полусвет.

Одежда на ней такая же, как на всех – самое то для маскировки и нападения в голубых скалах. Они даже стрелы красят голубым, как я заметил. Пока неясно, что за племя. Разбойники, что ли? Хотя на кого тут нападать? Лучше бы замок разграбили! А, может, это сильно затерявшийся военный отряд. Или помесь первого и второго.

– За меч спасибо, – весело улыбается незнакомка, стаскивая с головы серо-голубой капюшон. – У нас мало зачарованного оружия, Вот разве что мой кинжал! А обычное не всегда действует.

Её губы продолжают улыбаться, но глаза затянуты тенью и непроницаемы, как камни. Её люди появляются сразу отовсюду. Выбираются из разлома, спускаются сверху на верёвках, перегораживают ущелье спереди и сзади. Одни стягиваются к нам, образуя плотный полукруг, другие разбираются с ранеными и убитыми, третьи проверяют дорогу. И это только те, кого видно.

– Вы напали первыми, – говорю я, стараясь не волноваться. – Ни о чём не предупреждали и не спрашивали. Но меч теперь у вас, как вы и просили. А что с моей спутницей?

– Беспокоишься? – уточняет это порождение скал.

– Без неё мне будет сложнее идти, – отвечаю я осторожно.

Я не уверен, что Эйку схватили. С ней трудно сладить. Но я впервые вижу этих людей. Кто скажет, на что они способны? Впрочем, и они меня впервые видят.

Дама с зачарованным кинжалом как раз пытается определиться со мной, разглядывая вплотную. Она не так уж молода, но тощая, как мальчишка-подросток. У неё смуглая кожа и белые волосы – как у всех здесь. И такие же, как у всех, голубые глаза. Выдержать её взгляд нелегко. Я стараюсь не рассмеяться от страха, но это очень нелепая сцена. Вероятно, на то и рассчитано. Вообще незнакомка мне скорее нравится. Конечно, не в том смысле, чтобы с ней целоваться. Хотя… Она же у них за главную? Не отводя глаз, я как бы в шутку наклоняюсь к её лицу и как бы в шутку получаю щелчок по носу.

– Хитрый – ты погляди! – она подмигивает охране у себя за плечом и вновь обращает на меня каменный взгляд. – Лучше растолкуй, как ты приручил свою крылатую тварь?

– Хитростью, – объясняю я, но она уже отодвигает ворот моей рубашки. Тоже не дура.

– Точно пометила! Ну не тварь ли? – возмущается она. – Наших осмотрите! Найдёте покусанных, добивайте.

Я стою, не шевелясь. Я очень не хочу, чтобы меня добивали. Хотя в логике им не откажешь.

– Зачем спрашивать о том, что и так ясно? – обращаюсь я к суровой предводительнице. – Тварь эта моя. Кормлю её понемногу, вот и не улетает. Ни терять её, ни отдавать вам я не намерен. Людей ваших мне жаль, я не желал им гибели. И оставшимся не желаю. Так не могли бы вы проявить дальновидность и отпустить нас?

– Я могу тебя отпустить. Но только туда, откуда не возвращаются, – предлагает незнакомка. – Это будет дальновидно. И даже милостиво.

– Милости не нужно, – объясняю я, пока её люди бережно собирают стрелы. – Просто дайте пройти через ущелье. Что вам за дело? Война давно закончилась!

– Война кончилась, а мы остались, – отвечает она. – Сейчас с тобой без толку говорить, волшебник. Поболтаем, когда определимся с твоей подругой.

– С ней всё определено, – повторяю я в третий раз. – Впрочем, я сомневаюсь, что вы её изловили.

– Ну и сомневайся, – разрешает незнакомка. – Но сеть у нас крепкая, серебряная… Имя у тебя есть или обронил? Если что, я Ксарда.

Она поднимает левую руку, изображая, видимо, какой-то вариант приветствия. Но я сейчас не настроен дружить.

– Имя, – говорю, – есть. Скажу, если будете пытать. Но по доброй воле мне бы знакомиться не хотелось.

– Все вы, волшебники, с приветом, – сообщает она, ничуть не обидевшись. – Да ещё с дурацкими фантазиями. Ладно, пошли, покормим тебя. Убить всегда успеем, но сперва поищем выгоду. Зря мы, что ли, пятерых потеряли?