Текст книги "Синий маяк"

Когда угасает последний закатный луч, я уже понимаю, что ей не достанет сил ни на какую охоту. А если я пойду сам… Что же, добраться в потёмках до незнакомого леса, не попасться волкам, расставить силки, потому что добыча нужна живой, дождаться, пока попадётся кто-нибудь крупнее мыши, вернуться обратно, минуя мёртвые льды и зеркала… Я легонько провожу пальцем по клыкам Эйки, и результат налицо. От первой капли крови она открывает глаза и награждает меня затрещиной.

– Тебе надо откуда-то брать силы, – увещеваю я её. – А моя кровь тебе нравилась, ты сама призналась!

– Ты больной? – спрашивает она хрипло.

– Я-то здоров, – отвечаю. – А ты и так мертвее мёртвого! Куда уж мертвее?

– Желаешь присоединиться? – осведомляется Эйка, сплюнув кровь на подушку. Не стала глотать. И что за характер?

– Не обязательно пить всё, – уговариваю я её. – Можно брать понемногу. Ты ведь уже так делала!

– С каждым шагом пропасть ближе, – напоминает Эйка.

Она бы на себя поглядела, а потом перечила! Жуткое, надо признать, зрелище: вся высохла, как трава под солнцем, а ещё рассуждает! Такое ощущение, что она это не сама говорит, а кто-то изнутри: разумно так, будто ничего не происходит. Да что её спрашивать?

– Либо соглашайся, – говорю, – либо я прыгну в озеро. Не хочу, чтобы ты у меня на руках умирала. Это страшно. И вообще, ты некрасивая, когда умираешь.

Я это объясняю и выдавливаю кровь из порезанного пальца. Капли падают на постель одна за другой, и Эйка обзывает меня нехорошим словом. Очень нехорошим, я такого не заслужил. Но я же вижу, что на неё действует! Она не сводит глаз с этих капель. Надеюсь, ещё не поздно. На минуту её лицо ожило, а теперь опять стало похожим на череп, и глаза запали, словно всякое движение в них угасло. Я не хочу это видеть, я хочу вернуть Эйку.

– Всего глоток, – упрашиваю я её. – Вдруг больше и не понадобится? Я клянусь исправно носить тебе белок!

– Ты так настаиваешь! – вымученно усмехается Эйка. – Уверен, что я сумею остановиться?

– Ты сейчас слабая, а я там на камине канделябр видел, – отвечаю я, чуть подумав. – Я тебя в случае чего по голове ударю.

– Тебе только повод дай! – кривится она. – Считай, что уговорил. Но только разочек.

Значит всё, правда, так плохо? Видно, что плохо. Я поспешно пододвигаюсь, но Эйка останавливает меня прозрачной рукой.

– Не спеши, – её голос такой усталый и бесцветный, что слушать страшно. – Убери всю лишнюю кровь, этого не нужно.

Я поспешно засовываю в рот пораненный палец и отправляюсь за синей водой. Прижигаю ранку, разматываю повязки на руках – и зачем Эй столько их накрутила? На остальные бинты у меня не хватает терпения, но и ножа под рукой нет, вот же… Я хватаюсь за меч и поспешно срезаю с себя присохшие тряпки. Как назло, руки дрожат и получается медленнее, чем хотелось бы.

– Только не заколись! – тихо пугается Эйка. – И не отрежь себе ничего непарного.

Меня начинает душить смех, что не очень подходит для момента. Непонятно, как я справляюсь с задачей, не получив новых порезов.

– Подними наконечник копья, – командует Эйка.

– Это ещё зачем?! – изумляюсь я.

– Поиграем в постели, – скалится она. – Много ты понимаешь! Бери и иди сюда.

Призыву вампира трудно не подчиниться, но наконечник я заталкиваю поглубже под подушку, а сам укладываюсь поближе к Эйке. Она больше не улыбается, и это хуже всего.

– Не двигайся, – предостерегает она. – Особой боли не будет, это ты знаешь. Но укус действует с каждым разом сильнее. Что бы ты ни почувствовал, не пугайся, это пройдёт. Главное, не давай мне увлечься. Если начнёт кружиться голова, воспользуйся серебром.

Я смотрю на неё с ужасом. Эйка смотрит на меня с сочувствием.

– Просто приложишь металл к моей коже, – поясняет она очень серьёзно. – Мне придётся от тебя оторваться. Можешь всё забыть, но про это помни.

– Хорошо, – говорю, – я запомню. Давай уже, я ведь не железный!

– А зря, – Эйка морщится, но подбирается ближе – одним неуловимым движением.

Не лучше ли мне закрыть глаза? Не могу закрыть!

– Повтори, – требует эта полутень.

– Серебро, – произношу я тихо.

Она кивает и склоняется к старому шраму. Всё происходит бесшумно и едва уловимо. Я ощущаю короткую резкую боль в тот миг, когда Эйка погружает клыки, а дальше уже ничего не чувствую. Совсем ничего. Только плечо немного немеет и огонь камина становится ярче. Потом Эйка легонько целует меня чуть выше укуса и снова целует – ещё немного выше. И ещё раз, и ещё. Никаким серебром я её, конечно, не жгу, она ведь спрятала зубы! Но мне так не хочется, чтобы это прекращалось, так не хочется, что я упрямо тянусь к ней, хотя пора убраться по добру по здорову. На какой-то миг мне кажется, что Эйка совсем поправилась. Она почти такая, какой была до проклятого копья, только глаза не смеются.

– Ну, тише, тише, – повторяет она, мягко меня отстраняя. – Ну что тебе ещё? Больше нельзя. Нет, нельзя. Я ведь объясняла.

Объясняла или нет, но её кожа опять мягкая и нежная, я не могу к ней не прикасаться. Это совершенно необходимо, как же она не видит? Мне кажется, что я нахожусь в совершенно ясном сознании, я всё понимаю и помню, мне всего-то нужна Эйка. Не для чего, просто так. Я знаю, что ей необходим покой, а мне больше нечем ей помочь, но я ведь имею право быть рядом? А она пихается! Я успеваю отвести с её лица волосы и упорно пытаюсь поцеловать её губы. Теперь они в моей крови, а не в её, так почему нельзя, ну почему?

– Стой, лучше не надо. Ильм, ну не надо, – повторяет она тихонько. – Ну, потому что. Ну, хорошо, давая я сама. Я сама, раз уж тебе так хочется.

Она всё-таки целует меня, и я ощущаю тёплую соль. Не могу понять, это кровь или слёзы? Вампиры вообще плачут? Эйка медленно слизывает эту соль с моих губ и плавно обнимает меня за шею – чтобы не дёргался. Я не дёргаюсь, я готов замереть на целую вечность, только бы это не прекращалось. Когда она покрывает мои губы быстрыми поцелуями и глотает моё дыхание, я не в состоянии вообще ни о чём думать. Кроме того, что я едва не потерял её навеки.

– Тебе нельзя шевелиться, – говорю я, когда Эйка соскальзывает свободной рукой по моей груди, по животу и дальше.

– Не собираюсь я шевелиться, – заверяет она. – Сам лежи тихо.

Я пытаюсь ответить, и она этим пользуется, чтобы проникнуть языком чуть глубже. И ещё глубже. Это действует сильнее, чем укус. И ещё то, что она делает со мной под покрывалом. Её пальцы и губы снова ласковые и тёплые, и всё вместе это лишает рассудка. Меня кидает в жар, мне не достаёт воздуха. Эйка перехватывает мои стоны – от первого до последнего. И неотрывно смотрит в мои глаза, а потом тихонько целует веки.

– Ну как, отпустило? – спрашивает она на ухо.

Я неуверенно киваю, я не разберу, отпустило или накрыло.

– Тогда беги, – подсказывает она. – А то я больше не выдержу.

Как тут бежать? Я вообще тела не чувствую! Но в её зрачках поднимается буря, и я начинаю осторожно отодвигаться. Задеваю подушку и вижу, что Эйка держится рукой за этот треклятый наконечник. Пожалуй, она тоже не заслужила тех слов, которыми я её награждаю. Это я у Уркиса научился.

– Совсем рехнулась? – я пытаюсь вырвать у неё эту штуку, а она не отдаёт.

Цепкая, кто бы сомневался! Драться с раненой женщиной некрасиво. Но я не зря вспомнил старого друга и догадываюсь пустить в ход зубы. Эйка сгибается пополам от хохота и, разумеется, выпускает наконечник копья. На её ладони остаётся ожог, как, как от раскалённой кочерги. А эта дура хохочет!

– Ладно, квиты! – у неё на глазах выступают слёзы от боли, но Эйка не в силах успокоиться.

– Ты только до крови не кусай, – говорит. – Отравишься! А теперь уйди с глаз, я за себя не ручаюсь.

Да пожалуйста!

– И серебро прихвати. На всякий случай, – бросает она мне вдогонку.

Я прихватываю. Только, чтобы выкинуть эту дрянь в окошко. Эйка к этому моменту уже расправила крылья, и взгляд у неё недобрый, и я скрепя сердце закрываюсь в комнатке с водопадом. Идиотизм! Она сейчас непременно что-нибудь учинит. Либо повязки сдерёт, либо на охоту сорвётся, а ей нельзя.

Я себя ненавижу. Если бы я, правда, любил её, я бы не прятался по чуланам.

Но если я не буду прятаться, она меня убьёт, и кто тогда будет её любить?

Я, наверное, должен бороться, но не понимаю, с чем – с любовью, со смертью? А если оно всё вместе? Я сижу под дверью, обхватив голову руками, пока Эйка крушит всё в комнате. Я жду, как она и велела, она вечно велит мне ждать. Я рыдаю, потому что мне жаль её до безумия.

А потом за дверью всё стихает.

Я поднимаюсь с пола и подхожу к узкому стрельчатому окошку. Снаружи сыплет снег, уже весь карниз замело, а зима только началась. Что-то будет к концу зимы?

Да, и как же, однако, выбираться отсюда? Перегнувшись через подоконник, я различаю окна нижних этажей, узорные колонны и головы каменных чудовищ, высеченные для красоты и устрашения. Я рискнул бы по ним спуститься. Но вода под стенами никак не замёрзнет. Дальше-то как – вплавь?

Я захлопываю окно и продолжаю размышлять, прислонясь к расписному шкафчику, оставшемуся от прежних хозяев. В этом замке ничего не поймёшь: в одних комнатах даже стены ободраны, зато в других полный порядок.

Может, они уходили постепенно? Одни спокойно, другие в спешке? Или вовсе не уходили, а отступали, теряя лестницу за лестницей, коридор за коридором? Пока не заперлись, как мы, в одной из дальних комнат. Я так думаю, они никуда не делись отсюда. В обычном смысле. Они и сейчас здесь. Прячутся по углам зеркал и ненавидят чужаков. И ничего не помнят, кроме этой ненависти.

Я рассеянно кручу в пальцах какие-то пузырьки с ароматическими жидкостями, со снадобьями от бессонницы и головной боли. Золочёные ножницы, хрупкие костяные гребни… От зеркала на ручке я отшатываюсь, как вампир от серебра. А если там… эти? Которые видят то же, что видит зеркало! Но стекло не заколдовано. Чуть потемнело по краям, однако монстров в глубине не видать. Кроме одного.

Эйка права – вид у меня не так чтобы очень. Надо побриться, что ли. Я разглядываю багряную дорожку её поцелуев – от укуса и вверх по шее. И меня опять накрывает – совершенно некстати. Укус будоражит страсть или Связь так действует, или я сам такой дурак. Приходится забраться под водопад.

Наверняка, воду можно сделать теплее, но ледяная сейчас лучше. Заодно смою с себя чёрную кровь, а то глянуть и испугаться. У меня уже зуб на зуб не попадает, а я всё стою и стою, глядя в глаза изображённого на стене крылатого ящера. Судя по картинке, это создания жили где-то в горах. На острове есть горы?

Я убеждаю себе, что просто выжидаю лишние пять минут – из предусмотрительности. На самом деле я боюсь увидеть, что с Эйкой. Мне приходится задержать дыхание, прежде чем отодвинуть щеколду. В первый момент кажется, что в комнате никого. Окна заперты, но кругом бедлам, и я не сразу нахожу Эйку. Она целиком поместилась на огромной подушке. Свернулась и спит себе. Постель разодрала в лоскуты, но это мелочи. Впервые с той секунды, когда её ранили, мне становится чуть спокойнее.

Я вытираюсь обрывками простыней и наскоро сушусь у огня. Потом поднимаю кресла, забрасываю в камин сломанное древко копья, отмываю пол от крови и возвращаюсь к Эйке. Очень не хочется её тревожить, но повязку пора менять. Эйка не просыпается даже от моих неловких манипуляций с бинтами. Что-то бормочет, а слов не разберёшь. Рана выглядит лучше, но делать выводы преждевременно. Я постилаю последние простыни, укладываю Эйку и укладываюсь с ней сам. Пристраиваю её голову к себе на грудь, располагаю поудобней её обожжённую ладошку. И начинаю ждать рассвет.

Глава 8

Будильник я не завожу, чтобы не тревожить Эйку. Я просто выжидаю немного, чтобы убедиться, что ей не так плохо, как раньше. Будь ей хорошо, сбежать не получилось бы. Я и не собираюсь бежать. Я просто боюсь, что она не отпустит. Эйка успела перебросить через меня ногу и оплести меня руками. Выпутаться из неё непросто, но приходится это сделать. А то мне ещё собираться. Начиная с того, что одеться не во что.

Я перекапываю шкаф, но попадается одна ерунда: кружевные чулки, ажурные шали, длинные пояса с витиеватым шитьём. Разноцветные халаты из шёлка или чего-то похожего. Не различишь, на мужчину или на женщину. Надо полагать, хозяева из дома не выходили. Так к нему и приросли. Если речь о волшебниках, то мне давно казалось: они все прорехи закрывали магией. Им и дороги не требовались, и не мёрзли они… В конце концов я нахожу рубаху в пол, которую легко обрезать до нормальной длины. И меховую жилетку, которая никак не застёгивается. Бестолковая вещь, но если подвязать поясом, под плащ сойдёт.

Пояса мне нравятся – они расшиты крепкой золотой нитью. Распустить, и сгодится для силков! Можно поискать среди этажей и комнат что-то более подходящее, но нет времени. И соседи за стенкой неприветливые.

Кстати, о соседях. Вчера, пока я баловался с зеркальцем, у меня возникла идея – вторая по глупости после спуска по отвесной стене в бездонное ледяное озеро. Пора уже выбрать один из путей. Лучшего не будет.

Виновато оглядываясь на Эйку, я натягиваю штаны и сапоги под здешние шелка и меха. Пристёгиваю меч, стараясь не звенеть пряжкой, накидываю плащ, стараясь не шуршать тканью. И делаю шаг из комнаты. Дверь за собой я притворяю очень осторожно и какое-то время стою, прижавшись к ней спиной, привыкая к полумраку длинного коридора. Вся моя надежда на лестницу, которая должна быть где-то слева. Недалеко, если ориентироваться на единственный раз, когда Эйка вела меня тут с закрытыми глазами. Кажется, что это было ещё до войны.

Зеркала тут как тут. Всё, что я могу – не смотреть в них. Я запоминаю расстояние до крайней комнаты и перебегаю туда, зажмурившись. Нащупываю дверь, захлопываю её за собой и различаю знакомое оживление в коридоре. Но сейчас мне важнее понять, как развешаны зеркала в комнате. Я должен изловить одно из них, прежде, чем оно поймает меня.

Я продвигаюсь вдоль стен, зарываясь носом в пропахшие плесенью ковры. Это смешно и неудобно, но глухое ворчание за спиной напрочь отбивает желание веселиться. Моя рука неожиданно натыкается на резную раму и тут же соскальзывает, потому что ладонь сильно вспотела. Я обтираю её о штаны и вынимаю меч. Просто в этом дурацком месте нет другого инструмента, кроме ножниц и гребешков. Мне повезло, что рама небольшая. Можно унести.

Как Эйка их отдирала? Оборвав ногти, я с трудом вылущиваю зеркало из стены и ставлю лицом в угол – пускай шипит! Из-за наглухо завешенных окон здесь темно, как в запертом сундуке. Но если зажечь свет, то и меня станет лучше видно. А перед каждым зеркалом обычно висит ещё одно. Любуются друг на дружку – не иначе. Но если кто встанет на линии их взглядов… Лучше не думать! И лучше мне не видеть второе зеркало, иначе так и потянет в него. Довольно и того, что оно на меня смотрит. Ладно, пусть себе. Я уже привык к ознобу вдоль спины и холодному поту на шее. Раз плюнуть – привыкнуть к такому!

Мне ещё надо отломать оконную ручку и подёргать гвозди из косяка. Дальше проще. Ручку я приколачиваю к обратной стороне зеркала, в темноте попадая себе по пальцам. Приходится торопиться, а то эта дрянь уже вылезла из рамы напротив. Перебегает где-то близко, выбирает, откуда прыгнуть. Не выдержав, я ставлю перед собой зеркало с ручкой и слышу, как тварь карабкается обратно на стену. Вроде бы, работает. А насколько успешно, скоро выяснится.

Я выхожу из комнаты, как в последний путь. Но спуск по лестнице даётся довольно легко. Если прятаться за зеркалом, это сбивает с толку ему подобных. Но их много, а я один, и эта бледная пакость всё равно крадётся за мной по ступеням. Я слышу, что крадётся.

На первом этаже холодно и веет сыростью, и я боюсь заплутать в многочисленных галереях. Мне по-прежнему кажется, что пространство внутри замка непостоянно, но я очень надеюсь, что сумею вернуться к Эйке. Подходящее окно я ищу целую вечность. Тёмные рамы по стенам начинают оживать, и тварь в моём самодельном щите тоже волнуется.

Я оставляю щит на подоконнике и перелезаю на узкий каменный карниз. Эйка говорила, что существует путь на ту сторону, осталось его нащупать. И лучше бы поскорее. Бледно светящиеся тени в глубине озера мне упорно не нравятся. В рыбалке я сильнее, чем в охоте, но ловить что-либо в этих водах не рискнул бы. Надеюсь, они хотя бы не выпрыгивают на воздух!

Только я решаю, что к воде лучше не прикасаться, как едва не падаю со стены. Каменная скульптура, напоминающая Эйку в её хищном воплощении, высовывается из ниши с целью ухватить меня за горло. Я спасаюсь только потому, что левая рука у неё отколота. Мерзость какая! Я всё ещё нахожусь под впечатлением, когда, наконец, добираюсь до нужного места. Попасть на дальний берег нетрудно. При идеальной грации, как у Эйки. Узкая каменная тропа едва поднимается над водой. Это даже не тропа, а разбитая стена. Но иначе – только по воздуху, а крыльев у меня нет. Не всем так везёт.

Пока я иду, узнаю разные интересные вещи. Например, становится понятно, что вокруг река, а не озеро. Поэтому основное течение ещё не замёрзло. Из глубины, подсвеченной снующими туда-сюда силуэтами, проступают чёрные скелеты деревьев и контуры зданий – расплывчатые, как миражи. Наверное, замок стоял на возвышении, а всё остальное ниже, а потом случился разлив или что-то в этом роде.

Стена, по которой я ступаю, тянется до леса позади замка, но прочие строения уходят глубже и глубже под толщу воды.

У берега лёд уже окреп, и я поскорее выбираюсь по нему на твёрдую землю. Не пойму пока, что тут за лес. Если Эйка считает его безопасным, это ещё не повод радоваться. Но, по крайней мере, деревья не пытаются тебя сожрать и не строятся в ряды. Торчат себе, как попало. Деревяшки и деревяшки. Обнаглев, я привязываю к ним пару петель – вдруг, корни не заинтересуются моей добычей?

С учётом прежнего опыта, я стараюсь не забираться в чащу, хотя замок трудно потерять из виду. Мне всего-то нужно приглядеть места для силков. И сотворить заклинания, чтобы подманить зверя. Кто-нибудь, да попадётся, если Эйка не всех тут выпила.

Я вожусь дольше, чем собирался, и в замок возвращаюсь ближе к вечеру. Опять же, беготня с зеркалом, отнимает время. Под конец я путаюсь в лестницах, и в нашем убежище оказываюсь уже на закате. Эйка сидит на постели в одном из этих длинных нелепых одеяний – по голубому полю вышиты зубастые серебряные птицы.

– Я уж думала, что ты предпочёл волков, – говорит она, обратив ко мне немигающий взгляд.

И улыбка у неё такая, что опять не поймёшь: шутит или нет?

– Ты велела мне убраться подальше, – отвечаю я, снимая плащ. – А я обещал поискать для тебя еду. Надо было записку оставить, но тут бумаги нет. И писать нечем.

– К тому же, я безграмотная! – прибавляет она.

– Ладно, – говорю, – я нарисую. На стене. Кровью.

В уголках её губ зарождается настоящий смех. Кажется, я прощён.

– Иди сюда, покажу тебе кое-что, – говорит она, протягивая мне руку.

– Надеюсь, оружие для этого не нужно? – я пытаюсь отстегнуть меч, но Эйка быстро переползает по кровати и справляется с пряжкой быстрее меня.

– Это тоже снимай, – торопит она, стаскивая с меня меховую куртку. – А то жарко… Вот так. Теперь садись. Ты устал?

– Соскучился, – я ныряю головой под её руку – пусть гладит. – Ты не хуже?

– Я лучше, – она усмехается и позволяет мне мимолётный поцелуй в губы. – Есть будешь?

– А ты?

– А есть что? – загорается она.

– А что бы ты хотела? – спрашиваю я. – Белку?

– Можно лисицу, главное, чтобы рыжую.

– Есть лиса, – объявляю я, – за дверью привязал. А то ещё проснётся, лови её тут!

– Ты их что, магией усыпляешь? – деловито интересуется Эйка.

– Я их сонным зельем усыпляю, – объясняю я. – Тут в шкафу нашёл, перелил в пузырёк от духов. На морду брызгаешь – и тащи, куда хочешь! Главное, самому не надышаться.

– О! – глаза Эйки вспыхивают нехорошим огнём. – Буду знать, как удержать тебя в постели.

– Попробовать можно, – соглашаюсь я, – но способ небезопасный. Эта лиса всё равно меня цапнула, и тебя не спросила.

В доказательство я демонстрирую прокушенный палец, и глаза Эйки леденеют.

– Я ей отплачу, – ласково обещает она. – А рану прижги.

– Прижёг, не волнуйся, – заверяю я, вытягиваясь на островах. – Я смертен, но не настолько же!

Всё-таки дома хорошо. Особенно, когда жена ждёт. И не умирает.

– Поди пойми вас! – фыркает Эйка. – Ладно, я быстро. Вот, не скучай тут пока.

Вот – это целых три книги, причём не мои, она их из-за подушки вытаскивает.

– Откуда? – изумляюсь я, не смея к ним прикоснуться.

– Под кроватью лежали, – довольно объясняет Эйка. – А вообще тут библиотека есть, но далеко. Я тебя потом отведу.

Библиотека, да? Эйка усмехается и ерошит мои волосы.

– Читай, я быстренько.

Видимо, тут она кушать стесняется. Глупо, конечно, но пусть делает, как ей удобно. Возвращается она и впрямь скоро, я только-только раскрываю первый том: тёмно-синий с золотым теснением. Портреты в завитушках разделены полупрозрачной бумагой, родословные их семей ветвятся, как чёрные деревья. Имена с первого раза не выговоришь.

– А зайчика для тебя зажарим, – заявляет Эйка, довольно облизываясь. Шкурку со зверька она уже содрала и даже не запачкалась.

– Вот теперь это счастливейший день в моей жизни, – сообщаю я. – Но ты бы легла. С зайцем я совладаю.

– И так уже все бока отлежала! – морщится Эйка. – Я только не соображу, чем его проткнуть?

– Попробуй мечом, вряд ли он от огня пострадает, – пожимаю я плечами. И что она так носится с этим зайцем, право слово?

– И то дело! – радуется Эйка и начинает прилаживать меч к каминной решётке.

Пусть себе, лишь бы улыбалась. Я машинально открываю вторую книгу – алую с целым пучком серебристых ленточек – страницы закладывать. Это даже не книга, а стопка карт: каждый разворот раскрывается, пока не займёт полкровати. И тоже всё острова, острова в бесконечной голубизне…

– Соли опять нет! – сетует Эйка. – Ты раньше какой-то мох рвал вместо соли. А здесь он растёт?

– Не видел, поищу, – отвечаю я, моргая от обилия незнакомых названий. – Ты решила всерьёз заняться моим питанием и просвещением?

– Но ты же меня кормишь! И читать учил, – Эйка возвращается, спокойно слизывая с пальцев заячью кровь. – Вот я и читала тут на досуге. Хотела понять, что это за место и кто тут жил. Гляди-ка, – она пристраивается подле меня и начинает обстоятельный рассказ про ближние острова, водя коготком по карте.

Всё это отлично, только у меня глаза слипаются.

– А твой остров? – спрашиваю я, когда она отходит, чтобы повернуть меч над углями.

– Мой далеко, – бросает она, не оборачиваясь. – Это надо на другой карте смотреть. Да и зачем он?

Я не знаю, я и свой-то остров с трудом опознаю на бумаге! Эйка опять залезает мне под бок и подсовывает синюю книжку.

– Вот, – растолковывает она, – эти тут правили: Ибриксы, но это давно, потом Ранконары, Ларминги, потом Клайперены. Я, правда, пока не нашла, кто они все были, я читаю медленно.

– Наверное, волшебники были, – пожимаю я плечами.

Эйка смотрит на меня с обидным почтением. Я уже выучил этот взгляд.

– Вот я всегда, – говорит, – знала, что ты самый умный!

– За неимением прочих, – отвечаю я, кивнув на пухлую книжку. – А зайчик горит, кажется.

Эйка вскакивает. По-моему, слишком резко. И, по-моему, она врёт, что уже не больно. Но она тут же отворачивается, прячась за волосами, а через мгновение её лицо опять спокойно и весело.

– Прости и сядь, – говорю я ей. – Мой ужин, я и пойду спасать.

Но Эйка пихает меня в грудь, молниеносно выпростав из небесных шелков белоснежную ножку.

– Лежи, раз вернулся.

Что это было сейчас? Я морщусь, вызволяя из-под больных рёбер папку с картами. Эйка тем временем шипит от досады, доставая слегка обгоревшего зайца. А потом преспокойно снимает его руками с раскалённого меча. Это ей серебро вредит, да.

– Я боялась с тобой разминуться, – объясняет она, подтаскивая ужин. – Потом поищу посуду. Была же тут кухня!

Зайца она пристроила на заслонку от каминной трубы. И ещё что-то налила в рог неведомого зверя.

– Пить нечего, кроме воды, – предупреждает она с сожалением. – Можно какие-нибудь травки заварить, но я в них не смыслю.

Какие же травки зимой? Абрикосовый компот мне надоел, конечно. Но на рог я гляжу с подозрением.

– А вода откуда?

Как подумаю, что там в речке плавает!

– Из водопада, – объясняет Эйка. – Но я её вскипятила.

– В углях? – удивляюсь я.

– В кастрюле, – хихикает она, кивнув на каминную полку.

По-моему, это ночной горшок, и даже наверняка. Но раз она вскипятила… Я стараюсь сдержаться, но закашливаюсь. Нет, всё-таки придётся пить, раз она старалась! Делаю глоток, не выдерживаю и начинаю давиться смехом.

– Тьфу на тебя, – заявляет Эйка. – Мог бы хоть притвориться! Как будет соль, я тебе насыплю пол стакана! Чтобы не зря думал, будто я тебя травлю!

– Я и не думал! – ужасаюсь я. – Пересолишь – сама потом в рот меня не возьмёшь! Ответь лучше, для чего всё это?

Я обвожу взглядом кровать, на которой нет свободного места.

– Я же объяснила, – хмурится Эйка. – От скуки.

– И это от скуки? – я пропускаю сквозь пальцы вышитых серебром птиц.

– Что, мне опять не идёт? – тревожится Эйка.

– Очень идёт, – отвечаю. – Даже слишком.

Эйка молчит и расчёсывает волосы коготками. То ли думает о чём, то ли так смотрит.

– Ты сказал, что в замке перезимуешь, – осторожно припоминает она. – А дальше куда собрался?

– Зима только началась, – удивляюсь я. – Успеем решить.

– Домой ты возвращаться не хочешь, – не сдаётся Эйка. – Значит, ты про что-то другое думал. Почему не расскажешь?

– Да потому что это глупость, – хмуро предупреждаю я, разглядывая витой рог. – Ну, наверное, я пошёл бы дальше на юг. Там могли корабли остаться. Если верить Уркису. Это тот старик, которого я видел у оборотней.

Не то чтобы слишком видел. Но про корабли он говорил, это точно. Эйка задумчиво наматывает волосы на палец и тянет за прядь. Это должно быть больно, но она даже не морщится.

– Если бы у нас с тобой не сложилось, я бы так и поступил, – объясняю я осторожно. – Но зря ты боишься, что я затоскую и сбегу. Я тебе Перо буду оставлять, идёт? Без Пера бежать глупо.

– Я хочу, чтобы ты меня с собой взял, – медленно произносит Эйка.

Я не могу сдержать улыбку.

– То есть, ты уже оделась? Ладно, сейчас поужинаю и двинемся. Сапоги только подошью!

– Нет, – встряхивает она волосами. – Ты прав, зиму лучше здесь переждать. И от меня сейчас мало помощи. Узнаем побольше, подготовимся, тогда и отправимся.

– Ты это всерьёз? – я потираю глаза, а то очень спать хочется.

– А что тебя удивляет? – моргает Эйка.

– Да всё удивляет, – сознаюсь я. – Ты даже на маяк идти не хотела!

– Это другое, – объясняет Эйка. – Вернись я на маяк, получилось бы, что мы ничего друг в друге не поменяли. А раз так, то нечего и ходить.

– Повтори, но попроще, – прошу я её. – Ты уплыть, что ли, хочешь с острова? Тебе помощь нужна?

– Мне ты нужен, – произносит она, сминая в пальцах лазурный шёлк. – А выходит, я тебя не только на цепи держу, но и запираю. Не хочешь – не плыви. И меня не бери с собой. Просто скажи мне, что решишь.

– Как же я один решу? – спрашиваю я растерянно. – Конечно, места здесь так себе. Только ведь потонуть тоже не выход! Одному ещё ладно, а с тобой… Отец мой с лодкой не справился, а тут корабль!

Нет, правда, я как эти острова увидел на карте, так и думаю, как между ними плыть? И кто там водится – в волнах и на берегу?

– Надо сперва поглядеть, что за корабли, – зеваю я. – Может, тут и говорить не о чем!

– Может, и не о чем, – отзывается Эйка. – Но если ты отплывёшь подальше, глядишь, и Связь оборвётся!

Я что, заснул на пару секунд и упустил суть?

– Мы же вместе хотели,– говорю я, в конец запутавшись. – Так при чём тут Связь?

– Ни при чём, – соглашается Эйка, вставая с кровати. – Кушай, пока не остыло.

Шторы зачем-то пошла раздвигать, когда ещё солнце не село.

– Так ты мне не покажешь свой остров? – спрашиваю я, сворачивая карты. – Ладно, сам найду.

Эйка не отвечает, она внезапно вспомнила, что надо протереть меч.

– Ой, Ильм, тут буковки! – восклицает она изумлённо.

– Где?

– Вот! – она разворачивает прозрачное лезвие против света.

Действительно. Закатное солнце выбивает из глубины клинка огненные скользящие закорючки.

– Лучше положи его, – советую я. – Гадость какая-то!

– Какая гадость? – Эйка брезгливо опускает меч.

– Понятия не имею. Кинь его в дальний угол, пускай остынет.

Я отодвигаю книжки и приступаю к зайцу. Вода тоже ничего. Наверняка, не так убийственна, как всё прочее.

– Он холодный, – Эйка убирает клинок в ножны и залезает мне за спину, как она любит. Обнимает ногами, зарывается лицом в мои волосы, и я думаю, что умереть при таких обстоятельствах – мечта, а не смерть.

– Ну? Рану свою потревожишь, – предупреждаю я, боясь шелохнуться.

– Ничего не будет, – заверяет Эйка. – Кушай, я смирно посижу.

Я пытаюсь, но мясо слишком горячее, и я через раз дую на пальцы. Уж очень есть хочется. Даже больше, чем спать.

– Опять кровь, – недовольно сообщает Эйка, зализывая ранки от своего укуса. – Нечего было по лесам шастать! А если бы тебе плохо стало?

– Мне хорошо, как никогда, – заверяю я, расправляясь с зайцем.

– Это тебе так кажется, – уведомляет Эйка, выглянув из-за моего плеча.

– Тут половина всего кажется, – пожимаю я плечами. – Так и живём.

– Кто живёт, а кто нет, – отвечает она мне в тон.

Почему-то это вызывает у нас смех.

– Доедай уже свою гадость! – фыркает Эйка. – Сил нет смотреть.

– Сама кормишь и сама же аппетит перебиваешь, – возмущаюсь я, допивая воду из рога.

– Нечего тут перебивать, – кривится Эйка. – Это же ужас – уминать целиком жареные трупы!

– Тут ты права, – признаю я, поперхнувшись. – Это я по своей глупости не подумал. Если хочешь, я буду под кроватью ужинать.

– Не надо под кроватью, – пугается она.

– Тогда и ты не выходи, – предлагаю я.

– Как скажешь, – Эйка гладит меня по голове и прибавляет нравоучительно: – Совместные трапезы – основа семейной жизни. А ты часто теперь будешь силки проверять?

– Каждый день, – отвечаю я, покосившись на её клыки. – Думаешь, чаще надо?

– Я думаю, шапку тебе надо сочинить. Из той лисы, – прикидывает Эйка. – А то уши отморозишь и не услышишь, как я читать научилась!

– Ты и читать мне будешь? – мне прямо не по себе от всего этого. Больше, чем от её зубок.

– А зачем же я упражнялась? – Эйка снова улыбается, и теперь клыков не видно. Может, когда хочет.

И впрямь, с буквами у неё гораздо лучше. Когда мы оба сыты, и меч в ножнах, и карты свёрнуты, я пристраиваю голову у неё на коленях, и Эйка читает вслух третью книгу – в алом, будто кровь, переплёте. Я слушаю в полусне про тёмные тревожные времена, про древних царей и земли с диковинными названиями.