Текст книги "Синий маяк"

Факела теперь нет, но день потихоньку разгорается, и в сквозных галереях комнат уже не черно, а серо. Так что я прекрасно различаю тушки мелких зверьков, устилающие очередной коридор. Они лежат сплошным ковром, и дышать там невозможно, несмотря на сквозняки. Как здесь всё-таки студёно! Особенно наверху, где гуляют ветры.

Я больше не могу ни бежать, ни идти, я натурально застываю и через шаг спотыкаюсь о дохлых белок и лис. Обитатели замка вновь и вновь выпрыгивают из бесконечных зеркал. А в конце пути нет ни поворота, ни лестницы, только кованная двустворчатая дверь. Запертая, разумеется.

Я пинаю её и даже долблю мечом, но всё без толку. К таким мелким потугам здешние ловушки нечувствительны. Наверное, магия помогла бы, но у меня из головы выдувает все известные заклинания. Прямо все пять с половиной.

Я стою, прижавшись к двери, точнее лежу на ней, и жду, когда подберутся ближе эти бледные твари. Дыхание паром срывается с моих губ, но это ненадолго. У меня отличный план – попробую ещё раз их зарубить, а потом заколюсь. Я бы прыгнул в окно, но вдруг те, что в воде, ещё хуже?

Пока я лихорадочно выбираю вариант самоубийства (главное, что есть выбор!), двери за моей спиной нежданно отворяются, и меня затягивают в кромешную мглу. Я разворачиваюсь с безумным криком, но задвижка щёлкает, а я даже не понимаю, где она. Меч описывает дугу во мраке, но находит лишь пустоту. А потом в мою свободную руку впиваются когти, а на глаза ложатся обмораживающие пальцы. Я застываю и слушаю, как царапают дверь обманутые твари. Теперь хотя бы понятно, в какой стороне выход…

– Я тебя выведу, – сообщает между тем чернота. – Только не гляди по сторонам.

Робкое поскрёбывание переходит в свирепый скрежет, и я поспешно киваю. Ничего, что сердце у меня уже остановилось. Сердце тут мало, у кого бьётся, и никому это не мешает. Меня тянут за рукав через залы и лестницы. Я уже совершенно запутался, а глаза прямо чешутся – так хочется их открыть! Но всякий раз мне заранее грозят смертью, и я не решаюсь ослушаться.

Спотыкаясь о пороги и ударяясь о косяки, я различаю копошение зеркал то слева, то справа. Но всё реже и отдалённей. Пока за очередной дверью не настаёт благословенная тишина.

В тишине она звякает последней защёлкой и кидается мне на шею. В смысле, обнимает, а не ест. Я, наконец, рискую открыть глаза и окунаюсь в чёрный водоворот бури. Эйка немного отступает назад, и ещё немного, и ещё.

Не представляю, что теперь делать. Никогда себе этого не представлял. Если бы представил, то, наверное, сказал бы, что мы опять поругаемся. Или я буду так рад, что никогда не захочу с ней ругаться. Но не случается ни того, ни другого. Я весь цепенею, словно опять угодил в ледяную воду. А Эйка застывает напротив, ошалело переводя взгляд с меча на моё лицо и снова на меч. Она словно не узнаёт меня.

– Здравствуй, – говорю я ей и не верю, что это мой голос. Голоса вообще нет – только сиплый шёпот.

– Думала от меня спрятаться? – я пытаюсь улыбнуться, но губы замёрзли, и, наверное, улыбка выходит мерзкой.

Эйка бледнеет, и я внезапно понимаю, что угадал. Ну ещё бы! Я же тут самая опасная тварь. Всё становится так понятно, что даже не о чем дальше спрашивать. Я уточняю просто для безопасности:

– Здесь есть кто-то… Что-то ещё? Кроме тебя и… этих?

Я киваю на дверь, за которой стихло перешёптывание зеркал. Эйка качает головой и при этом держится обеими руками за горло, будто ей тяжело дышать. Будто – потому что она никогда не дышала. Если в ней что-то переменилось, я этого не замечаю. Даже платье то самое, в голубой цветочек. Правда, оно в жутком состоянии. И бус не хватает, вот чем они ей мешали?

Так или иначе, мечом тут никого не возьмёшь, и я убираю клинок в ножны, с кровью отодрав рукоять от ладони. Кровь опять… А, ладно.

Эйка наблюдает за мной немигающим взглядом, но и это ничего не значит, она вообще редко моргает. Цела и ладно, чего бы мне ещё?

– Ты откуда здесь? – произносит она убито.

– Забыла, откуда я?

Чтобы не стоять ледяным столбом, я прохожу в комнату. Здесь просторно, целых четыре окна! Что-то вроде спальни. Вон и кровать сохранилась, и другая мебель: пара тяжёлых кресел, тёмный резной гардероб, стулья всякие… И о счастье, никаких зеркал! На стенах темнеют проплешины в тех местах, где они могли висеть.

Окна настежь. Эйке холод нипочём, а я нарочно не захлопываю рамы и с мучительным удовольствием подставляю лицо под снежную крошку. Но кожа мало что чувствует, можно не стараться.

– Ты что, пешком сюда шёл? – спрашивает Эйка из глубины комнаты.

Что за манера – вечно оказываться за спиной?

– Ну да. Тут недалеко по прямой, – я машинально дёргаю дверь у дальней стены.

Дёргать без толку, дверь открывается внутрь. В маленькое тёмное пространство с разными изящными удобствами. Жили же люди! И что им не жилось? Даже вода до сих пор течёт! По дальней стенке, расписанной под скалу, с тихим журчанием сбегает водопад. То ли мыться тут надо, то ли так, любоваться. Спятить можно! Спятить, что ли?

Я затворяю дверку. Меня душит смех, но получается только кашель.

– Прости, – Эйка так и держится на расстоянии. Она словно боится всего – заговорить со мной, дотронуться до меня. С чего это вдруг?

– Я не хотела, – выговаривает она хрипло. – Не думала, что ты решишься. Спасибо.

– За что? – удивляюсь я, прокашлявшись. – Я ничего не сделал.

– За шаг навстречу, – объясняет она, запнувшись.

Я не назвал бы это шагом, но что говорить, когда и так всё ясно? И про меня, и про неё, и вообще. Я почти жалею, что кто-нибудь не слопал меня дорогой. Эйка закрывает одно окно за другим и останавливается возле последнего, обхватив себя руками за плечи, будто её знобит.

– Ты знаешь, я ведь тоже стараюсь, – сообщает она с тенью улыбки. – Я перестала убивать.

– А я начал.

Вот ей ещё шаг навстречу, но что-то она не рада.

– Врагов? – грустно спрашивает Эйка.

– Друзей.

– И как ты? – беспокоится она.

– Омерзительно, – решаю я, немного подумав. – Всякий раз как будто сам умираешь.

– Вот именно, – поддакивает Эйка.

Лучше бы скандалила, это ей больше шло. Уж не покусал ли её кто?

– Что – именно? – переспрашиваю я, кинув мешок в кресло. – Вы убиваете ради пропитания, а мы – по любому поводу. Это крайне оригинальный вывод. Стоило ради него заварить всю эту кашу.

– Я ничего не заваривала, – тихо обижается Эйка. – Я пытаюсь жить нормально, я же сказала.

Всё это очень интересно. Но всё ещё очень холодно. Так холодно, что я не могу унять озноб – он словно изнутри поднимается. Да что же это такое?

– Но почему ты выбрала это заклятое место? – не выдерживаю я. – Мы поссорились, ладно. Я был неправ, ладно. Уходить зачем?

– Потому что ты был прав, – удивляется она. – Да ты и сам этого хотел!

Сил моих больше нет.

– Только вначале, – говорю я, глотая дрожь. – Мы тогда даже знакомы не были! Ты, правда, считаешь, что я только и думал, как тебя выставить? Ты что, убить меня хочешь?

Эйка прикасается кончиками пальцев к моему плечу, словно вспоминает ощущение от ткани плаща.

– Да, – сознаётся она, уронив руку. – Я постоянно хочу тебя убить. И у нас нет другого повода держаться вместе. Но ты пойми, Связь и на меня действует! Мне было трудно убраться достаточно далеко. Так, чтобы не вернуться за один перелёт.

Ах, вот так, стало быть. И зачем я влез в этот разговор? Зарекался же! Разговоры не моё. Моё дело: зажёг – погасил.

– Если бы всё упиралось в Связь, я разбил бы себе голову о стену. Но к тебе не пошёл бы, – я впиваюсь пальцами в спинку кресла, чтобы меньше трясло. А то Эйка решит, что это из-за неё. Сейчас мне должно быть вообще ни до чего, а я таращусь на неё, как идиот. Сдохну, так сдохну.

– Тебе плохо, – сообщает она.

С чего она взяла?

– Мне так, как должно быть, – пожимаю я плечами. – Тебе просто стоило сказать, что ты видеть меня не хочешь. Ещё на маяке.

И мёрзнуть бы не пришлось и вообще. Всё, не могу больше. Я отворачиваюсь от Эйки и пытаюсь распутать мокрые завязки на мешке. Но пальцы не гнутся.

– Ильм, – произносит она так, что я вздрагиваю от собственного имени. – Я не вернусь на маяк.

– Я тоже, – бросаю я равнодушно, и сам только сейчас понимаю, что это правда. Обратный путь – это безумие, и что я там стану делать один?

– Давай, помогу, – осторожно предлагает Эйка, но я отвечаю сердитым взглядом. Она останавливается. Даже странно.

– Мне ничего от тебя не нужно, – предупреждаю я хрипло. – Я просто волновался. Хотел знать, что с тобой ничего не случилось. Не чужие всё-таки.

– Но если со мной случилось? – шепчет Эйка.

Да что она такая тихая? Аж страшно! Голодная, видимо.

– А что не так? – я непонимающе озираю комнату. – Белки закончились? Так переходи на более крупную добычу! Хоть всех тут сожри.

Пусть она меня ударит, что ли.

– Уже можно? – улыбается Эйка.

– Всё равно ты творишь, что вздумается, – я растираю ладони в надежде хоть что-то почувствовать, но нет, нет. Даже в пальцах не колет.

– А ты что творишь? – продолжает она улыбаться.

А я… Кажется, вяжу морские узлы. Я прекращаю мучить мешок и поднимаю глаза. Эйка глядит в сторону, на изогнутые рога в изящных подставках, украшающие каминную полку. И что она в них нашла?

По привычке я начинаю обдумывать это новое впечатление – каких размеров была голова зверя? И для чего приспособили эти штуки? Не пить же из них! И не свечи втыкать. Уж очень тонкая оправа, и солнце так красиво на ней играет… Да, солнце. Оно уже добралось до окон, и я отправляюсь задёргивать портьеры.

– Я не хотела, чтобы ты знал, где я. Лучше бы ты считал, что я погибла, – медленно произносит Эйка. Как обычно, из-за спины. – Что ты теперь обо мне думаешь?

– Думаю, это шаг назад. И попросту глупость, – я заканчиваю с последним окном. Теперь мы в полумгле, так ей удобнее.

– Ты за этим пришёл? – изумляется Эйка. – Сообщить, что я дура?

Секунду мне кажется, что она вот-вот рассмеётся, но она не смеётся.

– Именно за этим я и пришёл.

– Понятно, – заключает Эйка, чуть помолчав. – Тогда будем считать, что я сделала всё возможное.

Пусть считает, как ей нравится. Хоть задом наперёд. Я прилежно дышу на пальцы, чтобы они могли держать Перо. И всё равно магия выходит криво. Когда я посылаю искры в огромную люстру, похожую на свисающий с потолка вьюн, занимается только половина свечей. С десятой попытки.

Эйка терпеливо ждёт. Она уже не стоит у кресла, она забилась на постель, в самый тёмный угол. Судя по тому, как аккуратно уложены подушки, она тут не спит. Она, наверное, на люстре спит. Вниз головой.

В бездну всё. Вооружившись Пером, я, наконец, разрезаю запутанную бечёвку. Обивку на кресле тоже задеваю, но совсем чуть-чуть.

– Ну? А дальше как двинешься с открытым мешком? – удивляется Эйка.

Волосы окутывают её фигуру, как ночной дождь, а лицо в сумраке белее луны. Красивая. И мне её жалко. Но если я это скажу, она взбесится.

– Я уже двинулся, дальше некуда, – усмехаюсь я, разгребая свой скарб. – Не сердись, милая, это всё Связь. Тебе лучше знать, как она действует.

– Ну, вот так и действует, – доносится из угла, – ты же пришёл.

– Я пришёл, потому что улепётывал от волков, – объясняю я, устало перетряхивая книги.

Мешок был призван защищать сухари от влаги, и изнутри почти не промок. Хоть в чём-то повезло!

– Я не думал искать тебя здесь, – сообщаю я Эйке.

– Но нашёл же.

– Нет, – качаю я головой, – это не то. Не то, что я пытаюсь сказать тебе.

– А что ты пытаешься сказать? – осведомляется она, подавшись вперёд. – Ну, стало быть, нет никакой Связи! Всё бабушкины сказки. Я хотела переждать непогоду, пока не окрепнут крылья. Вот и наврала тебе!

– И поэтому погибла девушка? Там, в городе, – я держу в руках первый том и никак не могу разобрать номер на обложке.

– В каком городе? – недоумевает Эйка. – Какая девушка?

– Ну, не девушка, – поправляюсь я. – Оборотень. Какая разница?

– Действительно, – Эйка вздрагивает, но не двигается с места. – Это же я тварь! Оборотни ещё куда ни шло. А я ведь тебя предупреждала! Я что, теперь посочувствовать тебе должна?!

– Да нет, я не надеялся тебя впечатлить, – заверяю я, устраиваясь с книжкой перед камином.

– Почему же? – сердится Эйка. – Я впечатлена, и ещё как! Ведь такие, как я, убивают, чтобы жить, а не чтобы… Вот зачем тебя к ней понесло, скажи? Мне назло?!

– Не болтай вздора. Я объяснял, что бессилен против твоей магии, только и всего, – вздыхаю я, раскрыв книгу. Обугленные углы теперь покоробились от влаги, эх.

– Право, не знаю, что ещё тебе предложить, – сокрушается Эйка. – А решётка тебя удержит?

– Я прохожу сквозь решётку.

Как тут не похвастать?

Угли в камине остались, но давно отсырели и вряд ли займутся. Особенно, если я не вспомню заклинание. Но моя память залита жидким огнём и не отвечает. Приходится искать нужную страницу.

– Вот ты всегда так! – угрюмо бросает Эйка. – Думаешь, ты один знаешь, как надо! А чуть что, запираешься в своём бумажном мире. Но твоего мира нет, а в моём ты погибнешь…

– Но ты же спасла мне жизнь, – припоминаю я, вылавливая глазами нужный абзац. – Спасибо, теперь мы квиты.

Я не оборачиваюсь, я не поднимаю головы, так лучше, потому что волосы закрывают лицо. Талая вода падает с них на сказочных птиц и хрустальные мосты, я очень надеюсь, что это вода, но на всякий случай замолкаю, чтобы голос меня не выдал.

– Я было подумала, что, и впрямь, ошиблась! – усмехается Эйка. – Нет, я, конечно, тварь. Но я никак не могла решить. Я хотела, чтобы ты пришёл. И не хотела, чтобы приходил. И тогда, на маяке, я думала улететь и думала, что ты меня удержишь. Скажешь что-нибудь или сделаешь.

Со словами у меня всегда было не слишком. А что ещё сделать, я прямо не знаю… Ну, не оправдал, подумаешь!

– Тебе надо, чтобы всё было по волшебству? – уточняю я, осторожно сглотнув. – Не понимаю, зачем. Ты-то можешь найти другого! Вот и ищи. Ну, потоскуешь немного. Так тебе и со мной мука!

К счастью, она сильнее меня, да.

– Ты устал? – спрашивает она, помолчав.

Я выливаю воду из левого сапога на шкуру какой-то вымершей твари, разостланную перед камином, и начинаю стаскивать правый сапог.

– Я отдохнул, – во втором сапоге воды ещё больше – неожиданно! – Ни дел, ни ответственности, – усмехаюсь я. – В общем, занятно, но скучно. И холодно. Так что книга мне нужна, чтобы разжечь огонь. Только и всего.

– Покормить тебя? – предполагает Эйка ещё тише. – У меня заяц есть, сегодня поймала…

– Еда у меня не переводится, – отвечаю я, безнадёжно вороша золу. – Дело не в том, что ты зайцев пережариваешь, хотя это досадно. Просто я тебя боялся, а бояться трудно с достоинством. Но я думал, с этим можно что-нибудь сделать. Если не сразу, то со временем. Должно же быть что-то, помимо страха!

– Чем больше проходит времени, тем сильнее увязаешь, – пасмурно сообщает Эйка.

– Мне казалось, что сперва ты была не против увязнуть.

Сейчас она ответит, что мне казалось. Я веду пальцем по строке, пытаясь разобрать заклинание. Я его сотню раз творил, вот только минуту назад. Что за напасть такая – будто в первый раз вижу буквы!

– Сперва мне было нечего терять, – произносит Эйка. – И я не видела плохого в том, чтобы нам поладить. Съесть тебя я всегда успела бы! Потом я сообразила, что до меня тебе было лучше. А кусать тебя уже не хотелось. Так что мне решительно незачем было оставаться. Я и теперь не понимаю, что изменилось. Ты что, уже меня не боишься?

– Не более, чем всего остального, – пожимаю я плечами. – Не уверен, что стоило ради этого расставаться. Но мне бы не хотелось расстаться на ссоре. Тебе здесь хорошо, Эйка? Я могу быть… спокоен, по крайней мере?

– Мне здесь было отлично, – заверяет она сквозь зубы.

– Я уйду, – успокаиваю я её. – Но завтра. Если ты не против. Сейчас там оборотни.

Эйка вдруг затихает. Я черчу Пером огненные знаки и тоже молчу. С пятого раза угли занимаются, но больше чадят, чем греют. Что есть, то есть. Надо ложиться или упаду. А что? На двух креслах можно отлично выспаться. Лучше, чем на плотоядных деревьях. Хотя я бы не удивился плотоядному креслу.

Ох, жизнь моя… Я снова встаю, но уже в лёгком помутнении. Отстёгиваю меч, причём долго не могу разгадать хитрую пряжку. Пододвигаю кресло к камину, вешаю на него плащ и продолжаю стаскивать одежду. Точнее, отдирать.

– Это игра какая-то? – настораживается Эйка, когда я остаюсь в одной рубашке. – Что ты, собственно, делаешь?

Да-да, игра – в кораблики. Которые не приплыли.

– Пытаюсь обсушиться. Мне больше не в чем идти, – объясняю я холодно, потому что мне очень холодно.

Не помню, чтобы я раньше так замерзал, это уже грань смерти какая-то.

– Но ты можешь любезно одолжить мне покрывало, – прибавляю я мечтательно. – Просто ты на нём сидишь.

Она, правда, не понимает, и ей не нужно. Но я не шучу, я действительно умираю. Я просто не могу столько времени находиться во льду. И пол наверняка ледяной, но я этого не понимаю, я вообще уже ничего не понимаю, и угли никак не желают разгораться, и, кажется, у меня не осталось сил на магию.

– Тогда я могу отвернуться, – предлагает Эйка, стараясь соображать по-человечески. – Или выйти. Хочешь, я выйду?

– Брось, – отвечаю я, стягивая рубашку, – это полный вздор, раз мы разобрались со всем прочим.

Она всхлипывает сухо и коротко, и кровать отзывается слабым скрипом. Я ощущаю движение за спиной, но не поворачиваю головы. Все остатки сил, отмеренных мне на жизнь, уходят на то, чтобы просто стоять и смотреть на мёртвые угли. Огонь внутри и лёд снаружи соприкасаются у меня под кожей, и это больно.

– Не знаю, чем я так уж плох для тебя, – произношу я задумчиво. – Но я околею, если ты сейчас не сделаешь что-нибудь.

Я даже не уверен, что она ещё в комнате, лишь через бесконечно длинное мгновение я различаю позади слабый шорох. Правда, что ли, покрывало тащит? Я не слышу её шагов, но ощущаю, как она прижимается к моей спине. Я не улавливаю её дыхание, но чувствую скольжение её волос. В этот раз она тёплая, и я не пытаюсь отдёрнуться. Тогда она обнимает меня руками – очень осторожно и медленно – и смыкает передо мной чёрные крылья. Уже не помню, когда мне было так тепло. Никогда, по-моему. Даже под волшебным плащом. Только бы не отходила! Эйка не отходит. Тихонько гладит меня по плечам и по груди, прикасается везде, куда может дотянуться. Лёд испаряется там, где соединяются два огня.

– Тоска без тебя, – говорю я ей. – И покоя нет. И ещё мне кажется…

Её ладонь немного соскальзывает и замирает. Она даже не делает ничего, просто не отнимает руку, но мне изменяет голос, и воля, и вообще я сам себе изменяю. Пламя в камине вспыхивает нежданно и ослепительно – до рези в глазах.

– Мне кажется, – договариваю я глухо, – что у нас будут дети.

– Мне тоже так кажется, – отзывается Эйка.

Хорошо бы она улыбнулась. Я всё-таки оборачиваюсь, чтобы заглянуть ей в лицо. Если она улыбается, то одними глазами. И платья опять нет. Только чёрные волосы до пола.

– Пойдём, – приглашает она. – Ты же хотел укрыться!

Нет, всё-таки улыбается. Я как будто снова ступаю на хрупкий лёд. Выдержит он нас или нет? Пол плывёт под ногами, но я не могу упасть, пока она смотрит. Как не мог упасть всю дорогу от маяка. Она даже за руку меня не берёт, я только следую за её взглядом. Покрывало совершенно выцвело, но когда-то было голубым, как океан, с зелёными островами и золотыми драконами. Мы погружаемся в эту отцветшую красоту, и Эйка притягивает меня к себе:

– Не бойся.

Крылья она спрятала, с крыльями в постели неудобно. Так что мне хватает духу ответить:

– Я не боюсь. Но лучше скажи, что делать.

Меня опять лихорадит, непонятно, почему. Гибель от стужи больше не грозит, но я немного в забытье.

– Поцелуй меня для начала, – решает Эйка. – А там как пойдёт.

Ладно, я наклоняюсь к её лицу, и Эйка мигом выставляет между нами ладонь. С таким ужасом в глазах, что, кажется, секунда – и она убежит с визгом.

– Обалдел? – возмущается она. – Куда угодно, только не в губы! У меня клыки хуже смерти.

Это плохо сочетается с предложением не бояться. Но хорошо сочетается с тем, как её коготки скользят вдоль моего позвоночника. Я так и не могу решить, куда мне угодно, я прикасаюсь губами к её шее, возвращая тот первый поцелуй. Вроде бы, Эйка не возражает. И не убивает. Только прикусывает себе губу острыми зубками.

Я окунаю лицо в её искристые волосы – это всё равно, что ступить в заколдованный лес. Всё обретает другой смысл, и назад не повернуть, потому что я заново начинаю чувствовать, дотрагиваясь до её кожи. И заново начинаю дышать, вдыхая её аромат – хищный и пряный. Так должны были пахнуть те диковинные цветы, что выкованы на южных воротах. До сих пор не понимаю, что меня понесло сюда? Или теперь понимаю… Или перестаю что-либо понимать… Просто всякая чушь лезет в голову, пока я припадаю губами к Эйке. Как придётся – я просто хочу к ней прикасаться. Но от каждого касания она вздрагивает, как от укола.

– Ты, как летний дождь, – говорит она вдруг, и голос дрожит, а от слёз или от смеха, не разобрать. Я настороженно поднимаю голову. Всё равно не разобрать.

– Рыженький, – Эйка вплетает пальцы в мои волосы, медленно перебирая пряди. Точнее, распутывая, но неважно.

– Ты меня прости, ладно? – произносит она. – А то я себя нипочём не прощу.

– Главное – подобрать момент, – говорю я, пропадая в её глазах. – Сейчас я тебя за всех прощу. Только не убегай больше!

– И я о том же, – если бы Эйка вздыхала, это был бы вздох. Невесомые пальцы соскальзывают на мою щёку, и я прижимаю к губам её узкую ладонь – чтобы совсем не отняла руку. Ногти у неё тоже острые, и Эйка поспешно сжимает кулак, глубоко вонзая их в кожу. Я целую её пальцы, разгибаю их потихоньку и целую снова и прижимаю к губам её запястье. Она смотрит на меня, и смотрит, и смотрит, и говорит тихонько:

– Ладно, уже молодец. Но лучше ты ляг.

От лёгкого толчка в плечо я падаю на спину – к островам и драконам. Эйка перебрасывает через меня ногу и встаёт на колени. Её волосы накрывают нас глухим чёрным шатром, и, кроме мерцания её глаз, я ничего не вижу. Здорово – будто вместо осеннего дня настаёт летняя ночь! Даже магией такого не сделать. Я бы ещё полюбовался, но коготки Эйки выписывают на мне неведомые символы, и это не страх, это ужас, что.

– Согрелся немного? – спрашивает она тихонько.

Я не могу отвечать, я срываюсь со стона на крик, а с крика на хрип. Я даже не понимаю, в какой момент перестаю существовать отдельно от неё. Я просто мечусь в полумгле и в полуобмороке и на самой грани сознания ощущаю, как медленно сжимаются её пальцы, и как бережно она принимает меня в себя. То есть, опускается на меня, я не знаю точно, что она делает – темно же!

– А там зубов нет? – спрашиваю я на всякий случай. Ну, мало ли.

Голос Эйки звучит сердито:

– Ты совсем дурак?

Но она улыбается из тьмы, значит всё хорошо.

– Потерпи, – предлагает. – Сейчас узнаешь.

Кто бы это вытерпел? Я не могу, несмотря на предупреждение. Я хватаюсь за неё, словно боюсь утонуть в несуществующем океане. Я тяну её на себя и что-то ещё делаю, наверное, не очень осмотрительное. Но я хочу в неё, к ней – опять и опять, и эта тяга так нестерпима, что, кажется, я понимаю голод вампиров.

– Ильм, тише! – спохватывается она, и это уже настоящий испуг.

Я бы и рад послушаться, я вовсе не хочу сделать ей больно. Я не хочу, но неведомая сила откидывает меня назад, заставляя упереться затылком в пыльные подушки и совершенно потеряться в Эйке, заблудиться в дебрях её волос и черноте взгляда. Она издаёт всего один возглас – короткий и пронзительный – а потом её когти вонзаются мне под рёбра, и крылья расправляются во всю ширь. Она всё ещё держит меня ногами, теперь ещё и руками держит, и там, внутри, тоже не отпускает. Словом, вырваться нет никакой возможности. Нас вскидывает к расписному потолку, и океан с островами обрушивается куда-то вниз.

Да, она ведь предупреждала, что не надо бояться! Я не успеваю ощутить боль, пока выгибаюсь в её руках. Я держу её или держусь за неё, и когда она выкрикивает драконам на потолке моё имя, становится безразлично, что она вот-вот сломает мне рёбра. Даже когда всё позади, меня продолжает колотить дрожь. От всего этого впору потерять сознание, но нельзя себе позволить такую роскошь. Эйка с трудом сохраняет человеческие черты и смотрит на меня в совершенном ужасе. Определённо, не знает, что со мной делать.

– Не бойся, – говорю я ей, облизнув губы. В жизни не испытывал такой чудовищной жажды!

Она молчит, застыв под потолком в абсолютной неподвижности.

– Опускайся обратно, – советую я, – но не слишком резко.

Или я сломаю шею. Вслух я этого произношу, но она, наверное, читает по моему лицу, и мы мучительно медленно снижаемся на смятое покрывало. На океане шторм, драконы попрятались на островах. Золотая пыль сыплется на нас с потолка.

– Я сейчас, – бормочет Эйка, – лежи.

И спрыгивает с кровати. Слишком внезапно.

– Это и называют – бросила! – сообщаю я ей.

Я хочу поглядеть, чем она прямо так срочно занялась, но Эйка сердито огрызается:

– Не шевелись!

Мне не нравится этот приказ, мне опять холодно, горячо только спине. Я, наконец, провожу ладонью по покрывалу и всё-таки поворачиваюсь к Эйке. Она потрошит замшелый гардероб. Что-то там ищет в нижнем ящике.

– Слушай, – не то, чтобы я жаловался, но и молчать нельзя. – Тут кровь на простынях… Немного, но ты лучше не подходи. Просто брось мне что-нибудь.

Она глядит на меня, прижимая к груди только что выдернутую из шкафа простыню. Глядит и вдруг начинает хохотать. Сидит на полу и хохочет.

– Ох, прости, – выдавливает она сквозь смех. – Очень больно?

– Какой ответ тебя позабавит? – интересуюсь я, прежде чем определиться.

– Лучше молчи! – умоляет Эйка. – А то я не встану. Ты случайно не захватил ту волшебную воду?

– Это масло для ламп, – объясняю я хмуро. – Там, в мешке остатки. Никогда не знаешь, где встретится маяк!

Она всё-таки поднимается с побитой молью золотой шкуры, вытирает глаза и перетряхивает мешок. А потом возвращается к кровати. Ага, уже откопала бусы и приспособила на шею! Больше на ней ничего нет и не надо. Усевшись рядом со мной, она принимается рвать на полосы ветхую простыню, всё ещё вздрагивая от смеха. Я пытаюсь ткнуться губами в её плечо, но Эйка отталкивает мой лоб ладонью.

– Ты дитя, – сообщает она мне. – Не вертись. Что я, зря извела всех белок в округе?

А белки тут при чём?

Синяя вода жжётся, но я терплю. Я не дитя, пусть ей и хочется так думать. Эйка напряжённо хмурится, но не успокаивается, пока не заканчивает перевязку. Терпения у неё прибавилось, это да. Под конец она аставляет меня сделать два глотка синей отравы. Царапины неглубоки, но крови хватает, и я забрасываю покрывало в дальний угол, чтобы Эйку не мутило.

– Это ничего не значит, – предупреждаю я сразу. – Я сам виноват.

Она молча притаскивает простынку и ещё простынку, накрывает меня в два слоя, и только после этого устраивается рядом.

– Ну? – спрашиваю я. – Успокоилась?

Я, кажется, успокоился. Насколько это возможно. Я даже начинаю замечать что-то вокруг. Например, что за окнами идёт снег, и что камин исправно трещит, и роспись на потолке нестрашная. Словом, жить можно. Безглазые твари скребутся где-то в замке, но не громче мышей. Сюда им без зеркал не попасть. Пожалуй, таких соседей можно стерпеть. Как ночных волков, например.

– Это откуда? Раньше не было, – Эйка пытается пристроиться ко мне на плечо и замечает следы незнакомых когтей.

– От оборотня, – отвечаю я необдуманно.

– А! – говорит она.

– Это в драке, – поясняю я.

– Ладно.

– Это был старый одноглазый вожак.

– Ладно.

– Я тебе не изменял, – сдаюсь я.

– Знаю, – отвечает Эйка с тем же нервным смехом и трётся носом о шрам. – Не обращай внимания, я сейчас соберусь с мыслями. Я просто очень испугалась. Я же не знала, как всё получится! Впредь буду осторожнее. Если ты захочешь снова попробовать.

Надо понимать, до сих пор у неё никто не выживал. Я ловлю себя на мысли, что мне не нравится думать о тех, кто был на моём месте. Даже если в итоге она их съела. Но глаза Эй сейчас чересчур близко, и сама она слишком близко, и внятно думать не получается.

– Я уже хочу, – признаюсь я, гладя её по волосам. – Я тебя люблю, Эйка. И хочу любить больше.

– А на расстоянии ты это делать не можешь? – спрашивает она удручённо. – Хотя бы вытянутой руки.

– Наверное, могу, – отвечаю я, чуть подумав. – Но ощущения не те.

– И зачем ты вбил себе это в голову? – удивляется Эйка.

Я глажу её белую кожу и чёрные волосы, и сейчас мне кажется, что я не лгу, а как объяснишь, почему?

– Видишь ли, – произношу я медленно, – пока я шёл сюда, мне встретилось… встретился… одно существо. Он застрял в дупле и от нечего делать очень долго думал над жизнью. И вот он мне сказал.

– Что ты меня любишь? – Эйка чуть поднимает брови.

– Да.

– Это самое странное в мире объяснение, – заключает она и прикасается губами к моему лбу, чтобы проверить, не в горячке ли я?

Хотелось бы знать, как она это определяет, если она сама то лёд, то огонь? Она просто подстраивается под меня, но по большому счёту ей всё равно. А так, разумеется, я в горячке.

– Тебе надо поспать, – заключает Эйка. – После поведаешь мне про существо, что живёт в дупле.

– Оно не живёт. Я ему уже голову отрубил, – отвечаю я с сожалением.

– Ну, значит, поведаешь про других существ, – она ласково гладит моё лицо, она обеспокоена, но, кажется, не сердится.

– Как скажешь, любимая, – говорю я упрямо.

– Перестань это повторять, – предупреждает Эйка.

– Почему?

– Сам знаешь.

– Я знаю, что магия магией, а прочее уже наше дело, – отвечаю я, стряхивая с неё золотую пыль.

– Как скажешь, волшебник, – усмехается Эйка.

– Вот оно что! – вздыхаю я, прикрывая глаза. – Но мне-то проще. Сломать Перо – дело недолгое, если ты его боишься. Думаю, это будет справедливо.

– А ведь ты не шутишь, – грустно изрекает Эйка. – Беда мне с тобой!

– Это ты сразу увидела, – произношу я, не поднимая век. – Что ещё?

Только бы не провалиться в сон, дождаться ответа. Я ей очень рад и очень соскучился, но спать хочется неодолимо. И вообще, ощущение, как от тех пушистых ягод. Словно я только отчасти в разуме. А отчасти – непонятно, где.

– Неправда, – возражает Эйка. – Я сразу поняла, что нам будет хорошо вдвоём.

– Неправда, – отвечаю я. – Как бы ты поняла?

– По вкусу твоей крови, – объясняет она. – Любовь с первого глотка, так сказать. А то бы я тебя съела, уж не обижайся.

Я открываю глаза, но не могу отгадать, шутит она или нет? Всегда с ней так!

– Ты это сейчас сочинила, признайся, – прошу я тихо.

Она пожимает бесподобным плечом:

– Да я и сама не знаю! Но раз нет любви, почему её не выдумать? Ты же хочешь.