Текст книги "Синий маяк"

– На длину руки? – удивляется. – Это, чтобы детей не было?!

И опять хохочет. А у меня озноб по хребту от её смеха. Уже и на пол спрыгнула, а всё смеётся.

– Ладно, – обещает, – не трону! Будем алфавит учить завтра.

– Какой ещё алфавит? – изумляюсь.

Она смеяться перестала, но чувствую, опять подошла. Уселась у кровати и голову на подушку кладёт. Я отодвинулся – договорились же, вроде!

– Но у вас же есть алфавит? – спрашивает. – Буду читать книжки и изучать ваш язык.

– Не ваш, а мой, – поправляю я. – Больше на нём никто не разговаривает.

– Ну вот я буду с тобой разговаривать, – обещает она. – Ты ведь мой муж. Что бы это ни значило.

– Ничего, – заверяю я, – это не значит. Кроме вашей хищной магии.

– Почему – нашей? – возмущается она. – Ты сам мне имя дал!

– Это, – объясняю, – не имя.

– И в дом впустил.

– Это не дом, это маяк, – говорю я быстро.

– Но ты же зажигаешь маяк? – усмехается она. – Я на него и летела.

– Так ведь я не для тебя его зажигаю!

– Ну почём ты знаешь, для кого?

Синий луч ненадолго задевает окно и скользит по её лицу, а потом снова настаёт мгла. Лампа поворачивается бесшумно. Слышно только, как ветер плутает в скалах и как беснуются внизу волки.

Я ложусь головой на подушку – так сподручнее достать ножик. Сжимаю в кармане рукоять и немного успокаиваюсь.

– Не хочу ничего знать, – произношу я сквозь зубы. – Я спать хочу. Спокойно. Только и всего.

– Зачем же, – изумляется она, – ты спасаешь, кого ни попадя?

– А зачем, – спрашиваю я в ответ, – ты кусаешь кого ни попадя? Думаешь, только на тебя дурь находит?

Обиделась. Ушла в свой сундук и крышкой хлопнула. А говорила – только днём спит! Я подождал немного: вдруг опять вылезет? Нет, тихо всё. Выдохнул – кажется, в первый раз за день. Ножик выпустил, пошёл к умывальнику, зачерпнул воды. Одну кружку выпил, другую вылил на голову.

И угораздило же так вляпаться, а? До сих пор трясёт! От холода, не иначе. Она же не мёрзнет, вот окно и не затворила! Ещё и подоконник попортила. При синем свете на белой краске проступают глубокие борозды – от тех когтей, что к неё на задних лапах. Дерево пропарывает, как масло! Ножом её не возьмёшь, без толку.

Глядя в осеннюю темноту, я думаю, не спихнуть ли её вместе с сундуком в море? В океан, который как шар. Так ведь крышку выломает! И потом, неразумно это – сперва вытаскивать, потом топить обратно. Ради чего тогда было мучиться? В сущности ведь, она мне ничего плохого не сделала. Полы моет, тоже польза. Правда, убивает каждую ночь, кого придётся. Но такая у неё сущность, верно? Будто бы у чёрных сущность другая! Так я же на них не кидаюсь!

Почесав укус на горле, я запираю окно и возвращаюсь в ледяную постель. Подушка мигом намокает от волос, нож мешается в кармане. Я кутаюсь в волшебное одеяло, но всё равно неуютно. И запах чужой остался – тревожный, как от близкой грозы. И утра ждать не хочется – первый раз в жизни. Так и маюсь до рассвета. Слежу, как скользит по стенам синий луч. Гляжу, как серые тени разбегаются от луча. Слушаю, как терзают друг друга внизу чёрные волки. Глаза начинают слипаться, лишь когда небо в окнах светлеет. Я хочу, чтобы мне привиделись кружевные корабли в невесомой пене. Но мне ничего не видится, словно лишённой снов твари. Так, чернота одна. Чернота и холод.

Глава 2

И всё же день настаёт. Тени уползают за лес, зверьё разбегается, солнышко светит в окна. Сундук молчит, и я, поколебавшись, решаю его не трогать. Не буди лихо… Я гашу маяк, завтракаю жареной рыбкой и печеньем с джемом, а потом дочитываю про вчерашних драконов. Я давно решил читать по странице в день. Читал бы больше, но от этого книги быстро кончаются. А так можно долго думать над каждым словом. Сейчас я спускаюсь вниз и размышляю над тем, что драконов покрывала золотая чешуя. Любопытно, что имелось в виду – только цвет или это действительно было золото? И могли ли в самом деле существовать драконы?

Перед дверью я прислушиваюсь, но не различаю ни звука и осмеливаюсь выбраться на берег. На камнях следов почти не заметно, но песок у воды изрыт множеством лап. Тут и там виднеются пятна крови, которые уже замывает прибой, а за маяком растянулся волк. Определённо, мёртвый, а то бы он перевоплотился. Догрызлись-таки! Что-то они особенно рассвирепели сегодня.

Однажды мне приходилось такого закапывать, причём в мёрзлую землю. Так что теперь я заранее готовлю яму. Но тот был весь истерзан. А этот почти целый, можно снять шкуру. Зимой пригодится.

В задумчивости я обхожу тёмную тварь. Когти и зубы пугают даже сейчас, но жизнь уже вытекла из разодранного горла, оранжевые глаза потухли и затянулись смертной пеленой. Кем он был, интересно? Хотя, лучше не знать. Лучше поискать хороший нож. Ах, да, нож и так в кармане! Потом ещё опилок набрать, поглядеть, остался ли уксус… Минут через десять я приступаю к работе и даже радуюсь, что работы до ночи. Некогда придаваться рассуждениям.

– Каждый день потрошишь кого-то? – спрашивает за моей спиной шелестящий голос.

– Здесь кровь, – предупреждаю я, не оборачиваясь. – Смотри не потеряй голову.

– Мёртвая кровь меня не волнует, – сообщает она, обходя тушу. – Не понимаю, как можно питаться трупами!

В этот раз на ней другое платье – белое в цветочек. Но выражение глаз не поменялось.

– Я не собираюсь его есть, – говорю я ей в утешение.

– Нет? – удивляется она. – Почему?

Почему? Сомневаюсь, чтобы оборотни были вкусными. Боюсь, даже магия в них отравлена.

– Человек всё-таки, – объясняю я мстительно. – Не представляю, как можно питаться людьми!

– Если ты сам человек, то конечно, не представляешь, – усмехается она. – Хочешь, вместе обдерём? А то он стухнет, пока ты управишься!

Вдвоём дело идёт быстрее. С её-то когтями! Останки оборотня, мы перетаскиваем к яме. Закапываю я его честь по чести, пусть не обижается. Возвращаюсь, а она уже со шкурой закончила, и даже не запыхалась. Она вообще не дышит, по-моему.

– Жаль только, что платье запачкала! – сокрушается.

– Ничего, с синей водой отстирается, – обещаю я, отряхивая от песка шкуру.

– У вас эта вода прямо на все случаи! – дивится Эйка. – А есть её можно?

– Нельзя, – бросаю я хмуро.

Пить можно. Покойный папаша этой жидкости потреблял больше, чем маяк. Что и сподвигло его пуститься а плавание. Может, он драконов каких начал видеть – кто же знает?

Чтобы не вспоминать о грустном, я возвращаюсь к делу. Шкуру ещё надо растянуть на чём-то. Но так, чтобы ночью её оборотни не попортили. Я уже и место присмотрел – там над тропинкой две ветки нависли одна поверх другой. Как раз то, что надо. В последний раз я по деревьям лазал мальчишкой, но, думаю, и теперь бы справился. Если бы эта нечисть меня в покое оставила.

– Давай, я заберусь, – упрашивает. – Мне легче!

И раз! – на когтях вверх по стволу. Проворнее кошки.

– Что стоишь? – спрашивает. – Кидай, я поймаю.

Спорить готов, да не с кем – это она нарочно у меня над головой встала! Но я упорно смотрю на горизонт, закрепляя верёвки. Так упорно, что чуть не приматываю ей ногу.

– Эй! – вскрикивает она, поджимая ступню. И спокойно стоит на одной ножке, ни за что не держась.

– Умница, – говорю я. – Имя выучила.

Она отбрасывает за спину косу и садится рядом с растянутой на ветках шкурой.

– Снимешь меня?

– По-моему, ты сама прекрасно спрыгнешь, – уверяю я, прикинув расстояние.

– Так камни же! – морщится Эйка.

Я ставлю её на землю, но при этом смертоносные зубы оказываются слишком близко от моей шеи.

– В обуви не пробовала ходить? – интересуюсь я, отступив назад.

– А по деревьям как лазать? – не понимает она. – Тут либо красота, либо польза! Тебе ещё надо помогать или хватит? А то солнце яркое, я бы лучше в сундучке полежала.

– Иди, – говорю я с облегчением. – Только ближе к воде, там камни гладкие.

Глядя ей в след, я всё равно беспокоюсь, как бы она не повредила ногу. Вздор, конечно! Её с любой высоты кидай – ничего не будет. Нежить, она и есть нежить.

Вечером, ближе к закату, она выбирается из сундука уже в жёлтом платье. Мы устраиваемся за столом, поближе к окну. Стёкла запотевают от вечерней прохлады. Солнце опускается в океан, растекаясь по горизонту кроваво-алой полоской. Я рассказываю про алфавит, а Эй рассказывает про дальние острова. Ни от того, ни от другого нет никакой пользы. Зато красиво.

* * *

Примерно с месяц всё идет более-менее. Эйка питается раз в стуки, ночью. Потом спит до полудня. Снятую с оборотня шкуру я постелил ей в сундук – для уюта. Ещё гвозди прибил – платья вешать. И расчистил пару полок. Правда, ей нечего туда класть, разве что гребешок. И челюсть какой-то зверюги с зубами в три ряда. Эй говорит, что нашла эту кость в лесу. Как было на самом деле, не хочу знать.

Временами она и мне что-нибудь приносит с охоты. Не обязательно съедобное. Хотя заяц был неплох. Мы не сразу сообразили, как его готовить, но в результате он стал похож на еду. Ещё бы мне три ряда зубов, чтобы справляться с такой пищей!

Намаявшись с зайцем, кушать ягоды из того леса я не решился. Они были какие-то волосатые и пахли тухлятиной, но Эйка, как я уже понял, абсолютно не отличает съедобное от несъедобного. Только живое от неживого.

А если не цепляться к мелочам, то вдвоём веселее. И поговорить есть, с кем, и прогуляться. Только гулять лучше на закате, когда Эйку меньше тревожит солнце. Хорошо, что осенью дни короче! Плохо, что дожди начинаются раньше обычного. Я засыпаю под шорох капель и просыпаюсь под него же. И так привыкаю к этому, что очередным ненастным вечером пропускаю перемену звука. Лишь через несколько минут я соображаю сквозь сон, что слышу не шум воды, а шелест крыльев. Бабочки налетели, чтоб их!

Эта пакость всегда оживляется после сильных дождей. Видно, их в норах заливает или у них гон по осени. Но они как видят маяк, сразу стараются облепить лампу, так чтобы ни один луч не просочился. Тупые, а подлые.

Я пытаюсь распугать их криками, но бабочки обнаглели и людей не страшатся. Приходится запалить факел и гонять их огнём. Полночи я бегаю вокруг лампы за этими вредителями (размером с хорошего зайца, между прочим!). Но злобные создания соглашаются отступить, только когда я поджигаю троих. Пылающие мотыльки тонут в черноте под маяком, как синие звёзды. Если бы ещё не их истошное верещание и не радостное урчание волков. Я сам едва не свалился вниз, отбиваясь от них. И, главное, как только они обращаются в бегство, вновь начинается дождь! Можно было не трудиться.

Я ловлю языком ледяные капли и ухмыляюсь сам не знаю, чему, когда Эй поднимается на площадку.

– Я вернулась, а тебя нет, – сообщает она, отжимая мокрые волосы. – Я уже думала, тебя оборотни загрызли! Они там опять жрут кого-то… Что, и тебя поели?

– Нет, я бабочек гонял, – объясняю. – Не приближайся, если ты голодная.

– Я не голодная, – заверяет она. – А ты скоро станешь несъедобный. Потому что умрёшь. Пошли, а то столько крови без толку пропадает, смотреть тошно!

В комнате, при нормальном освещении, она кажется такой бледной, что, наверное, не врёт про тошноту. На самом деле крови совсем чуть-чуть, но Эй трясётся над каждой каплей, и в этом вопросе с ней бесполезно спорить. Кровь – это жизнь и так далее. Но перевязывать она не умеет и четыре пустяковые ранки обрабатывает целый час, периодически отбегая к окну подышать воздухом.

– Зачем ты себя изводишь? – спрашиваю я, устав от её беготни. – Это просто бабочки, они меня сто раз кусали. Как-то справлялся.

– Я тоже хочу справляться, – уверяет она. – Кажется, я уже меньше боюсь.

– Чего? Укусов? – уточняю я, натягивая сухую рубашку.

– Тебя, – вздыхает Эйка. То есть вот так вот – она не дышит, а вздыхать умудряется.

Я смотрю на неё в понятном недоумении.

– Ты меня боишься?

Это так… неожиданно.

– Ничего не могу с собой поделать, – признаётся она, глядя на дождь в окне. – Я всего лишь творение магии, а ты творишь саму магию. Ты одним росчерком пера способен всё изменить.

– Что изменить? – поражаюсь я.

– Что захочешь.

Я пытаюсь это понять. Кажется, она уже убедилась, что чародей я никудышный. Но, видимо, и это слишком.

– Это просто вещь, – объясняю я, доставая из-под подушки Перо. – Им можно записать заклинание, но… Это просто вещь. Потрогай, если хочешь!

Она колеблется, потом неуверенно протягивает руку, но сразу отдёргивает её и дует на пальцы.

– Извини, я не знал, – говорю я, поспешно убирая Перо. – Знай я больше, я бы тебе помог.

И себе заодно.

Она поднимает брови:

– Вот как? Мне нужна помощь, по-твоему?

Дождь не прекращается всю неделю. Мне слегка нездоровится после встречи с дурацкими бабочками, как-никак, они ядовитые. Поэтому большую часть времени мы без дела валяемся на чёрной шкуре, расстеленной на полу. Я учу Эйку читать, записывая в воздухе слова волшебным Пером. А потом откапываю на пыльной полке забытую игру: по расчерченному на полосы голубому простору скользят белые и алые корабли. Половины, правда, не хватает, но так даже веселее. Можно на ходу выдумывать правила. В перерывах между морскими боями мы болтаем или просто слушаем дождь, и я даже соглашаюсь съесть на спор одну волосатую ягоду. Они не вредные, нет. Но такие кислые, что я до вечера не могу отплеваться. И голова с них кружится.

На третий день дождь ненадолго иссякает – как обычно, под вечер. И мы с Эй решаем пройтись по берегу. Если туда и обратно, как раз успеем до темноты. Снаружи сыро и холодно, но солнце посверкивает сквозь тучи, и дышится легко. Эйка не дышит и не мёрзнет и спокойно идёт босиком по ледяному песку. Меня от этого по-прежнему передёргивает, но ей виднее. Или нет. На полдороге она всё-таки спотыкается и цепляется за мою руку острыми коготками. До скал мы так и идём, держась за руки. А потом устраиваемся на прибрежном валуне. Камень мокрый и скользкий, но Эй опирается на меня, а я греюсь о неё, и закат кажется прекрасным.

Она спрашивает насчёт того корабля, что сел на рифы неподалёку отсюда. Солнечный свет вспыхивает золотыми искрами, проходя сквозь него, и мираж пылает живым огнём, привлекая взор. Я начинаю объяснять, что судно давно разбито и сколько ни пытайся к нему приблизиться, всё разворачивает назад. Наверное, какие-нибудь защитные чары. Но это ничего, может, мы ещё увидим другие корабли – живые, а не призрачные. Эй щурится на солнце, пробившее толщу грозовой тучи. А потом спрашивает, что я имел в виду, когда сказал, что хочу помочь? Я неточно помню этот момент. Я говорю:

– Ну, мало ли. Вдруг колдовство подскажет, где твой дом?

– Думаешь, я жажду туда вернуться? – осведомляется она с досадой. – Зачем? Тут полно еды! И разве ты отправишься со мной в такую даль?

– Ты бы не звала меня, не будь между нами Связи, – пожимаю я плечами. – Но, возможно, есть средство и от этого. Даже сильная магия – это всего лишь магия.

– То есть, я тоже – всего лишь магия? – уточняет Эй.

– Не ты. А чары, которые тебя держат, – предполагаю я. – Ты говорила, что не можешь не пить кровь. Разве тебе не хотелось бы освободиться от этого?

– Нет, – произносит она, не отрывая взгляд от мёртвого корабля. – Мне не хотелось бы. Я всем довольна.

– Потому что твои мысли тоже скованы, – пытаюсь я объяснить.

– Да неужели? – осведомляется она, обратив ко мне тёмные, как пропасть, глаза. – По-твоему, ваши страшные чары не дают мне шевельнуться? Ну, тогда сам убирайся!

Она толкает всего разок, и я скатываюсь с камня. Хорошо, что внизу песок! Но всё равно я несколько секунд не могу вздохнуть. От удара из лёгких вышибает весь воздух. Я вижу над собой лицо Эйки – одновременно сердитое и испуганное – и понимаю, что сейчас с ней лучше не спорить. Я, собственно, даже не понимаю, о чём спор? Я сажусь, пытаясь отдышаться, и с ужасом вспоминаю, что у меня в кармане Перо. Если оно треснуло, это плохо. Очень.

Нет, вроде бы, целое. Я ощупываю его прежде, чем ощупать кости, и осторожно выдыхаю, держась за грудь.

Эй уже спрыгнула с камня и метнулась ко мне, но теперь настороженно застыла.

– К чему такие порывы? – сдавленно говорю я, пряча Перо в карман. – Если тебе надоело моё общество, так я прекрасно понимаю слова. Со сломанной спиной я уж точно никуда не уйду.

– Ты и так не уйдёшь! – бросает Эйка. – Ты прикован к своему маяку.

– Это называется долгом… – я поднимаюсь на ноги, всё ещё держась за грудь. – Тебе не понять… Но, к счастью, это не твоё дело.

– Теперь моё! – огрызается она. – Раз я вынуждена к тебе возвращаться.

– Это горе, да. Но почему бы не нести его стойко? – спрашиваю я, невольно оглядываясь на лес.

Солнце уже чиркнуло по горизонту, и тени деревьев протянулись через весь берег. Пора уходить отсюда, но я не двигаюсь с места. Злюсь на себя, злюсь на неё и пытаюсь отряхнуться от мокрого песка, что по определению невозможно.

– Что тебя так бесит? – не возьму я в толк. – Никто не говорит, что надо жить счастливо, но почему бы не жить мирно?

– Почему?! – ветер швыряет волосы ей в лицо, Эйка сердито откидывает их за спину, и чёрные пряди разлетаются по ветру грозовой тучей.

И в общем уже понятно, что всё это ей ненужно. Я имею в виду маяк и корабли. И платье в голубой цветочек смотрится на ней нелепо, также как бусы из ракушек. Всё вздор. Я это осознаю одним мигом, и тоска ударяет вместе с первым порывом зимнего ветра. Но я жду, что она скажет.

– Что тебя больше бесит? – передразнивает Эйка. – То, что я кровожадная тварь? Или то, что я приковала тебя к себе? Что бы ты хотел подправить в первую очередь?

– А какую роль играют мои желания? – не понимаю я. – Ты довольна, и это главное. Я только не пойму, раз всё так идеально, что ты на меня кидаешься?

– Потому что я тварь, – объявляет она. – Такова моя сущность.

– Хорошо, – киваю я, чуть подумав.

Тропинка между скал совсем узкая, но Эйка даже не думает подвинуться. Я вынужден прислониться к камню, потому что на левую ногу тяжело опираться. Я смотрю на Эйку, она смотрит на меня и, по-моему, это длится довольно долго.

– Что именно тебе хорошо? – спрашивает она, наконец.

– Хорошо, будем жить в кошмаре, – соглашаюсь я, стараясь не думать о наступающей ночи и грядущей зиме. – Можно теперь пройти? Ты ведь не собираешься уступить меня оборотням?

Последний луч тонет в ненастных небесах. Лицо Эйки на секунду искажает судорога. Как будто она хочет превратиться, но сдерживается.

– С тобой невозможно общаться, – бросает она.

– Да, это не моё, – соглашаюсь я с улыбкой. – У меня одно дело – зажигать маяк. Общение тут не нужно. Скорее наоборот.

– И для Связи наоборот, – усмехается Эйка. – Её не для того придумали.

Я вообще не понимаю, для чего её придумали. Я…

– Я вообще не понимаю, для чего её придумали, – с небес опять начинает капать, но надо договаривать, раз начал. – Когда я сказал, что лучше избавиться от колдовства, я не имел в виду, что не хочу тебя видеть. Но я бы предпочёл принимать решение по собственной воле.

Я больше не смотрю на неё, я смотрю на тонущий в дожде океан, но от этой картины ещё тоскливее.

– И какое это было бы решение? – осведомляется насмешливый голос Эйки. – Если хочешь, я растолкую, для чего Связь. Такие твари, как я, гибнут нечасто. Но всё же гибнут. Особенно, если идёт война. А сами мы размножаться не способны. Можно обращать живых, но с этим ещё больше проблем.

– Войны давно нет, – напоминаю я с досадой.

– Какая разница? – скалится Эйка. – Я просто рассказываю, для чего нужен один живой в паре. А кто захочет по доброй воле сойтись с чудовищем? Вот за этим и нужна Связь! Она решает разом все вопросы.

– Видимо, не все, – подмечаю я с сожалением. – Раз ни тебе, ни мне нет покоя.

– Действительно, загадка, – Эй делает ко мне шаг и задумчиво наклоняет голову. – Наверное, я была ослаблена долгим перелётом и плохо тебя укусила.

Мне не нравится её тон, и я пытаюсь отодвинуться, то есть вжаться в камень, но она продолжает тем же вкрадчивым голосом:

– Или вы, волшебники, хуже подчиняетесь чарам? Кто знает! Если наши и кусали волшебников, то в живых не оставляли. Слишком опасно.

Я молча смотрю в её глаза. Я не ощущаю, что утопаю в бездне, как это было в первый день. Мне просто интересно. Но и страшно, конечно. Я начинаю думать, что это очень близкие чувства.

Эй всё-таки останавливается. Вплотную ко мне. Так близко, что я ощутил бы её дыхание на своём лице, если бы она дышала. А так я ощущаю лишь идущий от неё жар. Дождь льёт всё сильнее, но Эйка совершенно сухая, только пар от неё поднимается. Если она волнуется, или злится, или сытно поела, то способна обжечь.

– Или, – договаривает она совсем тихо. – Дело в том, что я не пытаюсь?

И давай смеяться. Очень непростые они создания, кто они там…

– Ну нет, так нет, – утешаю я её. – Мне тоже не до любви. Давай уже домой пойдём. Сейчас тут грязи будет по колено.

А эта чокнутая всё стоит под дождём и хохочет. Прислонилась к камню возле меня и заливается.

– Ильм, – еле выговаривает она, – ох, Ильм, да ведь в том-то и дело! Вы нас любить не можете. И мы не можем любить.

– Почему? – изумляюсь я.

В смысле, их же из людей сделали.

– Потому что мы иначе устроены, – объясняет Эйка таким тоном, словно тут нечего объяснять. – Потому что мы мертвы, и у нас не бывает живых чувств. Зато нам дана Связь.

Не могу больше слышать это слово.

– По-моему, у тебя всё в порядке с чувствами, – отвечаю я. – У тебя с головой не в порядке. Но тебе, наверное, в жизни досталось.

– Вот только переживать за меня не надо, – угрожающе предупреждает Эйка.

Ливень уже хлещет во всю, ветер треплет лёгкое платье, так что видны все изгибы её фигурки, и я снова отвожу взгляд. Будь она живой, она бы мёрзла, и было бы нормально её обнять, а так какой толк? Толка не было бы в любом случае. Но таращиться вдаль и вовсе бессмысленно. Неприподъёмные сизые вновь и вновь кидаются на берег в надежде раскрошить камень. Когда-нибудь раскрошат – и что? Я всё-таки оборачиваюсь к Эйке и стараюсь смотреть, не мигая, как она. Не беда, что меня трясёт от осеннего ветра или от чего там меня трясёт?

– Это так обязательно – считать любое слово нападением? – спрашиваю я тихо. – Я ничего против тебя не имею, и как человек ты мне нравишься. Просто я тебя понять не могу.

– Нравлюсь, как человек? – восхищается Эйка. – А так?

За долю секунды она вновь оказывается рядом, а когти на крыльях выбивают из скалы щебень слева и справа от моей головы. Полное превращение действительно смотрится жутко, все эти клыки, и узкие зрачки, и хвост. Я не замечал, что у неё и хвост есть! Неясно только, к чему это сейчас? Я, наверное, просто не склонен к обморокам. А что ещё делать? Заорать от ужаса или сказать, что так она мне больше нравится? И то, и другое прозвучит неубедительно, поэтому я тупо смотрю на неё и думаю, что не стоит гулять перед закатом.

– Истеричка, – заключаю я, отодвинув левое крыло – то, что загораживает дорогу. – Поохоться, потом договорим.

Если меня не сдует в океан. Эйка шарахается от скалы и бесшумно взмывает сквозь потоки дождя. К маяку я хромаю в одиночестве, надеясь, что она промышляет в лесу и будет время спокойно обсохнуть.

Не тут-то было! Она уже переменила платье, переплела косу и развела огонь. И ужин взялась готовить – ты подумай! Не хочу я думать. И в комнату не захожу. Сразу поднимаюсь по ступеням наверх – зажигать лампу. Я и так уже опоздал, а погода ненастная. Судну ничего не стоит наскочить в потёмках на скалы. Сегодня я не проверяю, насколько пуст горизонт. Переодеваться тоже нет настроения. Я схожу вниз, мрачно размышляя о том, что ночь не кончится никогда. И дождь не кончится никогда. И да, вовсе не обязательно выпускать когти! Подумаешь, какие мы грозные… Я тоже кое-что могу, между прочим!

– Я тебе рыбу пожарила, – говорит Эйка как ни в чём не бывало. – Оденься в сухое, а то холодно.

Я отступаю на лестницу, но наверху больше делать нечего, приходится тащиться вниз. Нет, я возвращаюсь, забираю сковородку и только после этого выхожу на воздух. Захлопываю за собой дверь и устраиваюсь на ступеньках. Козырёк совсем хлипкий, и ветер пробирает до костей. Отлично, так мне и надо! Я дрожу от холода и обжигаюсь о рыбу, в которую Эйка переложила соль. Которую следует беречь.

Правда, что ли, без чувств лучше? А то чувства все какие-то скользкие и шершавые!

Облизав пальцы, я достаю из кармана Перо и гадаю, как с помощью этой невесомой вещицы можно нагнать такой мути и наделать столько чудовищ? Вероятно, Перо тут ни при чём. По своему опыту могу сказать, что если нет мозгов, остальное приложится. Будут тебе и чудовища, и прочие… удовольствия.

Солнце, разумеется, село. Но парные жёлтые огни посверкивают на краю леса и чёрные тени перебегают между кустами. Не знаю, чего я тут дожидаюсь. Чего-нибудь.

Меж тем, тени приближаются. Поначалу с опаской. Они боятся Пера, но не так, чтобы очень. Всё же я успеваю закончить ужин, а на прощание запускаю в ближайшую тварь сковородкой. Достали!

Дверь я закрываю, как всегда, плотно. И запираю на четыре оборот ключа. С ключом я вообще никогда не расстаюсь, но в этот раз чуть не забываю его в замке. Я ощущаю резкую усталость, но нельзя ведь ложиться, не завершив разговор? Или уж завтра договорить, когда мы оба успокоимся?

Всё равно Эйки уже нет в комнате. Упорхнула на свою охоту. Я не видел, как она улетала, но окно опять настежь, и вода течёт с подоконника. Я не вытираю пол и не хочу сушить одежду. Просто стягиваю с себя всё, кидаю в угол и забираюсь в постель, под тёплый свет покрывала. Но согреться не получается. Я закрываю глаза и опять вижу бесконечную череду свинцовых волн. Что-то случилось, но я не понимаю, что именно. А вдруг она не вернётся, вдруг с ней стряслось несчастье?

Хотя, с чего бы? Эйке нет дела до ночи, бури и оборотней. Они все ей родня.

Мой сон ещё тревожнее, чем мысли. Я даже не уверен, что вполне засыпаю. По крайней мере, я чётко помню, что она возвращается. Удар оконной рамы, шорох крыльев, а потом платья, прикосновение горячих пальцев к мои волосам, прикосновение ледяных губ к моему виску. Вообще-то, мы условились так не делать, и мне проще притвориться спящим. А то придётся опять ругаться или признать, что я её ждал.

Вернулась, и ладно. Она поправляет на мне одеяло и отходит, но я открываю глаза, лишь когда щёлкает крышка сундука. Луч маяка скользит по полу, высвечивая дорожку из водяных капель. Сверху колотит промозглый дождь, снизу беснуются волки. Я несколько раз задерживаю дыхание, унимая трепыхание сердца. Я хочу, чтобы она ещё раз так подошла и не уходила. Пусть кидается на меня и мотается ночами незнамо где, но пусть возвращается, это куда важнее. На секунду мне кажется, что это вообще самое важное.

Я мог бы сам пройти эти несколько шагов по комнате. Раз уж нахлынуло помрачение. Но это у меня от долгой скуки, бедняжка не виновата, и нечего её изводить. И так всё слишком запутано. И запутывается и запутывается… И из этих путаных мыслей я проваливаюсь в такие же путаные сновидения.

Глава 3

Наутро я просыпаюсь с тяжёлой головой и в лёгкой лихорадке. Дождь не прекращается, ветер швыряет его об окна. Я гашу маяк, но не зажигаю свет в комнате, хотя темень стоит, как ночью. Всё ещё хромая, я болтаюсь туда-сюда вокруг стола, питаюсь джемом из банки и силюсь вспомнить, о чём мы спорили вчера? Что это было вообще? Мне неспокойно и хочется поговорить с Эйкой. Или помолчать, раз для разговоров я не гожусь. Она могла бы не спать сегодня так долго, солнца всё равно нет!

Я машинально расставляю на доске стеклянные кораблики, читаю и жду её пробуждения. Перелистываю семнадцатую книгу и отыскиваю новую главу – про подводных чудищ. Самое то для тёмного, залитого водой дня. Я ложусь головой на книгу, смотрю на дождь и продолжаю ждать. Я бы постучал в крышку сундука, но я никогда не бужу Эйку. Не уверен, что можно так делать. Тем более, ничего не случилось. Кроме дождя и лихорадки.

Ближе к вечеру я устаю сторожить и засыпаю. Но спать, сидя за столом, неудобно, и меня не оставляет мысль, что спать нельзя. А потом я прихожу в себя среди того же ледяного дождя. Всё, что я вижу – это шипастое морское чудище, распахнувшее прожорливую пасть. Картинка слабо светится в темноте, и больше вокруг ничего не видно. Я вздрагиваю от неожиданности и едва не падаю со стула. Потом смеюсь над собой и отправляюсь зажигать маяк. То ли будильник не звенел, то ли я его не слышал. Всё сегодня не так.

Она собирается вообще вставать или нет? Она что, и есть не будет? Вернувшись в комнату, я решаюсь постучаться к Эйке. Но ответа не получаю. Открыть – не открыть? Откидываю крышку и отступаю на два шага. Лишняя предосторожность: внутри её нет. А где есть – непонятно. Эйка могла выбраться, пока я дремал, но обычно она не улетает так рано. И окно за собой не закрывает. Теперь мы не только общаться не будем, но и видеться?

Так не пойдёт. Я решаю, что в этот раз точно её не пропущу, и устраиваюсь в сундуке. Не закрывая крышку, разумеется. В полубреду это кажется мне удачной выдумкой. Эйка непременно что-нибудь скажет по этому поводу. Её придётся подать голос.

У меня очень странное ощущение – как будто её отсутствие сражает наповал. Или Связь так действует или надо меньше шататься под осенним дождём. Подняться с чёрной шкуры я уже не могу. Хотя на ней ужасно жарко, ужасно. И в сундуке душно. Как вообще можно в нём находиться?

Я пытаюсь выкарабкаться, но теряю силы и опять проваливаюсь в сон. Или в забытье, что теперь одно и тоже. Время куда-то пропадает, а мысли перетекают в бредовые видения. Мне грезятся разогретые до кипения океанские волны, швыряющие на берег трупы морских чудовищ, алые от крови белые корабли, золотые драконы, сгорающие в чёрных небесах… Это длится дня три. Во всяком случае, я трижды поднимаюсь зажигать и гасить маяк. Больше я ничего не делаю. Только пытаюсь сообразить в минутных просветлениях, куда подевалась Эйка?

Мы что, поссорились? Я велел ей выметаться? Вроде бы, нет. Я не могу собрать в голове последний разговор, я уже не уверен, что она возвращалась той ночью. А ну как, и это померещилось?

Чтобы меньше мерещилось, я рискую выпить синей воды. Тут главное не напутать с количеством. Я отмеряю четверть стакана, потом полстакана, потом залпом выпиваю стакан и прихожу в себя в том же сундуке. Под утро неведомо, какого дня. Маяк я не зажигал и, видимо, уже нет смысла, потому что светает. Такую вольность я позволил себе первый раз в жизни. И последний, как я тут же себе обещаю. Заодно я твёрдо зарекаюсь баловаться горячительной жидкостью.

Но жар отступает, нога почти не болит, и новых видений я не припоминаю. Я вообще ничего не помню про последние дни. В остальном разум совершенно ясен. И совершенно ясно, что дальше так не пойдёт. Я смотрю во все окна по очереди. Над лесом буря, в океане шторм. Где можно болтаться в такую погоду?!