Текст книги "Синий маяк"

– А ты? – удивляюсь я.

– Спи, – советует Эйка. – Во сне всё быстрее заживает. Спи, пока есть время.

Глава 7

Я не успеваю спросить у неё, почему надо считать время. А зря. Но я опускаю веки ещё раз, всего на секунду. А поднимаю их, когда солнце клонится к закату. И Эйка тормошит меня за плечо.

– Садись, – приказывает она. – Ешь.

На ней то же грязное платье – принарядилась, надо понимать! Но намерения у неё самые чистые: все угощения из мешка разложены на постели, меня надо кормить. Видимо, по часам. Я сажусь, ничего не понимая, и с трудом удерживаюсь от вопроса, кто я и где? Я как бы заново переживаю нашу встречу и таращусь на Эйку. Эйка теребит косу и нетерпеливо подсказывает:

– Ну, ешь.

Я машинально беру печенье.

– Лес за замком не такой опасный, как до ворот, – успокаивает она. – Но потрудись больше не попадаться оборотням.

Я давлюсь печеньем.

– Я пойду в лес? Сейчас?!

Мысль кажется мне дикой.

– Ты сам сказал! – удивляется Эйка. – Вода ещё не замёрзла, но перебраться можно. По старой стене. Если хочешь, я тебя провожу. Или понесу немного.

У меня выступают слёзы от кашля, и я не могу разглядеть её лицо. В комнате потёмки, горит только камин. Но закатные лучи проникают в щели между портьерами, а Эйка не любит солнце, даже зимнее. Поэтому опять отодвигается в тёмный угол. А ещё она не в силах смотреть на кровь, если эту кровь нельзя пить. И чуть что, кидается меня перевязывать.

Я вспоминаю про это, когда замечаю, что у меня замотаны обе ладони. Я их порезал или обморозил, уже не помню. Но Эйку не обманешь. Покрывало с островами постирано и сушится на креслах. Даже меч она выдернула из ножен и отполировала до блеска. Камни на рукояти сверкают так, что глазам больно. Будто корабли под закатным солнцем.

– Спасибо за доброту, – произношу я, отведя взгляд от меча. – Я бы убрался, если бы ты меня видеть не хотела. Ты меня видеть не хочешь?

– Но ты шёл куда-то! – напоминает она из тени.

А на вопрос не отвечает. На этом острове вообще никто не отвечает на вопросы. Словно с пространством разговариваешь. Или с самим собой.

– К тебе и шёл, – произношу я растерянно. – Просто не знал, где ты. Поэтому шёл долго.

Неужто надо заново объяснять?!

– Это невозможное что-то! – ощеривается Эйка. – Ты что, совсем не можешь себя в руках держать?!

Кажется, я даже тон не повысил. Хотя когда тебя выставляют на мороз на ночь глядя… Нет, не повысил.

– Ты бы сказала, что тебе нужно, – предлагаю я осторожно. – Почему я вечно должен угадывать?

– Мне нужно, чтобы ты минуту не истекал кровью! – сердито шипит она. – Наказание просто!

А я истекаю? Действительно, неприятная новость.

Я осторожно щупаю рёбра под двумя простынями, потом смотрю на свои руки, и тогда на свежую повязку падает тёмная капля. А, ну да.

– Так это твоя работа! – говорю. – Что я могу поделать?

Эйка уже немного успокоилась. И клыки спрятала, и когти выдернула из щитка. Старается. Ну что я, виноват, в самом деле?

– Что ещё за вздор? – ворчит она. – Дай посмотрю.

– На, смотри.

Она отодвигает банки и перебирается ко мне на колени. Наконец-то! Я опускаю голову на её плечо, Эйка пробегает длинными ледяными пальцами по моей шее и наклоняется к давнему укусу. Но клыки не выпускает, просто зализывает ранки и отодвигается. Её так колотит, что смотреть больно. Я глажу её по волосам, она усмехается, и на губах у неё кровь.

– А говоришь, что не изменял! – произносит она коварно.

– А ты убегай почаще, – отзываюсь я. – Это было одно мгновение. Жуткая случайность. Ты поэтому сердишься? Ладно, сердись. А прогоняешь почему?

Эйка честно задумывается, а потом качает головой.

– Нет, – решает она. – Я не сержусь. Это вообще не играет роли. И всё же, держись от меня подальше. А укус заживёт, не беспокойся.

Я больше не могу говорить. Я смеюсь, уткнувшись в её плечо. Непросто с ней, врать не буду.

– Дальше будет хуже, – предупреждает Эйка.

– Утром ты не так рассуждала, – припоминаю я, слегка отдышавшись.

– Утром я хотела, чтобы ты согрелся и успокоился, – объясняет она. – Но и съесть тебя тоже хотела. Так что ты не очень мне верь.

Так. Я согрелся, успокоился. Можно и умереть, видимо.

– Хорошо, – обещаю я, перебирая ракушки на её шее. – Что ещё?

– Ты не можешь остаться.

– Я тебе не верю.

Щиплется Эйка пребольно, непременно останется синяк. Но когда я перехватываю её запястье, она не пробует вырваться.

– А себе ещё меньше верь, – советует она, внимательно глядя в мои глаза. – Руку отдашь?

Я отпускаю её, и Эйка легонько прикасается губами к тому месту, где только что были мои пальцы. Странный жест. Ну, дальше.

– Это ловушка, – предупреждает она хриплым шёпотом. – Всегда ловушка. Я раз сдержусь, два сдержусь, а в третий раз не сумею. Ты мне нравишься… ну, нравишься. Это плохо. Я тебя помучаю и всё равно съем. Никогда не отпускаю добычу.

– А сейчас-то почему отпускаешь? – поражаюсь я.

Она коротко поводит плечом под разорванным рукавом платья:

– Просто так. Жалко.

– Вот поэтому и не уйду, – улыбаюсь я. – Сожрать каждый может, а пожалеть некому.

Эйка бросает на меня сумрачный взгляд из-под завесы чёрных волос. Вроде закатного луча сквозь портьеры. Дальний отблеск.

– Однако же, прихватило тебя! Вроде, и укусила несильно, – она нервно постукивает когтями по резному щитку нашей кровати. Ведь нашей же?

– Ладно. Давай, я попробую ещё тебя пожалеть, – самоотверженно решается Эйка. – А потом сразу поохочусь. Только ты уходи, пока меня не будет!

Она всё это произносит и одновременно стягивает платье, и рассыпает косы, и как мне быть, спрашивается?

Её красота ослепляет, я зажмуриваюсь, но всё равно ощущаю, как пересыхает во рту и низ живота заполняет тяжёлым жаром. Я упрямо не открываю глаза, но всё равно ощущаю запах её волос. Эти волосы щекочут мне кожу и невозможно не обращать на это внимания. Она издевается. Впрочем, она предупреждала. Притворяться бессмысленно, Эйка слишком близко и сама всё чувствует. Но я всё же качаю головой.

– Не годится.

– Отчего же? – расстраивается она. Но послушно держится на расстоянии вытянутой руки. Не ближе – не дальше. Вот пытка-то!

Я всё-таки осмеливаюсь на неё посмотреть. Пока она что-нибудь ещё не придумала.

– Оттого что я никуда не пойду, – объясняю я тихо.

Эйка недовольно фыркает и тянется к платью.

– Только не надевай это снова! – умоляю я. – Так тебе лучше.

Она поднимает брови.

– Чего же тебе ещё надо?

– Ничего, – горячо заверяю я. – У меня всё есть. Здесь можно разжечь огонь. И с крыши не капает. Лучшее место для зимовки!

Я отвожу в сторону её сказочные волосы и начинаю целовать лунно-белую кожу. Если словами её не убедить, вдруг без слов получится?

– Останешься в проклятых развалинах? – спрашивает Эйка, медленно откидывая голову. – С кучей голодных тварей?

– С тобой, – поправляю я, подняв глаза от её груди.

– Я так и сказала.

– Я тебя понял.

Она нежно гладит меня по щеке и опять пробегает коготками по моей шее, задевая место укуса. Я сбиваюсь с дыхания, но пока креплюсь. Зачем ей это нужно, в самом деле?

– Ты ничего не можешь понять, – заключает Эйка, стягивая с меня одну из простынок. – А если поймёшь, то возненавидишь меня. За всё, что я с тобой делаю.

Я отвечаю шёпотом, потому что боюсь не совладать с голосом.

– Ничего ты со мной не делаешь.

Но очень хотелось бы. И желательно, без ударов о потолок. Её пальцы ласковы, но глаза печальны.

– Ты просто себя не видишь, – горько роняет она.

Да, с зеркалами тут полная ерунда. Я молчу и стараюсь не шевелиться. Я помню, что ногти у неё острее бритвы, но отстраниться выше моих сил.

– Без меня волки до тебя не добрались бы, – сообщает Эйка мне на ухо. И целует. И опять целует. Она сама-то знает, чего хочет?

Нет, я догадываюсь, что речь не только о волках, но чем это сейчас поможет?

– Тогда… ты бы… погибла…и что… в том… хорошего?

Я горжусь тем, что завершаю вопрос. Но больше гордиться нечем, и над выдержкой мне ещё работать. Я обнимаю её так судорожно, что Эйка невольно вздрагивает.

– А что плохого? – спрашивает она.

– Плохо будет, если всё случилось напрасно, – говорю я, пытаясь перехватить её взгляд.

Почему мы так на маяке не жили – не возьму в толк? Стоило терять время и тащиться в такую даль! Не есть, не спать – бред какой-то…

– Как же твой маяк? – мгновенно угадывает Эйка.

Это и есть игра, да. Проиграешь или выиграешь – не имеет значения, но я… меня… Мне тяжело говорить.

– Маяк горит, – отвечаю я, глядя ей в глаза. – День и ночь, пока есть чему гореть.

– А потом? – губы Эйки совсем рядом, я мог бы её поцеловать, но она запретила.

– Потом, – усмехаюсь я, – лампа погаснет навсегда. Ничто не вечно, видишь ли. Но вечность и не нужна.

– Да уж вижу, – она выдёргивает из-под себя вторую простыню и теперь действительно меня видит. Бинты опять в крови, сплошное невезение! Я поскорее прижимаю к себе Эйку, чтобы она не успела об этом подумать. Она что-то возражает по поводу безопасности, но всё же я опрокидываю её на подушки, путаясь в дурацких простынях. Эйка кажется очень хрупкой и тоненькой на этом исполинском ложе, но её волосы рассыпаются по всей постели. Мне приходит в голову идиотское опасение: не раздавить бы её! Но она только смеётся:

– Думаешь, что так меня проще удержать?

– Надо же как-то приспосабливаться! – вздыхаю я. Я всё ещё опасаюсь, что она силком выкинет меня за ворота, но приходится рискнуть.

– М-м! – понимающе кивает Эйка. – Ну, приспосабливайся.

Я весь вечер жду этой улыбки! Когда уже она перестанет смотреть на меня, как на белку, объевшуюся волосатых ягод? На всякий случай я перебираюсь к её щиколоткам – подальше от клыков. Ноги у Эйки длинные, целовать их можно долго. Я понемногу поднимаюсь выше, стараясь ничего не пропускать, но когда ноги заканчиваются, она произносит тихое и властное «нет». Проклятие. А в лесу так холодно…

– Этого я не выдержу, – хрипло предупреждает Эйка.

– Зубы отрастишь? – уточняю я с пониманием.

Она швыряет в меня подушкой, но я уклоняюсь. У меня не такая уж плохая реакция, а с Эйкой скоро станет молниеносной. К счастью, гнев меняется на милость.

– Иди сюда, – она просит так жалобно, что невозможно не подчиниться. Ужас, что такое эти вампиры! Абсолютные хищники. Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься у неё внутри.

– Тс-с, – шепчет мне Эйка, – всё будет хорошо. Вот так, не торопись. Дыши.

– Сама попробуй дышать! – опираться на ладони неожиданно больно, и я падаю на локти. При этом лицо Эйки оказывается так одуряюще близко, что из совета не спешить опять ничего не получается.

В этот раз обходится без опасных превращений. Почти. Эйка кромсает когтями резьбу в изголовье, а её клыки слегка отрастают, но в этом даже есть что-то прекрасное. Вся здешняя красота такая, и вся она в Эйке. Лишь в самом конце эта красота подхватывает мой стон, и её когти срываются с щитка, пролетая на ничтожном расстоянии от моего лица. Но нет, она просто вспарывает подушки. Ну, и опять пытается сломать мне что-нибудь, жадно обхватывая ногами. Это неважно, я хочу вечно видеть её лицо – вот таким, как сейчас! – хочу вырвать у неё новый возглас. И чтобы она не смела отсылать меня в лес.

Я задыхаюсь от крика и падаю лицом в её волосы. Мне мучительно долго не удаётся смирить приступы дрожи. Всё-таки это нехорошо, совершенно нечестно быть такой прекрасной! Опомнившись, я поспешно натягиваю на нас простыню, потому что Эйка в моей крови, и лучше ей этого не видеть.

Потом я опускаюсь головой на её грудь и смотрю, как в единственном окне гаснет полоска заката, и чернота поглощает последний луч. Я, конечно, не слышу удары её сердца. Но я слышу едва различимый гул и пытаюсь представить, как неведомая сила с бешенной скоростью гонит кровь под её кожей.

– Может быть, ты и прав. Снова, – произносит она, задумчиво водя пальцем по истерзанной резьбе.

Я медлю с ответом. Эйка мягко откидывает волосы с моего лица, и я не хочу спугнуть её пальцы.

– Считай, что ты права, мне всё равно, – отзываюсь я, наконец. – В конце концов, ты в разуме, а я нет.

– С чего ты взял, что я в разуме? – обижается Эйка. – Будь оно так, я бы к тебе не вышла! Но я, знаешь ли, столько о тебе думала… Столько всего представляла, что разум там и остался.

Она это говорит нарочно, я знаю. Вроде как мстит за непослушание. Её очень трудно понять. Видимо, не надо понимать. Надо её любить или уже убить её. Или дать ей убить себя. Ибо то, что она мне рассказывает, надо забирать в могилу. Я невольно задумываюсь, какой магией надо владеть, чтобы всё это проделать со своими телами, и Эйка сердито выпутывает пальцы из моих волос.

– Хватит уже! Я тоже хочу краснеть, да не умею! – сообщает она с обидой. – Я не знаю, как говорить с тобой, как жить с тобой, как не убить тебя! А у тебя один вздор на уме! Когда уже ты очнёшься?!

Нет нормально, да?

– Зря ты сердишься, – произношу я смиренно. – Я как раз думал о жизни, любви и смерти. Верни руку.

– Куда её вернуть? – огрызается она.

– Просто дай мне, я сам разберусь.

Эйка не возражает, но всё ещё злится. Я успокоено пристраиваю её ладошку себе на грудь. Так-то лучше.

– Чувствуешь? – спрашиваю я её.

– Тик-так? – уточняет она. – Ещё бы мне не чувствовать!

– Ну вот, – говорю я, – это жизнь. А это смерть.

Я чуть поднимаю её кисть, и Эйка недовольно царапает пустоту когтями.

– И в чём смысл? – осведомляется она.

– В любви, – отвечаю я. – Ну или в Связи. В том, чтобы быть вдвоём. Разве нет?

– Я твоё сердце и так слышу. Даже через стенку, – ворчит она, отнимая руку.

– Нут и слушай, – разрешаю я. – С удовольствием поделюсь с тобой жизнью.

– Это всё слова, – хмуро бросает Эйка. – Говорю же: у тебя один вздор в голове!

Я не настаиваю, я могу спать и под её наставления. Среди ночи я нащупываю её ладошку у себя на груди и думаю: пусть всё вздор, лишь бы не убирала руку, лишь бы она была. А прочее переносимо, даже смерть.

* * *

Эйка не отправляется на охоту, а я не покидаю замок – ни вечером, ни наутро следующего дня, ни ещё через утро. На меня накатывает сон, совершенно неодолимый. Или так действует Связь или я соскучился по нормальной постели. Мне кажется, я просыпаюсь только для ласки или от ласки или когда Эйка заставляет меня поесть. Она твёрдо уверена, что всю дорогу я голодал. Я даже в пищу не гожусь, потому что она пьёт кровь, а не грызёт кости. Её упорное желание меня откормить при этом выглядит подозрительным, но у меня просто нет сил спорить.

Поздно ночью или рано утром Эйка будит меня в очередной раз, нежно пощекотав коготками за ухом. Она завела обычай забираться мне за спину, если мы просто лежим вместе. Считает, что так безопаснее. Я начинаю привыкать к тому, что среди ночи на меня забрасывают ногу или накрывают крылом, так даже теплее. Но вот эти поскрёбывания до сих пор вызывают бесконтрольную оторопь.

– Я слетаю покушать, – негромко предупреждает Эйка. – Давно не охотилась.

В моей душе шевелится слабый отголосок совести. Надо было настоять, чтобы и она подкреплялась во время. Но в последний раз её охота так затянулась, что я не могу спокойно об этом думать. Я киваю в знак того, что понял, но ничего не отвечаю. Я слушаю, как трещит пламя в огромном камине, и смотрю только на это пламя.

– Я не сбегу, – шепчет мне в спину Эйка. – Я больше не пропаду, если ты не захочешь. Но тогда и ты не пропадай.

– Я-то куда денусь?!

– Вообще за дверь не высовывайся, – решает она. – А то тебя съест кто-нибудь! Лучше я сама тебя съем.

Я заставляю себя улыбнуться:

– Станешь драться за меня с теми тварями из зеркал?

– Это будет очень короткий бой, – пренебрежительно бросает она. – Я-то их вижу, а они меня нет!

– Повезло тебе, – говорю я с завистью. – А разве они вообще что-то видят?

– О! Всё что, видят зеркала, – уверяет Эйка. – Главное, не смотреть им в глаза. Но я-то нежить, я не отражаюсь! Тут тоже были зеркала, но я все выбросила, – довольно прибавляет она. – Эти там всё время копошились. То жрали друг друга, то всякими гадостями меж собой занимались. Не опасно, но противно. Нет уж, им бы я тебя нипочём не уступила!

Я поворачиваюсь к ней, но Эйка осторожна и не даёт распускать руки.

– Лучше не рискуй, пока я голодная, – предупреждает она. – Вот наловлю белок, тогда и поговорим.

Я уже понял, почему тут целый этаж завален нетронутыми тушками, но всё-таки спрашиваю, поглаживая её плечи:

– Как это вообще?

Эйка поднимает брови:

– Гонять белок? Муторно.

– Я хочу сказать, как ты сама? – я пытаюсь точнее выразить мысль, но слишком мало в этом разбираюсь. – Как ты обходишься?

Эйка хмурится, но, кажется, улавливает, о чём я.

– А! Белки невкусные, – докладывает она. – И безмозглые, ничего от них не почерпнёшь. А ещё очень мелкие, и впрок их не заготовишь. Ведь кровь надо пить, пока бьётся сердце! Раньше я могла неделями не беспокоиться, но теперь лучше охотиться каждый день. И всё равно трудно держаться.

– По-моему, ты отлично держишься, – замечаю я.

– Я сама хотела поглядеть, справлюсь или нет? – ухмыляется Эйка, водя пальчиком по моим губам. – В общем, ничего, привыкаешь. Если не вспоминать, как было раньше. Но мне стало труднее превращаться. До леса ещё долечу, а до океана уже нет. И прочие мелочи в таком роде. Но оно того стоит. В конечном счёте.

Кажется, она всё-таки готова задержаться. Она вдруг наклоняется и прихватывает губами мой сосок – как раз над сердцем. Но я не могу сейчас баловаться.

– Тебе плохо? – спрашиваю я сдавленно. – Я сбил тебя с толку – и что? Ты теперь умираешь?

Эйка поднимает лицо, и в её глазах вспыхивают искры от полыхающего в камине огня.

– Я не умираю, – заверяет она. – Я не живу в полную силу и, видимо, проживу меньше, чем могла бы. А ещё я должна была тебе солгать, что это не так. Но тогда ты решил бы, что я ничего не понимаю.

– Про что? – немею я.

– Про то, как нехорошо высасывать чужие жизни, – её ногти снова ведут по моей коже незримую роспись. – Но таков уж этот мир – все друг друга едят. Всякий волен заболеть или забрести в болото. И на всякого может напасть тварь, вроде меня. Это лишь ещё одна причина умереть. В конце концов, – Эйка гладит меня по щеке, – никому не запрещено защищаться.

– Зачем тогда белки? – я теряю нить её рассуждений где-то посредине.

– Затем, чтобы ты мог меня терпеть, а я могла тебя не сожрать, – растолковывает Эйка. – Шанс прожить по-человечески то, что вы называете жизнью.

Задача не из лёгких, не всем людям под силу. В себе я, например, не уверен. А выходит так, будто я требую этого от неё.

– Ты не рад? – удивляется Эйка.

– Это слишком серьёзно, – качаю я головой. – Я должен отплатить тебе чем-то подобным, раз всё из-за меня. Хочешь, я тоже буду питаться одними белками?

– О, ты уже платишь! – утешает она. – И не вздумай отнимать мою добычу.

Я хочу объяснить, что вовсе не это имел в виду, но Эйка делает предостерегающий жест. Я сперва не понимаю, почему. Зеркала проснулись? Они иногда оживляются по ночам. Слышно, как кто-то по потолку бегает в коридоре. Или как двери хлопают. Сейчас всё тихо, но у меня не самый чуткий слух.

– Тсс! – Эйка прижимает ухо к моему сердцу и начинает отбивать пальчиком ритм.

– Потрясающе, – улыбается она, – завораживает.

Её пальцы сбегают ниже, продолжая плести коготками бесконечный узор. Я уже весь в этих узорах, в невидимой многослойной вязи её прикосновений.

– А теперь быстрее! – радуется Эйка, продолжая слушать. – Вот так.

– Долго тебе осталось? – спрашиваю я, холодея.

Что делать, если ответ меня не утешит? Обняться с ней и прыгнуть с самой высокой башни?

– Сколько? – теряется Эйка. – Кто же знает свой век! Или ты думаешь, что я уже рассыпаюсь? Да я от силы на год тебя старше! Как-нибудь проскриплю ещё немного.

– Разве по вам поймёшь? – бормочу я, ничуть не успокоившись.

– Ну да, – хихикает она, – ты ведь даже не знаешь, что я такое!

– Я знаю, что ты вампир, – сообщаю я не без гордости.

Эйка опирается на локоть и смотрит на меня с огромнейшим уважением.

– Всё-таки, ты очень умный, – объявляет она. – Ты как же это сообразил?

– Никак, – усмехаюсь я, – мне объяснил по дороге один человек. Волшебник.

– Тот, что сидел в дупле? – прищуривается Эйка.

– Нет, этот сидел в клетке, – отвечаю я неохотно. Я рассказывал ей кусками про своё путешествие. Не помню точно, что говорил, а что нет, но на грустном я старался не останавливаться. Она меня и так жалеет. Неясно, за что. Себя бы пожалела!

– Тебе пора на охоту, – вспоминаю я очень кстати. – Извини, я не знал, что это так важно. Теперь буду выпроваживать тебя по будильнику.

Она поднимает брови:

– У тебя есть будильник?

– Да, я с собой захватил.

Хотя он, скорее всего, заржавел в кармане. У Эйки подрагивают уголки губ.

– Ты захватил только Перо, будильник и пару книжек, – произносит она задумчиво.

Вообще-то, не только. У меня ещё ножик был, например. Два.

Эйка медленно наклоняется и целует меня в нос.

– Я ненадолго, – обещает она. – Туда и назад.

И так уже рассвело, поздновато для полётов. Но я, конечно, не спорю, я зачарованно слежу за тем, как она соскакивает на каменный пол и перебегает по бледно-розовой дорожке, которую утренний свет постлал от окна до постели. Край простыни облит этим сиянием – точь-в-точь, как белая кожа Эйки. Эйка потягивается, откидывая волосы за спину и готовясь к перевоплощению.

– Не гляди, если не хочешь, – разрешает она.

Я хочу. Я слишком долго на неё не глядел и я всё ещё скучаю по ней. Уже скучаю.

– Я предупредила, – ухмыляется Эйка.

Она превращается одним махом, за время длинного прыжка на каменный подоконник. К этому надо привыкнуть и невозможно привыкнуть, но это красиво до безумия. Именно до безумия. Настоящая магия, я так не умею.

Но это опасный момент, и я замираю, чтобы не привлекать её внимание. Через мгновение Эйка распахивает оконные створки и расправляет крылья, и её насквозь пронзает сверкающее копьё. Это так внезапно и жутко, что до меня не сразу доходит, что именно произошло, и откуда эта штука взялась. Эйку отбрасывает назад, и на пол она падает уже в человеческом облике.

Я встаю на ноги, забыв, что подо мной кровать, делаю шаг, падаю, вскакиваю и кидаюсь к ней. Не понимаю, что делать, и разворачиваюсь к окну, но Эйка ловит меня за ногу – чересчур ловко для раненой. Теперь мы оба лежим на каменной мозаике, и наши лица так же близки, как минуту назад, когда ничего ещё не случилось.

– Куда? – голос Эйки звучит очень тихо, но очень ровно. – Тебя даже не видели! Они уверены, что попали в меня, и не пойдут дальше. На этом всё.

Ещё бы они не были уверены! А я никак не поверю, и в груди болит так, будто это меня проткнули.

– Кто это? – спрашиваю я, задыхаясь. – Их сколько?

– Твои друзья оборотни. Штук пять или шесть, я не успела сосчитать, – Эйка усмехается, и её губы окрашиваются чёрным. Я вдруг понимаю, что это кровь – её, а не ещё чья-то.

– Не шевелись, – говорю я ей, – надо вытащить из тебя эту штуку.

Или не надо вытаскивать? Нет, ну не так же оставлять! Эйка свернулась калачиком и не даёт посмотреть, что с ней. Но чёрная лужа уже расползается по полу.

– Легче не станет, – говорит она, сглотнув кровь. – Это серебро, для меня всё равно что яд. Потянешь обратно – сделаешь хуже.

Серебро для неё яд?! Почему, в чём тут смысл? Я уже ни в чём смысла не вижу. Мир как бы распадается на бесформенные куски, пока я поднимаюсь с чёрного пола, дохожу до меча, прижимаю ногой копьё за спиной Эйки и отсекаю ядовитое острие. Оно катится по полу, как отрубленная змеиная голова и посверкивает в лучах бледного солнца. Оно кажется очень острым, оно покрыто незнакомыми письменами. Откуда у оборотней такие копья?! Ни разу не видел у них ничего похожего! Или это какие-то другие оборотни?

Я машинально поднимаю глаза. Окно всё ещё распахнуто, но холода я не чувствую. Я неподвижно смотрю, как пробираются к воротам несколько чёрных точек. Должно быть, лёд уже застыл. Меч всё ещё у меня в руке и я представляю себе, как хорошо было бы их догнать. Но они уже преодолели больше половины пути и скоро будут в безопасности.

Так им кажется.

Я зажмуриваюсь и опускаюсь на колени возле Эйки. Кладу меч и берусь за древко копья, липкое от ледяной крови. Оно крепко засело в точке соединения нижних рёбер, но прошло чуть наискось. Позвоночник не задело, но важно это для неё или нет? Я тяну, Эйка терпит, а потом начинает кричать. Меня колотит, и пальцы то и дело соскальзывают.

Я встаю опять и ищу, чем обтереть руки. Моя рубашка вполне подойдёт, она из волчьей шерсти, всё равно уже не смогу носить! Обматываю ею обрубок копья и, наконец, выдёргиваю. Вопль Эйки будет стоять у меня в ушах до конца дней. Когда я беру её на руки, она кажется такой тяжёлой, будто сделана из цельного мрамора. Белого, словно снег. А совсем недавно казалась лёгкой, как пёрышко! Я устраиваю Эйку на постели, раздираю оставшиеся простыни и перевязываю её, как могу. Но кровь всё равно течёт. Мне кажется, её уже слишком много вытекло.

– Оставь, – бормочет Эйка, вытерев рот ладонью. – Дай мне полежать, всё само затянется.

Затянется, да? У меня вырывается нервный смешок, но вдруг, правда, будет чудо? Эйка оправляется от повреждений быстрее, чем обычный человек. А серебро мы убрали. Но она выглядит такой прозрачной, будто вот-вот растает в воздухе. А я не хочу даже думать про такое. И ещё эта лужа на полу…

– Что мне сделать? Только скажи! – заклинаю я Эйку. – Может, какая трава нужна? Или сок древесных корней?

А что? Некоторым помогает. Но Эйка смотрит на меня, как на идиота. Обожаю, когда она так смотрит!

– Не кричи мне в ухо, – просит она. – Я не оглохла. И сделай поменьше света.

А да, да…

Я бросаюсь к окну, запираю стёкла и задёргиваю портьеры.

– Камин погасить?

– Не надо. Ты же замёрзнешь.

Эйка так и лежит, не шевелясь, на боку, только глазами следит за моими бессмысленными метаниями. Это так на неё непохоже, что выть хочется. Какого это вообще случилось?! Как это могло случиться?! Я подтаскиваю покрывало с отмытыми от пыли островами и океанами и хорошенько заворачиваю Эйку. Мне всё кажется, что ей холодно, но это уже мой бред.

– Послушай, – говорю я ей, – от меня всё равно нет прока! Давай, я схожу за белками, ты же голодная? Кровь тебя точно развеселит!

Она смотрит на меня, и такое ощущение, что что-то ей во мне не нравится.

– Тебе надо есть, это главное. Как я понял, – настойчиво убеждаю я.

– Мне пока некуда есть. А к вечеру я сама выберусь, – она говорит всё так же – одними губами, но очень ясно. – Я не умру, Ильм. И не смей никуда ходить.

Догадалась. Плохо я владею лицом.

– Но если они вернутся… – начинаю я возражать.

– Зачем? – Эйка кричит на меня, но тем же свистящим шёпотом. – Оборотни не владеют колдовством и нипочём не сунутся в замок!

– А если сунутся?!

Мне страшно. Она и так еле держится, а если сюда нагрянут все шестеро, что я стану делать? Лучше встретить их где угодно, но не здесь. Мне так кажется. А Эйке нет.

– Если сунутся, то зеркала их задержат, – выговаривает она с усилием.

– А если на задержат?

Она улыбается чёрными губами.

– Тогда ты встанешь у двери с мечом и будешь запускать их ко мне по одному. Но пока этого не случилось, будь здесь. Мстить за меня не надо.

Конечно, ей плохо и страшно и… я так и не понял, как ей помочь. Я опасливо оглядываюсь на дверь, но всё-таки сажусь рядом с Эйкой. Она только того и ждёт – мигом высовывает из покрывала свою лапку и обхватывает моё запястье. Её пальчики, как оковы – такие же холодные и неумолимые.

– Вот теперь я тебя не выпущу, – сообщает она удовлетворённо. – Пусть оборотни отойдут подальше.

– Ты так за них беспокоишься! – я пытаюсь усмехнуться, но получается криво.

– За тебя я беспокоюсь, – шипит Эйка. – Как ты намеревался идти через замок?

– Быстро, – со второго раза я усмехаюсь увереннее. – Или через окно бы выбрался. Всё равно же придётся!

– Шею сломаешь, – предвкушает Эйка, облизнувшись. – Придётся тебя доедать.

– Зря ты так, – обижаюсь я. – Я прекрасно лазаю по деревьям. У меня и верёвка есть!

– Ну, зарубят тебя, и чего ради? – спрашивает она сердито. – Я у них всю добычу перетаскала, они меня выследили, и правильно. Это я сплоховала. Совсем растеряла чутьё!

Нет, это я виноват. Я же их привёл! Почему я напрочь забыл про ворота и про погоню? Как про это можно забыть?! Кажется, я решил, что они меня потеряли. Но вдруг они не меня искали?

Я не могу оторвать взгляд от лица Эйки: выживет или как? Я и без того сокращаю её дни, а теперь ещё это! Я бы что угодно для неё сделал, но что?

– Ничего не делай, – упорно повторяет Эйка. – Поклянись, что забудешь про оборотней. Или я тебе глаза выцарапаю и ноги переломаю. На это мне сил достанет.

– Ты это сделаешь? – поражаюсь я.

– А то! Лучше такой, чем мёртвый.

Такая забота поневоле берёт за душу. Я киваю, хотя и с большой неохотой. Я и сам поражаюсь тому, до чего мне хочется испробовать меч. Я привык делать усилие над собой, чтобы начать драться. А теперь вынужден делать усилие, чтобы не начать. Даже мысль о том, что меня убьют, ничего не меняет. Лишь бы добраться до тех уродов! Но что тогда будет с Эйкой? Умрёт от голода?

Не найдя ответа, я ложусь рядом, накрываясь с ней одним покрывалом. Я глажу её лицо, глажу её волосы и говорю о том, во что сам не верю: что всё будет хорошо и даже лучше, чем до этого. И ещё какую-то ерунду в том же роде.

– Я сейчас усну, – предупреждает Эйка, внимательно меня выслушав. – Тебе покажется, что уже всё. Но будь любезен, не кидайся головой в озеро.

Как я должен относиться к таким словам? Я провожу пальцем по её губам, сухим, как осенние листья, и на моей коже остаётся чёрный росчерк. Я хочу поцеловать её, потому что мне уже всё равно. Но Эйка отстраняется с сердитым шипением.

– Моя кровь для тебя – что серебро для вампира! – свирепо предупреждает она. – Будь любезен её не пить.

–А чем же, – спрашиваю, – мне заняться?

– Жди. И не забывай про то, что обещал мне.

Я жду. Жду и думаю, зачем я её послушал? У неё же бред! Наверное. Я не могу разобраться в её состоянии. Она не задыхается, но она и не дышит. Нет смысла проверять, бьётся ли её сердце, нет возможности понять, есть ли у неё жар. Она так холодна и недвижна, будто из неё разом вытекла вся магия. И ещё мне кажется, что она солгала. Нарочно. Чтобы я не ходил из замка.

Неправда, что для исцеления ей достаточно полежать. И неправда, что она обойдётся без свежей крови. Я наблюдаю за ней весь день и вижу, как заостряются её черты и тускнеют её прекрасные волосы. Я дал слово, но я больше не могу это наблюдать. В пропасть обещания! Если она не очнётся, как обещала, до темноты, я сам что-нибудь сделаю. Я ещё не знаю, что, но уже догадываюсь. Я просто не соображаю, как обойтись без Эй, а она не просыпается. Что, если дать ей немного крови? Не убьёт же это её!