Текст книги "Синий маяк"

Мне кажется, что совершенно зря, но я благоразумно замолкаю. Всё равно она будет действовать, как решила. И слушать только то, что ей интересно. Мы сворачиваем с тропы в ту самую каменную щель, а потом в другую и третью, и я окончательно не теряю направление. Движемся медленно, так как надо нести раненных и убитых.

Но Эйки с нами нет. Пока мы поднимаемся по замшелым лестницам и переходим пропасти по осыпающимся мосткам, я всё время кручу головой, но не понимаю, куда она делась. Остаётся принять на веру слова Ксарды про сеть. Именно так я себя и ощущаю – связанным по рукам и ногам. Хотя со мной ничего не делали, только мешок отобрали.

Когда мы хитрыми тропами обходим морок, становится понятно, что у них тут небольшой город. Очень вытянутый в длину. По сути, это цепь сторожевых башенок по краям ущелья и немного примыкающих к ним построек. Самое странное, что меня просто оставляют в лагере. Не запирают, не снабжают охраной. Оставляют – и всё. Ксарда патрулирует окрестности и не намерена прерываться. Вернётся, тогда и договорим. А до тех пор мне совершенно нечего делать.

Что вообще тут делают люди? Сторожат камни? Этого они не объясняют, но на простые вопросы отвечать не отказываются. И настроены спокойно, будто я не убивал их товарищей. С другой стороны, я стрелял и они стреляли. Ксарда велела меня не трогать без нужды, вот меня и не трогают. Или проверяют: побегу – не побегу. Я, конечно, не бегу. И в драку не лезу. Мне надо понять, что с Эйкой. Но про это все единогласно молчат. У них вообще всё единогласно. И порядок ближе к военному.

Как я понял, ущелье сторожили ещё их отцы – некоторые и теперь живы, но общаться не желают. Видимо, устали сторожить. Большинство их соратников либо убиты, либо так сгинули. Зато из тех, кто бежал через ущелье, многие осели в башнях. Тут, если сразу не убивали, то потом неплохо относились. В первую очередь это касалось женщин. Кого так забирали, кого по любви – как звезда улыбнётся. Дальше я стараюсь не думать, слишком боюсь за Эйку. Просто так к ней не подступишься. Но если долго не кормить… Наверняка ведь её не кормят! Да и что у них есть для неё?

От разных домыслов мне кусок не лезет в горло. Хотя еду предлагают. В основном рыбьи ножки и голубую траву со скал, якобы сладкую. Местные едят помалу. Самим хватает, но с рождением детей у них строго – чтобы без лишних ртов. Проблема в том, что они не могут покинуть эти скалы. Какая-то магическая петля их тут держит. Вот они и охраняют ущелье, чтобы чужие не лезли. В последний раз к ним рвались оборотни, много бед наделали, если верить рассказам. Это было давно, но с той поры здесь главное – бдительность. Днём и ночью. А у Ксарды обнаружился врождённый талант к бдительности.

При её имени улыбаются даже беззубые старики. И в рыбных местах она понимает, и сообразит, чем стёкла заклеить, чтобы не дуло. Чудо, а не женщина! Мох вот только жевать не даёт, это плохо. У них тут мох какой-то растёт под камнями. Вроде волосатых ягод – для отдохновения ума и развития воображения. Мне даже предлагали попробовать. Но я уже сказал, что есть у них ничего не стану. Я только воду пью из ручья, и то с оглядкой.

Так проходят три дня. С утра до вечера я болтаюсь без дела в надежде приметить Эйку. Ночью мне разрешают прилечь в караульной башне. Но спится здесь плохо, уж очень тоскливо свистит ветер в треснутых окнах. Я предлагал срастить стёкла магией. Или ещё что-нибудь полезное приколдовать. Но местным привычней без колдовства. И Перо их предводительница забрала с собой.

К возвращению Ксарды я чувствую себя совершенно измотанным. Но к чести её сказать, она быстренько ополаскивается у ручья и сразу приглашает меня к себе. На свежий улов.

– Ты что не ешь? – интересуется.

Я стою-молчу. Жду осмысленного вопроса. Ксарда промокает короткие волосы куском старой простыни и тоже молчит. Меня разглядывает. На помятой сковородке перед ней остывает жареная рыбка, и запах такой, что сразу голова идёт кругом.

– Что, – спрашивает она. – Совсем худо?

– Да как вам сказать, – отвечаю, – я, в общем, не жалуюсь. Но долго ли будет продолжаться такое моё бессмысленное существование?

– От тебя зависит, – уверяет она, отбросив тряпку. – Ешь давай! Я сама с тобой буду есть, чтобы знал, что не отравленное.

– Я не от недоверия к вам не угощаюсь. А от безысходности, – я стараюсь дышать пореже – чтобы запах не так дурманил. – Вы мою спутницу наверняка не кормите. Без неё жить не буду.

– Ну, это мы ещё поглядим, – обещает Ксарда, обкусывая плавник. – Обожди чуток, пока Связь ослабнет. Лучше её резко не обрывать, а как оборвётся, тогда и будет видно.

– Что будет видно? – спрашиваю я, холодея.

– Станешь ты без своей кровососки жить или нет.

Я пытаюсь не представлять себе, как можно постепенно ослабить Связь. По крайней мере, сейчас не представлять, при этой каменной женщине. Ксарда тщательно обсасывает рыбьи ноги и ждёт, пока до меня дойдёт. Видимо, я произвожу впечатление безнадёжного идиота.

– Ты про Связь-то знаешь? – сочувственно уточняет она. – Да сядь, а то упадёшь!

– Я знаю про Связь, – подтверждаю я, опускаясь на табуретку.

Вчера ещё терпимо было, а сегодня пошатывает. Сидя всё-таки легче. Сбежать так и так не выйдет – нет ни смысла, ни возможности. Каменная башенка торчит на самом краю обрыва, всеми окнами выходя на просторы голубых скал. У входа караулит охрана, да и Ксарда не промах. Мой меч у неё на поясе, а заговорённым кинжалом она рыбку разделывает.

– От Связи можно избавиться, – растолковывает она. – Было бы желание. Похвораешь, но выживешь. А до гавани мы тебя сами доведём. В лучшем виде.

– До какой гавани? – слабо удивляюсь я.

Я им пока даже про маяк не рассказывал.

– Гавань, – растолковывает Ксардра, – это где корабли.

– Что за корабли? – переспрашиваю я с вежливым интересом. Если только ей не слышно, как у меня сердце колотится.

Ксарда морщится, выдёргивая из десны рыбью косточку, и объясняет с лёгкой досадой:

– У тебя плащ пошит из корабельного флага. Карты с собой, опять же. И дорога никуда, кроме гавани не ведёт. Но я ни на чём не настаиваю. Я скажу иначе: мне надо к кораблям. Вот мы с тобой туда и отправимся. Возьмём с собой человек двадцать и попробуем доплыть до лучших мест. Потом вернёмся за остальными. Таков примерный план.

– Я ваших планов не осуждаю, – заверяю я, окинув взглядом скромную обстановку – койка, да табуреты. – Но я в жизни не видал никаких кораблей. А если вы про них знаете, отчего не уплыли раньше?

– Оттого, и не уплыли, что мы про них знаем, но видеть не можем, – объясняет Ксарда, отодвинув сковородку. – И подняться на палубу не можем. Вот ты нас и проведёшь. Если корабль кого послушает, то тебя. А как с ним управляться, вместе разберёмся, – успокаивает она, приметив моё замешательство. – Нам бы хоть куда из этих треклятых скал. А то у нас уже песок во всех дырах, и я не про зубы.

Лично у меня и на зубах песок, но я стараюсь им не скрипеть. Можно и вместе пойти. Почему нет? Я как раз мечтал обзавестись крепкой командой. И вооружённой охраной. На берегу они меня не оставят, они без меня плыть не смогут. В любом случае, сейчас глупо драться за то, чего никто не видел.

– Как скажете, – соглашаюсь я, не сморгнув. – Мне что здесь, что там – никакой разницы. Но если плыть, то всем вместе. Не надо мне Связь разрывать, я к ней привык. И в дороге от неё помощь.

– Терпи, – вздыхает Ксарда. – И мы потерпим твоё недовольство. Что же делать, если нынче не сыщешь приличного волшебника? А пока будешь терпеть, подумай остатками мозгов: можно ли тащить твою Связь на судно? Она же всех сожрёт! По одному или кучей

– Она людей не ест, а то бы вы с ней не сладили, – говорю я тихо. – Она охотится на лис и белок.

– Сам-то ты лиса или белка? – ухмыляется Ксарда. – Нет, это дело гиблое: везти на чистое место людоедскую нечисть. Сам решай, помирать с ней на пару или нет? Мне, как ты понимаешь, очень бы хотелось, чтобы ты жил. И к решению моему отнёсся с пониманием. А то нам вместе ещё долго плыть. Если поладим.

Ксарда не сводит с меня взгляда, я чувствую. Но смотрю не на неё, а в окно. Смотрю и думаю, что придраться в её словах не к чему. Я давно хотел найти людей – каких ни на есть. И убраться с острова. А лучше и то, и другое. Но надо уже решаться, а я так устал, что решиться трудно. Да ещё рыба жареная! Запах с ума сводит. И солнце так ослепительно сверкает над дальними скалами, что темнеет в глазах. То всё тучи были, а нынче ясный день. Как назло! Да, надо спешить.

Ксарда будто нарочно пододвинула ко мне табурет с ужином. А сама обтёрла пальцы о тряпку и занялась моим мешком. Без неё такую опасную вещь никто не трогал.

– Если не хотите погибнуть, вам придётся принять моё условие, – произношу я тихо. – Иначе вам покоя не будет. Почём вам знать, что я вас не убью? Не сегодня, так завтра? Вот вы говорите, что для управления кораблём нужна магия. Стало быть, вам придётся отдать мне Перо. А отдадите Перо – и я потоплю корабль.

– Не потопишь, – отвечает она, подозрительно разглядывая бутылку с компотом. – Ты к тому времени уже в разум вернёшься. А не вернёшься, так мы тебе поможем. Сумасшедший колдун нам без надобности, что верно, то верно.

– Вы слишком добры ко мне, – говорю я расстроенно. – Пожалуйста, не надо меня освобождать против воли. Верните мне жену, и мы уйдём. С вами или без вас.

– То всё тварь, а то уже жена! – Ксарда качает головой и отставляет бутылку. – Я, знаешь ли, родилась в тот год, когда ушли корабли. Тогда ещё многие были живы, кто воевал. Разные небылицы рассказывали. Но такого, чтобы маг с тварью жил, даже обожравшись мхом, не могли выдумать. С людьми ещё куда ни шло, но чтобы с нежитью! Мы поэтому и убить тебя хотели – никак не думали, что волшебник. А в вампирах мы не нуждаемся… Там что внутри? – уточняет она, разглядывая на просвет узкий хрустальный флакон.

– Это моей жены, – отвечаю я, бегло глянув на пузырёк с сонными каплями. – Благовония или что-то вроде.

– Непохоже на благовония, – морщится Ксарда, понюхав пробку. – Если на тебя полью, не обидишься?

– Воля ваша, – соглашаюсь я равнодушно. Хотя бы посплю, в самом деле!

– Ладно, это потом, – решает она, немного поколебавшись. – А про жену ты кончай болтать. Себе же хуже делаешь.

Да мне уже как-то всё едино. Надо было в замке остаться, вот что. Мало было приключений! Но Ксарда уже добыла из мешка обмотанные шарфом зеркала, так что в любом случае ждать недолго.

– Из развалин вещицы? – спрашивает она с нехорошей улыбкой.

– А что, замок вы видите? – уточняю я недоверчиво.

– Знаем, где он, – туманно отвечает Ксарда. – Давно как-то пробирались туда, я ещё девчонкой была. Зимой по реке шли. Места, конечно, заклятые, но на южные ворота мы поглазели. А дальше – никак. Ни в обход, ни тараном.

– Странно. Я думал, вас тут магия держит, – признаюсь я недоумённо.

– Держит, – соглашается она. – За одного беглого тут десяток гибнет. Мы думали, раз много времени прошло, может, чары рассеялись? А ничего подобного. Как я вернулась, так мне и рассказали.

– А остальные не вернулись? – догадываюсь я со срахом.

– Не вернулись, – подтверждает Ксарда, вертя в руках изящные резные рамы. – Пятеро мужчин сгинули. Кто в болотах, кого зверь задрал, кого под лёд затащили. Там, знаешь, такая мерзость плавает светящаяся…

– Знаю, – говорю я, медленно поднимаясь на ноги. – Это зеркала, если что.

– Спасибо, вижу, – холодно улыбается Ксарда. – Что это ты забеспокоился?

– Разобьёте, – вздыхаю я. – А они недешёвые. Там камни драгоценные по углам. Я уже пробовал наладить обмен. Но обычно у меня всё за так отбирают. Вы тоже не отстаёте, как я погляжу.

Ксарда оглядывается на меня, не переставая улыбаться.

– Ты свои заклятия Пером по воздуху пишешь? – произносит она задумчиво. – Стало быть, язык тебе можно подрезать?

– За что? – не понимаю я. – Вам не вежливость от меня нужна, а выгода. Берите, что хотите, я с вами драться не собираюсь.

Обиделся, отошёл к окну. Да пошло оно всё! Пока Ксарда возится с трофеями, я смотрю, как подбирается к зениту жаркое солнце. Под солнцем томятся на каменных мостах смуглые стражи в латанных-перелатанных доспехах. Дождутся ли они кораблей? Я-то точно знаю, чего жду, и мне становится грустно.

Тончайший кружевной шарф уже размотан, и Ксарда аккуратно разделяет сложенные лицом к лицу стёкла. Кажется, даже её трогает витиеватая резьба на рамах: все эти переплетающиеся, льнущие друг к другу цветы, в которых намертво запутались птицы и рыбы. Ксарда наклоняет голову и задумчиво проводит пальцем по тёмному окоёму. Но её улыбка становится только жёстче. Когда я делаю шаг от окна – по её мнению, слишком резкий – она наставляет на меня кинжал.

– Их можно увеличить в размерах, – объясняю я, стараясь не замечать оружие. – Просто проведите пальцем по краю. Или давайте я проведу – вот так. И ещё вот так.

Ксарда не возражает – должно быть, потому, что уже глянула вглубь зеркал. Я неспешно отступаю, держа перед собой руки.

– Я вовсе не хочу вас убивать, – заверяю я, нисколько не кривя душой. – Вдруг, мы всё же договоримся?

Ксарда не отвечает, и нехорошая ухмылка не сходит с её губ.

– В первый раз гляжусь в настоящее зеркало, – признаётся она. – Лет двадцать назад отражение ещё могло меня порадовать, а так… Отдам девчонкам, пусть забавляются.

Она расставляет зеркала по обе стороны от окна и перебирает разложенные на узкой лежанке предметы – крохотные позолоченные книжки, разноцветные баночки, в которых годами не кончается еда, яркие, как крылья бабочек, наряды Эйки. Раздевается она совершенно равнодушно. То ли устраивает мне очередной удар по нервам, то ли просто по солдатской привычке. Но отвернуться я не рискую. Я лишь скромно отодвигаюсь к окну, оказываясь меж двух зеркал, за пределами их видимости.

Длинные складки расшитого серебром шёлка не хотят ложиться, как надо, цепляясь за мозоли на пальцах Ксарды. Платья чересчур длинны и не садятся по фигуре, так как ткани не за что ухватиться. Но всё-таки она облачается во всё это великолепие и набрасывает на стриженую голову кружевной шарф.

– Ну как? – насмешливо спрашивает она то ли у меня, то ли у равнодушных зеркал. – Сойду я за волшебницу?

Я не отвечаю. Я вообще уже ничего не могу – ни сказать, ни двинуться с места. Могу только ждать, ощущая, как солнце печёт затылок и как сердце стучит в горле, каждым ударом подгоняя тошноту. Уж скорее бы.

Зеркала со мной согласны и считают, что Ксарда вполне сойдёт. Я не успеваю уловить, которая тварь кинулась первой. Они, бедняги, так долго голодали, так давно были заперты, что начинают драть расписной шёлк почти одновременно. И почти сразу воплощаются, чтобы поесть. Ксарда, не дрогнув, хватает меч, но меч проходит сквозь них, как сквозь воздух. Без толку, я сам пробовал. Меж тем, её ноги уже заливает кровь.

– Тварь, – сообщает она. Но не им, а мне. И в меня, а не в жрущих её уродов, кидает кинжал.

Она промахивается – наверное, единственный раз в жизни. Потому что я стою неподвижно. Всё происходит почти в полной тишине. Ксарда не зовёт охрану, даже когда её валят на пол. Должно быть, она понимает, что от этого будет больше жертв – только и всего. Но твари слишком нетерпеливо делят добычу, и охрана, почуяв неладное, является сама.

К этому моменту я успеваю подобрать меч. Ксарда его выпустила только вместе с рукой, как и заговорённый скелет с болот. Но в отличие от скелета, она умирает по-настоящему. Мне кажется, выручать уже некого, и я предупреждаю стражников, чтобы спасались сами. Но они мне не верят. Один начинает отбирать у голодных хищников их обед. Другой пытается меня зарубить. Я отбиваюсь, но не так чтобы мастерски. С третьего удара он снёс бы мне голову, но третий удар не наступает. Наступает чавкающая тишина.

Я стою один между зеркал, меня колотит, и в ушах шумит так, что я никак не могу сообразить, кричал в итоге кто-нибудь или нет? Ксарда нарочно оставила окна запертыми, чтобы наш разговор не слушали все, кому не лень. Возможно, пара минут у меня есть. Зеркала управляются меньше, чем за минуту.

Твари забирают себе по стражнику, Ксарду делят по-братски, и каждый забивается в свою раму – для обстоятельной трапезы. Тишина становится абсолютной, слышно только, как муха бьётся о треснутое стекло. Я осторожно соединяю зеркала, как были, уменьшаю в размерах и связываю куском простыни. Кладу их на дно мешка, пихаю сверху банки и книжки. Лука не видно, но я забираю свой меч и кинжал Ксарды, и лишь после этого толкаю дверь. На лестнице под башенкой уже собрался небольшой отряд.

– Зайдите, если желаете, – предлагаю я им, посторонившись. – Если не дадите дорогу, то же будет с вами.

Двое забегают мимо меня в башню, потом возвращаются, и толпа начинает медленно расступаться. На лицах ужас и ненависть, но они молчат. Они понимают, что я сделал, но не понимают, как. Это и спасает. С оружием на меня больше не бросаются, хотя я не выпускаю из руки меч. Ксарду им жаль, это понятно. И тех двоих жаль. И ещё тех, что погибли в ущелье. Но у них тут дети и женщины, и все они заперты в проклятых скалах.

Впервые я понимаю, как легко и совершенно невозможно быть магом. Но только поэтому меня не убивают. И только поэтому соглашаются отвести к Эйке. Со мной посылают одного из молчаливых ветеранов, и уже на лестнице я понимаю, почему. Вслед мне начинают сыпаться стрелы. Но старик, должно быть, готов погибнуть. Я не готов, и стрелы падают оземь, не достигая цели.

После долгих блужданий по мостам и ступеням, невидимым неискушённому глазу, старик выводит меня к колодцу, ограждённому каменными пиками. Там он пытается заскочить мне на спину, чтобы вдвоём сверзиться вниз. Но он слишком лёгок, и хватка уже не та, и в итоге мы с ним барахтаемся на краю, и он плачет от бессильной ярости, пытаясь меня спихнуть.

– Брось дурить, – говорю я ему. – Возвращайся к своим и скажи, что войне конец. Просто отпустите нас – и всё.

– Мы вас всех давно отпустили, – хрипит он, задыхаясь. – А вам всё мало!

Дальше следуют плевки и проклятия. Но в результате он убирается восвояси. Или прячется в скалах, чтобы метнуть нож. Но я тороплюсь вызволить Эйку или во всём этом не останется никакого смысла. В колодец просто так не спустишься, приходится прорубать ступени в скале. Пером, конечно, а не мечом. Я не хочу думать, насколько ослабла Связь. Я ощущаю лишь выжигающий изнутри огонь.

Дно ямы в несколько слоёв засыпано костями – человеческими и похожими на человеческие. Живых тут нет, и Эйка тоже не шевелится. Сеть с неё не стали снимать, так и оставили на самом солнцепёке. Что за люди! Хочется вернуться и всех добить, но я слишком занят Эйкой. Лицо и руки у неё словно обварены кипятком, и сеть врезалась в тело. Но этого ведь недостаточно, чтобы её погубить?

Скажи, что недостаточно!

Но она не шевелится, даже когда я разрубаю серебряную проволоку. Кашляя от каменной и костяной пыли, я заворачиваю Эйку в свой плащ и поднимаю на руки, и лишь тогда её зубки начинают искать место у меня на шее. Моё сердце готово разорваться от жалости, но пожар внутри опадает.

– Это я. Я, Ильм, – говорю я ей. Я только ей это говорю. – Мы сейчас уйдём, и я тебе дам покушать. Только потрепи чуть-чуть, иначе нам не выбраться.

Эйка затихает, пряча лицо у меня на груди, и мы, наконец, уходим. Она опять тяжела, как смерть, но я и не ждал другого.

Главное, что нас не преследуют. Видно, местные уверены, что мы так и так убьёмся. Или их держат невидимые границы. Но мне почему-то кажется, что нас просто отпускают. Как бурю или смертельный мор. Пусть идёт дальше, куда-нибудь ещё, а с нас хватит. Я всё равно оглядываясь через шаг, ожидая стрелы в горло или прыжка на спину. Ещё один такой выпад, и я не встану. Эйка боится того же и забрасывает крыло мне за спину. Нам бы только спрятаться от солнца!

Мне кажется, что мы идём слишком долго, Эй уже не открывает глаза. Но в конце концов я натыкаюсь на подходящее укрытие – узкую плоскую щель у самого основания скалы. Я протискиваюсь туда сам и затаскиваю Эйку. Если эти твари, что сторожат ущелье, не видят сквозь камень, они нас нипочём не найдут. Если найдут, им же хуже.

Стоит нам забиться под скалу, как лаз начинает расширяться, образуя небольшую пещеру. Там я укладываю Эйку и пытаюсь напоить её кровью. Но Эйка сразу начинает брыкаться.

– Ты опять подбираешься?! – шипит она, за волосы оттягивая меня от своих зубов. – Думаешь, я местных пожалела, чтобы тобой полакомиться?!

– Какой там – пожалела! Ты их поубивала! – возражаю я, силясь разжать её пальцы.

– Но кровь-то не пила! – отвечает мне подземная чернота. – Теперь расшибись, но добудь мне зайца.

Какого зайца? Где?! Бредит она, что ли? Но я киваю, и меня отпускают, чудом не оторвав голову. Стиснув зубы, я оставляю Эйке кинжал и зажжённую бутылку с зелёной водой, чтобы мне её увидеть, когда вернусь. Ну, я же вернусь!

С Эйки я беру клятву, что она до вечера не умрёт. А про себя я решаю, что если до заката не изловлю никого съедобного, то воспользуюсь её немощным состоянием, как уже делал. Накормлю силой, и будь, что будет. Зря, конечно, я сам не ел! Крови во мне, вероятно, не густо. И в глазах через шаг темнеет. Но я упорно блуждаю среди нагромождений голубых скал. Пока не замечаю краем глаза юркий силуэт. Я бы её не приметил, если бы давно не научился узнавать.

Восьминогая! Не та же самая, ту давно загрызли, но какая разница? Прежде я эту ловкачку терпеть не мог, а теперь обрадовался ей, как никому на свете. Прямо чудо какое-то! Не её ли нору мы потревожили? Хорошо бы! Тогда она не станет убегать далеко. Но эта хитрюга замечает слежку и начинает водить меня кругами. Я уже престаю понимать, кто за кем ходит. Восьминогая долго надеется сбить меня со следа, но тщетно. Я бреду за ней, как неотвязная тень, не останавливаясь и не сбиваясь с шага.

Под вечер я загоняю её в слепой каменный карман, и она, наконец, разворачивается, готовясь к смертельному броску. Я не даю ей такой возможности и бросаюсь первым. Она мне нужна живой, а я ей нет, поэтому борьба не равна. Да, наплевать. Кто меня только ни кусал! Обмотав руку плащом, я затыкаю голодную пасть, усыпляю добычу и волоку в нору.

Зверюга попалась крупная, её тяжело тащить, и под скалу еле пропихнёшь. Но я думаю про то, как обрадуется Эйка, и всё получается. Лишь в самом конце я едва не попадаю в свой же силок.

Уходя, я поставил у входа в нору зеркала – чтобы охраняли Эйку. И чуть не забыл про них! Могло получиться очень досадно. Пока я дрожащими руками убираю ловушки, кровь катится со лба, и ненасытное стекло жадно впитывает капли. Но меня преследует только одна мысль: вдруг уже поздно? Вдруг я отодвину зеркало, а Эйка там лежит, и… и всё. Или её опять отобрали у меня, а внутри засада?

Я отодвигаю зеркало, и Эйка поднимает голову мне навстречу. Она тут раскопала кладку восьминогой и немного полакомилась детёнышами. Умница. Я гордо затаскиваю добычу в наше логово, ложусь у её ног и счастливо уплываю в забытье.

* * *

Из забытья я выхожу в том же подземном логове – лучшем месте во всём океане, который шар. Свет от зелёной бутылки дрожит на стенах, выход перегорожен зеркалом, в зеркале уютно копошится голодная нечисть. Почти как дома. И, главное, Эйка рядом!

– Спокойно, – предупреждает она, едва я открываю глаза. – Я уже два раза выбиралась и кушала. Не людей.

– Да хоть бы и их, – произношу я хрипло.

– Так не пойдёт, – говорит она наставительно. – Надо держаться. Хотя эти твои люди порядочные сволочи. И с чего ты взялся им помогать?

Уже не помню. Не придумав ответ, я продолжаю её разглядывать. Я так давно её не разглядывал! Без солнечного света ей заметно полегчало. Кое-где ещё угадываются рубцы от сети, и видно, что кожа сходила с рук. Но она снова красивая. Не могу судить, стоило оно того или нет. Наверное, не стоило. Но я без неё мира не представляю, так что пусть она будет.

– Ты бы тоже покушал. Твоё любимое, – Эйка подпихивает мне под локоть новенькую банку с абрикосовым джемом. – А то до гавани ещё топать и топать! И дорогу нам не покажут, как я поняла.

Я тоже так понял. Но чтобы понять что-то ещё, мне надо осушить бутылочку компота. А лучше две.

– Дурак ты всё-таки, – сообщает Эйка, глядя, как я давлюсь питьём, а потом дрожащими руками хватаюсь за еду, – тебе надо было с ними уйти.

Печенье с джемом встаёт мне поперёк горла. Давно пора.

– Так они же тебя брать не хотели! – возмущаюсь я, прокашлявшись.

– Так на то я и тварь! – объясняет Эйка. – Ты пойми правильно, я к тебе всей душой привязалась. И очень переживала, когда думала, что они тебя со скал скинули. Или на ужин зажарили. Но теперь мы оба можем сгинуть и кораблей не увидеть. А так ты бы плыл уже.

– А бабочки? – спрашиваю я растерянно.

– Ешь, – она откупоривает для меня мясо каких-то крабов. Деликатес, если судить по размерам банки.

– Бабочки, это хорошо, – рассуждает Эйка, задумчиво наматывая на палец бесконечную прядь волос. – Но они либо испугаются нас, либо сами озвереют. Куда тогда побежим?

– Тогда не знаю, – отвечаю я. – А теперь-то что предлагаешь? Вернуться? Остаться? Если так подумать, люди тут неплохие. Просто жизнь у них сложная. Из-за нас в том числе. Вот я и хотел оказаться с ними на разных островах! Можно и без бабочек, раз у тебя к ним появилась настороженность.

– Ешь, – повторяет Эйка, забираясь мне за спину.

Не хочу есть. То есть, очень хочу. Но тошнит. И слабость кошмарная.

– Ты как прознала-то? – спрашиваю я, чуть подумав. – К башням летала?

– Видала я твои башни! – говорит она, потершись щекой о моё плечо. – С тобой тут сидела, вот и всё. Ты вроде как заговаривался, но со смыслом. Я уже перепугалась, что покусала тебя нечаянно! Посмотрела – чисто всё. Эта пакость с кучей лап тебя потрепала, но это ерунда. Я зелёной водой полила, кровь уже не идёт.

Это да, кровь надо беречь. Я разглядываю свои руки с некоторым удивлением. Оказывается, восьминогая их пыталась отгрызть! Как-то я не придал этому значения. Эйка успокаивающе проводит язычком по моей шее, по следам от своих клыков. Вот про них забыть трудно! Боль снова отступает и становится хорошо, несмотря на то, что хорошего маловато.

– Ты и сейчас ещё в башнях? – грустно угадывает Эйка. – Возвращайся, а то мне страшно! Что уж теперь поделать? Постараемся больше не попадаться! А давай это я буду виновата, давай? Я их должна была раньше почуять.

–Там магический заслон, – говорю я машинально. – Они тут через шаг.

Да нет, всё бы ничего, если бы не усталость! Усталость такая, будто сто дней не спал. Лечь бы и глаза не открывать. Но так нельзя. Эй тоже плохо, да ещё голодно.

– Сядь рядом, – прошу я её. – Буду на тебя смотреть и возвращаться.

Она пересаживается, однако предупреждает стеснительно:

– Смотреть пока не на что.

Места тут немного, но для двоих в самый раз. Я обнимаю Эйку и, наконец, собираюсь с силами.

– Надо идти дальше. – говорю я ей.

Эйка глядит с удивлением. Одним глазом. Второй у неё волосами завешан. Глаз бури, да.

– Как же ты пойдёшь? Вот нога подживёт – и двинемся, – обещает она негромко. – Да что с тобой? Страшно было, да?

Она отбрасывает волосы и теперь уже смотрит двумя глазами. Большими и тревожными. Отлично, теперь я её напугал! А это ой как непросто. Зелёный свет дрожит на её бледном личике, и Эйка кажется бесплотной, как отражение. Вроде, и есть, а вроде, и нет.

– Наверное, страшно, – отвечаю я через силу. – Быстро и глупо как-то.

Что надо говорить, я не понимаю? Надо говорить вообще? И с ногой ничего такого, не отвалится! Я бы лучше шёл. Чтобы уже оказаться подальше отсюда.

– Ты себя, главное, не съешь, – тихонько просит Эйка. – Мне оставь немного.

Наверное, она права. Только я всё равно говорить не могу. На меня словно онемение опять нашло. Но я ей обещал, что у нас всё будет вместе, значит это и меня касается. Ещё два дня мы приходим в себя, завернувшись в мой плащ и в её крылья, и в итоге я, конечно, рассказываю – про Ксарду и про тварей из замка, и как все потом на меня смотрели, и как я хотел совсем по-другому, а это невозможно, но хорошо, что мы сейчас вдвоём. Что-то в этом роде.

– Как ты думаешь, маяк ещё горит? – спрашивает Эйка после всего этого.

Я ненароком расплетал её косу, но тут моя рука замирает.

– Понятия не имею, – произношу я растерянно. – Что это ты вспомнила?

– Так, – отзывается она, глядя в сторону. – Прикидываю, есть ли, куда вернуться.

– Что же мы станем делать на маяке? – поражаюсь я.

– Ничего не станем делать, – уверяет она. – Ты будешь днём ловить рыбку, а вечером зажигать лампу. А я тебе детишек рожу.

– Да ведь тебя ветром унесёт оттуда! – предупреждаю я.

– Не унесёт, – обещает она сквозь зубы. – Могу крылья подрезать, если так не веришь.

И не поймёшь опять, всерьёз она или как? Всерьёз, по-моему. Ещё оттяпает себе что-нибудь, чего доброго!

– Не смей ничего подрезать! – ужасаюсь я. – Мне не обязательно торчать у лампы, я же не бабочка! Мы с тобой лучше в гавани поселимся, в уютном домике. Без бабочек и без лампочек. И без волков.

– Тогда и здесь неплохо! – усмехается Эйка.

Я тоже усмехаюсь. Правда, губа при этом трескается. Но в эту ночь мы хотя бы засыпаем спокойно. А наутро, конечно, продолжаем путь. К кораблям.

Глава 13

Ущелье, хотя и кажется нескончаемым, заканчивается к концу недели. Судя по карте, мы порядочно забрали влево. Хотя, по этим картам сложно судить – они совпадают лишь в общих очертаниях. По одним дальше идут луга, по другим – широкое озеро… Как пересечь такую прорву воды, мы не представляем. Но на этот раз нам везёт: попадается луг. Ну, не луг, скорее густые заросли. Даже весной трава здесь поднимается выше головы. Иногда эта трава пытается задушить, иногда – опутать ноги, но в целом идти можно. Особенно, с Эйкой.

Эйка опять жалуется на яркое солнце, но ожоги уже сошли, главное – не оставлять на коже открытых мест. Разодранную проволокой одежду она подлатала и снова замоталась до самых глаз. Я пристраиваю ей на голову шляпу из лопуха – для лучшей зашиты. Эйка клянётся отомстить, но не открывает своих тёмных замыслов. Зенит теперь пережидать негде, но в самые ослепительные часы я устраиваю для неё навес из плаща.

А в самые тёмные часы она сторожит мой сон. Ночью здесь идти невозможно. Даже запах луга меняется. Становится пряным и удушливым. Трава начинает волноваться, как поверхность озера, и бродит кругами, завиваясь в гигантские воронки. Тогда в шелесте этого бесконечного луга можно различить слова, но язык невнятен, и я не хочу его разбирать.

Мне кажется, это всё из запертого сундука с памятью, который теперь не даёт мне покоя. Непонятным образом я будто бы оказываюсь внутри и лежу на чёрной звериной шкуре под неподъёмной крышкой, в наплыве лихорадки, которая оборвала какие-то там магические якоря и понесла меня прочь от назначенного мне места. И теперь несёт.