Текст книги "Кому я нужна. 7 шагов от самоабьюза к возрождению"

Ты есть, а тебя не надо

Прошлое, родители, семья, школа, история родной страны и даже глубинная, на генетическом уровне, память об ужасах, сотворенных человечеством, неизбежно воздействуют на нас, оставляют отметины. Но что дальше, как вы поступите с этим наследством? – спрашивает американская писательница Николь Краусс. Она уверена, мы выбираем отдельные эпизоды из пережитого и складываем в рассказ о себе. В этом смысле каждый из нас – писатель.

«В моей голове постоянно звучала фраза матери, о которой мне рассказали тетя и дядя, – вспоминает Наташа, чью мать лишили родительских прав за жестокое обращение с дочерью. – По их словам, когда мне не было и года, она пришла к ним и спросила: «Слушайте, а вы не хотите это говно забрать?»… В 15 лет у меня начались проблемы с гендерной идентичностью. В довесок влюбилась в человека, залипающего на анорексичек. По большому счету мне не хватало тепла и любви. В итоге – исполосованное тело и 42 килограмма»[3]. Наташа много лет страдала от селфхарма (умышленное нанесение себе ран ударами и острыми предметами – когда не знаешь, как дать выход эмоциям. – Прим. автора).

Ксения сначала прошла через булимию, потом – самоповреждения. По ее словам, она всегда была «хорошей девочкой»: не перечила родителям, мало гуляла и отлично училась. Но выдуманный ею жестокий бог красоты и «хорошести» внутри нее неутолимо требовал совершенства: «В 10-м классе стала заморачиваться по поводу своего внешнего вида. Начались попытки избавиться от «лишнего» веса, которого у меня никогда не было… я избавилась от булимии, научилась различать голод и сытость. Но с уходом пищевого расстройства пришли порезы. На руках, ногах и шее. В порыве ненависти к себе я била кулаками стены, хваталась за ножи, лезвия и ножницы. Я… не выносила себя. Но уже не тело, а собственную личность»[4].

На этих двух примерах видно, как мы, окунаясь в прожитое, бессознательно выбираем несколько событий, фраз и, словно загадочные предметы с морского дна, поднимаем их на поверхность – строим из них вокруг себя раковину-историю: «Отверженная родной матерью», «Хорошая девочка снаружи, омерзительная внутри».

– Если задуматься, то, что остается в памяти, воспоминания, которые передали нам родители и бабушки-дедушки, – не происходило в действительности, – говорит Николь Краусс. – Вы помните не реальность. Вы взяли колоссальный временной отрезок, прожитые годы, и просто вычеркнули огромные куски, непригодные или не укладывавшиеся в вашу версию событий, а другие эпизоды (очень немного), наоборот, высветили и нанизали вместе, чтобы создать стройную последовательность. Так возник тот, кто вы есть. История о самом себе, которую вы сами себе рассказываете… Вымысел, фантазия – способ создать себя. Звучит пугающе, но и вселяет уверенность. Выходит, прошлое не обрушивается на нас, принуждая раз и навсегда… лишь существовать в его тени. Нет, тебе дано воображение, так сделай же с ним что-нибудь.[5]

Воображение – способность мыслить образами – не может прийти нам на помощь, чтобы мы увидели свою историю в новом свете и нашли выход из тупика, пока мы не перестанем убегать от своих чувств. Мы срываемся на крик, алкоголь, переедание, сигареты, наркотики, физическую агрессию, селфхарм и другие зависимости вместо того, чтобы набраться храбрости – встретиться с яростью, ненавистью, страхом и отчаянием лицом к лицу.

Это проще сказать, чем сделать. Когда негативные эмоции заполняют до краев и как дать им здоровый выход, неизвестно, мало кто способен сохранить самообладание. Столкнувшись с мощными переживаниями, мы принимаем силу, с которой их испытываем, за доказательство, что эмоции – огромнее нас. Нас пугает, что они возникают неожиданно и, словно злые волшебники, повелевают дрожать как осиновый лист или разрываться от душевной боли. Нам кажется, что они могут лишить рассудка, заставить творить зло, раздавить – и мы ничего не можем поделать.

Беда в том, что, убегая от душевной боли, мы омертвляем себя и тем самым лишь усиливаем симптомы паники и стресса.

Норвежский психолог Арнхильд Лаувенг сравнивает состояние онемевшей, окаменевшей себя с положением художника, которому указывают, как творить. В твоей палитре чувств есть все краски, но рисовать тебе разрешают пастельными цветами, а резкие краски разбавляют лекарствами и сном – чтобы кроваво-красный стал нежно-розовым.

Такая анестезия помогает временно обезболить рану, но настоящее выздоровление наступает, лишь когда учишься без страха принимать себя целиком, – тогда рана затягивается. «Большие чувства могут быть слишком сильными, грубыми, пугающими и даже злыми, но в основе своей они не бывают вредными, – пишет Лаунвег в книге «Завтра я всегда бывала львом». – Постепенно я это поняла… благодаря тем людям, которые не боялись сильных чувств ни в себе, ни в других. Это были люди, способные вместить сильные чувства и удерживать их в себе, с тем чтобы отпустить их на волю тогда, когда они будут у них под контролем, давая им выход понемногу. Они показывали поступками и своим отношением, что чувства ‒ это хорошо, и научили меня рисовать всеми красками»[6].

Не бойтесь – наша психика гораздо устойчивее, чем мы думаем, порывы даже штормового ветра ей не страшны. Навык справляться с самыми парадоксальными, тонкими и сложными переживаниями – признак душевного здоровья. Не убегать от своей ранимости, чувствительности – значит проявлять сильный характер. Гораздо полезнее пройти через отверженность, неудачу, зависть, стыд или вину за свой поступок, чем искусственно погружать себя в эмоциональный ступор при помощи алкоголя, лишней еды или других зависимостей.

В действительности это мы управляем своими чувствами, а не они нами. Вопрос только в том, чтобы дать себе время распутать эмоциональный клубок внутри – уловить и распознать в нем ощущения, эмоции и чувства. Ощущения сообщают, что происходит с телом: жарко, холодно, сердце бьется как сумасшедшее, желудок скручивает, ноги подгибаются, руки дрожат, горло перехватывает, голос не слушается, в глазах потемнело. Ощущения «озвучивают» эмоцию или чувство. Эти двое родственны и все же отличаются: эмоции сиюминутны, преходящи, так как основаны на бессознательных реакциях, а чувства, наоборот, устойчивы, длительны, опираются на наши жизненные ценности, опыт, разум. Можно глубоко любить ребенка, родителей или мужа/жену (чувство) и иногда злиться на них до искр в глазах (эмоция).

Базовых эмоций всего шесть, нетрудно запомнить. Злость. Страх. Отвращение. Удивление. Печаль. Радость. Классик психологии эмоций Роберт Плутчик добавил еще две – доверие и предвкушение – и составил из них «колесо эмоций»7. По этому колесу видно, что у каждой эмоции есть антипод: радость противоположна печали, страх – гневу, предвкушение – удивлению, отвращение – доверию. Подсказка: хотите ослабить эмоцию, постарайтесь вызвать ее «заклятого друга». Например, раззадорьте себя, если страшно, цепляйтесь за то, что радует, если тонете в печали. Культивируйте в себе отвращение к поступкам людей, которые вас не раз предавали, а вы, следуя зависимости, все равно продолжаете им безотчетно доверять.

Мы не испытываем единственную эмоцию или чувство в отдельно взятый момент, обычно их «склеивается» минимум пара, а чаще три-пять одновременно. Знакомы ли вам отчаянная радость, унизительная тревога, терпеливая грусть, испуг с толикой любопытства, вожделение в сплаве с ненавистью? Гнев с примесью вины, разочарования и злорадства? Доброжелательное равнодушие? Досада со шлейфом облегчения и благодарности? «Колесо эмоций» Плутчика показывает, что оптимизм рождается в паре «радость и предвкушение», любовь – в паре «радость и доверие», презрение – в паре «злость и отвращение».

Кроме того, эмоция может усиливаться и ослабевать – важно помнить, что, невыраженная (про себя, вслух или на письме), она нарастает. Например, злость зарождается как раздражение, а на пике превращается в ярость. Отвращение начинается со скуки и может достигать тошнотворного омерзения. Плутчик показывает это цветом – чем насыщеннее оттенок, тем интенсивнее эмоция.

Эмоции и чувства ведут нас к пульсирующей сути, ядру нашего существования – переживая их, мы точно не притворяемся, не отстраняемся, не играем. «И вдруг Нейман почувствовал дуновение приближающегося бешенства. В такие минуты ему становилось горячо, предметы начинали косо прыгать перед глазами, а голос дрожал и становился мурлыкающим. Он уважал себя за эти минуты гнева, остервенения, ярости, потому что они – хоть они-то! – были настоящими…»[8] (Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей»). Эмоции мгновенно заставляют нас ощутить себя главным героем или главной героиней переживаемых нами событий, задавая вопрос: что тебе по-настоящему дорого, чего ты хочешь, к чему стремишься? За одно это их стоит ценить, а не бояться.

Признавая, присваивая себе боль из-за отвержения, равнодушия, зла, причиненного теми, кто был нам дорог, мы возвращаем украденное у самих себя чувство самоценности и выходим на волю из камеры жертвы, зависимой от мнений, поступков людей, не однажды наносивших нам раны, многолетнего ожидания раскаяния с их стороны. Поэтесса Луиза Глюк замечательно выразила это в строчках: «I thought that pain meant I was not loved. It meant I loved»[9]. («Я думала, боль означает, что я не любима. Она означала, что я любила».)

Охваченные ужасом или гневом, мы как будто проваливаемся в колодец и не задумываемся, что в этом состоянии не одиноки – паника, радость, печаль или злость происходят с кем-то сейчас, или происходили, или произойдут. Душевные переживания освобождают нас от одиночества, изоляции – напоминая о нашей человеческой ранимости, мгновенно соединяют со всеми людьми на земле, из прошлого, настоящего и будущего, и об этом тоже стоит помнить, чтобы легче было переносить их.

И еще эмоции подчеркивают неповторимость каждой минуты и не дают забыть, что мы не застываем в одном и том же характере, обстоятельствах, отношениях, а постоянно двигаемся вперед и, значит, меняемся. «В минуту отъезда появляется странное чувство, – говорит иранская писательница Азар Нафиси в книге «Читая «Лолиту» в Тегеране». – Словно ты будешь скучать не только по любимым людям, но и по себе, какой ты была в этом месте и в это время, ведь ты уже никогда не будешь такой»[10].

Я приучила себя, что любая моя эмоция – заряженная батарейка с драгоценной энергией, с ней нужно обращаться бережно. На батарейке записка: «Душа не на месте. Возьми паузу. Подумай, как лучше поступить. Тут запас энергии – тебе виднее, на что ее потратить».

Когда я замечаю, что начинаю закипать (повышается голос, становлюсь раздраженной и нетерпимой) или сильно нервничать (сердце бьется, как птица в силках, кровь приливает к щекам), я останавливаюсь. Называю про себя или быстро записываю эмоции и чувства, которые сейчас испытываю, и пытаюсь определить, какие из моих глубинных принципов, ценностей и страхов задеты, спровоцированы. Так я сразу успокаиваюсь, понимаю, почему ситуация или проблема на меня действует, и это выводит из реактивного modus operandi в более продуманный ответ.

Вместо того чтобы воспринять чье-то мнение, слова, жест или поведение в мой адрес близко к сердцу или даже как личное оскорбление и броситься в атаку, тратя свое здоровье, силы и время, я рассматриваю их как новую информацию об этом человеке. «Вот это интересный поворот». «Ничего себе, он прямо сам не свой. Что заставило его так среагировать?» Так я расширяю пространство общения между нами, безопасное для моего душевного равновесия.

«Пробежаться» по телесным ощущениям в момент появления эмоций или просто так, хотя бы раз в течение дня, и выразить сиюминутное настроение словами полезно тем, что мы встаем на позицию наблюдателя. Сразу ясно видишь – ситуация повторяется снова и снова, забирает массу нервной энергии, толку ноль, так стоит ли опять выходить из себя?

Шаг в сторону или взгляд с высоты птичьего полета помогает не растворить свое «я» в бессознательном эмоциональном порыве – мы не ставим знак равенства между ним и своей личностью. «Я сейчас испытываю зависть, стыд, вину, значит, я плохой и заслуживаю наказания». Нобелевский лауреат по литературе, писатель Орхан Памук признается, что ему бывает непросто ладить с родным братом, профессором экономических наук Шевкетом Памуком. «Тема зависти, ревности задевает меня за живое. Я вечно беспокоюсь, не слишком ли воздействуют на меня таланты и достижения брата. Это неотъемлемое свойство моей души. Я знаю об этом, поэтому сознательно создаю дистанцию между собой и этими чувствами»[11]. Писатель смог взять под контроль переживания, просто-напросто признав их. Дружба с братом от этого только укрепилась, а в его книгах добавилось правдивости и точности.

Смысл в том, чтобы освоить язык, на котором с нами говорят душевные порывы, и тем самым лучше понять самого себя – овладеть эмоциональной грамотой. Выражение «Ты есть, а тебя не надо» удачно описывает внутренний конфликт, знакомый многим. Замурованные в нашем бессознательном эмоции и чувства – не надо, слишком больно, слишком страшно, стыдно, убирайтесь! – требуют, чтобы мы выпустили их на свободу. Ты, заявляют своим присутствием чувства, есть, и «тебя надо», прежде всего – тебе самому.

Горе – это любовь, которой некуда идти

Что, если посмотреть на эмоции, которые мы привыкли считать неприятными, резкими, угнетающими, под новым углом? Цвета не могли бы существовать без темноты, утверждал Гете, отказываясь признавать мрак всего лишь отсутствием света. Нет, повторял он, любой цвет – одна из степеней темноты, она деятельный участник цветового спектра. Только тот, кто знает, что такое дрожать от холода, может по-настоящему насладиться теплом, писал Герман Мелвилл в «Моби Дике»: «Ибо нет такого качества в нашем мире, которое продолжало бы существовать вне контраста, ничего не существует само по себе»[12].

Эмоция, которую мне всегда было трудно признать и пережить, – злость. Я привыкла ее прятать, так как была убеждена, что не имею на нее права. Во-первых, злость не вязалась с моим идеалом – быть спокойной, понимающей, разумной, заботливой дочерью, внучкой, сестрой, подругой, коллегой, собеседницей. Я боялась потерять расположение окружающих. Во-вторых, я опасалась, что не смогу защитить себя психологически и физически, если в ответ оппонент тоже не на шутку разозлится. В результате гнев скапливался внутри и прорывался чудовищными вспышками аутоагрессии (булимия) и эпизодами ярости на близких, из-за чего я в их глазах двоилась, как добрый доктор Джекил и злобный мистер Хайд.

Потом я прочитала парадоксальное эссе о гневе английского поэта и философа Дэвида Уайта – он помог мне увидеть сердцевину гнева, которую я не различала, принимая его за сплошной мрак души.

– Гнев – глубочайший вид сострадания, другому, миру, себе, жизни, телу, семье и всем нашим идеалам, всему ранимому и всему, что потенциально может быть ранено. Освобожденный из темницы тела и реакции насилия, гнев в своей сути – беспримесное выражение заботы, внутреннее негаснущее пламя гнева всегда освещает то, чему мы принадлежим, что стремимся защитить и ради чего готовы подвергнуться опасности. Обычно называемое гневом состояние – лишь то, что остается от его основы, когда нас затопляет сопутствующая ему ранимость… То, что мы зовем гневом, на самом деле лишь беспорядочная физическая неспособность сохранять эту глубинную разновидность бережности в нашей внешней жизни; неготовность быть достаточно обширным и щедрым, чтобы удерживать то, что мы беззащитно любим, в нашем теле или сознании с ясностью и широтой всего нашего существа… неготовность проживать в полной мере наши страхи или наше незнание перед лицом любви к жене или сердечной заботы о сыне.[13]

Именно такой мирный способ обращения с яростью продемонстрировали новозеландские школьники-подростки в городе Крайсчерч в марте 2019 года. В память о нескольких десятках людей, погибших в теракте в двух мечетях, они организовали флешмоб, исполнив боевой танец маори, коренного населения страны. Это танец скорби и гнева. «Я живу! Я умираю!» – скандировали девушки и юноши в школьной форме, вкладывая в движения и слова шок, негодование, сострадание к раненым и семьям пострадавших, ненависть к убийцам.[14]

Мучительное состояние – постоянная, безотчетная тревога, но ее тоже можно переосмыслить как особенную силу, если разрешить себе сосуществовать вместе с ней, а не пытаться избежать. Важно признавать тревогу, но не поддаваться страху – они отличаются друг от друга, как день и ночь, считает 93-летний монах-бенедиктинец Дэвид Штайндл-Раст:

– Слово «тревога» в английском языке происходит от корня «узкий», «сужение», «удушение». Изначальная наша тревога – в момент рождения. Мы приходим в мир очень некомфортным путем… Это борьба не на жизнь, а насмерть для обоих, матери и ребенка. И это изначальный прототип тревоги. В тот момент мы переживаем ее бесстрашно, потому что страх – это сопротивление тревоге. Если ты идешь вместе с тревогой, она выводит тебя в рождение. Если ты ей сопротивляешься, то погибаешь в матке или умирает твоя мать.

… Фактически, худшие приступы тревоги и узкие места, опасные положения, в которые мы попадаем, годы спустя обычно видятся как начало чего-то нового. И это может придать нам смелости… пройти через узкое место… увидеть, в чем здесь возможность… Тревога способна парализовать, но на самом деле это не она, а страх парализует нас – потому что сопротивляется движению вперед. Отказываясь противодействовать, мы опираемся на свою веру в жизнь. И с этим доверием к жизни мы можем войти в тревогу и сказать: да, я испытываю сейчас страшные чувства, но я доверяю тому, что это новое рождение.[15]

Симптомы паники – естественная, а не угрожающая реакция тела, точно такая же, как пот в жару. Понаблюдав за собой, можно научиться определять, как тревога выражается именно у вас в теле, – и тогда она уменьшается. Мгновенный способ погасить тревогу, который меня выручает, – вспомнить, за что ты благодарна жизни. И еще – дыхание. Попробуйте так: на вдохе представьте, что спокойствие и безмятежность проникают в каждую клеточку тела. На выдохе мысленно нарисуйте картину: тревога уходит из тела вместе с выдохом и растворяется в воздухе. Можно проговаривать про себя: «я вдыхаю спокойствие, я выдыхаю стресс». Даже один такой вдох-выдох улучшает душевное состояние.

Другое чувство, которое сложно выдержать, так как мало кто из нас этому обучен, – стыд. Невыносим стыд потому, что мы, по выражению психотерапевта Этель Голланд, густо замешиваем его с отвращением и презрением к себе, страхом отвержения и унижением – в такой гремучей смеси наше «я» боится на него даже взглянуть и сбегает. Каждое из этих переживаний нужно научиться отличать от стыда и «переваривать» отдельно. Стыд – стимул для самопознания и внутреннего роста, а не только средство удерживаться от неприемлемого в обществе поведения. Не выдерживая смятения и напряжения стыда, мы отвергаем новое знание о себе, которое может не только ранить, но и оказаться полезным, придать уверенности, помочь заполнить ощущение пустоты внутри. Если воспринимать стыд шире, как маркер нового и неожиданного, а не страшного и мерзкого, он «позволяет очень остро почувствовать, что наше собственное, прежде непризнанное новое «я» – существует, – говорит Этель Голланд. – Существует в мире других людей, которые отличны от нас, но видят и замечают нас. И между нами есть разница и расстояние. Непреодолимое. Мы не едины. Не слиты. Отдельны. И тогда переживание стыда рядом с другим человеком – это знак рождения»[16].

Так можно «распаковать» любую, самую болезненную эмоцию или чувство – и устоять, обогатить, а не разрушить себя. Скука – сестра созерцательности (ничто не бывает скучным, если смотреть достаточно долго, говорил Флобер). Радость, смех – бунт против зла, несправедливости и беспомощности. В удивлении и любопытстве – отказ подчиняться расхожему мнению, быть конформистом. Отчаяние – сырой, с виду неподатливый материал для перемен. Не теряйте отчаяния, но не впадайте в уныние, советует поэт Лев Рубинштейн. Для него это разные понятия: уныние парализует волю, а отчаяние, наоборот, высвобождает творческие ресурсы, о которых мы не подозревали.

Страх – акт воображения, вид творчества. Каскадер Ник Валленда, установивший семь мировых рекордов, включая переход без страховки над Большим Каньоном по канату длиной 427 м, говорит, что для него нет страха – есть глубокое уважение к опасности, к тому, что может тебя убить. Я по-другому ощутила смерть близкого, когда в тяжелый период мне попалось высказывание ливанско-американского философа Халиля Джебрана: «Чем шире пустота, которую горе прорубило в глубь вашего существа, тем больше радости вы сможете вместить»[17]. Блогер Джейми Андерсон написала о том, как переживала уход родных – сначала смерть мамы, потом – старой собаки по имени Макс:

– Горе, узнала я, это на самом деле – любовь. Вся любовь, которую ты хочешь дать и не можешь дать… Нерастраченная любовь собирается в уголках глаз и в груди, там, где отныне пусто и гулко. Счастливая любовь превращается в печаль, когда ее не на кого излить. Горе – это просто любовь, которой некуда идти.[18]

Нужно сознательно превозмогать душевную боль – проживать ее шаг за шагом, как мы преодолеваем тяготы в дороге, зная, что они не вечны. Замечать гнев, тоску, тревогу и принимать их бережно, а не злиться и не пытаться сделать так, чтобы поскорее исчезли (по закону подлости, тогда они как раз задерживаются надолго). Давать себе право чувствовать разбитость, сломленность, разочарование, побежденность – они формируют цельный, взрослый характер. Состояние счастья, победы на самом деле мало чему нас учит, в отличие от неудач. К тому же быть счастливым и успешным каждую минуту невозможно.

Если не задействовать эмоциональный интеллект, способность выражать свои чувства словами теряется – это состояние называется алекситимией, в переводе с древнегреческого «нет слов для чувств». Как шеф-повар от чрезмерной нагрузки на вкусовые рецепторы перестает различать вкус блюд, люди с алекситимией утрачивают навык распознавать эмоции и чувства – свои и окружающих. Остаются только страх и злость. Алекситимия обычно сопровождается трудностями в общении, паническими атаками, компульсивно-обсессивными расстройствами, депрессией, с ней сложнее приходить в себя после тяжелых событий. Из-за невысказанности душевные травмы громоздятся одна на другую и дороже обходятся сердцу.

Пример «алекси», как называют тех, кому трудно различать чувства и говорить о них, – подростки, столкнувшиеся с компульсивным перееданием и булимией. Принимая одиночество, гнев, стыд, вину, отверженность за чисто физическую реакцию, они ищут утешения и контроля над ней в еде, пытаются усыпить тело вкусностями. Но голод по искреннему общению со сверстниками, родителями, учителями только обостряется – перееданием его не утолить. Одиночество охватывает нас не от того, что мы находимся одни, а от неспособности открыть кому-то душу. Близкие отношения, о которых страстно мечтают булимики, невозможно создать, если не разбираешься в своих сокровенных чувствах и не делишься ими, боишься конфликтов, не позволяешь себе злиться. Когда манера успокаиваться плюшками и шоколадом входит в противоречие с желанием оставаться стройной, чтобы нравиться окружающим, челюсти капкана булимии захлопываются – подросток оказывается внутри пищевой зависимости.

Крайний случай алекситимии – полная эмоциональная слепота, вместо эмоций и чувств – только их телесные проявления. Например, по спине бегут мурашки от радостного предвкушения или страха, кровь приливает к лицу и руки сжимаются в кулаки от ярости. Но дальше уровня тела сознание не считывает эмоцию, то есть не дает ей оценку, приятное это переживание или неприятное, сильное или слабое, и не придает словесную форму, помогая объяснить, по какой причине мы чувствуем то, что чувствуем. Незамеченные, эмоции идут мимо сознания – из-за этого намного явственнее ощущается телесный дискомфорт, связанный с ними. Человек пребывает в неосознаваемой тревоге, одинаково безразличный к горю и к радости, отрезанный от мира чувств, своих и других людей, незнакомый с полетом фантазии, не умеющий видеть сны, яркие, образные, с захватывающими сюжетными поворотами.

Правда, в отличие от социопатов, которые не испытывают привязанности ни к кому, кроме самих себя, «алекси», хоть и с трудом, искренне пытаются пробиться сквозь свои окоченевшие чувства. «В основном они способны понять, когда окружающие находятся в плохом расположении духа, и это их огорчает, – говорит Джефф Берд, профессор психологии из Оксфордского университета. – Загвоздка в том, что им не удается разобраться в чувствах другого или своих, поэтому они не знают, как облегчить состояние собеседника или уменьшить собственный стресс. Это важное отличие алекситимии от психопатии»[19].

К счастью, чаще алекситимия встречается в легкой форме и хорошо поддается терапии. Эмоции зарождаются в теле – «алекси» учатся перекидывать мостик от физического состояния к душевному: «Когда я испытываю в теле такие-то ощущения, это означает такую-то эмоцию». Чем детальнее мы анализируем внутренний мир, тем больше у нас вариантов предвидеть свои реакции в разных ситуациях и управлять ими, тем гибче мы откликаемся на вызовы, и, как следствие, укрепляются наша психика и отношения с окружающими.