Текст книги "Мой друг Иисус Христос"

Доклад в библиотеке

Нельзя было позволять страху меня остановить. И я связался с городской библиотекой, чтобы выяснить, интересует ли их мой доклад. Предложение оказалось настолько неожиданным для скромной библиотекарши, что она с трудом могла говорить. Я ободряюще ей улыбнулся, и она ответила мне заикаясь:

– Мы будем счастливы. Когда?

Я предложил день через две недели. К счастью, Тарм небольшой городок, и слух о моем первом публичном выступлении распространился довольно быстро. Итак, 27 января в библиотеке Тарма я должен был выступить с докладом под названием «Николай Окхольм – сын своей матери».

Подойдя в этот день к зданию библиотеки, мы обнаружили огромную очередь и с волнением переглянулись. Библиотека не вместит всех желающих. Мы пробрались к служебному входу, поздоровались с директором и мэром Тарма по имени Могенс. Он разводил норок и слыл приятным человеком. Едва услыхав о докладе, он тут же пожелал встретиться со мной и сейчас с завистью смотрел на очередь.

– Да уж, вот истинное доказательство того, что шоу-бизнес намного увлекательнее, чем политика. Я не видел такой очереди ни на одной из своих предвыборных встреч с избирателями.

Места в первом ряду были зарезервированы для моих «натовцев», которые тут же расселись. Мне необходимо было постоянно иметь их в поле зрения. Библиотекарша сказала, что им пришлось перенести половину книг в гараж, так что удалось освободить место для двухсот двадцати пяти человек.

– А этого достаточно? – поинтересовался я.

– Не думаю. Перед зданием уже более трехсот, а народ все подходит.

Я встал за небольшую трибуну. Двери открылись. Началась кошмарная толкотня, с которой сотрудники библиотеки никак не могли справиться. Возможно, в зале и было двести двадцать пять мест, но в итоге внутри оказалось гораздо больше народу. Когда двери закрылись, оказалось, что уйти домой в глубоком разочаровании пришлось немногим. Народ теснился. Кое-где в зале возникли перепалки. Мэр и директор библиотеки тщетно пытались усмирить собравшихся. Наконец я взял в руки микрофон и громко и решительно сказал:

– Если аудитория не успокоится и собравшиеся не проявят друг к другу должного уважения, мне придется уйти, так и не выступив. Ясно? Нас тут много, но нам придется на несколько часов смириться с теснотой.

В зале установилась полная тишина. К сожалению, из-за столпотворения я почти не видел «натовцев», только когда народ перед ними двигался. Но я решил вести себя мужественно. Откашлявшись и сделав глоток воды, я приступил к докладу.

– Я всегда ненавидел мамины песни… И вот сегодня я перед вами. Я дико рад тому, что я сын своей матери. Спасибо за внимание.

Я говорил не останавливаясь в течение часа, в горле жутко пересохло. Я не следил за реакцией зала, потому что сосредоточился исключительно на собственной речи. Но все прошло отлично. По крайней мере, аплодировали мне очень-очень долго. Мне удалось-таки взглянуть на моих друзей, включая бабушку. Их глаза излучали гордость. Да я и сам испытывал гордость. Я не верил в такой триумф. Минут через двадцать мне удалось успокоить публику, чтобы предложить им задать свои вопросы, и тут же в воздух поднялась как минимум сотня рук. Могенсу сложно было пробираться с микрофоном к каждому желающему, так что в итоге микрофон просто передавался из рук в руки.

– Почему ваша мама никогда не выступала в Тарме?

– Мама очень хотела тут выступить, но она боялась, что ей что-то не удастся, так что ей проще было отказаться от этой идеи.

За моим ответом последовало всеобщее облегчение. То есть она не приезжала не потому, что не любила Тарм, а потому, что любила его слишком сильно.

– То есть она боялась провала?

– Ну да. Она опасалась и еще кое-чего, но это пустяки.

Все поняли, что я говорю о своем деде. Злобный старикашка, недовольный всем и вся. Я упоминал о нем несколько раз, но не говорил, что он бил маму. Просто рассказал, что он выжил ее из города. Кроме того, я рассказал, что бабушка ушла от него, умолчав о том, что она перебралась ко мне. Эти слова вызвали большое оживление.

– А у вас есть любимая песня из ее репертуара?

– Да, мамина единственная рок-композиция «Шторм». Это была и ее любимая песня. Мама не очень любила попсу. Когда ей хотелось расслабиться и отдохнуть, она слушала тяжелый рок. Она была без ума от «AC/DC» и «Металлики».

У публики вырвался вздох изумления. Как неожиданно.

– А вы думали о музыкальной карьере для себя?

– Нет, никогда. Я не унаследовал мамин талант. У меня даже никогда не получалось спеть песенку про «Паучка Питера», не убив своим исполнением этого самого паучка.

Народ засмеялся, не так чтобы очень сильно, но вполне адекватно моей шутке, и тут я услышал голос деда. Он прятался в толпе и слышал все, что я о нем говорил.

– Ты знаешь, где моя жена?

Смех резко прекратился, волнение аудитории нарастало. Я пытался отыскать взглядом бабушку и наткнулся на ее испуганные глаза. Она пряталась, как только могла. Но деда я не видел. Его загораживала толпа. Тут я заметил, что люди слегка расступаются, чтобы я все-таки мог его разглядеть. И вот он предстал передо мной.

– Привет, дед. Да, знаю, но домой она не вернется.

Он представлял собой печальное зрелище: весь в грязи, жидкие волосы растрепаны.

– Но ей придется. Она мне нужна.

– Да нет, она никому ничего не должна.

Двести пятьдесят человек затаив дыхание наблюдали за нашей беседой.

– Я найду ее, – сказал он упрямо.

– Оставь ее в покое. Ты уже достаточно натворил бед. – Я оглядел толпу и сказал: – Я хочу рассказать вам о последнем дне, проведенном мамой в Тарме. В тот день дед избил ее до крови, и побои прекратились только потому, что вовремя вмешался мой отец.

Настроение толпы резко поменялось. Люди были разъярены. Дед поторопился уйти. У него не было выбора. Зал принялся насмешливо хлопать, кричать ему вслед, несколько человек выпихнули его на улицу. Какая подлость – бить собственную дочь! И все же это лучше, чем слухи о педофилии, распространившиеся несколько месяцев назад. Теперь все поняли, почему мама так и не вернулась в родной город.

Как только вопросы иссякли, мэр завершил мероприятие. Он поблагодарил меня и сказал, что весь город очень рад моему переселению. Какое облегчение.

– Мы искренне надеемся, что ты еще долгие годы будешь помогать росту популярности Тарма.

У нас не было лучшей возможности для привлечения всеобщего внимания. Я вновь взял микрофон, поблагодарил мэра, библиотеку, всех пришедших и в целом город Тарм:

– Я хотел бы выразить свою благодарность Тарму, и это больше чем просто слова. Я чувствую, что вы дали мне очень много. Я здесь как рыба в воде. А потому я рад, что сегодня пришло столько народу и что вы почтили нас своим участием, – обратился я персонально к Могенсу. – Мне очень нужна ваша помощь.

Все притихли.

– Вы хотите знать? – смело воскликнул я.

Зал заревел.

– На Пасху я собираюсь организовать в городе фестиваль в честь мамы.

Тут все бешено зааплодировали.

– Музыка по всему городу в течение праздника. Мы хотим пригласить все группы, которые поют мамины песни, – Томаса Хельмига, Лиз Серенсен, всех, ну и конечно, лучшую датскую кавер-группу, «Грит Окхольм Джем». Это будет благодарностью вашему фантастическому городу от меня и моей мамы. Как вам такая идея? – крикнул я.

Рев нарастал.

– Вы поможете мне? Мне потребуется помощь. До Пасхи не так много времени. Нам понадобятся палатки, пиво, школы, разрешения. Все-все. Вы «за»?

Зал заревел еще громче. Я передал микрофон мэру. Он удивленно смотрел на меня, и мы с нетерпением ждали его ответа. Он пробормотал:

– Спасибо. Идея прекрасная, но, видимо, придется потерпеть до осени, когда у нас будет не так много дел.

Публика издала вздох разочарования, несколько человек крикнули:

– Но Грит родилась на Пасху!

Вообще-то это был мой аргумент, но лучше, что его высказал кто-то другой. Это было совпадением. Просто Пасха – ближайшая возможность провести фестиваль. Мы не хотели ждать до осени. Могенс понял, что отговорки бесполезны, и обещал, что праздник состоится на Пасху во что бы то ни стало.

Карен встала у дверей. Она проследила, чтобы никто не ушел из библиотеки без задания. Весь город загрузили работой на ближайшие несколько месяцев, а Карен контролировала выполнение. Мы потратили кучу времени на тщательное планирование этого мероприятия, и вот теперь нашим мечтам предстояло воплотиться. Все были взбудоражены моей идеей, пока спустя несколько дней не объявилась другая «бомба».

Йеппе не такой уж безвредный

Я мою посуду, а Йеппе с Великом вытирают. Мытье посуды в нашем доме – мужское занятие. А бабушка с Марианной занимаются другими делами. Если бы не они, наш дом превратился бы в сплошной бедлам. Только за последнюю неделю Марианна уже три раза просила Велика почистить за собой унитаз. Мытье посуды – единственное закрепленное за нами домашнее дело, причем я всегда мою, а они всегда вытирают. Вот они хлещут друг друга по заднице кухонными полотенцами. За окном бродят по залитому зимним солнцем саду бабушка с Марианной и о чем-то разговаривают. И мне кажется, что все так прекрасно и умиротворенно. Но вдруг идиллия разлетелась вдребезги. Дед возник перед ними словно из ниоткуда. Он был в ярости. Они даже не успели скрыться. Он со всей силы ударил Марианну в лицо кулаком и оттащил от нее бабушку. Но уже через секунду я вмешался в происходящее.

– Не подходи! – орет он, но я буквально выдрал у него из рук бабушку, схватил его одной рукой за ремень, второй за шею – и кинул головой в кусты.

Он пытается подняться, но я толкаю его снова. Он заплакал.

– Уходи и не возвращайся. Проваливай! Ясно? – Я повернулся к нему спиной и спрашиваю бабушку: – Ты в порядке?

Она кивнула – и вдруг завизжала. Оказывается, дед встал, подобрал с земли палку и собрался врезать мне по голове. Йеппе успел отвести удар левой рукой, а правой огрел деда чугунной кастрюлей. Тишина.

Мы все в шоке стоим и смотрим на повалившегося деда. Я вижу его мозги. Я поворачиваюсь к Йеппе:

– Ты его убил.

– Он хотел тебя ударить.

– Да, но ты убил его.

Я слышу крик Марианны и, преодолевая дрожь, иду к ней. Она все еще лежит на земле, вся в синяках, ей страшно. Я улыбнулся ей, обнял, поднял с земли.

Тогда бабушка, как ни в чем не бывало, подошла к Йеппе, взяла у него из рук кастрюлю. Сначала он не хотел отпускать ее, но бабушка настаивала. Все надежды Йеппе обрушились в один миг. Он старается выплеснуть свою боль в крике, но Велик схватил его с силой и яростью, каких я в нем прежде не замечал. Йеппе не смог вырваться, мы его не отпустили. Не потому, что хотели его наказать, а потому, что не хотели его лишиться. Наконец он выбился из сил.

– Я положу его на диван, – говорит Велик, продолжая удерживать ослабевшего Йеппе.

Мы все киваем. Я заметил, что бабушка счастливо улыбается, что кажется мне диким и странным. Наверное, дед был тем еще ублюдком, и все же могла хотя бы сделать вид, что боится или раскаивается.

– Нам нужно позвонить в полицию, – говорит она с улыбкой и идет в дом отмывать кастрюлю от крови и мозгов.

Пошел снег. Я еще несколько минут постоял, держа в объятиях Марианну. Я тоже хотел зайти в дом, но ее нельзя было отпускать.

Мы не звоним в полицию, а звоним Карен, которая в свою очередь связалась с Йенсом. Она ворвалась к нам в дом, потрясенная, как и все мы. Когда пришел Йенс, мы все, удрученные, сидели в гостиной, кроме бабушки, которая держалась особняком. Мы молчим уже больше часа. Йеппе прячется под одеялом. Йенс со своим молодым коллегой с удивлением смотрят на труп деда, уже наполовину засыпанный снегом. Мы не сказали, почему вызвали их. И теперь для них сюрприз: мертвый дед на моем газоне. Они входят в дом. Не выглядят взволнованными. Наоборот, они очень спокойны.

– Что случилось? – осторожно интересуется Йенс. Карен как-то стыдливо отвечает, что деду на голову угодила чугунная кастрюля.

– И как же она туда угодила?

Мы все молчим, и Йенсу приходится повторить свой вопрос. Я смотрю на окружающие меня лица – все они выражают страх. Я обещал Иисусу защищать своих друзей, и поэтому я говорю:

– Я его ударил. Я не хотел, но так получилось.

Все смотрят на меня так, словно я сделал им промывание желудка. Йеппе вдруг скидывает с себя одеяло и кричит:

– Неправда! Это сделал я.

Как будто это были важнейшие слова, которые он когда-либо произносил.

Я качаю головой:

– Не прикрывай меня, Йеппе, не надо.

Йеппе краснеет как рак, но возразить дальше не успевает, потому что в гостиную вошла бабушка:

– Йенс, Йенс.

Йенс оборачивается к ней:

– Да, Улла.

Его голос становится еще более спокойным. Ему очень нравится бабушка. Он несколько раз приходил к ней в гости уже после того, как она переселилась ко мне.

– Это я его ударила. Кастрюля в моей комнате. Они пытались меня защитить, но объявился Лайф, и я перепугалась. Сначала он ударил Марианну (щека у нее действительно опухла и приобрела фиолетовый оттенок), потом Йеппе (на руке у него был синяк размером с ладонь) и хотел меня утащить. Я так испугалась и разозлилась, что ударила его кастрюлей.

Йенс кивает и следует за бабушкой в ее комнату, чтобы принести кастрюлю. Йеппе продолжает протестовать, но полицейский убеждает его, что защищать бабушку бессмысленно, раз она сама во всем призналась. Йенс возвращается с кастрюлей и бабушкой:

– Мне очень жаль, но я надеюсь, что не будет серьезных последствий, ведь этот урод сам заслужил такую участь.

Карен встала и обняла Йенса. Он улыбнулся:

– Теперь нужно позвонить в полицию, а мы пока пойдем вместе с Уллой в маленькую комнату и побеседуем. Как только мы с ней закончим, естественно, поговорим и с вами.

Он подмигивает Карен, тем самым как бы говоря, что оказывает нам большую услугу. За десять минут мы успокоили Йеппе и выстроили историю: дед пришел, буянил, бабушка ударила его, потому что не сдержалась. Она сделала это ради всех нас.

Остаток дня был просто сумасшедшим. «Скорая», политики, журналисты, просто зеваки, непрекращающийся снег и чертов стресс. Наконец все закончилось, бабушку увезли. Я попрощался с ней, обнял так сильно, что у нее захрустели кости. Как только ее увезли, снег закончился.

Когда все оставили нас в покое, мы вздохнули с облегчением. Прекрасно понимая, что это еще не конец, мы пока что оказались предоставлены сами себе, а значит, можно было расслабиться. Все удивленно посмотрели на меня.

– Почему ты сказал, что ты это сделал? – спросил Йеппе.

Я взвешивал каждое слово, но все равно лучшего объяснения не нашел:

– Потому что ты мой друг.

Все молчали, взгляд Йеппе озарился благодарностью. Я заметил, что он держит за руку Велика, и обрадовался, что Велик по-прежнему заботится о нем. Велик вошел в образ. Марианна как-то по-особенному посмотрела на меня. Я смутился:

– Что такое?

Она не ответила, а затащила меня в свою комнату.

История Марианны

Я видел по ее глазам, что вот-вот произойдет нечто невообразимое. Она толкнула меня на стул, села верхом и принялась целовать – дико и страстно. Я с готовностью нащупал ее грудь. Она не сопротивлялась, и я запустил руки ей под свитер. Против этого она тоже не стала возражать. Подобное поведение сбило меня с толку, и в какое-то мгновение я поймал себя на том, что скорее хлопаю ее по груди, чем ласкаю. Овладев своими руками, я расстегнул ей лифчик и стянул с нее свитер. Но затем остановился: вид ее груди заставил мое сердце биться в экстазе. Марианна улыбнулась, отклонилась немного назад и бросила на меня страстный взгляд, расстегивая мне штаны. Я уже был готов. Она встала и сняла с себя брюки и трусы, оказавшись передо мной совершенно голой, а я чуть не кончил, лишь только взглянув на ее рыжие лобковые волосы. Она хотела сесть на меня сверху, но я остановил:

– Подожди. Постой немного. Мне хочется посмотреть на тебя. Какая ты красивая!

Я потянулся и нежно дотронулся до нее. Мои ладони скользили сверху, от ее груди к животу, затем плавно переместились на спину, а оттуда на ягодицы, где и остановились. Я сделал глубокий вдох и одной рукой провел между ее ног, но не до самого верха. Она немного дрожала, и я для большей уверенности посмотрел ей в глаза. Она счастливо улыбнулась:

– Мне нравятся твои прикосновения. Ты такой нежный.

Я снова положил руки ей на грудь и, приподнявшись, обхватил губами сосок. Она пыталась нащупать мой член, но никак не могла, пока я еще немного не привстал, одновременно целуя ее. Наконец, обхватив член руками, она сделала несколько движений сверху вниз, от чего я чуть не задохнулся. Я хотел еще поласкать ее и пальцами отыскал влагалище. Марианна задрожала чуть сильнее, тогда я запустил палец внутрь, где уже было влажно и мягко. Она выпустила член и резким движением убрала мою руку. На мгновение мне показалось, что я сделал что-то не так, но она грубо толкнула меня назад, так что я чуть не упал, а затем села сверху, и мы занялись сексом с таким неистовством, какое возможно лишь после долгого воздержания.

Велик постучался к нам в самом разгаре и поинтересовался, не желаю ли я побеседовать с журналистом «Дагбладет», который висел на телефоне. Но в тот момент я был не в состоянии говорить, так что попросту никак не отреагировал. А Велик продолжал стоять у двери и слушать. Вдруг он вскрикнул:

– Черт, трахаются!

Тут же послышался голос Карен:

– Йонас, отойди от двери! – И спустя десять секунд: – Йонас, живо!

А потом она сидела на мне, крепко вцепившись. Это было фантастическое ощущение. Мне хотелось долго сидеть так и ласкать ее ягодицы.

– А теперь я тебе все расскажу, – прошептала она и куснула меня за ухо.

Она пытливо посмотрела на меня, чтобы удостовериться, что я слушаю, но я сроду никого так внимательно не слушал.

Ей было тринадцать, когда ее мать решила, что «Свидетели Иеговы» способны объяснить все трудности и несчастья. Результат был очевидным: тетя и двоюродная сестра Марианны уже вступили в «Свидетели Иеговы».

– У нас постоянно разгорались скандалы, потому что я не хотела вступать в эту группу. Неприятно говорить, но мама заболела и погрустнела, а мне стало совестно, и я обещала хотя бы попробовать. И попробовала. Но скандалы возникли вновь, мама снова заболела и опечалилась, и я опять мучилась угрызениями совести. В конце концов я сдалась.

Мать Марианны после родов стала страдать глубокими депрессиями, здоровье ее пошатнулось, но «Свидетели Иеговы» чудесным образом помогли ей, и Марианна вынуждена была смириться со своим новым образом жизни, несмотря ни на что – потерю друзей, изменение стиля одежды, смену интересов. У нее теперь были новые друзья, другая одежда, иные интересы. Но все это оставалось для нее игрой. Она обретала себя лишь в одиночестве.

Матиас был первым парнем, которого она поцеловала. Тогда ей было двадцать, и у нее была репутация неприступной. Он проводил ее до дома и поцеловал. Но этот поцелуй был как бы пробный – ни он, ни она не испытывали друг к другу никаких чувств.

– Весь следующий год мы изредка целовались. Это было абсолютно невинно, просто мне нравилось целоваться, пусть даже с Матиасом.

Ей исполнился двадцать один, когда они стали женихом и невестой. Все говорили, что они два сапога пара. Помолвка была невероятно долгой, что приводило Матиаса в какое-то безумие. Но Марианна не хотела выходить замуж, пока Матиас хотя бы разок не опростоволосится. Он должен был показать, что не идеален. И вот Марианна познакомилась с Эмиром.

Как-то она постучала в одну дверь, и на пороге возник Эмир. Он был единственным албанцем в Тарме. Инженер по образованию, он не смог найти работу в Орхусе, где жила вся его семья, и переехал в Тарм. Марианна спросила, не хочет ли он поговорить о Библии. Эмир не хотел – ведь он мусульманин. Конечно, Марианне он этого не сказал: он был одинокий волк, а она симпатичная девушка. Он слушал ее, многозначительно кивая и пялясь на ее грудь.

– Конечно же я сразу это заметила, но решила игнорировать его взгляды, точь-в-точь как с тобой. У меня замечательная грудь, правда?

– Отличная грудь! – незамедлительно отозвался я, поглаживая ее.

– Спасибо. – Она не скрывала своей радости.

Марианна беседовала с Эмиром об Армагеддоне и об Иисусе. Через некоторое время Эмир занервничал. Она поняла, что он к чему-то готовится. Зайдя сзади, он положил руки ей на грудь. Она вскочила, объятая ужасом. Он перепугался не меньше ее – едва ли он отдавал себе отчет в своих действиях. Она побежала домой. Примерно около часа она испытывала страх, после чего принялась ласкать себя. На следующий день она вернулась и спросила, не хочет ли Эмир услышать о Библии.

Они тайно встречались около года. Марианна занималась только тем, что находила способы встречаться с Эмиром и при этом сохранять все в тайне. Она предпринимала лесные прогулки лишь для того, чтобы увидеться с Эмиром за деревом или на дереве. Часто там было мокро и холодно. Ни с того ни с сего она стала по четыре раза в год гостить у кузины в Копенгагене и оставалась у нее на несколько дополнительных дней, в течение которых они с Эмиром пили, занимались сексом, а как-то сделали себе татуировки в виде бабочек. Эта татуировка была своего рода обещанием себе самой. Она не могла стать женой Матиаса с тату на попе. Эмир был готов познакомить ее со своим окружением, но Марианна не решалась пойти на такой шаг. Во всей ситуации было что-то противоестественное. Ведь Эмир гнул свою линию. Его родители хотели, чтобы он перебрался поближе к ним и женился на мусульманке. Они познакомили его с дочкой своих друзей. Вроде бы она оказалась неглупой и не уродиной, и Эмир запросто женился бы на ней, если бы не Марианна. Родители начали давить на него – как это их сын до сих пор не женат! Мать даже как-то спросила: может, его интересуют мужчины? Это был самый неприятный момент в его жизни. Эмир умолял Марианну открыться, но она не могла на это пойти.

Естественно, окружающие не могли не заметить произошедшей с ней перемены. Мать и жених проводили с ней долгие беседы. Что ее тревожит? Почему она так часто гуляет в одиночестве? Почему не хочет выходить замуж? Ведь они с Матиасом чудесная пара. Так все говорили. Она не могла объяснить происходящего, а потому воспользовалась действенной отговоркой, которую всегда применяла ее мать, чтобы дать понять Марианне, что сейчас ей очень плохо:

– Я сказала, что на меня напала тоска.

Тоска напугала мать, знавшую не понаслышке, что это такое. И она стала оберегать Марианну, стараясь обеспечить ей покой и уединение. Матиас ничего не понял.

Марианна решила действовать и покончить с обманом. Она уже почти собралась с силами, как вдруг Эмир все разрушил. Вот уже несколько недель он вел себя как-то отстраненно и однажды не явился к месту их очередной тайной встречи. Марианна напрасно прождала целый час. Она вся продрогла и чувствовала себя очень одинокой. А он уехал в Орхус, к семье и своей невесте. Ему даже не хватило мужества попрощаться. Но спустя несколько дней он прислал письмо, которое попало в руки матери Марианны.

– Вернувшись домой, я увидела, что мать держит это письмо. Она протянула его мне. Кажется, она даже не разозлилась. Наоборот, расстроилась за меня. Я прочитала письмо и разрыдалась. Мать старалась меня успокоить.

И она решила обо всем рассказать матери, которая не ругала и не упрекала ее, а только утешала. Когда рассказ закончился, мать ответила тщательно продуманной фразой: «Из-за этого ты будешь гореть в аду».

Затем она позвонила Матиасу и слово в слово пересказала ему только что услышанную историю.

– Меня буквально прокляли. На молитвенных собраниях я должна была сидеть на самом заднем ряду, мне запретили разговаривать с кем бы то ни было. Даже мать со мной не разговаривала, хотя я видела, что она очень хотела. Это причиняло ей боль, так что она вновь загрустила. У нее началась депрессия, а потом она заболела по-настоящему. Она умерла спустя четыре месяца.

Тут Марианна прижалась ко мне еще сильнее.

– Я могу положиться на тебя? Ты будешь бороться за меня, правда? – шептала она.

Я энергично закивал. Я почувствовал, какая она хрупкая. Она всегда была сильной, а теперь я сидел, ощущая в ладонях ее ягодицы, и чувствовал себя настоящим суперменом. Я нежно поцеловал ее в лоб.

Во время молитвы Марианна сидела на последнем ряду под молчаливыми презрительными взглядами. Почему она не сбежала? Потому что у нее ничего не было, кроме этого. Куда ей было идти? И она осталась. Матиасу нравилось играть роль всемогущего – он оберегал ее от окружающих и от нее самой. Всего через полгода проклятие было снято, и она вновь получила возможность осуществлять миссию. Все благодаря Матиасу, который обязался направить ее на узкий путь добродетели. Ей нигде нельзя было появляться без него.

– Я знала, что однажды сбегу. Просто не представляла как именно. И вот появился ты. Ты казался ненормальным, но в то же время честным и неправильным, в положительном смысле слова.

Я приподнялся (она продолжала сидеть на мне), перевернулся и усадил ее на стул, плотно прижавшись к ней животом. Она счастливо улыбнулась, и мы опять занялись сексом.