Текст книги "Мой друг Иисус Христос"

Полноватая дама

В дверь настойчиво звонили. На пороге стояла моя соседка, та самая полноватая дама.

– Привет, я Карен. Я живу в квартире девятнадцать.

– Ага. Привет.

– Мы тут говорили – жаль, нам не удалось устроить тебе теплого приема на Поппельвай, так что я решила хотя бы испечь для тебя пирог. – И она протянула мне сковородку.

Не успел я взять у нее пирог, как она уже проскользнула ко мне в дом. Это было как-то дерзко, но в то же время обезоруживающе, и я подумал про себя: «Черт, надо было ее пригласить».

– Да, мы много говорили о том, что вы за птица.

– Правда?

– Вы нас смутили. Мы думали, что сюда въедет семья с детьми. У нас тут семейный квартал. И вдруг появляется молодой бездетный парень из самого Копенгагена!

Она открывала все двери подряд и заглядывала во все комнаты. Это была уже следующая стадия наглости, но мне было все равно – я хотел, чтобы она посмотрела, какой у меня прекрасный дом.

– У вас четыре спальни?

– Ну да. На случай если вдруг гости приедут.

– Да, гостеприимный дом. Это хорошо. Должно быть место для других. Вы его отлично обустроили. – Она тепло улыбнулась.

– Спасибо.

– Милая мебель. Из «Фальке»?

– Ну да.

– Здорово.

Она села на диван и с любопытством посмотрела на меня, вероятно ожидая какой-то реакции с моей стороны. А я все еще ходил со сковородкой в руках и чувствовал себя ошарашенно, в хорошем смысле слова.

– Не желаете чашечку кофе?

– О, спасибо большое. И может, кусочек пирога. – Она все время улыбалась, и улыбка ее была очень приятной.

Я сидел с Карен и пил кофе с шоколадным пирогом. Она замужем за Каем. У них две дочки – одна моя ровесница, а вторая на несколько лет младше.

Мне недавно исполнилось двадцать пять. Обе дочери уехали в Орхус, и теперь Карен осталась одна.

– Может, немного скучновато, но всегда можно найти себе занятие. Правда? Я заметила, что вы тоже все время дома.

– Да, занятия всегда найдутся… – Хотя я сознательно ничего не делал.

Они живут тут всю свою жизнь, и все их друзья живут тут же, на Поппельвай. А у меня?

– А что у меня?

– Ну, вам же не коммуна дом оплатила? – спросила она с подозрением.

– Нет. С какой стати коммуна должна покупать мне дом?

– Они стараются всем обеспечить безработных.

– Я не безработный. – Я оскорбился.

Карен с недоумением взглянула на меня:

– Но у вас нет работы.

– Мне нет необходимости ходить на работу.

Она оживилась:

– А… так вы богач?

– Мне не хотелось бы говорить на эту тему.

– Как интересно. Но вы же не гангстер или что-то в этом роде?

– Что?

Она отрезала кусок пирога и протянула мне. Это уже был четвертый, а она все продолжала кормить меня.

– Слышала о гангстерах и рокерах, которые становятся участниками программы защиты свидетелей, как Дэн Люнге. Вы же не такой?

– Конечно нет.

Она с облегчением улыбнулась:

– Мы просто все удивляемся, зачем вам понадобилось переезжать в Тарм.

– Кто это «мы»? – Меня уже стало раздражать это слово.

– Все, с кем я разговариваю. Как вас зовут?

– Николай.

– Ну а фамилия у вас тоже есть?

Я откусил большой кусок пирога:

– Конечно.

– Окхольм?

Я колебался, но в итоге кивнул, и она дернулась от радости:

– Уф! Ну вот. Ваша мама – это наша Грит Окхольм?

– Да, моя мама – певица Грит Окхольм, которая родилась и выросла в Тарме.

– Да вы, наверное, самая занимательная личность, когда-либо жившая на Поппельвай. Как-то, правда, был тут один разведчик под именем Б. С. А почему ты переехал? Из-за мамы?

– Нет, просто захотелось.

– Нет, как же все-таки любопытно! Как будто бы твоя мама сама к нам переехала.

– Всего лишь я… – Но я заметил по реакции Карен, что для нее это не «всего лишь».

Я не просил Карен держать язык за зубами, я знал, что это бесполезно. Не прошло и двадцати четырех часов, как весь Тарм узнал о том, что я в городе, включая Надю Йессен из «Скьерн-Тарм даг-блад». Она позвонила мне и спросила, заинтересован ли я в статье. И я согласился – если уж об этом все-таки должно стать известно, то пусть об этом возвестят так громко, насколько это возможно.

Возвращение блудного сына

Николай Окхольм, сын Грит Окхольм, кинулся в пучину жизни. Он переехал из Копенгагена в Тарм, стремясь лучше узнать себя и свою легендарную мать.

Текст: Надя Йессен

[email protected]

Николай Окхольм за свою короткую жизнь успел пройти через многое, и это наложило на него отпечаток. Он обладает харизмой, которая словно говорит: «Да, мне было тяжело, моя жизнь была непроста, но я ни за что не стану унывать». Его знаменитая мать погибла в ДТП, когда ему было тринадцать лет, а чуть больше полугода назад совершила самоубийство его сестра, Санне Окхольм. «Это было непростое испытание», – немногословно, но опечаленно признается Николай. После смерти родителей о нем заботилась сестра. «Меня бы сейчас не было на свете, если бы не она. Она спасла мне жизнь и тащила меня на своих плечах до самого конца. А в конце эта ноша стала для нее слишком тяжела, и это ее убило». Николай думает о своей семье каждый день. Трудно быть одному. Долгое время он был настроен пессимистично и даже решил, что не в силах справиться со своим настроением. Он замкнулся в четырех стенах и испытал еще большую боль наедине с собой, но теперь в его жизни начинается новая глава.

Это глава о возвращении домой и о поисках самого себя. Это оптимистическая глава, действие которой разворачивается в Тарме, городе, где прошло детство его матери.

Криминальное прошлое

«Моя сестра старалась контролировать меня, но у меня ехала крыша», – честно признается Николай. Ему стыдно за многие поступки, которые он совершил. «Какое-то время я тусовался с таким сбродом, что это настоящее чудо, что меня до сих пор не убили или не посадили. Каждые выходные мы затевали драки. Мы умели спровоцировать кого угодно, и горе тем, кто находился рядом в тот момент», – рассказывает Николай. Сейчас в его голосе звучит раскаяние, но что сделано, то сделано, и теперь он вынужден проживать каждый день с сознанием совершенных некогда проступков. Ситуация осложнялась тем, что эти проступки отражались на других людях, в особенности на его собственной сестре. Николай постоянно называет ее Сес, такое же прозвище было у старшей сестры Пера в фильме «Папа для четверых», но сам Николай не имеет абсолютно ничего общего с Пером. Он скучает по своей сестре сильнее, чем по кому бы то ни было. Он сам говорит об этом, но его глаза намного выразительнее слов – каждый раз при упоминании ее имени в его взгляде появляется глубокая тоска.

Она верила в него

Когда погибли его родители, он неожиданно остался наедине с сестрой, которой только что исполнилось двадцать. Нести ответственность за тринадцатилетнего пацана было нелегкой задачей для молодой девушки, но она ни секунды не сомневалась, что должна позаботиться о нем. «Она чувствовала ответственность за меня всю свою жизнь». Она стала его ангелом-хранителем, у которого он мог найти утешение, когда его дразнили в школе или когда ему было одиноко. Она всегда была рядом. Она не сомневалась в своей ответственности за него после смерти родителей. «Нам обоим пришлось туго, но мне все-таки тяжелее, ведь я не был таким сильным, как Сес, и она буквально несла меня на себе, а я становился все тяжелее и тяжелее, погружался во все это дерьмо вокруг меня. Были периоды, когда мы с Сес вообще не виделись, потому что она просто не могла вынести наших встреч. Больше года мы только созванивались по телефону. А потом у нее появился Алан, мой племянник. Его назвали в честь нашего отца. Это событие дало ей какой-то новый импульс, и мы снова начали видеться. Мы были близки до самой ее смерти», – с печалью рассказывает Николай. Он уже давно покинул криминальный мир. В большой степени из-за того, что сестра верила в него. Все остальные уже отчаялись, что он встанет на путь спасения, но не его сестра. Она верила в то, что он хороший человек, которому просто сложно найти свое место в жизни. Именно это доверие увело Николая от насилия и преступного мира, и прояснение уже почти наступило, как вдруг она неожиданно утопилась. Николай уверен, что именно он довел свою сестру до самоубийства. «Конечно, это я виноват в произошедшем. Я не давал ей ни минуты покоя, и в конце концов она не справилась с постоянным напряжением». Смерть сестры – крест, который несет Николай. Это довлело над ним долгое время. В течение полугода она был полностью потерян для окружающего мира. Он был подавлен и страдал от депрессии, ему трудно было продолжать жить, но он нашел утешение в Иисусе. Раньше он не считал себя верующим человеком, но в последнее время слова Иисуса стали для него опорой и утешением. «Он помог мне и заставил кое-что изменить в жизни». Отныне слова Иисуса будут путеводной нитью в жизни Николая. «Я не делаю почти ничего из того, что он мне говорит, но в любом случае я прислушиваюсь. И иначе не посмею», – говорит Николай с улыбкой.

Паломничество в Западную Ютландию

И вот он переехал в Тарм, на родину матери. Вся его жизнь была попыткой разобраться, где его истинное место. Он не знает, действительно ли оно в Западной Ютландии, но понимает, что без своих корней человек не имеет надежного якоря. «Мне кажется, я здесь для того, чтобы лучше узнать себя. Если ты не знаешь, откуда ведут происхождение твои родителей, как ты поймешь себя самого? Наверное, это и есть причина моего переезда сюда», – задумывается Николай. Он признает, что не может с уверенностью сказать, почему решил переехать в Тарм, но, так или иначе, он тут. Он выражает надежду, что в будущем внесет свой ценный вклад в развитие Тарма. Добро пожаловать домой, Николай Окхольм!

Прием

Люди оборачивались на меня на улице, показывали пальцем. Сначала я стал крайне самоуверенным, ведь я не мог сделать ни одного движения без того, чтобы народ этого не заметил. Некоторые даже подходили ко мне в «Фавере» и заглядывали в мою тележку со словами: «Ну вот, у него-то наверняка есть овсянка». Что мне было ответить на это? В этот момент я засовывал в нос палец, и одна пожилая женщина сказала мне, что моя мама никогда не ковыряла в носу, на что я воскликнул: «Это, конечно, ложь». Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть к постоянному вниманию, и довольно быстро я даже начал считать это прикольным: они видели во мне нечто особенное, хотя я совершенно не прикладывал к этому никаких усилий. Многие из них знали мою маму, играли с ней в песочнице или учились в одном классе, и все они непременно хотели поделиться своими переживаниями со мной. Я вежливо выслушивал, а они прикасались ко мне точно так же, как Сес прикасалась к Силье, – почти благоговейно. Карен рассказала, что весь город только обо мне и говорит. Все сходились во мнении, что когда-то я был хулиганом, но это было тогда, когда я жил в Копенгагене. Теперь я стал хорошим мальчиком. Я же вел себя совершенно обычно, не как знаменитость. И в Тарме всем это очень нравилось.

– «Ник-энд-Джей» в прошлом году выступали на Дне города, и вот они вели себя так, словно они какие-то особенные. Они немного получили по мозгам, чтобы научились вести себя как следует. А вот ты совсем не такой, – говорила мне Карен.

Она была права. Я совсем не такой, как «Ник энд-Джей».

Как-то мне позвонил дедушка. Я уже хотел положить трубку, но решил дослушать до конца. Он двадцать минут объяснял мне, что это не он предал меня, а я его. Он открыл мне двери своего дома, а я решил остаться в Копенгагене со своей сестрой, которая, абсолютно однозначно, не имела моральных сил заботиться обо мне. И во всех тех несчастьях, которые обрушились на меня, виноват я сам, а не он. Я только мычал в ответ.

– Но, Николай, все-таки еще не поздно.

– Не поздно для чего?

– Я все еще могу помочь тебе, если на этот раз ты мне позволишь.

Я перебил его:

– Может, ты заткнешься наконец?

Он промямлил:

– Ты не должен так разговаривать со мной. Я твой дед.

– Я буду говорить с тобой так, как мне хочется. Как бы ты мог мне помочь? Ты паразит. Я прекрасно знаю, что о тебе говорят. Это ты нуждаешься во мне, а не наоборот.

Он молчал.

– Все считают, что ты смешон.

Он положил трубку, и я почувствовал свою силу.

По словам Карен, в Тарме ненавидели моего деда, потому что он отказывался уговаривать маму приехать с концертом. Они упрашивали его связаться с мамой, но он ясно дал понять, что не хочет иметь с ней ничего общего. Поэтому никто с ним не общался, даже сотрудники духовной миссии. Кроме того, ходили слухи, что именно из-за него мама не хочет приезжать. Я признался Карен, что эти слухи верны.

– Правда? Что же он делал?

– Об этом я не хочу рассказывать.

– Надеюсь, не в педофилии дело?

– Я все равно не расскажу.

Через несколько дней после выхода статьи я пришел в «Лас-Вегас». Велик тут же подошел ко мне:

– Это надо отметить кружкой пива.

– Когда?

– В пятницу.

– Отлично. – Я радовался тому, что выберусь с парнями.

– Супер. Николай, как же круто, что она твоя мама.

В пятницу вечером я заглянул в «60-е». Я давным-давно не был в пабе. Свищ и Велик выглядели напряженными. Мы договорились встретиться около десяти, я опоздал минут на двадцать, но они сидели на том же месте. Не успел я войти, как Свищ ликующе воскликнул: «А-а-а-а!», энергично указывая на меня. Велик встал, покачиваясь, и с гордостью провозгласил: «Ну что, я же говорил, что мы с ним знакомы».

Все обернулись на меня, и публика разразилась аплодисментами. Такое начало слегка раздражало, но постепенно тщеславие взяло верх, и я позволил им восхищаться мной. Я разговорился с местной парикмахершей – симпатичной девушкой чуть постарше меня, со слегка развязными и грубоватыми манерами, но вполне милой и чрезвычайно кокетливой. Ее звали Анита, Свищ и Велик звали ее Дом Нараспашку. Мне потребовалось довольно много времени, прежде чем я понял, почему у нее такое прозвище, причем понять помогла она сама.

Я мочился, как вдруг почувствовал на своем члене чью-то руку. К счастью, это оказалась рука Аниты, а не Велика. Я не знал, что мне делать, но я еще не дописал, так что пока вопрос о дальнейших действиях не стоял. Она попыталась возбудить меня, но я только облил мочой руки. Когда я кончил мочиться, она обвилась вокруг меня и стянула с себя штаны, а мой расслабленный член все еще болтался снаружи. Мы стояли с ней лицом к лицу. Ее задница нависала над писсуаром. Все это было слишком абсурдно, чтобы я смог возбудиться. Анита была привлекательна, она погладила моим членом у себя между ног, но все-таки это был мужской туалет, и она только что сказала: «Трахни меня», дохнув на меня сильнейшим пивным перегаром. Она была вдрызг пьяна и, потеряв равновесие, выронила мой член и уселась задницей прямо в писсуар. Мне кажется, она не осознавала, где очутилась, потому что продолжала сидеть, расставив ноги и в истоме глядя на меня. Дверь открылась, и вошел Велик. Я в остолбенении смотрел на него. Он весело засмеялся, а Анита повторила «Трахни меня!» голосом, в котором уже слышалось завтрашнее сожаление. Велик обошел меня и начал мочиться. Струя проходила в трех сантиметрах от Аниты, и брызги летели прямо на нее. Наконец она поняла, где находится, с криком вскочила, попыталась стряхнуть мочу и в слезах выбежала из туалета. Я заправился и посмотрел на штаны и трусы, лежавшие на полу, осознав, что Анита выбежала с голой задницей. Велик улыбнулся:

– Ну, вот и Анита поприветствовала тебя в Тарме. У нее повсюду член, член, член.

На последнем слове дверь открылась, и Анита смущенно потянулась за своими штанами. Весь паб галдел и потешался над ней. Некоторые даже последовали за ней со своими мобильными телефонами, чтобы увековечить ее голую задницу на камеру. Ей явно было неприятно. Велик поднял ее штаны, но вместо того, чтобы отдать ей, кинул их мне. Имелось в виду, что Анита должна попрыгать за своими штанами, пока мы веселимся и делаем унизительные снимки, но мне не хотелось участвовать в этой забаве, и я отдал ей штаны, которые она тут же схватила. Народ разочаровался, ведь сорвалось такое веселье, но Анита была мне благодарна.

После этого я просидел в пабе совсем недолго. Выпив еще кружку пива, я попрощался с Великом и Свищом. Они пытались уговорить меня отправиться с ними в Скьерн, но я отказался. Было весело, но я ограничился небольшой дозой веселья, которую был в состоянии переварить.

Мне было хорошо. Это именно то слово, которое исчерпывающе описывало мою жизнь в тот период. Я болтал с жителями Поппельвай, особенно с Карен, потому что она как-то успокаивала меня. Было приятно сознавать, что, ощутив беспричинный гнев, мне нужно только выбраться из дома и поприветствовать Карен. Быть может, меня должны были преследовать муки совести, но мне всю жизнь было так дерьмово, а теперь вдруг стало так хорошо, и я опасался ворошить все эти «я не должен был». Я не хотел думать об этом. Случилось слишком много всего, чтобы мне беспокоиться сразу обо всем. Сес не должна была умирать. Мои родители не должны были умирать. Силье должна была остаться со мной. Я не должен был совершать столько дерьма в своей жизни. Да кучи всего не должно было быть, так что я не думал об этом, ведь теперь становилось лучше. Самый никудышный день в Тарме все равно был лучше самого клевого дня в Копенгагене.

Марианна и Матиас

В дверь позвонили, и я открыл в надежде, что мне принесли очередной пирог, которые у Карен получались отменно, но не тут-то было. Это оказались «Свидетели Иеговы». Они вычитали в статье, что я начал прислушиваться к Иисусу, но в то же время колеблюсь в моей преданности ему. Не хотелось бы мне узнать о нем подробнее, а также о том, каким образом он может спасти мою душу?

Один из них был молодой парень с прилизанной шевелюрой, и если бы он пришел один, я бы просто закрыл дверь у него перед носом, но его спутницей оказалась симпатичная рыжая девушка, которая напомнила мне Мириам. Поэтому я позволил им войти. Парень испытал настоящий экстаз из-за того, что я разрешил им пройти в дом. Они уселись за кухонным столом и принялись вытаскивать из сумки брошюры и памфлеты. Я встал в нескольких метрах, облокотился на стол и сложил руки.

– Вы знаете о «Свидетелях Иеговы»? – спросил парень.

– Не очень подробно. Извините, а как вас зовут?

– Мы забыли представиться? Простите. Меня зовут Матиас, а это Марианна.

Ага, это не Мириам. Да я, собственно, и не надеялся на это, однако этот факт не мешал мне пялиться на ее грудь. А грудь была действительно прекрасная. Конечно, девушка заметила мой взгляд и ссутулилась, чтобы затруднить мне обзор.

– Наверное, стоит начать с краткого рассказа о нас и о том, что представляют из себя «Свидетели Иеговы». «Свидетели Иеговы» – это свидетели Господа. Это название говорит о том, что мы свидетельствуем о Иегове и его явлениях. Иегова – имя всемогущего Господа, так же как ваше имя Николай, а наши – Матиас и Марианна.

Он продолжал говорить о Боге, о том, почему «Свидетели Иеговы» такие классные, но я не слушал его – я пялился на грудь Марианны и не мог заставить себя отвернуться. Я никогда не видел такой прекрасной груди. В какой-то момент я поймал ее взгляд – она не отвернулась. Напротив, она меня заставила отвести глаза. Она сильнее, чем показалась сначала. Матиас ничего не замечал – он был поглощен теми великими словами, которые изрекал. Я вновь попробовал прислушаться к нему.

– У Иеговы есть план, предназначенный для людей. Вы конечно же знаете об Адаме и Еве и о том, что у них произошло. Они согрешили, нарушив закон Господа, поэтому люди потеряли рай, но не навсегда. Сначала исчезнет зло, затем рай вернется к нам, и это произойдет при помощи Армагеддона.

Он восторженно поднял глаза к небу, хотя мой потолок явно мешал.

– И только верные слуги Господа переживут Армагеддон. На протяжении тысячелетия слуги Господа будут стараться создать рай на земле, с Иисусом в качестве правителя, и выжившие люди обретут вечность. Неужели вы не стремитесь к счастливой жизни, без страданий, насилия и смерти? А это станет реальностью, если вы примете слова Иисуса.

Его лицо покраснело. Он выдержал небольшую паузу и посмотрел мне в глаза.

– Неужели вы не хотите стать человеком, который всем своим существом будет следовать словам и воле Господа? Человеком, который помогает окружающим исполнять волю Господа?

Он ждал моего ответа.

– Но я же не верю в Бога, – пробурчал я с опаской.

Мои слова удивили их обоих. Они с недоумением смотрели на меня, пока Матиас наконец не опомнился:

– Но в статье написано, что вы прислушиваетесь к Иисусу.

– Ну да, Иисус помогает мне.

– Как же вы можете к Нему прислушиваться, если вы в Него не верите? – удивленно спросила Марианна.

– Я верю в того Иисуса, который оказался в моей квартире, но это не сын Бога.

– Нет, Иисус – сын Господа.

Я улыбнулся:

– Да, ваш – наверное, но не мой.

– Вы не можете верить в Иисуса, не веря в Бога. – Матиас тыкал в меня пальцем, находясь в моей собственной кухне.

– Я уж сам как-нибудь разберусь.

– Нет, так не пойдет.

– В моем доме проходит.

Матиас устало и растерянно потер лицо ладонями.

Марианна смотрела на меня с любопытством. Матиас собрался с силами:

– Но раз вы следуете воле Господа…

Я оборвал его:

– Я больше не желаю говорить о Боге.

– Бог говорит…

– Ты не слышал, что я только что сказал? Это мой дом. Вы – мои гости. Сначала это было забавно, теперь становится неловко. И я больше не желаю разговаривать о Боге.

– А о чем вы хотели бы поговорить? – мягко спросила Марианна.

Я пристально взглянул ей глаза:

– О тебе.

Она покраснела, но польщенно улыбнулась. Матиас побледнел. Он решительно поднялся, стукнул кулаком по столу и прошипел:

– Раз вы не можете вести себя нормально, мы пойдем.

– Хорошо, я провожу.

Матиас в недоумении стоял посреди кухни, а Марианна еле сдерживала смех.

* * *

Прежде чем закрыть за ними дверь, я поинтересовался у Марианны, нет ли у нее родственницы по имени Мириам, которая тоже состоит в «Свидетелях Иеговы».

– Мою кузину зовут Мириам. – Она удивилась.

– Она живет в Копенгагене?

– Да.

– Мне кажется, мы учились вместе в школе.

И тут она вспомнила, что много лет назад сестра рассказывала ей о каком-то извращенце, у которого знаменитая мать.

– О боже, точно. – Она произнесла эти слова одновременно в смятении и недоумении.