Текст книги "Рубикон Теодора Рузвельта"

Письмо без ответа

Рузвельта многократно изображали империалистом, глашатаем американской экспансии, сторонником доминирования англо-саксонской цивилизации. Сам президент нередко давал к этому повод. Чего стоит одно его выступление 2 апреля 1903 года на митинге в Чикаго, когда Рузвельт озвучил свою «любимую западноафриканскую пословицу»: «Не говори громко, но держи большую дубинку, и ты далеко пойдешь». С той поры любую внешнеполитическую акцию США недоброжелатели объявляли «политикой большой дубинки», а карикатуры на зубастого полковника в ковбойской шляпе не сходили со страниц оппозиционных газет.

Гораздо интереснее поведение Теодора Рузвельта на личном уровне. Во времена расовой сегрегации и строгой кастовости американского общества президент с исключительным уважением и дружеским расположением относился к бразильцу-метису Кандидо Рондону. В Белом доме с одинаковым радушием принимали и рафинированных европейских послов с аристократическими титулами, и грубоватых рейнджеров с Дикого Запада. Рузвельт первым из американских президентов пригласил к себе на обед афроамериканца, публициста и просветителя Букера Т. Вашингтона, чем вызвал ярость в консервативных кругах. На обеде также присутствовали жена президента и его шестнадцатилетняя дочь Элис. Даже искушенный в этикете чернокожий дворецкий Белого дома состроил неодобрительную гримасу в связи с намечавшимся приемом. Впоследствии президент поддерживал дружеские отношения со своим гостем и неоднократно советовался с ним по различным вопросам.

Теодор Рузвельт ввел в американскую политику два устойчивых выражения, которые впоследствии стали официальными: «Белый дом» – до этого вашингтонская резиденция именовалась «домом президента», а также демократическое обращение «господин президент» – вместо прежнего «ваше превосходительство». Доморощенная элита от такого панибратства морщилась.

Президент США стал первым в истории главой государства и первым американцем, удостоенным Нобелевской премии. Присуждая в 1906 году высокую награду, королевский нобелевский комитет в столице Норвегии Христиании (Осло) отметил значительный вклад Теодора Рузвельта «в прекращение кровавой войны, которая велась недавно между великими мировыми державами». Так «записной империалист» стал лауреатом самой почетной премии мира.

Десятки тысяч долларов из Скандинавии отнюдь не были бы лишними в семейном бюджете Рузвельтов, но президент предложил новую этическую традицию для государственных деятелей. Поначалу он хотел создать фонд для постоянно действующего Комитета мира в Вашингтоне. Идея увязла в бюрократических проволочках. В итоге деньги, полученные от нобелевского комитета, хранились до 1917 года, когда Теодор распорядился передать их агентствам, оказывающим помощь жертвам Первой мировой войны.

В годы президентства Рузвельта случались интересные эпизоды в русско-американских отношениях. Красноярский купец-миллионщик Геннадий Юдин, всю жизнь собиравший редкие книги и рукописи, на склоне лет безуспешно пытался пристроить свою обширную коллекцию за скромную сумму в российские государственные или университетские библиотеки. В его собрании были, в частности, раритеты XVIII столетия: книги петровского времени, первое и единственное издание «Полидора» Ломоносова, редчайшее издание «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева (до ареста автора разошлось всего несколько экземпляров), первое издание «Слова о полку Игореве», чудом уцелевшее при пожаре Москвы 1812 года. Понимая ценность юдинской коллекции, историк и директор императорской Публичной библиотеки в Петербурге Н. Шильдер ходатайствовал перед Николаем II о приобретении сибирских сокровищ. На доклад Шильдера была наложена «высочайшая» резолюция Николая: «Из-за недостатка средств – отклонить».

Теодор Рузвельт отнесся к приобретению юдинской коллекции как к важнейшему государственному делу и оказал всяческую поддержку директору Библиотеки Конгресса США Герберту Патнэму. Согласно описи 1901 года, русское собрание в Славянском отделе вашингтонской библиотеки составляло всего лишь 569 единиц хранения. Во многом благодаря усилиям президента-интеллектуала Библиотека Конгресса превратилась в учреждение мирового уровня. В феврале 1907 года обоз из пяти товарных вагонов с грузом весом 3073 пуда 37 фунтов – книжная коллекция Юдина, насчитывавшая более 80 тысяч томов, а также многочисленные архивные документы, старинные карты, гравюры – был отправлен из Красноярска через Гамбург в Америку. Так в Вашингтоне оказались, среди прочих раритетов, рукописи о древних походах русских на Восток, о завоеваниях Сибири Ермаком, записи о старинных картах Алтая и Саян, дневники русских исследователей Дальнего Востока, уникальные архивные документы Российско-Американской компании по освоению Аляски и Северной Калифорнии…

Главный библиотекарь Герберт Патнэм получил личное поздравление Теодора Рузвельта по случаю приобретения крупнейшего русского частного книжного собрания: «Сим поступком Вы обеспечили Библиотеке Конгресса ведущее место в этой области не только в Соединенных Штатах, но насколько я могу судить, и где бы то ни было за пределами России…»

9 сентября 1905 года, во время прощальной встречи с Витте в Сагамор Хилл, президент США вручил ему письмо, адресованное императору Николаю II. Рузвельт счел нужным прочесть его гостю. В мемуарах графа Витте есть упоминание об этом письме-просьбе: «В торговом договоре 1832 года имелся один пункт, который получил особое толкование со стороны России…»

Договор, точнее «Трактат о торговле и мореплавании», был подписан от имени своих правительств американским послом в Петербурге, будущим 15-м президентом США Дж. Бьюкененом и канцлером Российской империи К. Нессельроде. По предложению Бьюкенена, в знак особой дружбы, подписание договора состоялось в день тезоименитства императора Николая I, 18 декабря 1832 года. В соответствии с первой статьей «Трактата», торговля и навигация между двумя государствами объявлялись свободными и основанными на взаимности: «Граждане обеих стран имеют право на въезд в порты, территории и реки, где разрешена торговля. У них есть право приезжать и находиться в любых частях упомянутых территорий для улаживания своих дел, и они должны быть обеспечены такой же защитой, что и местные граждане».

В основу договора – самого длительного в истории двух держав – был положен принцип наибольшего благоприятствования. Но трактовка его первой статьи оказалась различной на берегах Невы и Потомака. Граф Витте писал: «Дело в том, что все американцы вообще могут приезжать в Россию, а только делается вероисповедное ограничение по отношению к евреям».

Граф С. Ю. Витте

Царское правительство приравнивало правовой статус американских евреев к статусу российских евреев, и не считало первых равноправными гражданами США, на которых распространялись привилегии договора. По статье 289 «Свода уставов о паспортах и беглых», иностранцы-евреи для посещения России должны были получать отдельное разрешение министерства внутренних дел. Их передвижения официально ограничивались чертой оседлости. Евреи-эмигранты из России по статье 325 «Уложения о наказаниях» в случае возвращения на родину считались преступниками.

Суть президентского послания Николаю II заключалась в следующем. Не вмешиваясь во внутреннюю политику империи и не пытаясь защитить российских евреев, Теодор Рузвельт просил лишь не дискриминировать евреев американских – деловых партнеров русских промышленников. Многолетние американо-русские торговые отношения выходили на новую ступень развития, и давний взаимовыгодный договор обретал стратегическое значение для обеих индустриальных держав. Однако в Российской империи дискриминации подвергались не только предприниматели, но даже дипломаты еврейского происхождения. Когда Россию захотел посетить один из самых известных в то время американских дипломатов Оскар С. Строс (посол США в Стамбуле, затем постоянный член Арбитражного суда в Гааге), то сделать это из-за «иудейского вероисповедания» дипломата оказалось далеко не просто. Лишь после длительных и унизительных проволочек петербургский Департамент полиции разрешил Стросу въехать в страну, но только на строго определенное время и при условии установления за ним особого надзора.

Личное письмо Теодора Рузвельта прошло обычный в России бюрократический путь. Витте передал послание президента США царю, тот направил бумагу в министерство внутренних дел, а чиновники министерства, зная нелюбовь Николая II к евреям, спустили вопрос в одну из многочисленных правительственных комиссий для выработки рекомендаций. В результате ни во время премьерства Витте, ни позже вопрос так и не был решен.

Российский посол в Вашингтоне неоднократно информировал Санкт-Петербург, что пренебрежение России к своим договорным обязательствам и отказы в выдаче виз американским гражданам-евреям оскорбительны для Соединенных Штатов. В Вашингтоне терпеливо прождали царского ответа шесть лет, и в декабре 1911 года обе палаты Конгресса США почти единогласно денонсировали торговый договор с Россией.

Упрямство императора в очередной раз сыграло не на пользу стране. Более всего пострадала русская текстильная промышленность, импортировавшая американский хлопок, а также сельское хозяйство, остро нуждавшееся в новой американской технике. Были свернуты перспективные совместные проекты по созданию новых производственных мощностей в России (машиностроительный трест Моргана), строительству железных дорог в Сибири, ирригационные проекты в Средней Азии. Торговый оборот между двумя странами опустился на крайне низкий уровень: ведущая экономическая держава даже не дотягивала до 1 % в обороте российского экспорта, уступая по этому показателю Румынии, Турции, Ирану.

В 1906 году, узнав, что нелюбимый им «либерал» Витте вернулся из-за границы, Николай II раздраженно написал матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Уже скверные газеты начинают проповедовать, что он вернется к власти и что он только один может спасти Россию. Очевидно, жидовская клика опять начнет работать, чтобы сеять смуту…»

Теодор Рузвельт говорил, что, родись Витте в США, он непременно стал бы американским президентом. Жесткий прагматик Рузвельт вряд ли отдавал дань обычным дипломатическим сантиментам. При Витте протяженность железных дорог в России удвоилась, промышленное производство утроилось, а введенный им золотой рубль стал первой в истории русской конвертируемой валютой. Витте вывел Россию из позорно проигранной войны с «сохранением лица» и из революции 1905 года, дав ей впервые за много веков конституционные основы и Государственную Думу.

Российский истеблишмент отплатил «графу Полусахалинскому» в лучшем случае неприязнью. Черносотенная пресса называла его реформаторский курс «Виттовой пляской». Согласно сведениям, приводимым в дневнике генерала Н. П. Линевича, мнение о причастности Витте к «еврейскому заговору» против России «переходило из уст в уста, все гостиные этими слухами были наполнены…»

Отставку Витте в 1906 году встретили при дворе с радостью. До конца своих дней он находился под секретным наблюдением полиции, а вся его переписка перлюстрировалась. Узнав в марте 1915 года о смерти отставного премьера, Николай II не выразил даже формального сочувствия жене покойного. В присутствии многих высоких чинов он заявил французскому послу Морису Палеологу: «Смерть графа Витте была для меня глубоким облегчением. Я увидел в ней также знак Божий».

Тело опального политика еще не остыло, а уже шел обыск его кабинета. Искали дневники Витте, о которых ходили разные слухи, но нашли лишь перечень глав будущих мемуаров: «Как была принята Конституция 1905 года», «Как Серафим Саровский стал святым» и так далее. Самодержец пришел в негодование. В Париж в тот же день полетела шифрованная телеграмма Департамента полиции с приказом обыскать виллу Витте в Биаррице. Однако мемуары графа были вне досягаемости: автор положил их в сейф провинциального французского банка на чужое имя.

Бывший российский премьер без обиняков написал о столь любимом Николаем «Союзе русского народа»: «Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет собой дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветой и обманом… состоит из темной, дикой массы, вожаков – политических негодяев… Это дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов. И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России».

Непосредственно в здании столичного Департамента полиции на Фонтанке, в так называемой «пробковой комнате», под началом известного провокатора П. Рачковского был создан тайный отдел «пропаганды», где печатались листовки с призывами к еврейским погромам. Когда председатель Совета министров Витте доложил об этом Николаю II, то оказалось, что царю все известно. По мнению Витте, черная сотня сыграла «громадную роль в революции и анархии… так как в душе она пользовалась полной симпатией государя, а в особенности несчастной для России императрицы».

Настрой «Хозяина земли Русской» в значительной степени характеризует одно из его писем матери, которой царь доверял самые сокровенные чувства. «Но не одним жидам пришлось плохо, – с удовлетворением сообщал Николай о кровавых погромах в Томске, Симферополе, Твери и Одессе в октябре 1905 года, – досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям». На секретном докладе столичного генерал-губернатора Трепова о работе подпольной типографии черносотенных прокламаций сохранилась виза императора: «Выдать 75 тысяч рублей Рачковскому за успешное использование общественных сил».

Последнюю попытку смягчить «особенности» российского законодательства предпринял П. А. Столыпин в октябре 1906 года. Новый премьер имел смелость представить царю на подпись проект «закона о еврейском равноправии». Министр финансов В. Коковцов вспоминал, как в правительстве обсуждался этот документ: «Столыпин просил всех нас высказываться откровенно, не считаем ли мы своевременным поставить на очередь вопрос об отмене в законодательном порядке некоторых едва ли не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврейское население России, не внося никакой реальной пользы для русского населения…»

Американское посольство в Петербурге

Надо отдать должное кабинету Столыпина: даже самые консервативные из министров поддержали инициативу премьера, хотя не могли не догадываться, что этот шаг императору явно не понравится.

Законопроект долго лежал без движения у Николая, пока он не вернул бумаги Совета министров с письмом на имя Столыпина: «Возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным. Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно я мыслил и раздумывал о нем. Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя».

Буквально перед самой денонсацией российско-американского торгового договора, в декабре 1911 года, посол США в Санкт-Петербурге К. Гайлд имел встречу с российским министром иностранных дел С. Сазоновым. Посол от имени государственного департамента предпринял последнюю попытку уладить «паспортный конфликт» и подвести отношения двух держав к «современным требованиям, принципам международного закона и договорам». В ответ Сазонов, по словам Гайлда, «не цинично, а серьезно» предложил Соединенным Штатам забрать к себе всех евреев из России.

Усадьба Рузвельта Сагамор Хилл

В годы президентства Теодора Рузвельта российские эмигранты-евреи, выходцы из Вильно и Киева, Варшавы и Кишинева, Минска и Одессы, успешно завоевывали позиции в американской науке, коммерции, банковском деле, медицине, литературе, принося богатство и славу своей новой родине. Их потомки станут в Америке нобелевскими лауреатами и бродвейскими звездами, вашингтонскими законодателями и голливудскими продюсерами, гарвардскими гуманитариями и «кудесниками» Силиконовой долины.

Полковник Романов (воинское звание последнего русского царя) носил значок «Союза русского народа» на своем мундире и особенно впечатлился поднесенными ему «Протоколами сионских мудрецов» в подарочном сафьяновом издании. «Какая глубина мысли!.. Какая точность в осуществлении программы!.. Не может быть никакого сомнения в их подлинности…», – записал он на полях подаренной фальшивки. В те же дни другой облеченный высшей властью полковник, Теодор Рузвельт, назначил дипломата Оскара Строса министром торговли и труда в своем кабинете. Президент создал американское министерство торговли и труда в 1903 году и функции его считал приоритетными в своей администрации. Оскар Соломон Строс стал первым в истории евреем-министром в правительстве Соединенных Штатов. Между ним и Рузвельтом сложились добрые, доверительные отношения.

Летом 1906 года черносотенцы из «Союза русского народа» организовали убийство члена 1-й Думы от партии кадетов профессора М. Герценштейна, одного из разработчиков земельной реформы в России. Убийц судили, но Николай II их помиловал. В беседе с руководителем одного из отделений «Союза русского народа» графом Коновницыным он говорил, что суды относятся к участникам погромов излишне строго: «Даю вам мое царское слово, что буду всегда исправлять их приговоры по просьбам дорогого мне „Союза русского народа“». В конце того же 1906 года Теодор Рузвельт, предложив О. Стросу войти в правительство, сказал: «Я высоко ценю Ваш характер, Ваши суждения и способности, и именно по этим причинам я хочу, чтобы Вы стали членом моего кабинета. Но есть и еще одна причина: я хочу показать России и некоторым другим государствам, что мы думаем о евреях в нашей стране».

Открытка из Белого дома с автографом Рузвельта

Другой Эдем

Первые месяцы 1914 года обещали сделать его бурным. В Мичигане создатель автомобильного конвейера Генри Форд объявил о неслыханном увеличении зарплаты своим рабочим до пяти долларов в неделю. Во Флориде открылась первая коммерческая линия аэропланов – пассажирский авиабилет стоил те же пять долларов. Чарли Чаплин дебютировал в ставшем знаменитым образе бродяги сразу в нескольких голливудских короткометражках, а по всей Америке начали строить большие кинотеатры (крупнейший в Нью-Йорке на Таймс-сквер). Газеты ничего не писали о бразильском предприятии Теодора Рузвельта, ибо никаких сведений и даже слухов об экспедиции не поступало.

Путешественники поднимались еще до рассвета, готовили еду на костре в дыму от сырых дров и отправлялись в путь, скользя и увязая на утопавших в грязи тропинках (индейцы-«комарадас» учили их передвигаться крошечными шажками). Потревоженные блестящие жирные змейки и большие мохнатые пауки разбегались из трухлявых сердцевин поваленных стволов, высоко в кронах деревьев иногда мелькали молчаливые птицы, очень редко попадавшие на вертел. Это был настоящий затерянный мир, затаившийся, негостеприимный, а зачастую враждебный пришельцам.

Каноэ, единственная надежда на возращение, стали танталовой мукой. Вновь и вновь возникавшие на пути пороги заставляли измученных путешественников переносить на себе тяжелую поклажу и тянуть волоком лодки. Продираться через густой тропический лес можно было только при помощи топора или мачете. Острые ветки со всех сторон цеплялись за одежду, ограничивая движения. Соленый пот заливал глаза. Каждый метр пути в жарких джунглях давался с большим трудом. И на каждом шагу путешественников подстерегали бесчисленные ловушки, скрытые от неопытного взгляда: гнилые стволы поваленных деревьев служили обителью тысячам опасных насекомых; достаточно было иногда коснуться плечом или рукой ветки дикорастущего дерева, как оттуда могли посыпаться злобные огненные муравьи или клещи-кровососы, величиной не больше булавочной головки. На стволах засели маленькие лягушки-древолазы, кожные покровы которых выделяют сильнейший яд, вызывающий у человека быстрый паралич сердца, а свободно свисающая лиана на деле могла оказаться змеей, притаившейся в засаде на легкомысленную жертву. Казалось, что жадная сельва решила оставить пришельцев у себя навсегда. А рядом бесконечно извивалась сверкающая на солнце река-ловушка.

«Увидимся в Манаусе», – сказал 27 февраля 1914 года Рузвельт остававшимся на берегу реки Сомнения натуралистам Лео Миллеру и Джону Заму. В этой фразе содержался не просто смелый географический посыл исследователя, уходившего в неведомое, но квинтэссенция бразильской истории. Бассейн реки Амазонки столь обширен, что восемь главных ее притоков по величине не уступают Волге. Крупные океанские корабли свободно проходят вверх по Амазонке на полторы тысячи километров внутрь континента, где у слияния «царицы рек» с могучей Риу-Негру находится город и порт Манаус.

В XIX веке крошечный поселок, служивший два столетия отдаленным фортом для защиты молодой Бразилии, Манаус вдруг стал источником национального богатства страны. Он оброс гигантскими каучуковыми плантациями, чья продукция дорого ценилась по всему миру. Страсть, с которой десятки тысяч приехавших сюда стали культивировать бразильскую гевею и собирать из надрезов на стволе драгоценный сок, получила название каучуковой лихорадки.

Подобно знаменитой золотой лихорадке в Калифорнии, «каучуковая горячка» порой доводила людей до сумасшествия. Вытопленный на огне латекс – «бразильское золото» – несказанно обогатил одних, но гораздо большее количество других отправил на тот свет. Манаус рос как на дрожжах, с роскошными виллами каучуковых баронов, банкиров и судовладельцев, отелями, ресторанами, бульварами. К началу XX века порт Манаус стал одним из самых дорогих городов мира наравне с Лондоном и Парижем. В этой бразильской глуши электричество заработало раньше, чем во многих крупных российских городах, а трамвай в столице Амазонии пустили на несколько лет раньше, чем в Санкт-Петербурге.

На пике каучуковой лихорадки в Манаусе возвели из привезенного итальянского мрамора крупнейший в мире оперный театр «Амазонас», в котором, привлеченные шальными гонорарами, выступали все европейские звезды того времени. Оперные дивы на золоченой сцене услаждали слух плантаторов, а на окраинах Манауса в грязных фавелах и притонах звучали выстрелы, и обступившие со всех сторон город-нувориш джунгли поджидали новых жертв «бразильской мечты».

«Зеленый рай» – джунгли Амазонии

Уникальный природный мир Амазонии еще долго будет волновать ученые сообщества. Как утверждал в 1656 году испанский королевский хронист Леон Пинело, смело поместивший вожделенный Эдем в центре Южной Америки, четыре библейские реки, вытекающие из земного рая, – это Амазонка, Ла-Плата, Магдалена и Ориноко. По неизмеримым подземным каналам они якобы протекают в Старый Свет, где дают начало другим рекам. Парадоксальным образом, три с половиной столетия спустя ученые сделали удивительное открытие: Амазонка действительно дублируется гигантской подземной рекой. На глубине 4 тысяч метров находится загадочная Хамза, самая длинная в мире подземная водная система. Считается, что она берет начало в предгорьях Анд и на протяжении 6 тысяч километров с запада на восток тянется к побережью Атлантического океана практически под руслом Амазонки. И это, скорее всего, не последняя из тайн величайшей реки планеты.

Вряд ли кто-либо в экспедиции Рондона-Рузвельта мог спать крепким сном в ночь с 16 на 17 марта 1914 года. Рио да Дувида не оставила им шансов. Накануне экспедиция потеряла еще одно из своих драгоценных каноэ. Оставшиеся четыре челна физически не могли вместить всех людей и оставшийся провиант. Вокруг не было подходящих деревьев для изготовления новой лодки. Не представлялось никакой возможности вернуться вверх по реке, но и становиться лагерем на берегу означало голодную смерть. К тому же они находились на территории враждебно настроенных племен дикарей.

Утром 17 марта полковник Рондон разделил экспедицию на две партии. Восемь человек продолжили путь в каноэ с провиантом, остальные тринадцать следовали за ними пешком. В лодках оставили только тех, кто был физически слаб: бразильских парней, чьи ноги превратились в сплошные раны из-за травм и укусов огненных муравьев, доктора Кажазейру (незаменимого члена экспедиции) и экс-президента США, у которого начались приступы малярии.

Бассейн Амазонки с «Рекой Теодора»

Тринадцать мужчин под руководством Рондона начали прорубать себе путь сквозь сплошную стену лиан вдоль берега реки. Люди пытались защититься от соприкосновения с «зеленым адом», обертывая руки и ноги в пальмовые листья или мягкую кору, но острые шипы лиан легко разрезали любую защиту, одежду и человеческую плоть.

Аборигены постоянно давали о себе знать. Члены экспедиции видели отпечатки босых ног на влажной почве. Они замечали аккуратно срезанную кору деревьев и слышали гортанные голоса в лесу. Первобытные люди наблюдали за пришельцами, однако следовали главному правилу выживания в джунглях – всегда оставаться невидимыми. Возможно, они выбирали наилучшее время и место для нападения. Несколько раз полковник Рондон оставлял на пути экспедиции подарки: ножи, разноцветные бусы и браслеты.

С каждым днем ситуация становилась все более драматичной из-за надвигавшейся угрозы голода: экспедиция съела около трети взятого с собой продовольствия, а смогла пройти менее ста миль. Даже самые опытные из бразильцев не могли поймать ни одной рыбы – в сезон дождей берега реки Сомнения были затоплены и рыба уходила в более глубокие места. В экспедиции вдвое сократили и без того скудный продуктовый рацион.

Бразильский повар Франка творил чудеса, выдувая огонь из сырых поленьев и создавая похлебку из любых, зачастую малосъедобных «даров природы». Один раз им удалось поймать и сварить небольшого размера черепаху. В другой раз Кермит подстрелил двухметровую водяную змею. Теодор Рузвельт, а вслед за ним и бразильские офицеры делили свой паек с «комарадас», на плечах которых лежали основные физические работы. Проводники отыскали на берегах реки «молочное дерево» – растение, выделяющее липкий белый сок для защиты от термитов. Рузвельт, попробовав сок, писал, что он «на вкус не противен, но оставляет ощущение склеенного рта».

Как многие в условиях длительного голодания, члены экспедиции не могли говорить или думать ни о чем, кроме еды. Их преследовали ощущения вкуса и запаха любимых блюд, воспоминания об угощениях родительского дома. Джордж Черри писал, что полковник Рузвельт грезил о бараньей лопатке, Кермит говорил, что первым делом по приезде съест огромную миску клубники со сливками, а сам Черри, владелец фермы в Вермонте, вспоминал домашние оладьи с кленовым сиропом. На пути им нередко попадались заманчивые на вид плоды, но каждый усвоил правило джунглей: все, что выглядит привлекательно – растения, цветы, плоды, – ядовито. Однажды индейцы-«комарадас» нашли и отведали показавшиеся им привычными лесные орехи. Наутро часть экспедиции вышла из строя с кишечным расстройством; доктор Кажазейра посчитал такой исход относительно благополучным. Амазонская сельва предлагала пришельцам только одно «яство»: мягкую сердцевину низкорослых пальм. Дж. Черри написал, что ее вкус отдаленно напоминал сельдерей – волокнистая, она не имела питательной ценности, но набивала желудки, облегчая муки голода.

Пироги продолжали двигаться сквозь клокочущие быстрины. Плывя по клубящимся водам неведомой реки, похожей на Стикс, начитанный Рузвельт вспоминал строфы Данте:

 
Я увожу туда, где вечный стон,
Я увожу к усопшим поколеньям…
Входящие, оставьте упования!
 

В один из трудных дней Джордж Черри сделал мрачную запись в дневнике: «Сомневаюсь, что наша экспедиция когда-либо достигнет Манауса». Ситуация на реке ухудшалась с каждым днем. Перед ними раз за разом представал все тот же кошмар: сверкающая на солнце Рио да Дувида с вспененной, вращающейся массой валов, бурунов и гребней, испускающая радужный туман у подножия очередного черного кипящего провала. Десятки раз за время путешествия им приходилось переносить грузы и перетаскивать лодки по земле. Все осложнялось тем, что путники по-прежнему не имели ни малейшего представления о том, куда заведет экспедицию этот неисследованный водный мар шрут.

Американский натуралист и этнограф Виктор Хаген рассказывал об одном закончившемся трагически амазонском предприятии: «Что делать в лесной чаще, где часы кажутся днями, а дни – неделями? Что делать, когда запас провизии, который делится на восемь человек, все уменьшается и наконец полностью исчезает, когда отчаяние переходит в ненависть, когда любовь к ближнему исчезает и вместо нее остается единственное желание – любой ценой раздобыть себе пищу? Вначале человек пытается улучшить судьбу всех, но со временем это стремление исчезает. Когда вступает в свои права животная борьба за существование, человек перестает быть человеком – в лучшем случае он превращается в одушевленный желудок».

Голод не убивает наповал. Он неторопливо приближает час, когда истощенный человек теряет самообладание и контроль над собственными поступками. Тогда наступает очередь «союзников» голода: болезней, галлюцинаций, апатии.

В один из дней офицеры экспедиции обнаружили исчезновение ценнейшего из грузов: пятнадцати армейских пайков. Каждый из таких пайков был рассчитан на питание четырех человек в течение трех дней. Подозрение пало на Жулио де Лиму, самого крепкого и выносливого из «комарадас». Тот отличался буйным нравом и часто вступал в конфликт с другими гребцами. К тому же он менее других членов экспедиции терял в весе. Полковник Рондон дал офицерам секретный приказ следить за Лимой.

Участникам похода приходилось больше перетаскивать каноэ по суше, чем плыть в них. Люди не могли позволить себе ни дня отдыха. Записи в дневниках становились все короче. Новые пороги на реке. Удалось проплыть по чистой воде двадцать или тридцать минут, а затем потратить половину светового дня на перетаскивание лодок и грузов в обход порогов. Тревожное ожидание следующего дня и новые испытания на пределе физических возможностей.

Полковник Рондон, как вспоминал Рузвельт, видел настоящую опасность их путешествия не в коварном ночном хищнике-леопарде, что «представлялось тривиальным, но в подлинной опасности диких лесов – надоедливых и мучительных нападениях полчищ насекомых: москитов и гораздо худших крошечных мошек, клещей и злобных ядовитых муравьев, которые иногда заставляют людей покидать свои селения и даже целые районы обитания». Теодор Рузвельт также написал в дневнике, что «весьма напыщенный миф о “благотворной природе” не сможет обмануть даже самых наивных, коль придется им самим увидеть неумолимую жестокость тропиков».