Текст книги "Суворов и Кутузов (сборник)"

II

Генерал Фиорелла напрасно артачился, – через день ему все-таки пришлось согласиться сдать город (Туринской цитадели Фиорелла еще не уступил, продолжая сидеть в ней). Фиорелла мог быть доволен – он оказался не в плохой компании: в этот день фельдмаршал Суворов получил известие, что его войскам сдались города Александрия, Феррара и цитадель в Милане, о взятии которой все уши прожужжала Суворову назойливая, соблюдающая только свои интересы Вена.

Турин встретил Суворова так же торжественно, как Верона и Милан.

17 мая в Турине Суворов отпраздновал день победы.

Сначала на квартире у Суворова православный священник отслужил молебен, а потом Суворов поехал в туринский собор. Он ехал в богатой карете, окруженный русскими и австрийскими генералами, которые верхами сопровождали фельдмаршала. Во время молебствия артиллерия на городском валу дала салют.

Вечером Суворов поехал в театр. При его появлении поднялся занавес. На сцене был изображен храм славы, в котором стоял бюст Суворова. Из театра Суворов ехал по ярко иллюминованным улицам. На транспарантах в свете разноцветных ламп горели буквы «А. С.».

Быстрые, ошеломляющие успехи – за полтора месяца Суворов очистил от врага всю Северную Италию, – восторженный прием населения – все это радовало старого фельдмаршала. Радовало Суворова и то, как горячо встречались его победы на родине, в России.

«Бейте французов, мы будем вам бить в ладоши», – писал в одном из рескриптов Павел I.

Но зато отношения с союзниками-австрийцами портились день ото дня. Пока русские войска были нужны союзникам, чтобы разбить грозного врага, вторгшегося в их страну, до тех пор они заискивали перед русскими. Но стоило только Суворову оттеснить французов, как австрийцы показали зубы. Они косо смотрели на продвижение русских войск на запад. Победы русского оружия стали им уже не по нутру. Теперь союзники всеми силами старались представить дело так, будто бы они разбили врага, а не русские.

Эта перемена в отношениях австрийцев к русским прежде всего сказалась на Суворове.

Барон Тугут, первый австрийский министр, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству, сразу невзлюбил независимо державшего себя Суворова. Самостоятельность Суворова бесила желчного, мелочного Тугута.

Все высшие места в австрийской армии Тугут раздавал бездарным, но послушным, преданным ему людям. А здесь – пусть всемирно знаменитый, но чужой, русский, «варвар», который к тому же не хочет идти на поводу у барона.

Как держал себя с Суворовым господин, так понемножку стали держать себя и его слуги. Австрийские генералы с первых же дней окружили Суворова недоброжелательством, завистью, интригами. Лишь несколько генералов вроде Шателера, Меласа, Края и старого суворовского друга генерала Карачая держались иначе.

Суворову были отлично знакомы эти лисьи улыбочки, вежливые поклоны в глаза, а за глаза – доносы, наговоры и сплетни. Все это он видели при русском дворе. Всю его жизнь завистники, мелкие, бесталанные людишки ставили ему палки в колеса, злословили и клеветали на него. Это они старались ославить его «чудаком».

Еще ни разу Суворова не вязали так по рукам и ногам, как опутал его гофкригсрат.

В Турине Суворов получил ответ на свой план дальнейших операций, который он послал императору Францу из Милана.

Император Франц считал, что Суворов, перейдя на правый берег По, нарушил его прежние инструкции. В головах австрийцев, которые не знали ничего, кроме линейной тактики и вечных поражений на поле боя, не могли уложиться наступление и победа.

Франц в сотый раз твердил главнокомандующему, что главная задача Суворова – «занять пункты и крепости, которые доставляли бы нам возможность сосредоточивать наши силы и отражать стремления французов из Пьемонта и Нижней Италии». Франц не задавался более важными целями – уничтожением армии противника. Он хотел только небольшого – сохранить то, что завоевал Суворов. И в конце третьего рескрипта подчеркнул категоричность своих предложений Суворову:

«Прошу Вас, любезный фельдмаршал, содержание письма сего, так, как и двух предыдущих, всегда иметь в памяти».

Это походило на вежливый выговор, это звучало предупреждением, угрозой, возмущало Суворова.

Сначала позвали, облекли всей властью, а теперь связывают по рукам и ногам. Бездарный, никогда не нюхавший пороху баронишка поучает его, поседевшего в боях. Как-то сразу забыли, что до приезда Суворова австрийская армия терпела одни поражения, а с Суворовым знает только победы.

А ведь если начать считаться, то он может предъявить австрийцам по-настоящему основательные претензии. Тогда, в Вене, Франц определил, что все продовольствие для русского корпуса будут доставлять австрийцы. Такое решение показалось Суворову естественным и удобным. А теперь он увидел, что это была хитрая лазейка: австрийцы хотели ограничить власть Суворова. К тому же австрийцы неаккуратно доставляли провиант. Русские войска по трое суток не видали хлеба. А если и привозили хлеб, то он был из рук вон – сырой, из крупно смолотого, самого различного зерна. Мясо давали большею частью ослятину, вино – разбавленное водой.

В богатой Италии не устроили магазейнов. Войска довольствовались на походе тем, что доставали у населения. Лошади были на подножном корму.

Что же оставалось делать? Жаловаться императору Францу – бесполезно, писать Павлу – преждевременно.

Было горько, нестерпимо, невыносимо. Было противно.

Наклонившись над столом, Суворов перебирал бумаги, когда дверь отворилась и кто-то без стука вошел в кабинет…

Назавтра Суворов назначил выступать из Турина. Сведения о противнике приходили самые разноречивые, но Суворов решил все-таки сосредоточиться у Александрии. И теперь, перед отъездом и, может быть, накануне решительного сражения, он просматривал свои заметки, бумаги, планы.

И в это время кто-то вошел.

Без стука мог войти только Прошка. Но почему сегодня он не сопит, не ворчит и стоит на одном месте?

Суворов круто обернулся.

Перед ним стоял в мундире, со шляпой в руке, сын Аркадий:

– Здравствуйте, папенька!

– Сынок, Аркашенька! – кинулся к нему Александр Васильевич.

Суворов видел сына за всю его четырнадцатилетнюю жизнь пока что не очень много. До десяти лет Аркадий жил с маменькой в Москве. Впервые Александр Васильевич увидел его в Петербурге в 1796 году, когда приехал из Варшавы. Варвара Ивановна отправила сына к отцу, резонно полагая, что отец сможет дать лучшее воспитание и образование сыну, чем она.

Царица Екатерина сделала Аркадия камер-юнкером великого князя Константина Павловича. Затем Аркадий гостил вместе с Наташей у папеньки в Кончанском. Когда Александр Васильевич приезжал по вызову императора Павла в Петербург, он виделся с сыном. Аркадий провожал отца при его отъезде в Италию.

В общей сложности отец и сын были вместе не более полугода.

После того как Наташа вышла замуж, все отеческие заботы Александр Васильевич сосредоточил на сыне. В переписке с Хвостовым Александр Васильевич уделял Аркадию – его жизни, учению, воспитанию – большое внимание. И вот теперь, нежданно-негаданно, Аркадий очутился в Турине. Он стоял перед отцом – высокий, красивый мальчик, загорелый и крепкий.

– Ну что, камер-юнкером к великому князю? – спросил отец. (Великий князь Константин Павлович месяц тому назад приехал в армию к Суворову.)

– Нет, папенька, я сам.

И Аркаша смущенно протянул отцу большой пакет.

Александр Васильевич вскрыл его, отнес бумагу подальше от глаз.

Царский рескрипт:

«Гр. Александр Васильевич!

Удовлетворяя желание сына идти по стопам отца и, будучи свидетелем побед его, научиться знаменитому искусству сему, отправляю к Вам сына Вашего, коего чувствительность и приверженность к Вам и к славе Вашей достойны всякой похвалы, о чем с удовольствием Вам свидетельствую».

– Ну, молодец, молодец!

Он еще раз обнял сына и поцеловал его в голову.

– Садись. Что в Вене?

– Андрей Кириллович кланяется…

– У него жил?

– У него.

– Как принял?

– Хорошо, папенька. Андрей Кириллович такой добрый…

– Добры бобры… Добр, да на поводу у Тугута. У этой совы. Что Тугут?

И, не дождавшись ответов сына, с горечью сказал:

– В Вене любят только посредственность. А талант не поклонник для узды. Тугут. Сын лодочника на Дунае. Ежели бы его отец так правил своей лодкой, как сын австрийской политикой, то давно раков бы кормил в Дунае!.. Его настоящая фамилия – не Тугут, а лучше: Тунихтгут! А зря укоротил ее – так более подходяща, помилуй Бог! Беспредельное самолюбие. Самолюбие без предела и без основания…

Суворов глянул на сына.

Впрочем, кому он все это говорит?

Мальчик скучал. Он смотрел в окно – на веселую, залитую солнцем площадь, на фонтан, на голубей у фонтана.

– Аркашенька, поди, мальчик, отдохни, поешь с дороги. Эй, Прошка! – крикнул Александр Васильевич, подходя к двери.

«С сыном все-таки легче, чем с дочерью», – думал он, когда Аркаша вместе с Прохором вышел из комнаты.

III

К 1 июня у Александрии сосредоточились союзные войска, кроме тех, что остались в тылу для осады крепостей, еще занятых французами.

А через сутки стало совершенно очевидно, что прежние известия о намерениях врага неверны. Пленные лазутчики и очевидцы – люди, приезжавшие из Генуи в Турин, – все они, вольно или невольно, врали.

Моро старался ввести Суворова в заблуждение. С одной стороны, он тревожил передовые части союзников, часто передвигая свои войска, делал вид, что хочет наступать на Александрию. С другой – распространял слухи о том, будто к нему идут морем подкрепления. По случайности в это время в Генуэзский залив действительно пришла французская эскадра адмирала Брюи. Брюи высадил только один батальон в тысячу человек. Но очевидцы клялись, что видели, как в Генуе высадился сам Макдональд, даже описывали, в каком мундире и шляпе он был.

Макдональд же и не думал плыть к Генуе. Он прямо пошел через Апеннины к Модене. Тридцатишеститысячная армия Макдональда спустилась на равнины Северной Италии. План французов был иной: двигаясь на север, зажать Суворова в тиски.

2 июня к Суворову прискакал из-под Модены курьер с известием о том, что Макдональд отбросил передовые части австрийцев.

Демонстрации Моро не могли провести такого полководца, как Суворов. Он им никогда особенно не доверял, а в последние дни тем более: слухи о том, что Макдональд направляется к Модене, уже ходили. Суворов, собрав все силы в кулак, был теперь готов броситься или на обоих противников, или на каждого порознь.

Движение Макдональда к Парме представляло громадную опасность. Макдональд оказывался в тылу соединенных русско-австрийских войск. Получалось как будто бы то самое, о чем все время так зловеще каркал венский гофкригсрат: в своем вечном стремлении вперед Суворов зашел слишком далеко. Придется отступать, отдавая врагу все то, что за два месяца было завоевано.

Так думали все австрийские генералы. Но не так судил Суворов.

Первое достоверное известие о движении Макдональда не только не испугало, а даже обрадовало Суворова. По его мнению, оно сулило союзникам успех. Он давно ждал этого случая – разбить Моро и Макдональда порознь. Суворов искал боя, и вот он предстоит!

Не теряя ни минуты, Суворов стал готовиться идти назад, навстречу Макдональду.

«Новейшие известия. Французы как пчелы и почти из всех мест роятся к Мантуе… Нам надлежит на них спешить», – написал он генералу Розенбергу, который стоял с частью русских войск у Асти.

Двигаясь на запад, к границам Франции, и предполагая встретить главные силы врага у Александрии, Суворов заранее подготовился. Устремляясь вперед, он не кидался очертя голову. Еще две недели назад Суворов приказал привести в оборонительное положение крепости, взятые у французов.

Покидая Турин, Суворов не только не снял осаду туринской цитадели, а написал австрийскому генералу Кейму, осаждавшему ее:

«Любезный генерал! Иду к Пиаченце разбить Макдональда. Поспешите осадными работами против туринской цитадели, чтоб я не прежде Вас пропел «Тебе Бога хвалим».

А генералу Отту послал приказ держаться во что бы то ни стало между Пармой и Моденой.

Суворов пошел по правому берегу реки По на Страделлу – Пьяченцу. Это направление неизбежно приводило его к встрече с Макдональдом – пойдет ли Макдональд направо, к Мантуе, или налево, к Тортоне.

Выступая, Суворов дал войскам краткое энергичное наставление. Оно все было проникнуто духом победы.

«Неприятеля поражать холодным ружьем, штыками, саблями и пиками.

Артиллерия стреляет по неприятелю по своему рассмотрению» – так начиналось наставление.

Это было указание на то, как и чем достигается победа. А дальше с уверенностью в полном поражении сильнейшего врага говорилось о последующем:

«Котлы и прочие легкие обозы чтоб были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю, по разбитии же его чтоб можно было каши варить».

Австрийские генералы, читая наставление, только перешептывались в недоумении.

IV

Марш к Треббии – изящнейшее произведение искусства.

Моро

Суворов лежал скрытый кустами. Мимо него, по дороге, в пыли шли войска.

Расстегнув на груди душный камзол, сняв с шеи теплый фланелевый галстук, солдаты почти бежали. Шляпу многие держали в руке, повязав голову платком, – щедрое итальянское солнце палило немилосердно. Люди изнывали от жары.

В каждой роте впереди всех без устали вышагивали версту за верстой более молодые и крепкие. Старики лет по шестьдесят, исходившие в походах многие тысячи верст, как ни были привычны к переходам, но постепенно отставали: такого быстрого марша не запомнил никто. Отставших от роты обгоняла следующая, за ней еще и еще. Но старики, хоть и в хвосте другой, дальней роты, а все-таки неуклонно двигались вперед.

Перед выходом из Турина к Пьяченце Суворов дал Багратиону листок. На листке русскими буквами было написано несколько французских фраз. Тут же стояло их русское значение.

– Переписать в каждой роте! За время похода всем офицерам и солдатам затвердить! Чтоб все знали. Смотри, князь Петр! Буду спрашивать! – сказал Суворов.

Багратион тотчас же созвал всех командиров полков. Продиктовал им суворовскую записку. Передал приказ Александра Васильевича.

В тот же час французские фразы уже переписывали в каждой роте. Раз батюшка Александр Васильевич сказал, значит, должно быть сделано! Прослыть немогузнайкой не хотел никто.

Суворов придумал это неспроста.

Надо было спешить. Спешить даже больше, чем когда-то, на походе перед Столовичами и Рымником. Дорога трудна: под знойным солнцем, в неудобном, тесном обмундирований. Чтобы хоть чем-либо отвлечь солдатскую голову, он придумал такое непривычное дело. Солдату заучить незнакомые слова – труд горший, нежели пройти лишний десяток верст.

Это заучивание на ходу слов чужого языка имело и другой смысл: оно подтягивало отстающих. Когда унтер-офицер замечал, что взвод слишком уж растягивался, он вынимал бумажку с французскими фразами. Тотчас же к нему спешили из последних сил солдаты, чтобы еще раз послушать и заучить надобные словечки.

Суворов из своего укрытия смотрел, как с небольшими интервалами шли рота за ротой. Полки растянулись на много верст по всей дороге. Отставшие старики ковыляли молча, не говоря ни слова. Более молодые, подававшиеся вперед легче, шли переговариваясь. До Суворова доносились обрывки солдатских разговоров,

Вот показалась группа солдат. Впереди шел усатый унтер. Он держал бумажку.

– Ду ман грас, – наморщив лоб, прочел с натугой унтер.

– Дяденька, а это что же значит? – чуть не бежал рядом с ним веснушчатый молодой солдат. Он был потен и сер от пыли.

– Ай забыл? – сурово взглянул на него унтер. – А это значит: «проси пощады»! Ну, скажи: «Ду ман грас»!

– Дуй мя в грязь! – звонко выкрикнул солдат.

– Эх, окрошки бы сейчас, кваску…

– Ишь чего захотел – окрошки!

– Хоть бы хлебца нашего, русского, аржаного…

– Верно, надоела эта преснятина макаронная!

– Солнце высоко. Скоро, должно, станем.

– Как скажешь: «опусти оружию»?

– Палезай!

– То есть как это – «полезай»?

– А так. Дядя Митрич читал. Не веришь, спроси!

– Да не «полезай», а – «балезар».

– А-а, понимаю! «На базар»! Базар – это, стало быть, конец всему! Теперь запомню: «на базар»!

– Ванюшка, давай! – поднялся Суворов.

Казак, державший в поводу лошадей, сунул в карман недоеденный апельсин и подвел коня. Суворов вскочил в седло и выехал на дорогу.

Солнце подымалось выше. До полудня оставалось еще больше часу, а дышать уже было нечем.

«Ну, ничего, сейчас отдохнем. Отт сдержит Макдональда, – утешал себя Суворов. – Семьдесят верст прошли, осталось двадцать».

К деревне, у которой стоял Суворов, подходил новый полк. Отставшие от предыдущего волка солдаты, увидав фельдмаршала, схватывались, через силу спешили вперед.

Сержант, шедший в замке последней роты и собиравший отсталых, что-то неласково говорил двум старикам мушкатерам, прочно усевшимся на краю канавки.

– Ступай, ступай: голова хвоста не ждет! Подойдут! Не все же сразу! – подъехал к ним Суворов.

– И мы, ваше сиятельство, говорим: подойдем! – отвечали в один голос оба мушкатера.

– Притомились, батюшка Александр Васильевич. Ноги, чай, не молоденькие!

– Вона штиблетные подтяжки оборвались. Как, не починивши, идтить? Это не в сапогах. В етаком обмундировании…

– Ничего, старички, управляйтесь. Поспеете! – поворотил коня Суворов.

– Поспеем, отец родной! Под Рымником не подвели, не подведем и тут! – крикнул вдогонку Суворову мушкатер, расстегивавший штиблет.

Суворов поехал в деревню. Увидев его, солдаты оживились, загудели. Тянулись к любимому фельдмаршалу.

– Часика три отдохнем – и дальше. Вы – чудо-богатыри! Вы – русские! – говорил Суворов, проезжая через деревню.

На маленькой площади он увидел своих старых друзей апшеронцев. Они уже становились на отдых. Солдаты лепились к теневой стороне заборов и оград, укрывались под деревьями.

– Ну как, ребятушки, затвердили слова? Трудны?

– Трудны, Александр Васильевич!

– Да не горазд.

– Дикой язык. Цыганский не цыганский…

– Вроде офенского…

– А кто из вас лучший француз?

– Зыбин.

Суворов взглянул на смуглого, чуть подернутого сединой ефрейтора. Зыбин, сняв пропотевший мундир, развешивал его на заборе.

– Это верно?

– Точно так. Все изучил!

– Ну, как будет: «не бойся»?

– Хрен-тя! – весело оскалился Зыбин.

Суворов рассмеялся:

– Немножко не так: крэньпа!

– Ваше сиятельство, а Воронов одно только «пардон» затвердил, – улыбался, подмигивал товарищам Зыбин.

– Поживи с мое… Без двух шесть десятков… – бурчал старый, весь седой капрал Воронов, сидевший тут же.

Он расстегнул штиблет и, сняв ботинок, внимательно рассматривал его со всех сторон.

– Ты, Алешенька, на походе с сапожником не задирайся, – вставил словцо еще очень крепкий, несмотря на свои пятьдесят девять лет, унтер-офицер Огнев.

– Да мне и одного «пардона» хватит. Французишка у меня вот это поймет! – тряхнул ружьем Воронов.

– Молодцы, ребята! Вы – мои витязи! Неприятель вас боится. Вы – русские! – сказал Суворов и поехал дальше.

Дорога превратилась в один сплошной лагерь. Люди где шли, так и повалились на отдых. Сбрасывали опостылевшее, душное, потное обмундирование и обувь, подкреплялись чем Бог послал.

Австрийские провиантмейстеры не поспевали за суворовскими маршами, держали русские войска впроголодь.

У выезда из деревни, на берегу речонки, Суворов увидал группу егерей. Они пристроились у самой воды. Сидели и черпали ложками из речонки, точно из миски.

– Хлеб-соль, ребятушки! – соскочил с коня Суворов.

– Хлеба кушать, отец!

– Милости просим!

– Вы что это хлебаете?

– Тальянский суп, ваше сиятельство!

– А ну-ка, дайте попробовать!

Суворов взял у ближайшего егеря ложку, зачерпнул воды. Не без удовольствия хлебнул одну ложку, вторую, третью… (Хотя Александр Васильевич был в белом легком костюме, но жар палил, без конца хотелось пить.)

– Извольте сырку, ваше сиятельство, с ним вроде лучше… – протянул один из егерей кусок сыру.

Суворов отломил половину:

– Благодарствую!

Передал ложку егерю. Доедая сыр, влез на коня:

– Теперь сыт. Совсем сыт, помилуй Бог! Француз уж недалече. У него в провиантских магазейнах разного добра полно. Добудем приправы к итальянскому супу!

Он поехал к казаку Ванюшке, который остался на дороге ожидать Александра Васильевича. Суворова уже разыскивали Багратион, Горчаков и Аркадий.

Аркадий весь цвел: ему было все интересно, все ново. Он сидел на прекрасной лошади. Вместе с ними ехал венгерский гусар. Своей ярко расшитой курткой и высокой шапкой он выделялся среди русских.

– Ваше сиятельство, гонец от Меласа. Макдональд теснит австрийцев к Сан-Джиованни, – сказал Багратион, предваряя доклад гусара.

– Казачьи полки – на конь! Князь Петр и ты, Андрюша, – со мной. Авангард сдай великому князю Розенбергу – пусть пройдет сквозь австрийские войска вперед!

И, хлестнув плетью коня, Суворов уже помчался вперед, туда, где на лугу табунились казачьи сотни. «Вот тебе и отдохнули», – думал он.

Но спешить было необходимо: Макдональд и без того имел численный перевес над войсками Суворова.

Приходилось напрягать последние силы.