Текст книги "Суворов и Кутузов (сборник)"

Х

День начался. Снова было бездонное голубое небо и яркое солнце. И снова в этом безоблачном, спокойном небе гулко отдавались, гремели громы.

Бой начался.

Сегодня Макдональд сам атаковал Суворова, атаковал уверенно: все было как полагалось – французы имели на всех участках позиции численный перевес. Оставалось только охватить с флангов и ударить в центр. Победа должна была свалиться в руки.

Французы переходили Треббию колоннами.

Между пехотой шла кавалерия. С правого берега по левому вели огонь батальоны, оставленные Макдональдом на местах.

Как и вчера, главный удар был не у реки По, а на противоположном конце фронта. Левое крыло французов обходило по высотам правое крыло русских.

У Суворова было значительно меньше сил, чем у врага, но он бесстрашно приказал Багратиону еще податься вправо.

Багратион принял правее и ударил в штыки. С флангов на французов кинулись казаки, и все было кончено: французы бежали к реке, спасаясь, к своим.

Но Макдональд не зевал. Когда Багратион подался вправо, между Багратионом и Швейковским образовался промежуток шириною около версты. Дивизии Виктора и Руска кинулись в эти ворота. Французы нападали с фронта и с фланга. Их атаки шли одна за другой.

Русские войска, незнакомые с отступлением, упорно отстаивали каждый кустик, каждый камень.

Некоторые русские полки оказались окруженными, но оборонялись так, что французы не могли добиться победы. И все-таки численный перевес врага сказывался: положение русских становилось весьма тяжелым.

Суворов уже несколько дней почти не слезал с коня, ел кое-как, на ходу и всухомятку, спал меньше обычного и потому устал невероятно. Только непреклонная воля и твердая вера в победу поддерживали его.

Небывало быстрый переход от Александрии к Сан-Джиованни, многодневный упорный бой с превосходным и превосходящим численностью противником – все это окончательно измотало войска. Люди двигались буквально из последних сил.

Но Суворову нужно было держаться больше всех. Стоит ему хоть чуть ослабить этот напор, и победа уйдет из рук.

И Суворов держался.

Очень изнуряли Александра Васильевича дневная жара, безветрие душного июльского полдня, хотя вообще жару Суворов любил.

Сняв маленькую каску и сбросив с плеч пропотевший на спине полотняный китель, Суворов сидел в тени кустов у развилки дорог. Так чудесно было бы теперь выкупаться или хотя бы облиться студеной водой, но не за этим ходить. Да и Прошка остался вместе с Аркадием где-то в Сан-Джиованни.

Александр Васильевич с удовольствием прислонился к громадному камню. От камня шел приятный холодок. Разгоряченное тело отдыхало.

Сзади за кустами перешептывались ординарцы и вестовые.

Все генералы были в бою. Только минуту назад Александр Васильевич услал в центр к Ферстеру генерал-квартирмейстера Шателера.

Суворов сидел, думая о том, что более двух тысяч лет тому назад на этих самых берегах Треббия великий Ганнибал одержал решительную победу над римлянами.

Прислушался к звукам боя, стараясь угадать, как сегодня идет сражение.

Ружейная пальба и крики французов слышались уже где-то сбоку, чуть ли не у Казалиджио.

Суворов послал штабс-капитана Ставракова к Меласу – немедленно двинуть на помощь правому флангу резерв.

В висках ломило. Хотелось пить.

– Ванюшка, нет ли у тебя апельсинчика?

– Пожалуйте, ваше сиятельство, – вышел из-за кустов полковник Кушников.

– Спасибо, дружок!

Суворов съел апельсин. Хотел было послать Кушникова к Багратиону – его очень беспокоил правый фланг, – как вдруг из-за поворота дороги выскочил на буланой лошади генерал Розенберг.

«У него давеча вороной конь был. Опять подшибли, что ли?» – мелькнуло в голове.

Высокий, худой Розенберг соскочил с коня. Суворовский вестовой принял поводья.

– С какими новостями, Андрей Григорьевич?

Розенберг смутился. Снимая шляпу, он сказал;

– Ваше сиятельство, держаться нет сил. Надобно отступить…

Мгновение Суворов смотрел на Розенберга в упор. Потом повернулся так, чтобы Розенберг мог вполне охватить громаду камня, прислонившись к которому сидел Александр Васильевич:

– А этот камешек можете сдвинуть?

Розенберг не знал, что ответить. В разговорах с фельдмаршалом он всегда как-то не мог найти правильной линии. Всегда говорил не к месту, невпопад. Молчал.

– Не можете? Ну, так и русские не могут отступать. Извольте держаться. Ни шагу назад! – хлопнул он ладонью по камню.

Розенберг вспыхнул: он был обидчив, горяч. Розенберг знал, что граф Суворов не весьма жалует его. И потому в каждом слове фельдмаршала находил что-либо обидное для себя.

Вот и теперь ему показалось, что Суворов подчеркнуто сказал – «русские». А ведь Розенберг хоть и курляндский дворянин, а всю жизнь в русской армии и всегда считал себя русским человеком.

– Слушаю-с! – по-солдатски отрубил он и, надев треуголку, торопливо отошел к коню.

На повороте дороги он встретился с князем Багратионом. Багратион во весь опор мчался туда же, к Суворову.

– А, князь Петр! Ну, как? – спросил Суворов.

– Французы отброшены, ваше сиятельство. Но у нас убыль – до половины, – не слезая с коня, только перегнувшись с седла, докладывал Багратион. – И ружья плохо стреляют. Пороховой копоти накопилось…

Суворов почувствовал: если Багратион так говорит, значит, дело серьезное.

Люди утомились. Подкрепления нет. Придется Суворову двинуть в бой последний свой резерв – самого себя.

– Нехорошо, князь Петр, – крикнул Суворов, подымаясь. – Ванюшка, коня!

Казак выскочил из-за куста с конем. Суворов сел в седло, держа за рукав перекинутый через плечо полотняный китель. Его маленькая каска с зеленым плюмажем так и осталась лежать на камне.

Суворов скакал к войскам Розенберга.

Наперерез ему бежали в тыл перепуганные роты мушкатеров какого-то полка. Они ломили, не разбирая дороги, – через виноградники, заборы и кусты. Останавливаться и отстреливаться и не думали.

Французские пули пели вокруг.

– Заманивай их, заманивай! Спасибо, ребята, что догадались! – зычно закричал Суворов.

Он поворотил коня и, обогнав мушкатеров, скакал впереди их, точно отходил вглубь первым.

– Шибче, шибче, бегом!

Увидев любимого фельдмаршала, мушкатеры смутились и замедлили бег. Старики сразу остановились. Они задерживали бегущих, заряжали ружья, строились. Только наиболее сбитые с толку, перепуганные молодые мушкатеры продолжали бежать вслед за конем Суворова.

– Стой! – вдруг крикнул Суворов, поворачивая коня. – Вперед, за мной! Бей штыком, колоти прикладом! Ух, махни, головой тряхни!

Вся отступавшая масса мушкатеров повернулась на врага. Настроение сразу же переменилось. Мушкатеры в один миг обогнали Суворова и с яростными криками кинулись вперед.

Фельдмаршал и не думал долго оставаться на этом участке. Он поскакал к войскам Багратиона.

Не прошло получаса, как и оттуда загремело задорное, уверенное, раскатистое «ура».

XI

Барон Мелас, командовавший левым флангом союзных войск, сидел в Сан-Николо и преспокойно завтракал, когда к нему прискакал ординарец Суворова с приказом двинуть резерв генерала Фрёлиха.

На участке Меласа неприятель ограничивался только перестрелкой. Было давно ясно, что главный удар Макдональд направил на правый фланг, на русских. Мелас, присоединивший к себе резерв, полагал, что у него достаточно сил, чтобы, как и вчера, отразить удар врага.

И он пригласил своих генералов – князя Лихтенштейна, командовавшего вместо заболевшего Фрёлиха резервом, Отта и Готесгейма – к столу.

Об исходе сражения на Треббии барон Мелас держался все того же мнения, что и в первый день стычки с Макдональдом. Он считал дело союзников проигранным: превосходство сил у Макдональда было значительно, с минуты на минуту надо было ожидать удара Моро с тыла. И к тому же – об этом не всегда говорили, но всегда помнили, – французы постоянно били австрийцев.

Позавчера, как ему казалось, положение спасли австрийские войска. (Мелас уже забыл о том, как собирался улепетывать сам из Сан-Джиованни и как потом его выручил из беды Суворов. В порыве радости он сам сказал фельдмаршалу, что Суворов спас австрийцев.)

Вчера Суворову удалось отбросить врага за Треббию только потому, что к Макдональду еще не подошли дивизии Оливье и Монришара. А сегодня – Мелас был твердо уверен – все будет кончено. Напрасно фельдмаршал Суворов считал себя Ганнибалом: у него на Треббии не получится, как у Ганнибала, победы.

Барон Мелас думал лишь о спасении своих, австрийских, сил. Он боялся, чтобы французы, прорвавшись на шоссе Пьяченца – Александрия, не прижали бы их к реке По.

Увидев русского офицера, барон Мелас недовольно поморщился и отбросил в сторону салфетку. Офицер передал его высокопревосходительству приказ фельдмаршала.

В прихожую выглянуло широкоскулое курносое лицо полковника казачьего полка, который был придан к левому флангу Меласа. Барон Мелас никак не мог выговорить его имя и фамилию – «Кузьма Семерников». У него с трудом получалось: «Куземерненкопф».

Вчера барон Мелас, на свой страх и риск, не отпустил от себя резерва. Он знал, что, донеси Суворов об этом императору Францу, из его жалобы не получится ничего: гофкригсрат покроет барона Меласа. Сегодня надо было поступить так же. Но князь Лихтенштейн, услыхав настойчивое требование фельдмаршала прислать резерв, поспешно встал из-за стола.

И, во-вторых, барон Мелас как-то почувствовал: если он и сегодня удержит у себя резерв, этот звероподобный Куземерненкопф уйдет к Суворову. А ведь барон Мелас знает, как лихо расправлялись с французами казаки. Казачий полк, разумеется, меньше, чем десять эскадронов князя Лихтенштейна, но еще неизвестно, кто сильнее.

И барон Мелас, пожевав в раздумье губами, изрек Лихтенштейну:

– Поезжайте, ваше сиятельство!

– А как же с пехотой? – спросил Лихтенштейн.

– Мы обсудим.

Лихтенштейн быстро вышел.

– Обождите там, – махнул рукой русскому офицеру барон Мелас.

Офицер вышел.

Барон Мелас посмотрел на генералов:

– Надо решить, как поступать сегодня. Я считаю: наше положение таково, что мы можем только обороняться.

– О да, да!

– Конечно, довольно с нас этой азиатской стратегии «вперед», – поддакнул Готесгейм.

Барон Мелас повернул голову к адъютанту:

– Передайте русскому офицеру, что военный совет решил не отправлять пехоты к центру: она нужна и здесь! Да заодно скажите, чтоб подавали кофе. И ликеру!

Мимо окон процокали копыта – суворовский ординарец ускакал.

Мелас сидел довольный: наконец-то он опять чувствовал себя хозяином в своей армии! Мелас в глубине души был все время обижен тем, что не ему, а какому-то русскому фельдмаршалу, пусть себе и «счастливому», вверили армию.

Сейчас он хоть немного мог сквитаться.

XII

«Последний резерв» Суворова прекрасно сыграл свою роль: где ни появлялся этот всадник в белой рубахе с полотняным кителем на одном плече, все разом преображалось. Куда девались усталь, жара, жажда, ружейная копоть…

Воодушевленный Суворовым, авангард Багратиона ударил во фланг дивизиям Виктора и Руска, напиравшим на Швейковского. Русские шли с барабанным боем, с музыкой, с развернутыми знаменами.

Французы приняли их за свежее подкрепление, пришедшее к русским, и дрогнули.

Левый, фланг врага, на который так много надежд возлагал Макдональд, не добившись успеха, откатился с огромными потерями за реку. В это же время наступил перелом и в центре: русские полки приняли наступавшие бригады Монришара в штыки, а подоспевшая кавалерия князя Лихтенштейна и казаки ударили во фланги.

Монришар, так же как Виктор и Руска, был отброшен за Треббию.

Попытались французы сунуться и на левом фланге, но австрийцы отбили их.

Резерва у Макдональда не оказалось, – да Макдональд и не считал нужным его оставлять, раз французы имели численный перевес на всех пунктах. Отступившим бригадам помощи не было.

Французы перешли к обороне.

Суворов мог бы воспользоваться этим моментом и перенести наступление за реку Треббия, но солнце еще палило хорошо – был только шестой час пополудни. И когда-нибудь нужно же было дать войскам отдых: люди падали от изнеможения.

Суворов решил отложить атаку до завтра. Пусть люди сварят кашу, выспятся, освежатся, а завтра в пять часов утра – вперед!

Александр Васильевич приехал в тот же домик, где ночевал накануне с Багратионом. Умылся, поел и ждал генералов. Они приезжали один за другим.

Александр Васильевич чуть стоял на ногах – сильно морил сон. Превозмогая усталость, он весело встречал генералов. Поздравлял с третьей победой. Просил поздравить войска. И всем говорил одно:

– Завтра дадим четвертый урок Макдональду!

XIII

Суворов вскочил, точно ужаленный: ему показалось, что уже поздно, что он проспал все – и назначенные для атаки пять часов утра, и победу.

Но еще не было даже и четырех.

Андрей Горчаков, в эту ночь бывший с ним, убеждал дядюшку не торопиться, так как времени предостаточно.

Суворов все-таки стал одеваться. Сегодня хотелось двинуть войска, пока еще не поднялось жаркое итальянское солнце. Хотелось объездить полки, подбодрить своих чудо-богатырей. Он быстро умылся, съел, стоя у стола, кусок сыру с хлебом и выпил стакан красного вина. Поел, перекрестился и, сказав «С Богом!», стремительно вышел из комнаты.

На пороге дома он остановился, надевая каску. Враги, разделенные рекой, спали. Не слышалось ни одного выстрела. Только от Казалиджио до Сан-Николо перекликались петухи.

Суворов сел на коня и поехал к правому флангу. Андрей Горчаков и ординарцы следовали за ним.

Не успел Суворов проехать ста шагов, как увидал Багратиона. Князь Петр, с перевязанной головой – вчера он опять был ранен, – скакал во весь опор

– Здравия желаю, ваше сиятельство! Макдональд ночью убежал из Пьяченцы! – возбужденно кричал он издали.

Суворов осадил коня:

– Помилуй Бог, это верно?

– Точно так. Мои казаки пронюхали. Были в Пьяченце. Собственными глазами видели – ушел. Не выдержал французишка, дал тягу!

– Нагнать, уничтожить! – загорелся Суворов.

Он оглянулся назад:

– Кушников, пиши приказ! Ординарцев по всем колоннам. Разослать трубачей во все деревни – вещать победу. Пусть сами итальянцы удостоверятся: завоеватели Италии изгнаны!

В четыре часа утра Суворов вступил в Пьяченцу, – Мелас еще почивал сладким сном.

Весь город – госпитали, обывательские дома – был полон ранеными. Раненых и пленных оказалось до двенадцати тысяч. В том числе два дивизионных генерала – Оливье и Руска, два бригадных – Сальма и Камбрэ и триста пятьдесят обер-офицеров. Шесть тысяч французов остались навсегда лежать по берегам рек Тидоне и Треббия, на песчаных отмелях и дорогах, в канавах и виноградниках.

Три суворовских урока дорого достались Макдональду: тридцатипятитысячная Неаполитанская армия французов перестала существовать.

Глава восьмая
Нови

Адда, Треббия, Нови – три сестры.

Суворов

I

Только десять дней прошло с тех пор, как фельдмаршал Суворов выступил из Александрии навстречу Макдональду. За десять дней он успел пройти до Пьяченцы, в трехдневном жестоком бою разгромить сильного противника и преследовать его до Флоренцоло.

И теперь возвращался назад, в Александрию.

Уезжая из Флоренцоло, Суворов написал Бельгарду, оставленному командовать войсками у Александрии:

«Я надеюсь на Вас, а Вы положитесь на меня! Угостим Моро так же, как угостил я Макдональда».

Макдональд напрасно ждал поддержки от Итальянской армии – Моро только прособирался выступить ему на помощь. Когда же стало известно, что Макдональд разбит, Моро принялся за свои демонстрации: на большее он не решался. Он не думал наступать, а делал вид, что собирается.

Моро оправдывал себя тем, будто бы Суворов очень чувствителен к таким демонстрациям. Он считал, что, отвлекая Суворова от Макдональда, помогает Макдональду унести ноги.

На самом же деле все было не так.

Суворов никогда ничего не боялся на войне и меньше всего уважал демонстрации. Отменно расправившись с одним противником, он просто-напросто кинулся на другого.

Тогда Моро стал поспешно уходить в горы.

А Суворов въезжал в Александрию победителем.

Снова была торжественная, пышная встреча, снова он ехал, и тысячи народа кричали «Eviva Suvarov!»; матери подымали на руки детей и показывали: «Eccolo Suvarov».[109]109
  Вот Суворов (ит.).


[Закрыть] Блестящая свита окружала его. С одной стороны ехал великий князь Константин Павлович, с другой – папа Мелас.

Папа Мелас теперь тоже забыл все свои страхи, обычные разговоры австрийских генералов о том, что фельдмаршал Суворов «воюет не по правилам», – и охотно изображал победителя.

Папа Мелас обнаглел до того, что в своей реляции, поданной Суворову после сражения при Треббии, имел смелость упомянуть в числе отличившихся и себя лично:

«Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию».

За большой победой при Треббии шла маленькая: в день, когда Макдональд бежал из Пьяченцы, упрямый генерал Фиорелла наконец-таки сдал союзникам туринскую цитадель.

Когда Александр Васильевич вечером вернулся из театра, где в честь его было изображено «торжество победителей», он застал рескрипт императора Франца.

Рескрипт был длинен, точно кляуза, сочиненная крючкотворцем подьячим. Он начинался неизменным «Lieber Feldmarschal von Suviriv-Rymnikski»,[110]110
  Дорогой фельдмаршал Суворов-Рымникский (нем.).


[Закрыть] в нем лесть переплеталась с иронией, а трусость и австрийская «неискоренимая привычка быть битым» – с прямой угрозой.

Смысл же его был все тот же, уже достаточно знакомый и крайне неприятный Суворову: Вена старалась сузить рамки его деятельности. Суворов хотел очистить от врага всю Италию, а Франц заботился лишь об одном – как бы сохранить свои завоевания.

«Убедительно прошу Вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним моим наставлениям, то есть совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных».

И особенно больно задевали такие фразы:

«Ваши опытность, храбрость и столь часто испытанное счастье Ваше подают мне надежду, что вскоре Вы успеете дать опять делам благоприятный оборот».

Тут, без сомнения, постарался господин Тугут. Чувствовался его стиль. Тугут подколол Суворова «счастьем»: австрийцы никак не могли примириться с тем, что Суворов – великий полководец. Старый прием всех суворовских врагов и завистников.

Но какого же черта им надо? Почти вся Италия свободна, одна армия разбита, вторая заранее уходит от столкновения.

Александр Васильевич побагровел. Со злостью швырнул рескрипт и забегал по комнате.

Аркаша, смирно сидевший в уголке, удивлялся. Давеча в театре был такой веселый, а теперь… Все кругом поздравляют папеньку, превозносят его. Аркаша думал, что в этом толстом пакете пришла благодарность, а благодарность-то, оказывается, вон какая!

II

Нелегко было Суворову сидеть сложа руки в то время, когда неприятель, боясь вторжения Суворовской армии в пределы Франции, лихорадочно собирал последние силы. Но ждать приходилось. До взятия двух главных крепостей Северной Италии – Мантуи и Александрии – Вена запретила и думать о дальнейшем наступлении.

Александрийская цитадель считалась очень крепкой, а мантуанская – одной из сильнейших в Европе. Она имела гарнизон в десять тысяч человек при 675 орудиях и продовольствия на год. Комендантом ее был известный французский инженер генерал Фусак-Латур.

Осада крепостей затянулась, а время шло.

Суворов расценивал время в военном деле так же, как Петр I. Суворов говорил:

– Деньги дороги, жизнь человеческая дороже, но время – дороже всего!

Он понимал, что нужно ковать железо, пока горячо.

«Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные, висящие власы. Лёт ее молниин: не схватишь за власы, уже она не возвратится», – писал Суворов Разумовскому.

Гофкригсрат же и не собирался хватать фортуну «за власы». После Треббии его страхи поулеглись. Оставалось взять несколько крепостей, и завоевания были бы упрочены. Армия Суворова становились чисто обсервационной.

Суворов видел эту линию Вены. Он с возмущением возражал против нее в письме к Разумовскому:

«Кабинет желает доказать, что я должен быть только стражем перед венскими воротами».

Но что было писать Разумовскому, ежели он, русский посол, плелся на поводу у Тугута?

Бездействовать Суворов вообще никогда не любил и не умел. Сидя в Александрии, он занимался тем, чем занимался всякий раз, когда оказывалось свободное время, – ученьем. Как ни тяготились им австрийские солдаты и особенно офицеры, фельдмаршал Суворов заставил их учиться. Это были все те же сквозные атаки, это была закалка человека, подготовка его к наступательным боевым действиям.

Австрийцы не понимали громадного значения этого ученья: в линейной тактике отдельному человеку отводилось слишком небольшое место.

В начале июля прибавилось новое дело: в Италию прибыл вспомогательный русский корпус под командой Максима Васильевича Ребиндера. Суворов уважал и любил Ребиндера и называл его запросто – Максимом.

Корпус расположился у Пьяченцы, куда Суворов ездил смотреть прибывшие полки.

Между тем «недорубленный лес вырастал»: Моро и Макдональд соединились в Ривьере. Положение французской армии на бесплодном, каменистом прибрежье было очень тяжелое: не хватало продовольствия. Сообщение с Францией и сухим и морским путем затруднительно; французы рано или поздно должны были искать выхода на плодородные равнины Пьемонта и Ломбардии.

11 июля наконец сдалась александрийская цитадель, а 19-го пала мантуанская.

У Суворова развязывались руки.

Он решил наступать немедленно, чтобы занять Генуэзскую Ривьеру и окончательно изгнать французов из Италии. Тогда открывалась дорога во Францию.

План был разработан у Суворова заранее. С одновременным наступлением части сил на Геную со стороны Александрии и с востока, вдоль морского побережья, главный удар наносился через Тендский проход на Ниццу.

Это грозило французам полным окружением.

Суворов убедительно просил Меласа, заклиная его всем для него дорогим, поспешить с приготовлениями к походу. Тут еще раз сказалась полная зависимость главнокомандующего от подчиненного австрийского генерала, который ведал снабжением: вместо того чтобы, как полагалось бы, приказывать Меласу, Суворов вынужден был умолять его.

Суворов давал сроку десять дней. И назначил наступление на 4 августа.

Но французы предупредили союзников. За последнее время во французской армии произошли большие перемены. Макдональд был отозван в Париж. Моро назначался главнокомандующим Рейнской армии. Вместо Моро в Итальянскую прислали молодого талантливого генерала Жубера, сподвижника Бонапарта.

Жубер был одним из самых молодых французских генералов. Восемь лет назад он поступил в армию рядовым и оказал большие способности и храбрость.

Бонапарт отличил его.

До назначения в Италию Жубер уже командовал армиями в Голландии и Майнце. Французы возлагали на Жубера большие надежды.

24 июля он, неожиданно для Моро, приехал в Геную принимать армию. Моро мужественно перенес эту обиду. Больше того, он предложил Жуберу помочь ему в первое время, – Рейнская армия, куда назначался Моро, была еще только на бумаге.

Жубер не отказался от этой великодушной помощи.