Текст книги "Приговоренные"

Начальник стражи сбивчиво, но толково сообщил, что она ушла. И не так давно. Она столкнулась с ним нос к носу сразу за порогом шатра.

– Хмель ночи кончился, стражник, – сказала она. – Проводи меня к себе.

Он подумал, что это слова царя, и, выделив сопровождающих, отправил ее к себе.

– С ее головы не упадет и волосок, – поспешил заверить начальник стражи.

– Вернуть! – тихо, но жестко бросил Аттила.

Тот опрометью кинулся выполнять приказ. Но у самого выхода его остановил новый окрик царя.

– Не надо! Я сам… Распорядись, чтобы у дальнего родника нам накрыли завтрак. На двоих. Никаких музыкантов. Никаких плясунов и шутов… Чтобы ни одна зверушка не мешала нам. Голову смахну…

Наставница Лепесты, завидев царя, бросилась на колени.

– Великий царь! – в голос выкрикнула она.

Тяжелая рука Аттилы с быстротой молнии легла ей на рот.

– Здесь нет царя, – прошептал он. – Ты поняла?!

И, подняв на ноги опешившую и ничего не понимавшую женщину, спросил:

– С ней все в порядке? Где она?..

– Все в порядке, мой повелитель. Она спит.

Аттила бросил на нее недовольный взгляд.

– Я ж тебе сказал, женщина, здесь нет царя. Здесь нет твоего повелителя. Она не знает, кто я… И никто, кроме меня, ей не скажет об этом.

– Она спит. Пришла грустная. Долго ходила и плакала… И наконец уснула.

Сон ее был беспокойным. Она то металась из стороны в сторону, то затихала, сжавшись в комочек, то всхлипывала, то улыбалась. Аттила, присев к ней на ложе, долго смотрел в ее горящее розовым огнем лицо.

– Лепеста, – наконец позвал он.

И открылись, подернутые туманом сна, два синих озерца. И улыбка тронула их. И веки с длинными и загнутыми ресницами снова сомкнулись. И, со всхлипом вздохнув, она повернулась на другой бок.

– Лепеста, – снова позвал он.

И вдруг, взвившись, она села и… И над озерками уже не было тумана. Они светились солнцем.

– Варвар! – шепотом выдохнула она.

И взяв в ладони ее лицо, Аттила с ласковой укоризной спросил:

– Ты зачем ушла от меня?

– Ночь кончилась, милый…

– Ночь, но не жизнь, Лепеста.

Неожиданно, словно невпопад, но тронув за самое живое, что обнажилось этой ночью за трещиной его окостеневшего сердца, она сказала:

– Я искала тебя. И наконец нашла.

И он ее понял. И, крепко обняв и теребя губами горячее ухо, произнес:

– Да, Лепеста. Я потерялся. Мне так всегда казалось. И ты отыскала меня. И я нашел себя.

– Ты очень медленно шел ко мне, Варвар! – не без отчаяния крикнула она.

– Я не знал, что ты здесь. Я бы поспешил.

– Ты подневольный человек, Варвар. Мерзкий Аттила тебя снова уведет в кровавые свалки… И мы опять потеряемся. И навсегда.

– Девочка моя! – воскликнул он. – Я не потеряю тебя. Я заберу тебя отсюда.

И, обернув Лепесту покрывалом, Аттила поднял ее на руки и понес к выходу.

– Варвар, ты куда?!.. Дай одеться мне!

Она вырывалась из его рук, а он еще крепче прижимал ее к себе и шагал с ней по замку на глазах удивленной челяди. Никто и никогда не видел царя несущим женщину. Да которая притом отбивалась от него и называла еще «варваром» и «сумасшедшим». А он смеялся. А он целовал ее. А потом ему вместе с непокорной ношей помогли взобраться на коня. И удивленно таращившийся на хозяина скакун понес их к глухому урочищу, где бил чистый родник. Из-за широких плеч Аттилы развевались золотой гривой тяжелые пряди волос Лепесты.

– Как прекрасно жить! Как прекрасна жизнь! – говорила она, прижимаясь щекой к его бороде.

– У жизни твое лицо. Твое тело. Твои груди. Твои губы, – разрываясь от радости по-громовому кричал и смеялся он.

Он не отпустил ее, и тогда, когда послушный конь встал неподалеку от растеленной на траве скатерти. Он соскочил с него вместе с ней и, усадив на подушки, сел рядом.

– Варвар, – влюбленно глядя на него, говорила Лепеста, – ну что мне теперь делать? Так в покрывале и сидеть?

– Сейчас тебе все принесут, – успокоил он и хлопнул в ладоши.

Выхватив из рук стражников тюк с одеждой, Лепеста скрылась за кустами, где, изливаясь хрусталем, звенел родник. Ее не было долго. Целую вечность. Аттила успел переговорить с начальником стражи. Отдать через него своим военачальникам приказы.

– И еще одно дело, – сказал он.

– Пока я здесь, передай лично Дагригилле, пусть подготовит грамоту ее отцу о том, что я призываю его владеть своими землями и племенами. И отныне присоединяю к его владениям земли и племена покойного мужа его дочери. Грамоту привезешь мне сюда.

А Лепесты все не было и не было.

– Лепеста, я умру с голода, – крикнул он.

– Уже иду… Уже иду…

И она вышла к нему, как вчера вошла в шатер. Высоко поднятая голова, надменный взгляд… И Аттила, так же, как вчера, порывисто ринулся к ней, но в отличие от вчерашнего, нежно взяв за руку, спросил:

– Как зовут тебя, красавица?

– Лепеста…

Аттила, вскинув ее на руки, понес к уставленной яствами скатерти. Она обвила его мощную шею.

– Ты пахнешь кострами, Варвар…

После трапезы, прошедшей в шутках и в беззаботном смехе, Аттила спросил:

– Лепеста, милая, чего бы тебе хотелось больше всего на свете?

– Вечности, – не задумываясь сказала она.

– Это выше моих сил, родная. Но… – он хитро взглянул на Лепесту, – у меня есть кое-что от нее.

И Аттила снял с шеи массивную золотую цепь, на которой висела крупная, круглой формы, камея… Взяв в руку камею, он сказал:

– Она из камня, упавшего с неба. В середину его ювелир вкрапил бриллианты… Посмотри. Они тебе напоминают что-нибудь? – спросил он.

– Да. Я ясно вижу ладонь. Она словно машет.

– Здесь у меня точь-в-точь такое же родимое пятно, – задрав голову, Аттила показал на свое горло.

– Ой, и правда, – удивилась Лепеста.

– Золото, милая, ерунда. Оно может потускнеть, его можно расплавить. А вот бриллианты невозможно ни разбить, ни расплавить. И пусть пройдут тысячи лет, они не только не потускнеют, а, наоборот, станут гореть еще ярче.

– Я слышала о таких камнях. Им цены нет, – сказала Лепеста.

– Теперь я дарю тебе их. Вместе с цепью.

– Спасибо, Варвар, – чмокнув его в бороду, воскликнула она.

Накинув подарок на себя, Лепеста тут же принялась снимать его. И они дружно расхохотались. Камея висела у ней между ног.

– Ничего, я сейчас укорочу цепь, – пообещал Аттила и ловко, одну за другой отстегнул из нее золотые колечки.

Теперь камея висела на уровне груди.

– Лепеста, у меня к тебе просьба. Никогда не снимай ее. Чтобы, когда я к тебе приходил, меня встречала вот эта бриллиантовая ладошка… Теперь она действительно не имеет цены.

– Хорошо, – сказала она, прильнув к нему, и шепнула:

– Мой милый Варвар, только ты часто, а главное, надолго не уходи.

– И последнее, Лепеста, – угрюмо сказал он. – Я тебе дал слово… И я хочу сдержать его. Я возвращаю твой кинжал… Возьми.

Не веря ушам своим она переспросила:

– Ты не шутишь, Варвар?

Он покачал головой. И отхлынула от лица ее кровь. И серый туман лег на синие озерца. И осеклось дыхание ее.

– Ты отдаешь меня слюнтявому Аттиле?

Лепеста с ужасом смотрела вперед, за его спину. К ним стремительно приближались два всадника. Начальник стражи и Дагригилла. Аттила обернулся. И воину, привыкшему реагировать быстрей, чем мысль его противника, этого было достаточно, чтобы оценить ситуацию и успеть перехватить руку Лепесты, уже наносившей удар себе в грудь. И Аттила понял, что успел. И понял, какую трагическую глупость он чуть не совершил.

– Оставь меня, Варвар! – крикнула она.

– Ни за что!

И, повалив ее, горячо зашептал:

– Ты жизнь моя. Ты радость моя. Я тебя никому и никогда не отдам.

– Подневольник!.. Гнусный лгун, – кричала она бешено выбиваясь из могучих рук его.

– Даже хуже… Любовь моя… Но дело в том, что ты со вчерашней ночи принадлежишь Аттиле… Мерзкий и слюнтявый Аттила – это я. Я – царь гуннов!!

Лепеста замерла. Аттила, разжав ее пальцы, сжимавшие рукоять кинжала, и взяв его, обернулся к спешившимся всадникам. Дагригилла, встав на колени, протянул ему свиток пергамента.

– Мой повелитель, грамота готова, – громко сообщил он.

Аттила, не упуская из виду Лепесту, отвернувшуюся от них, потребовал зачитать ее.

– А впрочем, не надо, – раздумал Аттила. – Скажи ей, Дагригилла, о чем грамота?

– О том, что ее отцу вновь возвращены завоеванные Великим Аттилой его земли и люди. И Великим Аттилой ему же дарованы земли и племена его покойного зятя.

Она молчала. Она не могла говорить. Плечи ее сотрясались от рыданий.

– Царь дважды не повторяет, – вмешался Дагригилла.

Он еще хотел что-то сказать, но жесткий взгляд повелителя, пронзивший его тучное тело, оборвал Дагригиллу на полуслове.

– Оставьте нас наедине. Я вас позову, – потребовал Аттила.

Обняв Лепесту, он сказал:

– Не плачь, любовь моя… Раненое сердце мое. Ну прошу тебя не плачь. Ну вот кинжал… И вот он я… Ты же хотела убить меня?

– Не тебя, Варвар… Не тебя… А того слюнявого борова… Да и его бы я не смогла.

И, повернувшись, она уткнулась ему в грудь и разрыдалась пуще прежнего. Аттила взял ее на руки и как ребенка покачивая, говорил:

– Девочка моя, успокойся. Я поступил глупо. Ну прости меня старого, грубого рубаку…

Она затихла, а потом сказала:

– Никакой ты не старый. И очень даже ласковый… И еще царь…

Не выпуская ее из рук, Аттила сел на пригорок, и они долго-долго говорили. И наконец она засмеялась. А потом он позвал Дагригилла с начальником стражи и, подписав грамоту, отпустил их. И снова они остались одни. И снова они радовались жизни. И снова захлебывались от счастья. И, барахтаясь друг в друге, они катались в высокой траве под хрустальные вызванивания родничка.

Аттилово воинство роптало. Уж нечего было отбирать и нечем было набивать животы свои. Они жаждали новой добычи. Они рвались в поход. А царь и в ус не дул. Он, как поговаривали, собирался жениться.

У самых границ тех краев, куда не ступали копыта коней гуннов, вспыхнула смута. Воины требовали Аттилу. Вместо царя же прибыл Дагригилла.

С холма, где расположились, окруженные кибитками верных стражников, шатры военачальников, он к войскам так и не спустился. Он пировал, упиваясь и нажираясь до отвала привезенной им же с собой в сорока возах разной снедью. И млел от льстивых речей. У костров, на которые иногда Дагригилла поглядывал с холма, людям от голода сводило судорогой желудки. И тут все произошло. Воинство вдруг пришло в движение. Оттуда до командных шатров доносился непонятный шум. Он все рос и приближался.

Оказалось, один из отрядов, ушедший накануне в глубь чужой земли за поживой, напоролся на засаду. Из ста человек вернулось десятка два. И, естественно, с пустыми руками. А их у костров ждали как манны небесной. И походное воинство, обозленное гибелью своих товарищей и взбешенное аппетитными запахами, приносимыми ветром с холма, пошло на своих начальников азартно занимающихся чревоугодием и развратом. В пух и прах смели они охранные кибитки, ворвались в шатры, и многие пали, порубленные своими же воинами.

Дагригилла спасся чудом. И обо всем, естественно, упустив самое главное, доложил Аттиле.

На срочно созванном военном Совете царь в открытую высказал недоверие Дагригилле.

– Там, скорее всего, было все не так, как он представляет. Но смуту надо давить… – сказал Аттила.

– Я же сказал, они взбесились от голода, – запротестовал Дагригилла.

Он был далеко не глуп и хорошо видел, как его позиции при царе начинают трещать по швам. Видел он и по тому, как поредело его окружение, вчера еще клявшееся ему в дружбе и искавшее его благосклонности. Дагригилла видел и понимал, что будущая жена Аттилы навсегда вычеркнет его из списков близких родственников. И с ним никто уже считаться не станет.

– Мой повелитель, – воззвал он к Аттиле, – разреши мне уладить это дело.

Аттила уже никого и ничего не слышал.

– Табун лошадей, полсотни верблюдов, как можно больше овец и пятьсот возов со съестным послать прежде, чем туда выступит отряд. Снарядить гонца, чтобы он сообщил о моем решении. Сделать все до утра.

Он знал, что будет сделано все, как он сказал. Ни на одну повозку съестного туда меньше не отправят. Не знал только, кого он пошлет с отрядом. Однако после недолгих размышлений решил все это дело взять на себя. Помимо того, чтобы напустить страху на своих бесстрашных волков, ему хотелось побывать на месте. Нужно было поближе всмотреться в тех, на кого он скоро бросит свою застоявшуюся волчью стаю, и разобраться для себя, что они, завтрашние его противники, имеют и чем владеют.

Узнав о его решении, Лепеста огорчилась. Она уговаривала его остаться, а на подавление смутьянов послать кого-нибудь другого.

– Поехали вместе, – предложил он, зная, что из-за женских дел, которые сопровождаются у ней жуткими головными болями и изнурительной тошнотой, она наверняка откажется.

– Ты же знаешь, мне нездоровится. А так бы я с удовольствием.

– После этого я без тебя не уйду ни в один из походов, – пообещал Аттила и, обняв ее, добавил:

– Всего пять-шесть дней. Следующим утром буду там. Побуду денька три и назад… За это время ты поправишься… А главное, я тебе поручаю к моему приезду приготовить все к свадебному пиршеству. Все нарядное. Все вкусное. Все лучшее… Сейчас ты всего лишь моя царица. Для меня, правда, больше ничего не нужно. Но царица нужна моему народу. И ты станешь царицей гуннов.

Хлопнув в ладоши, Аттила приказал вызвать начальника стражи.

Подойдя к нему сзади и положив голову на спину, Лепеста проговорила:

– Может, откажешься, милый? Мне что-то нехорошо на душе.

– Ерунда! Ты должна привыкать к моим военным обязанностям.

Вошел начальник стражи.

– Я спозаранок отбываю, – сказал он ему. – Тебя оставляю Лепесте. Выполняй ее приказания, как мои…

Аттила выступил на рассвете. И, как обещал, управился с делами в пять дней. Работой своей остался доволен…

Услышав о приближении царя, бунтари, встав на колени, ждали его с полуночи до самого восхода солнца… Разобравшись в чем было дело, Аттила весь гнев обрушил не на тех, кто, одурев от голода, громил бражничавших и жравших от пуза своих вожаков вместе с Дагригиллой, а тех из оставшихся в живых, кто вернулся из позорного набега. С пристрастием допросив каждого из них и получив интересующую его информацию о противнике, чьи многолюдные и богатые поселения стояли за непролазными болотистыми местами, царь велел казнить их.

Казнили их перед всем воинством, в присутствии Аттилы и вновь назначенных им военачальников. Выехав на пригорок, чтобы все видели его, Аттила произнес краткую речь:

– Воины! Мои верные волки! Я знал, что не вы виновны в происшедшем.

Одобрительный гул прошелся по рядам отощавших и от того еще более грозно выглядевших гуннов. Царь властно поднял руку, призывая к тишине. И покорное воинство затихло.

– Вы терпеливы! Вы выносливы и храбры. И никто из вас не посмеет поднять меч на брата своего. Никто из вас не посмеет даже недобрым взглядом осудить действия вождей своих. Сделавшему такое – смерть всему колену его. Славному племени гуннов не нужно непокорное семя. Судить могу только я – ваш царь. А я не терплю ослушаний и ненавижу несправедливость…

«Слава царю!.. Слава Великому Аттиле!.. Слава сыну Железной скалы и Огня небесного!..»

Аттила снова махнул рукой и воины снова онемели, превратившись в слух и зрение.

– Но я остался недоволен вами. Как вы, имеющие мечи и луки с полными колчанами стрел, могли оставаться голодными? У вас под носом обильная добыча. Идите и берите!.. Скоро, очень скоро мы все устремимся туда… Или вы такие же жалкие трусы, как эти!

Аттила плетью показал на сбившихся в кучку осужденных гуннов.

– Вон тот, их предводитель, повел с собой сто моих воинов. А вернул всего восемнадцать.

Царь выдержал паузу, а затем громовым голосом, глядя в сторону обреченных, с надрывом прокричал:

– Где мои братья, поганый шакал?! Где мои отважные воины?!.. Ты их всех там положил, а сам с кучкой жалких сморчков прибежал ко мне под крыло. Что там, у врагов наших, подумают обо мне, о Великом Аттиле? Что подумают о моих бесстрашных волках?.. Они скажут, что у нас заячьи сердца!.. Может, это так и есть?! – обратился он к обступившей место казни массе.

«Нет!.. Это не так!..Не так это!» – завопили гунны.

Перекрывая ласкающие его слух возгласы, Аттила крикнул:

– Но ты, жалкий трус, поднял моих волков против своих же братьев. Ты со своими шакалами убивал покрывших себя славой в битвах и никогда не возвращавшихся без победы моих военачальников. Ты и эти глупцы подняли руку на меня. Вы плюнули на славу гуннов!..

«Смерть трусам!.. Смерть!» – взорвалось дикими криками поле.

Аттиле это было и надо. И он съехал с бугра, чтобы не видеть, как гунны сворой бешеных псов, накинутся и в куски разорвут осужденных. Казнили и те, кто были главными виновниками смуты. Аттила знал об этом. Ему нужно было накормить обозленную волчью стаю, успокоить ее и поднять боевой дух. И знал царь, что сейчас, когда ему до главного лагеря оставалось полдня перехода, их тоже умертвят.

Солнце встало в зенит. Люди и кони порядком подустали. И, как ни хотелось Аттиле, он все-таки скрепя сердце велел встать биваком. Раскинув на траву попону, он готов был уже растянуться и немного подремать, как его отвлек шум. В его сторону скакала кавалькада всадников. Это был выдвинутый вперед дозор, а среди них человек, остававшийся в главном лагере.

«Гонец,» – догадался Аттила.

Упав на колени, гонец сказал:

– Мой повелитель, я от Дагригиллы.

– Что случилось?! Ну?! – потребовал Аттила.

– Царица умирает.

В первую минуту он подумал, что эту весть ему принесли из далеких родных степей. За тридцать дней пути, пока шло известие, подумал Аттила, она уже отошла. Потому Дагригилла снарядил ему гонца.

– Ничего не поделаешь, – равнодушно сказал Аттила.

Гонец поднял голову. В его глазах царь прочел недоумение и растерянность.

– Умирает царица Лепеста, – уточнил посланник.

Сграбастав дюжего молодца с земли, царь, глядя ему в лицо, прокричал:

– Повтори!

– Умирает царица Лепеста. Ее, как велел передать Дагригилла, отравили.

И Аттила уже не помнил, как запрыгнул на коня. И не помнил, сколько гнал его, пока тот не свалился замертво, прямо под ним. Согнав с лошади кого-то из подъехавших всадников, он снова гнал и гнал вперед. Ближе к вечеру он потерял и этого жеребца. И уже бежал, пока не увидел первые костры своего войска. И на него, бегущего, выехал дозор. Окружив, они не давали ему прохода. На его крик: «Я царь ваш! Я – Аттила!» – дозорные рассмеялись.

Их было четверо. И они поплатились за свое неверие. Вскочив на коня одного из поверженных дозорных, он во весь опор погнал его к замку. У костров поднялся переполох, потому что двое из оставшихся в живых и погнавшиеся за ним подняли невообразимый шум. Но у первого же костра старые вояки во всаднике с обнаженным окровавленным мечом узнали своего повелителя.

«Великий Аттила!»… – пробежало волной по воинству.

И дорога была свободна.

Навстречу выбежал начальник стражи.

– Что случилось? – спросил Аттила.

– Пища была отравлена, – ответил тот.

– Кто? – коротко бросил Аттила.

Начальник стражи пожал плечами.

– Если до утра не найдешь, тебе нечем будет пожимать. Отрублю их вместе с головой.

У дверей в ее комнату он столкнулся с Дагригиллой.

– Вон! – взревел царь.

В комнате стоял полумрак. Аттила не видел ни ее плачущего отца, ни ее брата, ни лекаря, готовящего какое-то питье, ни наставницу со вспухшими глазами. Первое, что бросилось ему в глаза, так это светящееся неестественной белизной лицо Лепесты. И видел, как пробежала судорога, скручивая ее маленькое тело. И из обескровленных, холодеющих губ вырвался стон.

– Лепеста, – склонившись к ней, позвал Аттила.

И она открыла глаза. Вымучив улыбку, Лепеста прошептала:

– Милый… Дождалась…

И взгляд ее остановился. И гладь озер подернулась голубым ледком предзимья. И на запорошенном немочью лице ее застыла скупая улыбка ушедшей в небытие роскошной осени.

– Отмучилась, – бесстрастно, по-будничному, как о чем-то пустом и не стоящем внимания, вполголоса произнес лекарь.

Оттесняя царя, он полез закрывать ей глаза, но обрушившийся страшной силы удар выбросил его из комнаты. Лишь слышен был вскрик распахнувшейся двери и глухой стук об пол бесчувственного тела.

Аттила, подняв Лепесту на руки, сел с ней на кровать и зарывшись головой ей в грудь, шептал только одно:

– Девочка моя… Девочка…

Нет, Аттила не плакал. Аттила плакать не умел. Хотелось, а не мог. И как хотелось. На весь мир… Если бы не отец Лепесты, он наверное так бы с ней просидел бы до утра.

– Царь, она холодеет, – коснувшись руки дочери заметил он.

Аттила поднял голову. И присутствующие обомлели. Сквозь черные как смоль волосы проступила седина.

– Возьми, отец, свое дитя… Мою жену… Не уберег я ее. Прости… И проси, что хочешь.

Подняв высоко голову, как это делала Лепеста, пошел к дверям. У самого порога, последний раз оглянувшись, он вдруг заметил, что в лежавших на груди волосах что-то поблескивает. Аттила вернулся. Раздвинув волосы, он увидел свой талисман. Свой подарок. На тяжелой золотой цепи покоилась камея, сделанная из камня, упавшего с неба, в который ювелир вкрапил бриллианты. Они-то, не имеющие цены камушки, которые, как он уверял, имеют отношение к вечности, и сверкали звездочками, выложенными в форме ладони – точной копии его родимого пятна. Лепеста с холодной веселостью звезд, то ли приветствовала его, то ли прощалась с ним. И, вспомнив о чем он просил ее, Аттила еще раз поцеловал Лепесту и объявил:

– Хоронить ее как царицу гуннов. Подарка моего не снимать. Пусть уходит вместе с ним.

Сразу за дверью он столкнулся с подобострастно съежившимся Дагригиллой, который затрусил за ним. Аттила не отгонял его.

И Дагригилла увидел в этом хороший знак. Значит, ему снова возвращается благосклонность царя. Раздвинув перед ним полог, Дагригилла прошмыгнул за ним вовнутрь. И опять Аттила промолчал. Он казалось не замечал юлившего перед ним Дагригиллы. Но то было не так. Устало опустившись на подушки, Аттила ласковым жестом пригласил сановника сесть рядом.

– Ты зачем убил ее? – положив ему руку на плечи, тихо спросил он.

– Это не я, Аттила, – клюнув на царево благоволение, произнес он. – Это руки моей сестры. Твоей жены. Настоящей царицы гуннов.

– Вот как?! – еще тише и вкрадчивей сказал Аттила.

Сняв с дряблых плеч шурина руки, Аттила о чем-то долго размышлял.

– Дагригилла, – наконец произнес он. – Ты помнишь тот вечер. Самый первый вечер, когда я увидел ее. Лепеста хотела тебя заколоть. Вот этим кинжалом. Он был спрятан в ее шали. Я отнял его. Ты не заметил этого…

– Спасибо, Аттила… Вот, змея… – сказал он.

Царь горько усмехнулся. Он усмехнулся тому, что этот набитый дерьмом дурак обращался к нему не соблюдая этикета, как должно обращаться только человеку близкому, и то без свидетелей.

– Дагригилла, в тот вечер я узнал, какое удивительное это счастье жить… Я все эти два месяца – жил. Понимаешь, жил. А вот теперь я умер. Ты лишил меня жизни. И то, что не сделала она, – сделаю я.

И Аттила резким движением руки всадил ему в сердце клинок. Дагригилла не успел и подумать, что настал его конец. Он так и остался сидеть на подушках с полуоткрытым ртом и гноящимися глазами.

Царь встал.

– Начальника стражи ко мне! – приказал он, стоя спиной к пологу.

– Я здесь, мой повелитель.

– Ты нашел убийцу? – спросил Аттила.

– Да. Подсыпала ей яд наставница. А дал его ваш шурин.

Аттила отошел в сторону, и телохранитель увидел Дагригиллу с торчащей из груди его рукояткой кинжала.

– Убери. Зарой где-нибудь. Чтоб никто не знал – где. И распусти слух, что, мол, убил жену царя и сбежал… Пусть ищут.

– А что прикажете сделать с наставницей?

– Отправь к кострам. Пусть живет и тешит моих волков.

Выйдя из шатра, Аттила направился в сторону Дальнего родника. Он подошел к нему на восходе солнца. И сел на то место, где им стелили скатерть. И отсюда, из тех кустов, выходила к нему Лепеста. И он смотрел на усыпанные серебром их неподвижные ветви. И звал ее выйти к нему. Только в груди выло, взвизгивало и плакало сердце. Оно было что волк, оказавшийся на оторвавшейся льдине.

Сюда к нему привели заморского купца, обещавшего сановникам утешить их царя и облегчить его страдания. И Аттила позволил ему приблизиться к себе.

– Ты хочешь мне что-то сказать, незнакомец?

– Великий царь, нет ничего горше скорби. Ни слова самых близких, ни тем более слова ничтожнейшего купца, пришедшего к тебе, – не успокоят твоей боли… И еще вот что я скажу тебе. У народа моего, что живет за шестьдесят переходов отсюда, если идти на восход, есть поверье. Мы знаем – люди не умирают. Они переселяются в другой мир, который лучше нашего. Там – море радости и счастья.

Там нет таких страданий, какие люди испытывают здесь. Там – нет горя и бед. И то место называется раем… И все, кто уходит отсюда, – ждут нас там. Все мы уйдем туда. Тихоструйное время затянет твою рану, а придет срок, и оно унесет тебя к ней.

– Рай, говоришь? – заинтересованно спрашивает Аттила.

– Рай, – указывая пальцем в небо, отвечает странник.

– Мы уходим в землю, а ты показываешь в небо.

– Нет, Великий царь, не в землю, а к звездам. Ты видел, как они призывно мигают нам. Они говорят, что наш дом – там. Согласись, ведь это приходило тебе в голову?

– Хорошее поверье у вашего народа, – угрюмо похвалил царь.

– Хорошее… Рай – это место, где все благоухает, цветет, поет… Кстати, Великий царь, я в подарок принес тебе райских птиц. Красоты они необыкновенной. Сам увидишь. Их в раю видимо – невидимо. А здесь на земле мало…

И торговец подарил Аттиле двух павлинов.

… И тут, выворачивая душу наизнанку, что-то издало гортанно утробный вопль. Аттила вздрогнул и открыл глаза. Над ним висел изучающий взгляд колдуна.

– Я долго спал? – спросил он Гунала.

– Ты совсем не спал, Великий, – возразил колдун.

– Разве?

– Ты забылся всего на мгновение.

– Что это было? – спросил он колдуна.

– Что, мой повелитель?

– Звук… Отчего я проснулся.

– Так поют твои птицы.

– А-а-а, – протянул Аттила и, сомкнув веки, сказал:

– Жуток голос рая.

И снова зеленые миндалины покатились по клубящимся дымам его видений… Он ведет отряд по непролазным дебрям чужого леса. В обход врагу. Он тучей выплыл навстречу основным силам Аттилы. Выплыл на равнину. Это и надо было царю. Теперь с тыла он сядет им на холку, надрежет хребет и сметет их. И его воинству откроется дорога еще дальше. В другие племена, богатые скарбом, лошадьми и пленительными чужеземками… Только бы вовремя пройти эти дебри.

Густо сплетенные ветви под мощными ударами сабель дорогу уступают, да неохотно. Огрызаются. Стегают, рвут кожу, колят глаза. Но что может остановить волка, уже ощупавшего ноздрями далекую добычу? Ничто!..

Гунны идут напролом. Их ведет сам Аттила. Он первым выходит на небольшую прогалину. Она узка. Шириной всего в два плеча его коренастых воинов и длиной в две лошади. По краям прогалины два высоких холмика муравейников. Раздавить и развеять эти беззащитные шатры муравьев Аттиле ничего не стоило. Но сжалось сердце варвара жалостью к засновавшим в панике мурашам. И он, грубо выругавшись, приказал:

– Обойти!

И обошли они «шатры» муравьев. И снова прорубали себе дорогу вперед. И вышли наконец в хвост к врагу. Битва уже началась. Отдав распоряжение отдохнуть, Аттила условленным сигналом дал знать своим, что он на месте. Часа через два враг начнет «теснить» основные силы гуннов. И гунны побегут. И за ними увяжется предвкушающий близкую победу, противник. И тогда Аттила и запрыгнет на его самоуверенную холку. И сомкнет стальные челюсти…

Все произошло как было задумано. Единственное, что не учел Великий варвар, так это качество воинов противника. На редкость стойкие. Дрались до последнего. Не бежали. А нужно было обратить их в бегство. Руки устали колоть и рубить. Увлекшись боем, Аттила не заметил, как с горсткой своих рубак оказался в окружении врагов. Увидев, что царь в опасности, к нему, прокладывая кровавую тропу, ринулась личная стража. И когда кольцо было прорвано и Аттилу грудью обступили свои, силы оставили его. Он был жестоко порублен. Рассечена голова. Глубокие кровоточащие раны на груди и плечах. Торчащая из бедра стрела. Склонившийся над ним телохранитель истерично закричал:

– Не покидай нас, Великий!

Этот крик привел царя в чувство. Зло посмотрев на стражника, Аттила процедил:

– Молчи, хвост заячий!.. Коня мне!

И собравшись силами, он, скрипнув зубами, выдернул стрелу и с воплем:

– Мои храбрые волки! Я – ваш царь! Я – Великий Аттила!.. Дайте мне победу!.. Возьмите ее зубами! – окровавленный и страшный он бросился в самую гущу свалки.

И противник был смят. И бежал он в панике. И Аттила это видел.

– Победа! – с диким восторгом радости ревел он. – Преследовать… И добивать.

Больше он ничего не помнил. Сознание покинуло его…

Аттила открыл глаза и увидел перед собой благообразного седого старца. Они были вдвоем под прозрачным пологом, едва колышущимся от тихих и редких дуновений. Сквозь густые ветви сосен, под которыми стоял полог, пробивался ломкий синий свет неба.

– Светает… Утро, – вдохнув полной грудью душистого соснового запаха, догадался он.

– Ну вот. Теперь ты будешь жить, – сказал старик.

– Кому это нужно? – спросил Аттила, словно давно и долго вел с ним разговор.

– Судьбе, сын мой, – улыбнулся старец.

– Что это такое?

– Судьба – это твое предназначение. Это то, что ты должен сделать, а потом уйти.

– Я уже достаточно сделал…

– Знать сума ее не опустела, – возразил старец.

– Неужели, – скривил в иронии губы царь. – За сто переходов до моих родных мест простираются теперь мои земли. Мечом, огнем и кровью я перетряхнул и перемешал сотни племен и народов… Я несу беды людям. Мною пугают детей. Я приношу смерть. Я радуюсь победам. А что такое победа?! Это реки крови и море слез… Неужели этого мало?! Неужели это кому-то было нужно?

– Наверное, нужно, – прошелестел старик.

– Кстати, а кто ты? Я первый раз тебя вижу.

– Я странствующий звездочет и целитель человеческих недугов.

– Понятно, – буркнул Аттила и, глядя на старца, сказал:

– Ты говоришь, не опустела моя страшная торба?

– Не опустела, – подтвердил звездочет.

– О! Сколько можно?! – простонал варвар.

– Старик, – снова сказал он, – я был очарован жизнью. Теперь передо мной жалкие, но приятные сердцу осколки ее…

– И это нужно было тебе пережить, – сказал звездочет.

– Кому нужно?

– Небесам, – донесся до него спокойный, как вздох, ответ.

– Те, кто набивает суму тяжелымми каменьями людской доли и вешает на них?.. Хотел бы я на них взглянуть. Где они?

– В небесах, – тихо прозвучало под пологом.

– Удобный ответ, старик… Мне туда не надо.

– Как знать, сын мой…

– И знать нечего… Сгинем мы в земле с муками нашими, так и не поняв почему приходили сюда? Откуда взялись?.. Откуда взялся я?.. Жалко одно, меня никогда-никогда больше не будет. А какое все-таки чудо – это жизнь.