Текст книги "Приговоренные"

Итак, посредством СОЗИК Служба технологов успешно провела операцию массового одухотворения, то есть вселения душ в тела земного вида, избранного для этих целей Самим Всевышним.

Внедрение осуществлялось жестким излучением. Причем не всем поголовно, а особям от утробного возраста до 4 лет. Для этого специалисты заблаговременно изучили и сняли кальки генетических структур существ, которые должны были подвергнуться облучению, заложили их в память Кольца и настроили его программу таким образом, чтобы направленные лучи воздействовали только на тех, кто им был нужен. То есть, кто еще толкался в мамином животе, на саму маму, ее мужа и на всех тех, кто был юн, и тех, кто находился в расцвете лет.

Операция началась в два часа тридцать минут по земному времени…»

Пытливый отключил голос комментирующего. Он только мешал. И без него эфир был полон многозвучия…

3. Коpонация

Ноль часов 3 минут. Кнопка вдавлена на пуск. Видеокристаллы, установленные по всему Земному шару, с шелестом включились в работу… Пошли лучи… Сначала все было тихо. Потом вдруг, резко взвизгнув, заскулил шакал, крадущийся к добыче. Гортанно мяукнув и поджав хвост, непонятно отчего, опрометью бросилась в степь пума. Дичь, вышедшая на охоту, вела себя необычно. Что-то внушало ей страх и ужас. Она скулила, выла, ревела, шипела, нервно теребя траву, царапая землю, и стремглав неслась куда глаза глядят. Суматошно запричитав на все голоса, ошалелой тучей поднялись в звездное небо недавно уснувшие птицы…

В пещерах и чащах, где почивали человекоподобные, казалось ничего экстраординарного не происходило. Никакой паники. Никакой суеты. Хотя на них по негромкой команде: «Пли!», – уже обрушились беззвучным залпом не яркие, но плотные снопы света.

Они спали, не подозревая того, что совершается великое таинство их коронации. Им даруется корона царей Земной природы. Это было сделано первым же залпом. Жесткие лучи, пронзив, внедрили в тела спящих души разумных существ. И никто из них не слышал ни себя, ни своих соседей. А ведь каждый из них вскрикнул, как появившийся на свет младенец. Со сдавленным воплем, словно чудом вынырнув из черных пучин океана, они со сведенным судорогой ртом ловили свежий воздух.

Режиссер, снимавший происходящее, сделал гениальную кадровку. Убрав земные образы, он в кадр запустил общий вид медленно вращающейся в темном бархате космоса Голубой планеты и наложил на нее раздававшиеся с ее поверхности крики являвшегося на свет нового существа. Земля звонко голосила плачем новорожденных Хомо Сапиенсов…

По нашим меркам, подумал Пытливый, операция прошла в одно мгновение, а по времени Земли она длилась шесть часов. Во всяком случае, прожектора, ударившие с неба, поливали окрестности нежнейшим изумрудным цветом ровно шесть земных часа.

Ровно столько потребовалось, чтобы вживленная субстанция смогла «освоиться» в своем новом «доме». Затем прожектора стали меркнуть. Разливавшийся от них нежнейшим изумрудом свет таял вместе с туманами занимавшегося летнего утра…

И взошло солнце. И просыпались человекоподобные.

И не ведали они о новом своем предназначении. И не знали, что отныне поведет их по жизни новый поводырь. Царь-разум.

И не ведали. И не знали. И вели себя, как им было привычно. Но странное неприятие всего того, что им несколько часов назад было мило и приводило в состояние блаженства и умиления, теперь беспокоило их.

Молодой самец, любивший обнюхивать испражнения нравившейся ему самочки, подбежал к ее экскрементам, но вдруг скорчил брезгливую гримасу, плюнул и недовольно посмотрел в сторону своей пассии.

Самочке явно стало не по себе. Она вроде как всхлипнула и убежала, спрятавшись за валун. Ее охватил жгучий стыд. Чувство, которое она никогда не испытывала. Но оно было таким разящим. И было болезненней кровоточащей раны… А животные стыда не имут. Она была уже не самкой, а женщиной. Человеком…

Поразила Пытливого парочка, стоявшая чуть в стороне от остальных. Явно влюбленная друг в друга. У него на плече зияла глубокая ссадина. После вчерашней охоты. Самочка дула на нее и нежно водила пальчиком по ее воспаленным местам. И тут словно ее осенило. Она нагнулась, сорвала лист подорожника, послюнявила его и прилепила на рану…

И высыпавшие на восход солнца люди смотрели друг на друга по-новому. Оценивающе. То ли с подозрительностью, то ли с возникшим в смутном сознании интересом. Ведь лица будто знакомые и вместе с тем незнакомые. Хотя внешне они остались теми же. Скошенные лбы, сплющенные носы, изучающие растопыренными ноздрями мир. Тела покрыты все той же свалявшейся шерстью в ошметках присохшей глины, застрявших щепок и сухой травы. И многие, в большинстве самочки, вдруг обратили на это внимание и стали поспешно, но тщательно счищать их с себя. По привычке принялись было слизывать, но это им не понравилось. Они морщились и, высунув языки, снимали налипшие на них волосы.

Самцов личная гигиена мало интересовала. У них по утрам другие заботы. Их ждала охота. Еще с вечера они подбили затупившиеся острия каменных «кинжалов», наточили топоры, туже затянув их гибкими прутьями к увесистым, суковатым палкам, что служили топорищами. И хотя предвкушение кровавой работы было чувством сильным, самцы, тем не менее, вели себя необычно вяло. Раздувающиеся лемехами ноздри охотников не приносили им прежних будоражущих ощущений…

И как заметил Пытливый, люди повыскакивали из своих примитивных жилищ не для того, чтобы полюбоваться рассветным солнцем. Хотя были и такие, что завороженно, полуоткрыв рот, с неподдельным изумлением наблюдали за этим роскошным чудом. Но всех их без исключения беспокоило другое.

Их, догадался Пытливый, выдуло из ночных жилищ зловоние. Однако и снаружи пахло не ландышами. Людей воротило от стоявшего кругом тошнотворного запаха… Раньше всех сообразили женщины – вонь исходит от валявшихся костей, кусков мяса, требухи, рваных шкур. Сначала одна из них, лет тридцати, а может, и больше, а затем другая стали поднимать все это и, с неприязнью держа перед собой, отбрасывать подальше от жилья. Потом к ним подключились остальные женщины. А потом женщины загалдели и зашумели на топтавшихся тут же без дела мужчин и подростков, заставляя их собирать и выносить из логова гниющие останки убитых ими зверей. Мужчины послушно выполняли волю своих разверещавшихся подруг…

Пожилые сородичи людского стойбища взирали на происходящее с ошалелым непониманием. Они роптали, грозно рыкали, давая понять, мол, пора на охоту. Неожиданно пещера огласилась болезненным воплем. Вопил юноша, что от сильной затрещины сорокапятилетнего здоровяка, вместе с охапкой тухлых костей, покатился к выходу логова. В один миг к обидчику подскочил коренастый, неимоверной ширины в плечах мужчина и тупым концом заостренного камня двинул того по спине так, что тот бездыханным распластался у его ног. Заступником оказался предводитель стойбища. Экземпляр внушительный, около сорока лет от роду. По всей видимости, отчаянный бестия. И, благодаря своим недюжинным физическим качествам, сумел подчинить себе всю братию.

Сделав свое дело вожака, он обернулся к «старикам», что-то гортанное и грозное бросил им, и те покорно начали подбирать и расчищать накопившиеся за многие годы завалы останков кровавых пиршеств племени…

4. Первые версии

И был тот вожак, как и его сверстники и мужчины помоложе, уже чем-то не похож на пожилых своих сородичей.

«Но чем?» – задался вопросом Пытливый.

Он остановил кадр. Всмотрелся. И понял. Фигуры «старых», которым перевалило лишь за сорок, полусогнуты, а кончики пальцев их длинных рук чуть ли не волочились по земле, а у молодых осанка иная. Они стоят расправив плечи. Прямо. Подбородок приподнят…

Эффект вживленной субстанции, догадывается Пытливый. Той самой отрицательной к гравитации Земли частицы, что в будущем будет названа человеком – душой. Той самой, в которую соответствующие Службы Всевышнего кодируют жизнь каждого в отдельности Хомо-Сапиенса. Той самой, что поднимет их с колен и сделает прямостоячими. Ведь в их телах она движется по вертикали, постольку поскольку устремлена вверх, в полет на Кругооборот. И взлетит. С кончиной тела…

А вот у того волчонка, что бежит в отдалении, и у птиц, та отрицательная частица снует по параболе. У пресмыкающихся, насекомых и в тварях, проживающих в воде, она мельтешит челноком, по горизонтали. Со смертью субстанция, делающая их тела живыми, тоже вырывается в полет. Но не в кругооборот миров. Они обречены на возврат.

– Посмотри, – перебивая его раздумья, вмешивается Камея, – в их глазах ни намека на мысль.

– Много ты сразу захотела, – засмеялся он. – Они и так выдали нам более чем достаточно…

– Всего было достаточно. Кроме одной малости – живой человеческой мысли, – настаивала девушка.

– Помилуй, Камеюшка! – воскликнул Пытливый. – Первое, они продемонстрировали тебе осанку… Загибай пальцы! – потребовал он, хватая ее за руку.

– Хорошо. Загибаю первый палец.

– Отлично! Второе – брезгливость на вонь, на неприятие грязи и рвота от мяса с душком, что свидетельствует об отторжении их организмом бывшего их «хозяина» – звериного инстинкта… Третье – проявление стыдливости. Помнишь красавицу, спрятавшуюся за камень? – напомнил он и с игривым ехидством спросил:

– Знакомо ли это чувство неразумному животному? – и, не ожидая ответа, без передыха продолжил:

– Четвертое… Ты, как врач, не могла не обратить на это внимание.

– На ту, что подорожником залепила рану?

– Да. И искусно обвязала, словно этим занималась всю жизнь. Если залезть в архив Службы Кодов жизни, мы наверняка бы узнали, на какой из Венечных она проживала и чем занималась.

– А я могу определить и не подсматривая туда. Судя по навыкам, она имела прямое отношение к медицине… Признаться, увидев, как она ловко все проделала, я была сражена.

– Разве это не проявление разума?! – торжествует Пытливый. – Не проявление тех знаний, которые известны их душам, так как в иных формах ВКМ они активно занимались этим делом. Навык независимо от него вырвется наружу. Руки автоматически, в необходимых ситуациях, а такие будут возникать сколько угодно, сотворят немыслимое. Потом разум сформулирует и объяснит, почему он так сделал, а не иначе… Правда, они, – практикант кивнул на экран, – пока не подозревают, какая сила знаний заложена в них. На что они способны.

– Слушай, Пытля, – не выдержав его напора, взмолилась Камея, – я же не об этом. Ты приглядись к их лицам. Они жестки. Свирепы. Мысль в них и не ночевала.

– Ха! – не унимался Пытливый. – Не смотри им в глаза… Понаблюдай за их состоянием. Кстати, это мой пятый и далеко не последний довод… Они беспокойны. Видишь?.. Они чувствуют себя как не в своей тарелке. Они прислушиваются к себе. Им бы подумать. Но мозг еще младенческий… И пока, мне кажется, в них идет бурный процесс психической перестройки…

Видя, что Пытливый не на шутку распалился, девушка вырвала у него свою руку и насупилась.

– Ты становишься невыносимым, – сказала она и добавила:

– Когда ищешь свою тропу.

Пытливый остановил кристалл. Он знал за собой эту черту, увлекаясь, забываться. Вот и сейчас не заметил даже, как обидел Камею. Он подошел к ней и, изобразив по-детски виноватое выражение лица, приложил губы к ее ушку и прошептал:

– Прелесть моя. Хорошая моя…

– Не подлизывайся!

– Я не подлизываюсь. Я прошу прощения. Я люблю тебя.

Камея растаяла. «Ну что поделать, если он такой?» – подумала она и обо всем забыла.

А Пытливого опять тянуло к кристаллу. Этот чертов внутренний зуд был выше его сил. Он искал момента, чтобы снова вернуться к работе.

– Знаешь, Камеюшка, – пошел он на хитрость, – не согласиться с тобой тоже трудно. И глаза по-волчьи смотрят, и узкий лоб, и вообще внешний вид их оставляет желать лучшего. Но тут слово за эволюцией. Одухотворенность изменит их дизайн. Наверняка изменит… Давай посмотрим, как это происходит?..

– Давай, – соглашается девушка.

Он только этого и ждал. Камея, украдкой наблюдавшая за ним, понимающе усмехнулась.

– Итак, сколько они находились под пояском? – спросил он.

– Под кольцом, что ли? – уточнила Камея.

Пытливый кивнул.

– По ВКМ где-то двадцать лет. Или две тысячи земных лет.

– Незадолго до открытия над ними полога в человеке сработало знание, как добывать руду и варить сталь, – заметил Пытливый. – И тут же он научился делать оружие, чтобы понадежней бить себе подобных. Бронза более не годилась. И били уже не по спинам, – намекнул он на пещерного вожака.

Камея тоже хотела вставить что-то в этом роде, но не успела. Раздался голос комментатора.

«… Шло время. На глазах менялся образ жизни и облик Хомо Сапиенса Земли. Что касается новой наружности землянина, она проявилась с рождением первых младенцев. Тех, кто находился в утробах женщин в момент одухотворения человечества. Они отличались от своих сородичей и лицом, и телосложением, и сообразительностью. Если посмотреть на третье поколение человечества, то нам, в случае если бы мы не знали, что они представляли из себя в доразумной жизни, очевидно, казалось бы, что Хомо Сапиенс Голубой планеты был с самого начала таким, каким мы сейчас его видим. Что в первый же день великие дизайнеры ВКМ таким его и привели на Землю. Не зная правды, лично я так бы и подумал. Но факт – штука неопровержимая.

Дизайнеры ВКМ бились над созданием фауны и флоры Земли не один год. Их эскизы видов „лепились“ и одушевлялись биоинженерами, если можно так выразиться, не успев обсохнуть от туши. Динозавры, птеродактили, ихтиозавры… Не счесть, сколько уродов-исполинов ступало по этой планете.

Дизайнеры с трудом, но вынуждены были отказаться от гигантомании. Появились новые проекты. Сороконожки, восьминоги, четвероногие и, наконец, двуногие… Крылатые, плавающие, ползучие, ходящие… Дышащие жабрами, дышащие кожей или листиками, дышащие легкими… Питающиеся пастью, корнями. Добывающие клювом, терзающие лапами… Зрячие и слепые… Имеющие острый слух и не имеющие вовсе никакого… И вот из всего этого Всевышний вдруг остановил внимание на человекоподобном.

В принципе еще на обезьяне, что вела образ жизни отличный от похожих на нее видов. Были не суетливыми, а, главное, намного умнее. По деревьям не прыгали, хотя запросто могли взобраться на них. Ходили по земле. Обустраивали жилища либо в пещерах, либо рыли землянки, либо сооружали их из поваленных деревьев. Держались родовыми стаями. И хотя в физической силе они уступали многим хищникам, зверье их побаивалось.

Они сами охотились на них, проявляя хитрость и находчивость. Рыли ямы – ловушки, устраивали засады. А если нужно, выходили на зверя лицом к лицу, вооруженные дубьем и каменными копьями, которые сами же делали, чтобы разить свои жертвы наверняка. Их жертвами бывали и существа, похожие на них. Живущие с ними по соседству и, по неосторожности или умышленно, вторгавшиеся на территории их охотничьих угодий. Схватки между ними были страшными, кровавыми. Компромиссов не было. Слабый – бежал. Сильный – захватывал. Непреложный закон животной жизни.

В них, однако, было нечто такое, что привлекло внимание Всевышнего. Но Он не стал просить дизайнеров поработать над наружностью человекоподобного. Всевышний сделал ставку на процесс одухотворения и эволюцию. И не ошибся. Они стали лучшими ваятелями внешности землянина. На планете появилось весьма симпатичное, стоящее сейчас перед нами, существо. Разумное, чувствительное, с яркой индивидуальностью, покладистое…»

– Очень покладистое. А главное – мирное, – съязвил Пытливый.

– Не говори! – рассмеялась девушка и устало откинувшись на спинку шезлонга, спросила:

– Тебе не надоело?

– Не то слово, – признался Пытливый.

Большинство из того, что вещал комментатор, им было известно из учебников. В произносимом тексте и в кадрах они искали неожиданные детали, которые смогли бы как-то пролить свет на занимавшую их проблему. Кое-что привлекло их внимание. Но это было так немного и, по всей видимости, не то, что нужно. Они лежали на поверхности. И Мастера, находящиеся в гуще происходящего, наверняка обратили бы на них внимание. А обратив, не преминули бы проверить. Так думал Пытливый, полагая, что его подруга того же мнения.

– Итак, – подытожил он, – на сию минуту мы практически имеем то, что имели. То есть, ничего!

– Как это так?! – вскинулась Камея.

Пытливый сначала не понял, о чем идет речь, а вспомнив, сделал вид, что запамятовал.

– По поводу пассивного вторжения, – напомнила она. – Насчет вируса.

– Ах, да, конечно. – «припоминает» Пытливый. – Что ж, доброго пути.

– Ты что не веришь в разрушительную силу вируса?

– Почему же? Верю… Проверить надо, – целиком поглощенный своими мыслями сказал он.

– Вместе будем проверять? – обрадованно спросила она.

– Нет. Тебе это ближе. Что я буду мешаться под ногами.

– Ты что обиделся?

– Ну что ты, Камеюшка. Нисколечко. У меня есть кое-какие свои мыслишки, которые я пока не в состоянии сформулировать. Я по ним поработаю, если не возражаешь.

Чмокнув его в макушку и пожелав удачи, Камея пошла к выходу. Ей хотелось как можно скорей заняться этой заманчивой проблемой. Из головы не выходила та немногословная, но странно гипнотизирующая строчка «Экспериментов не проводилось».

– Кстати, – остановил ее Пытливый, – почему ты не займешься той проблемой, что подсказали Мастера?.. Она мне кажется более перспективной.

– А мне – нет, – парировала Камея и не без пафоса спросила:

– Можно ли искусством сделать из камня воск? – и сама же ответила:

– Нет! Искусство – это импульс. Сильный импульс впечатлений и иллюзий. Оно мимолетно. Да, оно потрясает, но изменит ли?.. Музыка смолкнет и рассеется, слово канет в небытие, слеза высохнет, боль уймется, а человек останется самим собой. Брось камень в огонь. Что с ним будет? Раскалится. Потом треснет или раскрошится. В лучшем случае оплавится. И останется тем же камнем.

Пытливый возражать не стал. Он только развел руками. Мол, вольному воля. Резон в ее словах, конечно, был. Но на его взгляд, подброшенная Камее идея имела больше возможностей нащупать причину человеческой агрессивности, преобладающей над разумностью. Она ему казалась более основательной. Не сама по себе, а как подсобная лошадка, которая могла вывезти к тому, что они ищут. А могла бы завезти и в тупик. Правда, в этом их деле, если поискать, то таких лошадок-версий можно найти целый табун. Две, во всяком случае, он для себя заприметил. Но распространяться о них ему не хотелось. Он до конца не верил, что они смогут привести его к успеху. Не чувствовал куража. Не испытывал внутреннего волнения. Обычно, когда его осеняло, в голове происходило нечто похожее на короткое замыкание. Резкая вспышка, от которой перехватывало дух, а в загрудине от приятного томления сжималось сердце. И от него по всему телу бежала дрожь. Все клетки организма начинали вибрировать. Тогда все у него получалось. Все выстраивалось в логическую цепочку. Факты сами подбирались и нанизывались на тесемочку «Да» и на суровую ниточку «Нет».

Но это когда осеняло. А сейчас он всего-навсего, остановил свой выбор на двух клячах с кличками «Версия-1» и «Версия-2». Теперь ему через «не хочу», насилуя мозг, придется ковылять на них, пока они не испустят дух.

Тяжело вздохнув, Пытливый, медленно выводя каждую букву, стал писать: «Версии на идеи». Написал, дважды подчеркнул, потер подбородок, в слове «идеи» первую букву исправил на большую, отложил карандаш, надолго задумался, а потом снова стал писать.

«Версия первая. Возможность ошибки. Ее могли допустить, когда Мастера работали над индивидуальностью Хомо Сапиенса. Переусердствовали и нарушили генную структуру психики.

Версия вторая. Языковой барьер. Рассмотреть в двух аспектах:

а) речевое непонимание в общении между племенами и народностями;

б) непонимание друг друга, владеющих одним языком…»

Глава шестая

1. Эта неземная тоска

Когда Пытливый вышел из палатки, «забег» уже начался. Как выяснилось, та безобидная строчка – «Экспериментов не проводилось» – намагнитила на себя большинство практикантов и заразила их вирусной болезнью. Немногие, два-три слушателя, взялись исследовать языковой фактор. Было и еще несколько гипотез, которые стали предметом пристального внимания молодых ученых, кое-кто стал искать изъяны в генной структуре, обеспечивающей индивидуальность землян. Словом, оседлали того же конька, что и Пытливый.

Неказистым оказался тот конек. Слабеньким. Едва волочил ноги. Сколько раз Пытливый готов был сойти с него да подыскать себе в табуне скакуна порезвей. Потому что выбранная им кляча донельзя вымотала его.

Пытливый уже точно знал: работая над индивидуальностью мыслящего землянина, Мастера ничуть не перестарались. Ошибки не допустили. И генной структуры, определяющей физиологию, не нарушили. Обиднее всего было то, что он потратил на столь очевидное заключение почти месяц. Приниматься за вторую версию не имело никакого смысла. Ребята, которые ею занимались, зашли в тупик чуть ли не с самого начала. Да и у других дело обстояло не лучше. Поубавился пыл и у «завирусованных». Они искали теперь другие версии.

«Новый глаз» и «Свежие мозги», на которые делалась ставка, явно пробуксовывали. Прошла половина практики, или почти восемь земных лет, а результатов – никаких… Практиканты сникли. Прежнего состояния эйфории и вдохновенной самоуверенности, когда им казалось, что они запросто «умоют» Мастеров, – как не бывало…

Все стало не мило. И роскошные закаты. И дивные рассветы. И чудные времена года. Все это начинало раздражать. От них рябило в глазах. Эти живописные картинки, вместе со снующими в них землянами, вертелись пред глазами с бешеной скоростью. Миг – день. Миг – ночь. Миг – жизнь. Попробуй сосредоточься.

Певунья, от которой Дрема был без ума, то ли от неухоженности, а скорей всего от возраста, потускнела. Она теперь выглядела старше Дремы. Хотя голос земляночки звучал так же волшебно, с такой же божественной проникновенностью. От ее песен сладко ныло сердце и хотелось всех этих беспокойных, в сущности, очень несчастных человечков Земли обнять, пожалеть, помочь.

– Великое творение – и эта планета, и человек, живущий на ней. Великое! Но с чертовщинкой, – угрюмо говорит Дрема. – И хочется уже домой.

Говорил он это всего пять минут назад. На Землю ложился тихий, теплый вечер. И песня земляночки наполняла его хрупкой печалью осени.

Это было пять минут назад. А уже брезжит свет нового дня. Ни насладиться вечером, ни очаровательной ночью, ни надышаться рассветом, ни вкусить досыта дня…

Может, потому и тянет домой. И не только Дрему. Затосковали ребята… И вдруг Пытливого словно что дернуло. Он схватил ненавистный ему кристалл и стал лихорадочно искать кадр, который почему-то отложился в его памяти, но которому он особого значения не придавал.

«Где же?.. Где же?.. – шептал Пытливый в поисках нужного ему эпизода. – Ага, вот он!»

Это был юноша. Совсем мальчик. Он сидел на плоской крыше большого дома. Стояла глубокая ночь. На роскошном иссиня-черном хитоне ее горел золотой кулон луны и сверкали бриллиантовые броши созвездий. Он неотрывно смотрел на них, а по щекам катились слезы.

«Я к вам хочу… Верните меня…» – с обжигающей жалостливостью просил мальчик.

– Что это? – задался вопросом Пытливый. – Отчего его гложет тоска? Смутная догадка о прошлой своей жизни в ВКМ? Может быть. Откуда она взялась в нем?

Этот плачущий в ночи мальчик Земли весьма и весьма озадачил Пытливого. Его тронули не слезы – они льются здесь реками – а боль, что вызвала их. Что касается пришельцев из ВКМ, с ними все понятно. Их изнурила бешено вращающаяся земная карусель времени. Но с нее не сойти. Одно спасение под нимбом. Мальчишка же в своей среде Пространства-Времени. И, подиж ты, руки тянет туда же, в Большой Дом.

А может, люди Земли тоже чувствуют скорость времени?.. Будь такое, жизнь для них обернулась бы сплошной мукой. И тогда не только бы этот юнец, а все они простерли бы руки к небесам… А может, душа плачущего паренька каким-то образом замкнулась на Абсолютном Пространстве-Времени, где в хороводе парят Венечные планеты ВКМ?.. Такое теоретически могло случиться лишь в одном случае: если механизмы, отправляющие в Кругооборот, дали сбой на его субстанции и, записав новую программу, не стерли памяти о прошлом.

Но Пытливый и по теории и на практике великолепно знал принцип функционирования системы полетов на Кругооборот, чтобы допустить такое предположение. Субстанция во время ее посыла в Начальную проходит два кордона. При старте из Венечной и позже, в переходном шлюзе-накопителе.

Ошибки, как правило, исключены. А может, это следствие какого-то механизма или процесса, который никем в расчет не брался?..