Текст книги "Приговоренные"

3. Земляночка

Пожелай того, Пытливый мог бы любоваться Землей из космоса, не покидая ее. Все это он мог, находясь в том самом же месте, где сейчас был. В одном конкретном районе выделенного ему сектора. Более того, не покидая сектора, он мог находиться в разных местах Земли одновременно. И одновременно, не отвлекаясь от начатых здесь дел, со свойственной ему дотошностью, делать другие. И все благодаря нимбу. Точней, действию собственных мысленных импульсов на него.

Ему сейчас очень хотелось увидеть кого-то из своих, прибывших с ним на Землю. Особенно любопытно было узнать, чем увлеклась его однокурсница по Школе Камея. Но любопытство того же рода донимало и Дрему. Другого их товарища по Школе, откровенно неравнодушного к Камее.

Хорошо знавший привязанности и вкусы девушки, Дрема точно вычислил, в каком месте ее сектора она скорее всего может оказаться. Так что, когда объявился Пытливый, Дрема был тут как тут. Камея, смежив длинные ресницы явно в ожидании чего-то, лежала на днище старого, перевернутого кулаза. Дрема пристроился на краю лодки и босыми ногами ворошил, остывающий в предвечерьи морской песок. Заметив Пытливого, Дрема нисколько не удивился. А вместо приветствия приложил указательный палец к губам, мол, не шуми.

Пытливого это возмутило. «Посмотри на него?! – поморщился он. – Внаглую лезет к моей девушке, да еще просит не мешать».

Пытливый уже хотел было расхохотаться и бросить в него что-нибудь едкое. Чтобы обидеть. Да так, чтобы рикошетом задеть ее. И хорошо, успел остановить себя. Он вдруг неподалеку от них заметил земляночку. Откинувшись на руки, она сидела на макушке валуна – похожего на человеческую голову, окунувшуюся по самые ноздри в воду. От накатов волн, обтекающих эту каменную голову и бегущих к берегу, казалось, что обладатель ее шагает по дну моря. Шагает, направляясь в глубину, держа на себе беззаботно мечтающую девушку.

Не успел Пытливый объяснить себе, отчего создается такое впечатление, как до его слуха из далека-далека, то ли из глубин небес, то ли из темных, по-сказочному роскошных пучин этого моря, донесся едва слышный звук. Словно кто-то где-то, кажется случайно, задел плечом гитару. Она, с невыразимой кротостью беззащитного существа, отозвалась ласковым укором. Мол, больно мне. Но слабенький голосок потревоженной струны, зародившийся в хрупком инструменте, что тронул слух и сладкой истомой скользнул по сердцу, не исчез. Не пропал. Напротив, он с каждым мгновением нарастал. Становился все громче и громче. Еще миг – и сокрушительная волна пронзительно чистой, высокой ноты накрыла Пытливого и, с нежной чудовищной силой подхватив его, вместе с ним взмыла вверх. От неожиданности перехватило дыхание.

«Боже, что это?!» – судорожно глотнув, спросил он себя.

Перед глазами все та же картина. Тот же берег. На кулазе лежит Камея. Рядом – Дрема. Пытливый стоит там же, где стоял. Плещет море. Тихо. Как будто это сейчас никуда не исчезало. Может, это наваждение, устроенное ему Дремой?.. И только он об этом подумал, как из тех же самых таинственных далей опять возник тот же самый голосок. То ли звук потревоженной гитары, то ли скрипки, которой коснулся смычок. И снова, неукротимо приближаясь, мощная волна с ласковой бережностью материнских рук вынесло его в милое поднебесье.

«Божественно!» – шепчет он и, будучи безнадежным прагматиком, подсознательно дает точное объяснение услышанному:

«Эффект возвратного эха».

Конечно же, Дрема тут был ни при чем. Но Пытливого удивило не столько это уникальное явление природы, сколько его одушевленность. Оно было живым и осязалось им каждой порой тела. Проникая изнутри, оно томной негой сжимало сердце. Наверное, потому, что накатывающийся звук был полон человеческих эмоций. И была в нем безысходная тоска. И была безбрежная радость. И была боль. И была любовь.

Пытливый принялся искать источник этого чуда. Ни Камея, ни Дрема к нему никакого отношения не имели. Мелькнула шальная мысль: может, какая вновь созданная морская особь? Но он сходу отверг ее. Быть того не могло. Они бы там, в Резиденции, знали бы. Тем более в Школе.

А может, эти твари преобразились и стали голосистыми – вроде мифических сирен? Ведь изменились же люди, которых недавно выпустили на волю из тепличных условий. Их выпустили, а они повыпрыгивали из ума. И никак не войдут в него, хотя все адаптационные сроки давно прошли. Ведь не зря же их, слушателей последнего курса Школы, прислали сюда на подмогу группе Мастеров, созидающих здесь разумную жизнь. Им нужны были специалисты, чтобы собрать как можно больше информации и, проанализировав ее, найти причину происшедшего с людьми.

Всевышний посчитал целесообразным отобрать пять десятков подающих надежды выпускников и отправить их на Землю, в распоряжение Мастеров. Лучшей практики чем там, на Земле, в возникшей нештатной ситуации не могло и быть. Напутствуя экспедицию, Ментор своим питомцам дословно воспроизвел слова, произнесенные Всевышним на Совете Избранных: «Свежий взгляд поможет Мастерам разглядеть свой просчет. Но честь и хвала ждет тех слушателей, кто доберется до истины. Кто установит первопричину, почему человечество Земли пошло вразнос».

И правда все здесь было шиворот-навыворот. Все как не надо. Не как у нормальных людей. Но этот пробирающий до мозга костей, трижды исторгнутый возвратным эхом голосовой пассаж ставил все перевернутое на ноги. В сердце мягкими лапками прокрадывалась бесконечная жалость к ним. Не такими уж казались они безнадежными зверьми.

Так тонко чувствовать и звуком окрасить всю гамму эмоций могла всего лишь одна особь. Особь разумного существа. А единственным разумным существом на этой планете был человек.

«Значит, земляночка. Кому еще быть кроме нее?!» – догадался Пытливый.

Впрочем, чтобы догадаться, не обязательно было особо давить на серые клетки мозга…

Земляночка уже стояла в рост. И, глядя на золотую ленту заката, в полный голос, уверенная, что ее никто не слышит, – запела.

Слова ее песни были наивны. Но они так искусно вплетались в мелодию, что песня трепещущая над морем, представлялась живым существом с кровоточащим сердцем. А сердце то принадлежало земляночке. Воспроизведи ту песню кто другой – без той тяжести на душе и без того голоса – промелькнула бы она серой уточкой над серой волной. И кто бы ее заметил? И кого бы она тронула?..

Глаза Камеи налились слезами. Они с изумлением смотрели на Пытливого: «Как ты здесь оказался?» – и с невыразимой нежностью – «Как вовремя ты появился. Я думала о тебе…»

Отягощенная странными думами, упала на грудь Дремина голова. Пытливому же после этой волшебной песни, вида растроганной Камеи и впавшего в меланхолию Дремы – стало не по себе. Он подошел к Камее и, бережно взяв в ладони ее лицо, поцеловал. «Какая к черту после такой песни сдержанность,» – сказал он самому себе, а вслух произнес:

– Она – чародейка!

В ответ, словно боясь кого вспугнуть, она прошептала:

– Я потрясена! Какой голосище! Таких даже у нас, в Великом Кругу Миров, раз-два и обчелся.

– Диапазон ее тембра аномален, – отозвался Дрема. – От колоратуры до баритона. Вы обратили внимание, как опустила она голос, когда выпевала о злом шквале и о морском Боге, что пригнал к их берегам суда с разбойниками?..

– Всевышний вложил в нее чудо, – прошептала Камея.

– Наверное не только в нее… – сказал Пытливый.

– Что ты хочешь этим сказать? – вскинулся Дрема.

– Неужели непонятно? Всмотрись да вслушайся. Кругом – люди. Человечество! А хор-то – волчий. Гримасы-то звериные. В этом бедламе сказочного голоска земляночки нашей ты не расслышишь. Светлого личика ее – не разглядишь. В массе, люди с заложенным в них чудом – не видны. Все на одно лицо. Их не слышат. Главное, не хотят слышать. И не хотят видеть. А если заметят – заклюют, засмеют, уничтожат. В лучшем случае станут держать за юродивого.

– Кто с тобой спорит, Пытливый? – снисходительно роняет Дрема. – Поэтому мы и здесь. Триумвират напортачил с ними и негатив взял верх.

– Напортачил?! – взвился Пытливый. – Ой ли!

– Конечно! Стал бы Всевышний ни за понюх табаку гнать нас сюда!

– Триумвират Мастеров, – угрюмо сказал Пытливый, – не дурнее нас всех пятидесяти вместе взятых. Они, наверное, сто раз все выверили.

– Ну кто говорит, что они дурнее? – насупился Дрема. – Просто им здесь все примелькалось. Уж сколько лет перед ними одно и то же. А мы – новые глаза. В этом наше преимущество.

– Разве только, – пробормотал Пытливый.

– Да хватит вам, ребята! – вмешалась Камея. – Надискутируемся еще. Кстати, когда мы должны быть у Мастеров?

– Ровно через четверть часа, – сказал Дрема.

– Я знаю одно, – глухо проговорил Пытливый. – Душа моя потрясена. Мне хочется встать на колени перед Всевышним…

– Я хотела только сказать, – тихо проговорила Камея, – что Человечество Земли спасет женщина. Ее любовь, теплота, верность… Она усмирит зло в человеке.

– Да, да, – не без пафоса подхватил Дрема. – Искусство! Поэзия, музыка, живопись… Всепожирающая страсть творить. В этом направлении надо работать. Тогда позитив удавит зверя в человеке.

Пытливый ничего не ответил. Он предпочел отмолчаться. У него уже что-то зарождалось. Именно что-то. Потому что он его никак не мог сформулировать.

Дреме и Камее в этом плане легче. Они уже определили себе направление работы. У него же только-только мелькнула идея и тут же пропала. Исчезла из умозрения. Но не из ума. Теперь он не успокоится. Это будет его мучить. До тех пор пока она опять не вспыхнет в его мозгу.

Пытливый лихорадочно и тщетно рылся в себе. Нет, ничего такого, что можно было бы назвать догадкой и взволновать его, он не находил. И ему ничего не оставалось, как состояние своего беспокойства отнести к тому, за чем он, не прекращая своего общения с друзьями, наблюдал.

4. Кара

Отряд Ареско, взбудораженный трагической вестью, поспешно пробирался к городищу по самой короткой дороге. Шли по звериным тропам. То спешившись, прокладывая топорами и ножами себе путь в сплошной стене колючих зарослей, то, нещадно погоняя коней, мчались во весь опор на небольших равнинных пространствах.

К еще дымящемуся своему поселению они подошли где-то к полудню. Завидев разоренные жилища, всадники, не помня себя, ринулись к ним. Каждый хотел как можно скорей оказаться у своего очага. Но властный голос вождя заставил воинов натянуть поводья. Их предводитель, несмотря на молодость, был суров и лют. Ослушания – не терпел. Сородичи боялись его горячего и скорого суда.

Ареско сидел на коне мрачным каменным идолом. Он не сдвинулся с места, пока все воины отряда не обступили его. Речь произнес негромко, отрывисто и ясно.

– Мы должны отомстить. Времени мало. Мертвых предать земле. Постарайтесь поесть и поспать. Выступим до захода солнца. Сбор – здесь. Все! По домам!

… Мужчины плакали, как дети. Слышать их было тягостно. И до тошноты невыносимо было смотреть на обезображенные и обугленные трупы людей. Пытливый перевел взгляд на подворье Ареско. Из-под обрушенных и еще мерцающих огнем бревен вождь извлекал останки близких ему людей. Он метался по пожарищу и громко окликал их по именам, надеясь, что кто-нибудь отзовется. Жена его, прижав к себе спящего мальчонку, опустошенно и надрывно выла. Как волчица. Жутко. По-сумасшедшему…

Убийцы тем временем уходили все дальше и дальше. Отягощенные добычей, они продвигались медленно. Их задерживало тучное стадо угнанного скота и валившаяся от усталости и голода добрая сотня пленников.

Поджидая погоняемых животных и людей, они часто устраивали привалы. Обжирались жареным на кострах свежим мясом и до одури напивались чего-то хмельного. Потом трапеза продолжалась теми, кто сопровождал пленных. А те, что были сыты и пьяны, набрасывались на женщин, насилуя их на глазах у всех.

Засыпали где попадя. Так же и испражнялись. В открытую. Нисколько не стесняясь. Охранения не выставляли. Они не боялись скорого возмездия. Знали, Ареско со своим воинством ушел воевать с другим племенем. Вернется не скоро.

Но как бы медленно они ни шли, воинам Ареско их было не догнать. Пытливый хорошо это видел. И жалел об этом. Он ненавидел этот чавкающий и пьяный сброд, причислявший себя к человеческому роду. И Пытливый решил наказать их сам. На последнем привале.

Горилла остановил свою узколобую ораву у подножия пологой горы, когда сгущались сумерки.

– Запалить костры! – приказал он. – Заночуем. Завтра снимемся пораньше, чтобы засветло прийти домой. Пойдем без отдыха… Еду и женщину притащите мне вон под ту скалу, – Горилла показал на склон горы.

До родного стойбища им оставалось почти ничего. Перевалить холм и, считай, они дома.

«Но сначала надо прожить ночь», – не по-доброму улыбнулся Пытливый. И тотчас же принялся за дело.

Не знал вождь грабителей, что до погибели его самого и отряда, возглавляемого им, осталось тоже почти ничего. Откуда было знать ему, что он укладывает своих сотоварищей на ложе смерти. Это знал Пытливый.

Информация о том, что представляла из себя та гора, была у него перед глазами. Начиная с поверхности ее и в глубину метров на двести лежали пласты магнитной железной руды. Месторождение пролегало по довольно широкому ущелью, а шло оно из нутра безлесых каменистых холмов. Даже высоко торчащие скалы на склоне горы, под которыми по примеру вождя расположились грабители, представляли из себя сплошной железняк.

Пытливый решил провернуть задуманное до подхода обоза с пленными…

Нагнать сюда грозовые облака не представляло для него никакой трудности. Очень скоро бивак пирствующих воинов накрыла обложная тяжелая туча. В ее колышущемся дряблом чреве из одного конца в другой пустой металлической бочкой прокатился гром. От дребезжащего грохота заложило уши. За горой взбластнула первая молния. За ней, белым лезвием гигантского клинка вспорола брюхо обрюзгшей грозы – вторая. Уже ближе. Хлынул ливень.

И началось светопреставление. Протуберанцы, прошивающие огнем небо и землю, как пьяные забулдыги в кабаке, устроили групповую пляску. Плясали самозабвенно, неистово, дико. Электрические разряды молотами били в скалы. И непонятно было, что несло людям смерть. То ли скалы, по которым от каждого удара протуберанца пробегала некая чудовищная сила, превращающая человека в изваяние из угля. То ли эти, летяшие во все стороны, и выламывающие глаза охапки цветов – ослепительно синих, зеленых и оранжевых искр. Они сыпались на спины выбегающих из укрытий, обуянных ужасом воинов и насквозь прожигали их.

Гроза продолжалась недолго. Зато долго лил дождь. Проливной. По склону, в ущелье, увлекая за собой погибших в электрическом аде людей, обрушился сель. Ущелье превратилось в озеро…

К рассвету от этого озера остались зловеще поблескивающие осколки луж. Они вроде старческих глаз, затянувшихся бельмами, по-мертвому смотрели на занимающийся день и на оставшихся по чистой случайности живых людей. Случайность эта была не случайной. Ее устроил Пытливый. Остались в живых те, кто сопровождал уворованное чужое добро и людей.

– Боги!.. Боги наказали их!.. – шептались пленники.

Их сторожа вытаскивали из топкой грязи и из-под неподъемных каменьев трупы своих сородичей. Предводителя своего они нашли у подножия горы. Синий до черноты он лежал в вымоине под придавившим его железняком и был скукожен, вроде эмбриона в чреве матери…

А спустя два дня в объятое горем стойбище ворвались одержимые местью всадники Ареско. Перед набегом, собрав вокруг себя пращников, лучников и копьеносцев, он твердо сказал:

– Никого не жалеть. Все сравнять с землей.

От того, что сделали воины Ареско, у Пытливого встали волосы дыбом. Ареско с опьяненными от крови воинами и богатой добычей возвращался к себе в городище мимо той же самой горы, названной «Гневом Богов».

«Они такие же звери», – с дрожью в голосе шептал Пытливый.

Он теперь ненавидел Ареско.

Глава вторая

1. Тpиумвиpат мастеpов

– А стоит ли, Пытливый? – прервав вдруг беседу с одним из слушателей, спросил его мастер Верный.

Пытливый опешил. Значит, Верный все видел и все знает.

– Наверное, не стоит, – до ушей покрывшись прилившей к лицу кровью, согласился он.

– Правильное решение. Иначе из исследователя ты запросто превратишься в мясника.

– Я чувствую себя убийцей, Мастер. Да что значит, чувствую…

– Не кори себя, – остановил его Верный. – Только ответь ты действовал по версии или спонтанно?

– Не знаю. Признаться, одна мысль было появилась, но я, к сожалению, ее тут же потерял. Однако она, я точно знаю, не имела к моим действиям никакого отношения. Просто мне подумалось, что если те, кто убивал, тоже ощутят физическую боль и горе от потери близких, то впредь они не станут так поступать. Станут лучше, чем были…

– Пробовали! – перебил его Верный. – То есть на первых порах мы предпринимали такую попытку. Они становятся хуже… Нам надо было вас предупредить.

– Да, – наученный горьким опытом соглашается Пытливый. – Как ни банально это звучит, но зло порождает зло. Ненависть становится обвальной. Так они и перебить друг друга могут.

– В том-то вся и заковыка. Казалось бы, едва вылупились. Только вышли из-под тепличной оболочки и тотчас же принялись рубить себя под корень.

– Процесс самоуничтожения? – спросил Пытливый.

Мастер пожал плечами.

– Не думаю.

– Может, для приобретения позитивных качеств это естественный ход развития? – предположил слушатель.

Спросил и поймал себя на том, что говорит словами из учебника. Это ему не понравилось. Оно могло не понравиться и Верному. Мол, прилежный школяр зазубрил азбучные истины и шпарит их себе с умным видом. Хоть придумал бы что-нибудь свое.

Успокаивало лишь то, что эта учебная монография под названием «Возникновение и развитие жизни» представляла из себя сорок увесистых томов из ста восьмидесяти книг. Кроме того, на факультете «Программирование жизни», который некогда заканчивал Верный, он изучался в неполном объеме. Во всяком случае, раздел «Иллюзорность бесконечности», где излагалась та истина, что он вложил в вопрос, Мастер изучал в усеченном виде. А вот он, Пытливый, по этому разделу сдавал экзамен. И многое еще было свежо в памяти.

А память у него была отменная. Прямо-таки фотографическая. И он мысленно и с большим тщанием листал страницы пособия, чтобы отыскать строчки, которые были бы сейчас кстати. И нашел. Это был целый абзац из Введения, предваряющего раздел «Иллюзорность бесконечности».

«… Миры – живой организм. Равно, как и существа, населяющие их. Особенно мыслящие.

Нам хорошо известна зависимость последних от среды Пространства-Времени, то есть от миров, в которые они помещены, а также взаимовлияние одного на другое. (Это подробно рассматривалось в третьей книге „Вопросы вечности миров и разума“.) И подходя к изучению бесконечности мироздания, рекомендуется исходить именно из этого фактора. Ибо, как любому организму, Мирам свойственны естественные „начало“ и „конец“.

Они развиваются, совершенствуются и имеют способность к самосовершенствованию. Им присущ процесс деградации, так называемого, старения, и всевозможных патологий, выражающихся в катаклизмах, которые, как мы далее убедимся, вполне диагностируемы, а стало быть, управляемы…

Повторимся: распад Мира более сложен, нежели прекращение жизнедеятельности любой живой особи вообще и разумной в частности. Для последних акт кончины тот же катаклизм. Микрокатастрофа… Однако между этими двумя явлениями „конца“ существует одна общая особенность. И разумная особь, и живая конструкция Мира содержат в себе механизм самоуничтожения. В обоих случаях процессы, возбуждающие этот механизм, как правило, подконтрольны, так как признаки их протекают отнюдь не скрытно и катализаторы в подавляющем большинстве своем узнаваемы…»

Напряжение, с каким Пытливый вспоминал этот текст, не прошло незамеченным.

– У тебя такой вид, – пристально всматриваясь в него, засмеялся Верный, – словно ты в каменоломне рубишь гранит.

– Так оно и есть, – согласился Пытливый.

– Дерзай, – поощрил Мастер.

Пытливый замолчал, а потом, вероятно, покопавшись в своей «каменоломне», спросил:

– Мастер Верный, скажите, пожалуйста, а как они ведут себя на Промежуточных? Вы наверняка проверяли это.

Верный покачал головой.

– Ты забросал меня своими «камушками». Все вы любознательны, и я боюсь, ваша практика пройдет под знаком викторины. Поэтому мы сделаем так. Разрешим вам пользоваться видеозаписями всего того, что мы делали, что предпринимали, какие аспекты рассматривали, какие проводили эксперименты и так далее. Если что упустили или недосмотрели – подскажете.

Мастер на какое-то мгновение умолк, а затем не без лукавинки добавил:

– Подскажете в виде «камушков». То бишь, вопросиков… Но мы надеемся, вы все-таки сможете разглядеть и, если не назвать, то, во всяком случае, намекнуть на причину происходящего с людьми… Искренне надеемся.

Пытливый развел руками и, отыскав глазами Камею, направился к ней. Она сидела на пенечке, и, как ни странно, одна. Обычно Дрема такие оказии не упускал. Стоило Пытливому замешкаться, как Дрема оказывался тут как тут. Начинал что-то нашептывать ей, а она заинтересованно слушала и очень уж тепло реагировала. Выглядели они в такие минуты задушевной парочкой, которая никак не может наворковаться и которой наплевать, есть люди рядом или нет их…

Так, наверное, казалось только ему, Пытливому. Скорее всего от ревности. Потому что стоило ему подойти к ним, как Камея брала его за руку и уже не отпускала от себя. И она не требовала от Пытливого занимать ее разговорами. Им и без них было хорошо.

А тут она одна. Дрема, правда, находился неподалеку. Всего в нескольких шагах. Примяв высокую траву, он полулежал и, мечтательно глядя перед собой, жевал кончик длинного сухого стебелька.

Отрешенные от сего мира глаза его были полны сострадания к кому-то. Они, вероятно, видели чью-то боль. Она жалила ему сердце. Он чуть не плакал. Но это было не насилие кого-то над кем-то. Это было что-то другое. Что-то личное. И Пытливому страсть как захотелось подсмотреть. Сделать это, имея нимб, не представляло труда. Потом он, правда, клял себя за столь низкое вероломство. Но то – потом.

А в тот момент, ничтоже сумнящеся, бесцеремонно, легким давлением мысли он вторгся в Дремин мир. И тотчас же увидел его печаль. Ею была земляночка. Певунья. Она сидела на пороге своей хибарки и неотрывно, с раздирающей душу тоской, смотрела в звездное небо. И на громадный шар яркой луны. А на луне, как в тигле, золотом восторга плавились Дремины глаза. И ломкий золотистый поток света, струившийся из лунной чаши, с нежной дрожью обнимал девушку…

То была Дремина любовь. Она была сильнее его любви к Камее.

Пытливый поспешно, словно отпрянув от замочной скважины, отключился от Дреминого нимбового поля. Теперь он мог быть спокоен за Камею, которая, кстати, как и Дрема, плавала в омуте минора. Ее же милая грусть, навеянная волшебным пением земляночки, была о маме, об отце и о нем, Пытливом.

Но больше всего Пытливого удивило то, что все пятьдесят практикантов, возлежащих на лугу, тоже пребывали в непривычной для них прострации. Каждый окунулся в самого себя. Казалось даже, что они забыли, почему собрались здесь. Что Мастерам от них надо? А ведь сегодня истекла неделя, которую им дали, чтобы осмотреться. Так сказать, адаптироваться. Наверняка шарик этот они облазили вдоль и поперек. Насмотрелись – по уши. И впечатлений у каждого должно быть пруд-пруди, а они вялы. Рассеяны. Конечно, переговариваются между собой, но без обычной живости. Так. Лишь бы что-то сказать и для отвязки среагировать.

Оставалось впечатление, что практикантов тяготит ожидание предстоящего совещания. Его же не начинали по причине отсутствия одного из Мастеров – Кроткого. Шеф триумвирата мастеров – Озаренный и Верный прибыли сюда загодя. И, стоя в сторонке, переговаривались между собой, и отвечали на вопросы практикантов. Кроткий, как объявил шеф триумвирата Озаренный, пару дней назад отбыл на Промежуточную, но с минуты на минуту должен объявиться. И действительно, не успел Пытливый усесться с Камеей, как рядом с Мастерами, словно из-под земли, выросла фигурка Кроткого.

– Здравствуйте! Прошу извинить за опоздание, – сказал он, и, виновато улыбаясь, добавил:

– Путь мой был не близок.

– Все в порядке? – с участием спросил Верный. Кроткий кивнул.

– Ну что?! Начнем? – спросил у Мастеров Озаренный и, получив их одобрение, вышел вперед.

– Дорогие наши коллеги, – начал он, – минула неделя, как вы прибыли сюда. В самую нижнюю точку шестого Луча Великого Круга Миров. Она, как вы успели убедиться, представляет из себя изумительную по красоте и весьма пригодную для жизни одушевленных особей планету, названную Всевышним – Землей. Вы, безусловно, обратили внимание на разницу во времени. На ВКМ, то есть в Великом Кругу Миров, и здесь, на Земле. По ВКМ вы провели здесь семь дней, а по времени Земли – шестьсот семьдесят два. Время для адаптации вполне достаточное. Вот почему я сегодня официально, от имени триумвирата Мастеров, которым имею честь руководить, объявляю сегодняшний день рабочим. За двадцать два с небольшим земных месяца вы успели поэкспериментировать. Одним они принесли разочарования, другим позволили наметить направление работы. Не правда ли, Камея?

Вопрос застал девушку врасплох. Она смутилась и, не выпуская руки Пытливого, сказала:

– У меня пока версия, Мастер. Я ее еще не могу четко сформулировать.

– Сформулируешь, – ободрил он ее.

Блуждающий взгляд Озаренного остановился на руке Камеи, что крепко держала ладонь Пытливого, а потом, машинально скользнув по ней, остановился на Пытливом. Остановился и застыл. Именно застыл. Что-то в нем его удивило. Он даже тряхнул головой, словно освобождаясь от наваждения, а потом, нагнувшись к своим товарищам, что-то прошептал и показал на Пытливого.

Это донельзя обескуражило практиканта. Он посмотрел на себя со стороны. Благо дело это он мог. С одеждой все в порядке. В наружности – ни царапинки. Но каждый из Мастеров с изучающим интересом то и дело бросал на него свои взгляды. Потом, видимо, они потеряли к нему интерес. Во всяком случае, в открытую его не выказывали…

«Померещилось», – решил Пытливый и перестал наблюдать за ними.

Между тем Озаренный продолжал свою речь.

– …Красавица наша, – говорил он о Земле, – создана вопреки классической теории о генезисе планет. Она сложена сплошь из парадоксов. И благодаря им цветет и здравствует. Без них не было бы шестого Луча в ВКМ и шестой планеты Детства человечества. Впрочем, вы это знаете из учебников. Знаете также, сколько было скептиков, не верящих в успех нашего дела. Но, слава Богу, мы создали шестой Луч. Благодаря ему нам удалось на треть сократить срок пребывания душ разумных особей в состоянии летаргии в периоды перехода из одной Вселенной в другую.

Сейчас, когда в печать просочилась информация по поводу возникших здесь проблем, скептики вновь подняли головы. Они говорят, что предупреждали Резиденцию о неминуемых и непоправимых осложнениях, о бесперспективности и ненужности в системе мироздания еще одного Луча кругооборота жизни…