Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Изучение познавательной (когнитивной) и преобразовательной деятельности животных имеет долгую историю и прошло длительный путь эволюции. Начало систематическому изучению поведения животных положили труды Аристотеля и других авторов естественноисторических сочинений древности. Источником натурфилософских обобщений и умозрительных выводов в этот период были наблюдения и описания, носившие выборочный, порой случайный характер. Объяснения же черпались из философско-мировоззренческой схемы, которой придерживался тот или иной мыслитель.

В Новое время основы изучения поведения животных заложил Р. Декарт, предложивший механическую модель функционирования нервной системы и понятие рефлекторной дуги типа «действие раздражителя – реакция – ответное действие». Декарт рассматривал животных как своеобразные механизмы, механические автоматы, лишённые разума; человека от животных отличает наличие разума, мышления, но есть и то общее, что связывает человека и животных – наличие тела. Человек как животное, по Декарту, зависим от тела, представляющего собой машину для жизнедеятельности. Импульс, заданный теорией Декарта, наложил отпечаток на всё последующее изучение психики и поведения животных, в том числе и постоянной недооценки возможностей этой психики и поведения, которые сохранялись в науке вплоть до второй половины XX века.

В XVIII веке исследования Ж. Бюффона и Э. Кондильяка прояснили некоторые моменты инстинктивного поведения животных. В первой половине XIX века зоолог Фредерик Кювье (брат Жоржа Кювье) применил сравнительный подход к изучению поведения животных. Будучи директором зверинца Ботанического сада в Париже, Ф. Кювье получил огромный наблюдательный материал, который позволил ему заложить основы сравнительно-зоопсихологических исследований.

Огромное значение для методологии исследований поведения животных имели труды Ч. Дарвина, который в «Происхождении видов», а также в работах «Происхождение человека и половой отбор» и «Выражение эмоций у человека и животных» доказал единство эволюционного пути представителей животного мира и человека. Под влиянием теории Дарвина, показавшей родство человека и животных, пробуждается интерес учёных к проявлениям биоинтеллектуальных способностей животных. Некоторые исследователи, стремясь преодолеть идущую из Средневековья, а отчасти и от картезианства тенденцию изображения животных в качестве бездушных автоматов, впадают в противоположную крайность: приписывают животным наличие человеческого интеллекта.

Так, в 1882 г. была издана книга биолога-дарвиниста Д. Романеса «Ум животных», в которой животные изображались в качестве мыслящих существ, не имеющих лишь средств словесного выражения своих мыслей. Выводы Романеса были основаны не на строгих научных экспериментах, а на историях, рассказанных различными очевидцами. Для них, как и для автора книги, было свойственно некритическое, умилительное отношение к описываемым случаям и героям своих повествований. Идеализация животных, попытки их изображения в качестве чрезвычайно умных, хотя и бессловесных существ, которые даже порой умнее и гуманнее человека, продолжались неоднократно и продолжаются и поныне. Они не раз подвергались серьёзной научной критике и проявили такую же несостоятельность, как и недооценка интеллектуальных способностей животных, которая господствовала в науке очень длительный период времени.

Дарвинизм создал мощную интеллектуальную основу для изучения психики животных и особенностей биоинтеллекта. В 1863 г. вышла из печати книга русского учёного М. И. Сеченова «Рефлексы головного мозга», в которой интеллектуальная деятельность психики человека и животных получила объяснение как рефлекторная деятельность головного мозга. Такой подход открывал широкие возможности для экспериментальных исследований психики. Следует отметить, что, будучи последователем Дарвина, Сеченов был первым переводчиком «Происхождения видов» на русский язык и самым активным распространителем идей Дарвина в России.

Российская школа исследования психики стала лидирующей в конце XIX – начале XX века именно благодаря экспериментальным исследованиям психических реакций животных. Знаменитые опыты И. П. Павлова на собаках позволили обосновать теорию условных и безусловных рефлексов, выявить различие первой и второй сигнальных систем. И они же стали основанием «механического» подхода к изучению психики, который был свойствен бихевиоризму и продолжал линию Декарта в философском осмыслении поведения животных.

В работах бихевиористов поведение животных изучалось через фиксирование реакций, полученных в ответ на определённые стимулы. В отличие от Павлова, бихевиористы оставляли животным минимум свободы, достаточный для выбора из нескольких вариантов активных действий. Философия поведения как животных, так и человека выходила к учению английского мыслителя Иеремии Бентама, согласно которому в процессе выработки поведения главную роль играют вознаграждение удовольствием за правильное поведение и наказание страданием за ошибки и заблуждения. Бихевиористы в своих экспериментах использовали приятные стимулы (порции пищи и т. д.) в виде вознаграждения и положительного подкрепления правильного поведения и отрицательные (удар током и т. д.) как наказание и отрицательное подкрепление неправильных действий. Результаты бихевиористских исследований были обобщены Б. Ф. Скиннером в книге «Поведение организмов».

Теория и методология бихевиоризма сыграла значительную роль в выявлении типичных реакций животных на различные воздействия, идущие из внешнего мира. Она позволила преодолеть антропоморфные взгляды на животных, которые возникли в виде приписывания им человеческих качеств при описательных способах исследования. Однако как методы, так и теоретические выводы бихевиористов вытекали из механистического подхода к психике и не были в состоянии объяснить сложность психических процессов, возникающих в естественных условиях, а не в специально подготовленных условиях эксперимента. Попытки применить методы экспериментальной дрессировки животных к обучению школьников, несмотря на некоторые достигнутые успехи, вызывали негодование сторонников гуманистической педагогики. В 60-е годы исследования бихевиористской школы подверглись разносторонней критике, а методология этой школы постепенно исчерпала себя и стала всё реже использоваться в психологической науке и в изучении поведения животных.

Альтернативой бихевиоризму уже в годы его доминирования в психологической науке стала гештальтпсихология. Возникнув в Германии, гештальтпсихология после прихода к власти нацистов стала развиваться в США, куда эмигрировали её виднейшие представители. В центре внимания гештальтистов оказалось экспериментальное исследование творческих процессов и сравнение творческой стороны принятия решений животными и человеком в различных ситуациях. Разумеется, представление о наличие некоторых зачатков творческих способностей у животных вызывало насмешливую критику бихевиористов, которые интегрировали это представление как явный антропоморфизм (как приписывание животным качеств, присущих только человеку). У восточной философии гештальтисты заимствовали понятие озарения, обозначив его термином «инсайт». Под инсайтом они понимали внезапное синтетическое отображение ситуации как системы, несводимой к совокупности элементов, которое обеспечивает способность к принятию обоснованного решения.

Гештальтисты в своих экспериментах ставили животных в различные экспериментальные ситуации, но не с целью выявить их реакции на определённые стимулы, а с целью проследить их возможности к решению сложных практических задач. Излюбленными объектами их экспериментов были не крысы и кролики, а обезьяны, и прежде всего эволюционно наиболее близкие к человеку шимпанзе. В классическом эксперименте основоположника гештальтпсихологии Вольфганга Келера шимпанзе складывает пирамиду из различных ящиков, чтобы добраться к приманке – подвешенному к потолку зрелому банану.

Начиная с 80-х годов XX века в науке о поведении животных, получившей название этологии, были достигнуты новые феноменальные успехи. Использование разнообразных экспериментальных методов, наработанных бихевиористами и гештальтистами в новых сочетаниях и на базе современных технологий позволило выявить такие качества и способности животных, которые раньше считались доступными только человеку и которые выступают как предпосылки формирования интеллектуальной деятельности, сделавшие возможным превращение обезьяны в человека.

Значительные прорывы в изучении «антропоморфных» качеств животных стали возможны потому, что этологи и этопсихологи сконцентрировали внимание на выявлении у животных в естественных и экспериментальных условиях тех процессов и форм деятельности, которые в наиболее развитом виде присущи человеку и опираясь на которые некогда первобытная обезьяна сумела сделать себя первобытным человеком.

Изучению в современной науке подверглась познавательная (когнитивная) деятельность животных, их способности в изготовлении и использовании орудий, обучение и передача «культурных» традиций в животном мире, языки и способы коммуникации, передачи сообщений у различных животных, «интеллектуальные» способности различных видов. И если раньше исследователи постоянно натыкались на пропасть, отделявшую человека от животных, ныне они сумели проложить через эту пропасть мост, а по существу, обнаружить тот самый мост, пройдя по которому древняя обезьяна за миллионы лет обрела качества, свойства и способности человека.

Следует подчеркнуть, что биологическая работа животных по психическому освоению действительности и преобразовательному воздействию на неё является не менее важной предпосылкой самой возможности антропогенеза, чем морфофизиологические особенности обезьян. И чтобы полнее и подробнее отследить путь от обезьяны к человеку, необходимо во всей полноте и с максимальными подробностями отследить человекоподобные качества и способности у самых различных животных.

К таким качествам и способностям, ставшим объектами самого пристального изучения в последние десятилетия, являются:

– орудийная деятельность;

– язык и передача информации;

– биоинтеллект и направленность деятельности;

– соотношение в нём обучения и инстинктивного поведения.

Орудийная деятельность животных весьма разнообразна и имеет не только приспособительный, но и в определённой степени преобразовательный характер. При орудийной деятельности предметы внешней среды выступают в качестве дополнительной вооружённости органов тела, которая не развивалась в самом организме, но требуется животному для совершения текущей биологической работы по удовлетворению определённой потребности.

Орудийную деятельность в науке принято отличать от конструктивной. К конструктивной деятельности относится сооружение главным образом «строительных» конструкций, которое у людей выполняется при помощи различных орудий и приспособлений, а у животных – при помощи их естественных телесных органов, то есть является не орудийной сферой деятельности. При этом конструктивная деятельность животных гораздо сложнее и многограннее орудийной. Муравьи возводят сложнейшие здания муравейников, пчёлы выстраивают правильные восковые шестигранники сот, пауки на основе выделений своих желез плетут ловчие сети паутин, птицы вьют разнообразные гнёзда и т. д.

Ранее в науке все эти системы деятельности считались полностью инстинктивными, заложенными в генетической памяти вида. Это было такое же простое и маловразумительное объяснение, как в синтетической теории эволюции мутационное объяснение происхождения видов: животные такие, потому что они такими родились, а естественный отбор уничтожил всех «не таких». Ныне, к счастью, в ходе труднейших опытов и наблюдений учёные убедились, что от рождения животным даётся только тело, биотехнологическое устройство с определённой, генетически заданной нормой реакций, побуждений, потребностей, определяющих инстинктивную сторону поведения. Но любая деятельность осуществляется и при участии другой стороны – приобретённого опыта, условных рефлексов, обучения, усвоения уроков, полученных в этой деятельности.

Даже насекомые, которые долго считались своего рода биологическими автоматами по модели Декарта, в действительности оказались существами с весьма гибким и достаточно свободным поведением, несмотря на мизерность нейронной структуры мозга и наличия нескольких центров управления телом. Чтобы построить такое чудо насекомовской архитектуры, как муравейник, с множеством подземных ходов, надстройками из разнообразных материалов, без главного архитектора, проектного института, армии чертёжников и расчётчиков, одного инстинкта, конечно же, недостаточно. Эти многомиллионные города, состоящие из единого здания, строятся благодаря наличию высокого уровня биосоциальной мобилизации, разнообразной коммуникации, научения, совместной деятельности, проникнутой взаимопомощью, стремлению к порядку и возможностью оптимального выбора. Многое из того, что ранее принималось за инстинкты, представляет собой стереотипы, усвоенные в предшествующей деятельности.

Орудийная же деятельность животных, которая так интересует нас в качестве предшественницы нашей трудовой активности, является гораздо более простой и примитивной. Она осуществляется при помощи тех хватательных органов, которые развились в процессе биологической работы по приспособлению к определённой среде. У обезьян такими хватательными органами служат лапы, предназначенные, прежде всего для цепляния за ветви деревьев, у слонов – хоботы, у птиц – клювы, у некоторых хищников – пасти и т. д. Зажимая орудия в своих хватательных органах, животные используют их в качестве своеобразного продолжения этих органов для их укрепления или придания им новых, ранее несвойственных функций. Именно в орудийной деятельности инстинкты играют наименее существенную роль в силу неспецифичности орудий как искусственных «органов» для действия животных своими естественными органами. Ведь чтобы использовать искусственное приспособление, заимствованное из окружающей природы с присущим ей огромным разнообразием форм, нужно этому у кого-то научиться.

Изобретательность животных в использовании разнообразных орудий и приспособлений направляется их образом жизни и способами повседневной биологической работы. Так, муравьи транспортируют в свои мегаполисы съедобные вещества, не только заглатывая их в свои зобики, а затем отрыгивая, но и применяя для переноса куски листьев, мелкие щепки, слипшиеся песчинки. Южноафриканские и южноазиатские муравьи-портные «сшивают» свои муравейники из листьев, используя в качестве нитей застывшее клейкое вещество, выделяемое их личинками для создания коконов. Если добавить к этому, что многие виды муравьёв «пасут» стада тлей, «доят» их специальными методами и используют для питания их сладкое «молоко», картина человекоподобной деятельности этих ультрасоциальных животных станет уже полной. Орудийная и конструктивная деятельность выступают у муравьёв в определённом единстве.

Переходя от муравьёв к слонам, можно констатировать, что эти огромные млекопитающие, лишившиеся шерсти, подобно людям, вследствие обитания в жарком климате, являются очень трудолюбивыми животными, хотя и «однорукими», поскольку используют для орудийной биологической работы наподобие руки свой длинный и трубообразный «нос» – хобот. Им они совершают разнообразные манипуляции с предметами благодаря его гибкости, большим размерам и силе мышечных волокон.

По разнообразию использования орудий эти «однорукие», точнее, «роторукие» великаны могут соперничать с четверорукими обезьянами. Они используют ветки и палки с самым разнообразным назначением: для почёсывания спины, очистки от паразитов, отгона мух. Метанием камней, веток и палок они отгоняют шакалов и леопардов. Они обрабатывают при помощи хобота и ног большие ветви деревьев, превращая их в своеобразные «опахала» для охлаждения тела и защиты от мух. Многие исследователи склонны интерпретировать эти действия как изготовление орудий, как и действия обезьян по обкусыванию веток для выуживания муравьёв и термитов. Однако подобная «индустрия», безусловно, не выходит за рамки биологической работы, поскольку эти предметы, используемые в качестве орудий, не изменяют своих свойств в процессе «обработки», а лишь приспосабливаются к определённой функции.

В отличие от них даже самые примитивные орудия раннего палеолита приобретали новые свойства и способствовали мобилизации психики древнейших обезьянолюдей на изменение способов питания, чего не происходит ни у одного животного. Правильно будет считать, что животные не изготавливают орудий, а лишь приготовляют предметы природы для их использования в качестве природной добавки к своим органам.

Слоны тщательно забрасывают ветками трупы – как слонов, так и других животных – по-видимому для того, чтобы избежать гнилостного запаха, быстро распространяющегося в жарком климате. Такую деятельность можно считать определённой предпосылкой в животном мире проявляющейся у первобытных людей тенденции к захоронению умерших.

Среди хищников в частом использовании орудий замечены лишь каланы (морские выдры), охотящиеся на морских беспозвоночных более 40 видов. Каланы постоянно пользуются камнями для раскалывания раковин моллюсков. Они обматывают вокруг туловища водоросли, чтобы увеличить вес вытесненной воды и лежать на воде, не утомляя мышцы плавательными движениями.

Некоторые грызуны также используют камни для более эффективного рытья нор. Весьма умелыми использователями орудий являются птицы. Им приходится тяжелее, чем обезьянам и слонам, поскольку единственный их хватательный орган, клюв, не обладает гибкостью и им можно манипулировать предметами лишь с помощью поворотов головы. Птицы применяют орудия даже чаще, чем обезьяны, но как только отпадают трудности с добыванием пищи и её можно добывать просто клювом, отпадает и нужда в орудийной деятельности, прекращается и сама такая деятельность. Зачем добывать насекомых более трудоёмким способом, если это можно сделать простым клевком природного орудия – клюва?

В затруднённых же условиях, когда насекомые прячутся под корой или используют другие преимущества малых размеров своих тел, птицы вынуждены мобилизовывать усилия и совершенствовать методы добычи, чтобы насытиться. Так, живущий на Галапагосских островах дятловый вьюрок, заслуживший в науке прозвище дарвинова (поскольку именно его изучение натолкнуло великого создателя биологической теории эволюции на основную идею его теории) оказался весьма активным использователем орудий. Но об этих способностях объекта своего изучения Дарвин не знал, они были открыты в процессе длительных наблюдений уже в 70-х годах XX века. Эти дятлы, которых называют вьюрками лишь из-за внешнего сходства, как и всякие дятлы, добывают себе пропитание очень большими усилиями. Часами приходится долбить кору с такой силой, что стук разносится по всему лесу, чтобы обеспечить себя едой. Чтобы повысить эффективность добычи насекомых и облегчить биологическую работу, дятлы пользуются ветками и иглами кактусов, накалывая и извлекая добычу из ходов, проделываемых самими насекомыми.

Один из видов галок, живущий в Новой Каледонии, пошёл ещё дальше по пути использования деревянных орудий. Галки приготавливают из веток хвои и прочных листьев своеобразные «крючки» и «грабли», которыми они извлекают насекомых из отверстий и трещин в коре. Орудия им ещё нужнее, чем дятлам, поскольку к многочасовому долблению древесных оболочек они не приспособлены.

Некоторые виды цапель используют различные предметы как приманки для ловли рыб клювом. Самцы австралийских шалашников строят тщательно украшенные «беседки» для привлечения самок, завершая эту сложнейшую конструктивную деятельность орудийной в виде использования кусков коры для раскраски «беседки» соком ягод.

Орудийная деятельность обезьян, как высших, так и низших, значительно сложнее и разнообразнее хотя бы уже потому, что каждая из обезьян имеет не один хватательный орган, а целых четыре – они обладают четырьмя лапами, действующими как руки, то есть число «рук» у них в два раза больше, чем у человека. Они часто высвобождают передние лапы для орудийной деятельности и манипулирования предметами, причём такая биологическая работа стимулируется у них ещё и тем, что объекты их питания, плоды и орехи, имеют несъедобную поверхность и съедобную внутренность, и чтобы добраться до съедобной мякоти, необходимо преодолеть жёсткую кожуру или твёрдую скорлупу.

Это обстоятельство явилось мощным эволюционным стимулом для развития у обезьян огромной любознательности, страсти к «исследованиям» и «исследовательского» интереса к предметам внешнего мира. Они лучше других животных воспринимают разницу между внешней видимостью, поверхностной оболочкой и внутренним содержанием вещей. Отсюда их вечное стремление разобрать попавшийся им в руки предмет на составные части, разломать его, попробовать на вкус. Это стремление часто проявляется и у человеческих детёнышей, в которых заложены инстинкты маленьких обезьянок.

Выше мы уже описали многие виды орудийной деятельности обезьян. Они используют ветки для добывания пищи, листья для её переноса, камни для раскалывания скорлупы орехов, раковин и панцирей беспозвоночных. Многие виды обезьян встречают появление хищников градом камней, что является достаточно эффективным средством самозащиты в случаях, когда такое оружие имеется «под рукой». Естественное вооружение леопарда и обезьян нельзя даже и сравнивать: хищник одним лишь движением челюстей или когтистой лапы превратит в кровоточащий кусок мяса любую обезьяну. Главным же оружием хищников является страх, который они внушают потенциальным жертвам.

В процессе эволюции у хищников выработался высокий уровень бесстрашия по отношению к потенциальным жертвам, поскольку во время охоты гормон агрессивности (норадреналин) мобилизуется в больших количествах и блокирует по закону доминанты поступление гормона страха (адреналина). К тому же пищевой рефлекс, сопровождающийся выделением слюны, позволяет увидеть в жертве беззащитный кусок мяса, который нужно только догнать, опрокинуть и вонзить в него челюсти. Из-за внушаемого хищниками страха стада копытных разбегаются при их приближении и превращаются в скопище безумно несущихся одиночек, причём жертвами чаще становятся те из них, которым страх мешает полностью проявить свои беговые способности.

Но если у стаи обезьян есть авторитетный и смелый лидер, процесс групповой мобилизации сил блокирует страх, и перед мордой хищника выстраивается толпа орущих, ощерившихся, бросающих что попало чудовищ, у которых шерсть становится дыбом и удваивает видимые размеры тела. При этом невозможно определить, на кого напасть, толпа приобретает угрожающее единство, внушает и представление о бесполезности нападения. Это блокирует и пищевой рефлекс, и поступление норадреналина. Хищник ретируется. Такой тип мобилизации люди унаследовали от своих обезьяньих предков. И совместная защита на открытом пространстве сделала для развития орудийной деятельности, по-видимому, ненамного меньше, чем каждодневное добывание пищи, тем более, что и в добывании пищи на первый план выдвигаются аналогичные способы охоты, которые резко отличны от действий хищников.

Абсолютными чемпионами по использованию и приготовлению орудий среди обезьян являются шимпанзе. Они специально приготовленными ветками выуживают муравьёв и термитов, добывают мёд диких пчёл, раскалывают камнями орехи, положив их на каменные «наковальни». Другие человекообразные обезьяны – бонобо, гориллы и орангутанги пользуются орудиями лишь в крайних случаях, когда пища оказывается недоступной для естественных органов.

Констатируя эти возможности шимпанзе в естественных условиях, приматологи пошли дальше и стали изучать их возможности по решению «инструментальных» задач в экспериментальных условиях. Оказалось, что многие задачи использования орудий, без особых затруднений решаемые человеком, очень трудны или даже непосильны для обезьян. Что же мешает этим «чемпионам» орудийной деятельности животного мира сравниться с человеком в решении самых простых «инструментальных» задач?

Прежде всего – привязка к ситуации, неспособность отвлечься от привлекшего внимание предмета и найти средства к решению, адекватные условию задачи. Обезьяна видит банан – хочет банан, видит яркую игрушку – тянется к ней. Другие объекты вытесняются из психики по закону доминанты, как и у маленьких человеческих детей. Если у ребёнка отнять игрушку, которой загружено его внимание в данный момент, он весь зайдётся в плаче. Но если покрутить перед его глазами другой игрушкой или лакомством, он бросит первую и не вспомнит о ней. Точно так же и обезьяны. Они действуют методом проб и ошибок, выбирая для решения задач те инструменты, которые попадутся им на глаза. Причиной такого поведения является, по-видимому, недостаточное развитие нервных связей, заложенных в лобные доли мозга, слабое развитие самих этих лобных долей, обеспечивающих воспроизведение реальности в целом, а не только в рамках отдельной ситуации.

Другой помехой в решении шимпанзе инструментальных задач является отсутствие должной мобилизации на трудовые усилия. По выражению немецкого приматолога Келера, шимпанзе всё делают крайне небрежно.

Третья помеха – стереотипность поведения. Найдя однажды принесшее успех решение, обезьяны постоянно повторяют его в изменившихся обстоятельствах и совершенно не обращают внимания на то, что именно изменилось и что мешает получить желаемый эффект. Среди людей такое поведение характерно лишь для крайних догматиков и реакционеров.

Дискуссионным был и остаётся вопрос о характере целеполагания у животных в процессе осуществления орудийной деятельности и решения инструментальных задач.

Всякая работа целесообразна, и биологическая работа не составляет в этом смысле никакого исключения. Она требует мобилизации усилий на совершение некоторого затруднённого действия для достижения конкретного результата. Работающий орган при этом используется для иной цели, чем та, для которой он сформировался эволюционно. При этом возникает проблема определения принципиальных различий между целеполагающими действиями животных и целесообразной деятельностью человека. Умозрительное решение давно известно. Оно заключается в констатации привязки цели, полагаемой животными, к конкретной нужде и совершению действия. Поэтому целеполагание животных не выходит за рамки непосредственных побуждений к действию.

Известно также, что человек, в отличие от животных, способен планировать свою деятельность, создавать сложные проекты её промежуточных и конечных результатов, что в человеческом обществе ничего не делается без идеального замысла и осознанной или неосознанной цели, что вся человеческая деятельность проникнута разнообразными целями, даже когда она кажется бесцельной и бессознательной. Однако современные эксперименты, не опровергая в целом этих положений, выявляют у животных некоторые элементы целеполагания, которые во многом сходны с человеческими. Всякое животное нуждается в результате, а стремление к результату образует цель. Тем более, что целесообразность устройства каждого организма обусловлена не только отбором, но и биологической работой всего вида.

В большинстве случаев у животных цель привязана к действию, получив результат, животное забывает о цели. Цель чаще всего возникает при восприятии предмета вожделения и потухает после его потребления или при его явной недоступности, а также при переключении внимания на другой предмет, вытесняющий из психики предыдущий. Это происходит по закону доминанты, открытого Ухтомским: доминирующий раздражитель захватывает психику животного и подавляет сигналы, идущие от других раздражителей.

Однако нередки и случаи длительного удержания цели, отсроченного достижения цели, достижения долговременных целей и т. д. По существу современная наука на основании сложнейших экспериментов приходит к выводу, что различные животные способны на очень многие, почти любые «человекообразные» элементы поведения, которые ранее считались для них недоступными, но которые проявляются только в определённых проблемных ситуациях. Соответственно, можно говорить не только о человекообразных обезьянах, являющихся ближайшими родичами человека, но и о человекообразных формах поведения, проявляемых в процессе биологической работы и родственных человеческой деятельности.

Орудийная деятельность животных – самая человекообразная и родственная человеку форма биологической работы, ставшая предковой формой человеческой деятельности, её важнейшей предшественницей и предпосылкой.

Факты для данного раздела и некоторые факты для последующих разделов настоящей главы заимствованы из замечательной книги Ж. И. Резниковой «Интеллект животных и человека. Основы когнитивной этологии.» (М.: ИКЦ «Академкнига», 2005 – 518 с.).