Текст книги "«Печаль моя светла…»"

Как председатель кружка Володя был более всего вдохновителем вообще-то инертных товарищей со всего факультета, но сам факт докладов Андрея Мирецкого, Саши Корнева и еще очень понравившегося мне выступления уже забытого мною старшекурсника об истории слова «зараза» я помню. Что касается меня, то я тоже выступала, желая серьезного обсуждения. К сожалению, моим оппонентом из преподавателей оказалась только Наталия Васильевна Попова, которая нам вообще не была известна, так как работала в Институте языкознания Академии наук и с современным материалом. Мои надежды почти не оправдались, поскольку я использовала исторический материал своей прокурсовой («Отражение фонемы “ять” в пяти списках “Моления Даниила Заточника”»), сопоставляя уже с новыми данными, полученными мною в диалектологической экспедиции. Интересно, что мне часто при этом приходилось ссылаться на раннюю работу В. В. Виноградова, находившегося тогда под сильным влиянием великого А. А. Шахматова. Но какое-то обсуждение все же тогда получилось благодаря старшекурсникам.

Мое еще полудетское почитание Володи Колесова, которого так любила наш общий руководитель Мария Александровна, сохранялось во все годы студенчества и не могло не завершиться очень теплыми дружескими связями фактически на всю жизнь. Профессор В. В. Колесов (со временем ставший почетным профессором Санкт-Петербургского университета и заслуженным деятелем науки РФ) бывал и моим рецензентом, и моим редактором, и моим консультантом, и моим главным доброжелателем на защитах обеих диссертаций (тем не менее любя и поспорить на конференциях).

И здесь невозможно не сказать о дальнейшей судьбе моих близких да и более далеких друзей по студенческой скамье. Мы все получили в дипломах такое наименование профессии: «Филолог. Учитель русского языка и литературы средней школы». Но как же не похожи оказались наши филологические пути на практике!

Прочь, глупая репутация «образованных жен», которых якобы тиражирует филологический факультет! Многие из нас стали учителями, притом какими! Практически все мои однокашники, за кем имела возможность следить, стали лучшими в своей профессии (к примеру, из нашей группы Ира Логинова и Наташа Кузина, лучшим методистом преподавания литературы в Ленинграде (Петербурге) стал Герман Ионин, позже защитивший докторскую диссертацию по этому направлению); часто бывшие сокурсники работали преподавателями высших учебных заведений (Женя Шпильковская, Лида Кишкина, Ира Беляева, Саша Никольский, Люда Кайда, Лола Бухари-заде); успешно занимались исследовательской практикой (новосибирский академик Лена Ромодановская, профессор Саша Герд, профессор Оля Черепанова, доктор наук и ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома Юра Стенник, наша Элла Лебедева, ставшая очень известным пушкинистом и даже организатором науки, не говоря уже о Вадиме Вацуро, оставившем после себя богатое творческое наследие). Очень много породил наш факультет и известных журналистов, как, например, Виктор Русаков, Борис Грищенко и какое-то время шахматист Борис Спасский. Яркой звездочкой блистала в Сибири наша заводная Ира Тужик, которая после года учительской работы стала мэтром кинодокументалистики, основоположником тюменского телевидения и заслуженным деятелем культуры РФ.

Редакторы и корректоры, учителя и лекторы вузов, академические исследователи русского слова, журналисты-практики и известные обозреватели, работники радио и телевидения – масса дорог ждала нас после окончания нашей alma mater. Окидывая мысленным взглядом жизненные пути моих друзей по студенческой скамье («иных уж нет, а те далече»), думаю, что мы все же смогли выполнить свою миссию просветителя-гуманитария на всех должностях и во всех точках большой страны, куда забрасывала нас судьба.

«Мы жили тогда на планете другой…»

Известная строчка серьезного поэта русской эмиграции Георгия Иванова, положенная на музыку А. Н. Вертинским, в моем случае выбрана для заголовка не случайно.

Филология имеет священную миссию, в частности, в том, чтобы сохранять представления о духовной связи поколений и единстве национальной культуры в истории. Возможно, я обольщаюсь, но развернутое в моих воспоминаниях двадцатилетнее начало собственной сознательной жизни и его этапы дают некоторое представление об этой связи на примере одной нашей большой семьи в необъятной исторической панораме социального и духовного бытия всей страны.

В эпоху глобализации, когда семейно-родовая память вообще в мире заметно стирается, уходя в прошлое, в частности, вместе с многомиллионными миграционными потоками, удерживать ее непросто. Да и авторитет великой русской культуры, к сожалению, переживает не лучшие времена. Вожделенная свобода перемещения как одна из главных завоеванных ценностей свободного человека парадоксально обернулась неожиданным ухудшением культурной привлекательности России в глазах соотечественников в первую очередь (!).

Но удержание памяти уходящих поколений должно стимулировать молодежь максимально использовать семейные возможности удлинения собственного жизненного срока. Ведь биографические факты, сцены жизни, быт и живые реакции близких, чувства своих родных, очевидцев или тем более реальных творцов прошлого (а это отцы, деды, даже прадеды), – все это бесценные источники достоверного познания мира, источники воображения, личного переживания событий прошлого, которые дают естественную возможность для собственных оценок, эмоций, глубоких впечатлений. А это как раз и составляет содержание жизни каждого, и ее так легко и интересно увеличить многократно! Потому и огорчает, и удивляет, когда слышишь, что взрослым детям не о чем разговаривать даже с матерью и отцом, не говоря о более старших членах семьи.

Обрыв же корней и традиций всегда порождает растерянность и внутреннюю интеллектуальную эмиграцию вместо (по точному определению академика Дмитрия Сергеевича Лихачева) «духовной оседлости личности». Очень тяжело и обидно именно филологу видеть тектонические сдвиги в том, что во все времена считалось нашей отечественной гордостью, то есть в непрерывной тысячелетней исторической традиции русской культуры в космическом пространстве культуры мировой.

Мне как филологу-русисту, посвятившему жизнь истории родного языка от древнейших славянских переводов с греческого (великого, необычайно развитого и основополагающего для культуры Европы) и берестяных грамот Русского Севера до языка Нового времени, это обидно вдвойне.

В мое студенческое время читающей была не только университетская молодежь. Читали все и везде: в трамвае, в автобусе, в магазинных очередях. А какие толпы собирались у дверей всех библиотек и читальных залов к началу их работы! За классикой и русской, и зарубежной охотились, и очень многие собирали по листочку макулатуру (некоторые даже закупали пачками дешевые общественно-политические брошюры) в обмен на книжный дефицит по талонам. И это при том, что в послевоенное время книгоиздательство заметно оживилось, расширилось и книги выпускались огромными тиражами. Во всяком случае, помню, что мы следили за поступлениями в Дом книги многих новых учебников для университетов, радуясь новым обобщениям колоссального материала, который до этого приходилось собирать по крупицам из многих источников. Так, в студенческие годы мною были приобретены, например, «Старославянский язык» С. Д. Никифорова, «Русское народное творчество» П. Г. Богатырева, учебники по исторической грамматике и лексикологии П. Я. Черных и Л. А. Булаховского, первый обстоятельный учебник по истории русского литературного языка И. В. Устинова, а по современному русскому языку – книги Е. М. Галкиной-Федорук, замечательный учебник коллектива авторов МГУ под ее же редакцией и др. Цены на книги тогда были вполне доступными, особенно в случае учебной литературы.

Разумеется, за 50–60 лет моей жизни культурная ситуация в России изменилась кардинально, и, конечно, прежде всего из-за всеобщей компьютеризации и новых цифровых технологий.

С острой завистью смотрю на открывшиеся возможности получения информации – добраться до нужной художественной или научной книги, статьи, любых изобразительных материалов, понимая, что огромное количество времени в молодости да и в зрелости было потрачено на саму дорогу к необходимому источнику. Это, конечно, качественно новая ступень прогресса, когда все культурные завоевания человечества находятся в шаговой доступности.

Однако эти же прекрасные завоевания обернулись для нас и проблемами.

Читающая Россия вдруг превратилась в Россию малограмотную, где интереснее и важнее всего смотреть движущиеся картинки телевизора, густо перемежающиеся с навязчивой рекламой, при этом удивительными темпами теряя способность слушать и слышать друг друга, а главное – самостоятельно думать. Подавляющее число молодежи ждет от жизни только развлечений, поскольку они всегда перед глазами. Электронная книга доступна, но, увы, не так привлекательна, как когда-то обычная книга для их дедов и прадедов.

Это у нас, в России, в 1909 году, почти через тысячу лет после начала многожанровой письменности, обращаясь к «Родному слову», внук крепостного, рабочий (!) Малышев писал и такое (цитирую только конец его «лирического сочинения»): «Русский язык! Как ты велик в своих божественных красотах. Как музыкально звучна, как сладостна из уст страдальца льющаяся твоя гармония! Как много чувств божественно-вольных возможно лишь в твою величественно могучую, красиво гибкую форму излить, великий, сладостно звучный, о божественно страстный русский язык…»1010
  Цит. по: Горький М. О литературе. О писателях-самоучках. М.: Советский писатель, 1953. С. 106.


[Закрыть]

А кто теперь восхищается нашим родным языком, чувствует его редкое стилистическое богатство (а оно реально, так как становление нашего литературного языка – единственный известный в истории случай тесного многовекового слияния двух близкородственных языков, которое подарило множество словесных параллелей разговорного и высокого стиля, с конкретным и абстрактным значением)? Кто сейчас понимает и ценит в языке его аккумулирующую роль в истории тысячелетнего духовного опыта своего народа, кто осознает в родном слове уникальное свидетельство хода мысли наших предков (например, хотя бы слово-понятие «отдых» как заслуженная возможность отдышаться после трудов)? Жалкие единицы! Какую речь мы слышим, как унижаем на каждом шагу родной язык, предпочитая ему непременно заморские образцы вроде туманного и обманчивого «имидж» вместо двух ясных понятий с противоположным смыслом – «образ» и «личина» или же «бизнес» вместо «торговли» (непроизводительный труд) и самого «производства».

Смешно и горько мне было слышать недавно от явно одаренной шестилетней девчушки слова восхищения гармонией Баха: «Какой кайф!»

Мои размышления нисколько не противоречат твердому убеждению в значимости всех остальных языков мира, отражающих мировоззрение, историю и душу собственного народа. Человек столько раз человек, сколько языков он знает, – мысль не моя, но я полностью ее разделяю и глубоко понимаю отстаивание позиций родного слова каждым думающим на нем человеком.

Поэтому не может не возмущать ставшая заметной в России неслыханная ранее тенденция с пренебрежением (если не издевательски) говорить словами Тургенева о «великом и могучем», иронически опуская даже сам объект речи. Потому и стало в Новое время возможным и даже не замеченным в СМИ сенсационное заявление покойного уже телеведущего «Часа пик» (на Первом канале) о том, что «русский язык, оказывается, придумали болгары»!

Наверное, с этой проблемой обесценивания родного языка по-своему связана и вторая явная тенденция в культуре современной России, которую я называю разрушением системы авторитетов. Оскудение круга чтения идет параллельно с попытками оправдать это якобы переоценкой заслуг признанных авторитетов. В лучшем случае их перетолковывают, откровенно принижая, в худшем – пересказываются порочащие их мифы и легенды не только о деле их жизни, но и о нравственном облике (Рылеев, Лермонтов, Тургенев, Чехов, Цветаева и т. д.). Антиисторизм всех новых переоценок невероятен, людей судят с позиций сегодняшнего дня, совсем не давая себе труда углубляться в исторические ситуации. Объектами таких сетевых «открытий» становятся не только лучшие писатели и поэты, но и общественные деятели, полководцы Кутузов и Суворов, знаменитые художники Исаак Левитан и Галина Серебрякова, да всех и не перечислить.

Разумеется, о личности Пушкина и его жены не писал только ленивый, при этом они постоянно попадают под обстрел невежд и пошляков разного рода. Мне в этой связи показалась очень интересной концепция известного философа и культуролога Михаила Бениаминовича Ямпольского, профессора Нью-Йоркского университета, объясняющая феномен разрушения авторитетов. Он считает, что в современной реальности наступает новая культурная эра «борьбы с доминантностью над массой». Идея «не высовываться» порождает свержение всяческих памятников доминантным личностям прошлого, на смену которым приходят свои «маленькие “шекспиры” какой-нибудь социальной или технической группы. <…> Пусть они никому не известны, но мы их будем изучать», – рассуждает современная молодежь и в США, и в России1111
  Ямпольский М. Роль личности в истории // svoboda.org/a/31174030.html.


[Закрыть]. Сам автор интервью отнюдь не в восторге от новой эры, причисляя себя к «осколкам субъектной доминантности», то есть к «классической культуре».

Вот и я, осознавая всю меру своего идеализма, все же верю, что расширяющийся нигилизм по отношению к культурному наследию прошлого можно если не запретить, то задержать просветительством, упорным и терпеливым. Великие традиции нашей гуманитарной культуры не должны превратиться в узкоэлитарную, доступную только немногим сферу, прежде всего потому, что это негуманно. Ведь каждый человек имеет право реализовать в себе человеческое, разумное начало, которое еще называют божественным и которое призвано «отлучать» нас, как говорил первоучитель славян Кирилл, «от жития скотьска».

Очень хочется, чтобы мои еще детские украинские воспоминания и вызванные ими размышления не оставили читателя равнодушным наблюдателем унизительных для нашей культуры тенденций, в том числе и полной утраты межнационального доверия даже в этом, казалось бы, очевидном случае. К тому же они противостоят этическим нормам Пушкина как выразителя национального духа. По собственному признанию, он «числился по России», глубоко уважал «всяк сущий в ней язык» и верил в творческий дух каждого из ее народов. Рискну напомнить: именно Николай Гоголь, выросший на благодатной малороссийской почве, без малого 200 лет назад (1834) впервые высказал и гениально обосновал мысль о Пушкине как величайшем русском национальном поэте. Пушкинский протеизм, его «всемирная отзывчивость» не только признавались и подчеркивались специалистами, они объединяли культуру нашей страны в ее единой истории, тем самым исключая трагические последствия для социального бытия целых народов и самостоятельных государств.