Текст книги "Увлечь за 100 слов. С чего начинается бестселлер?"

Прочитать, промыть, повторить[235]235
  Read, rinse, repeat – «Прочитать, промыть, повторить» – каламбур, основанный на последней фразе инструкций к шампуням: Lather, rinse, repeat – «Намылить, прополоскать, повторить». С легкой руки кого-то из стендап-комиков «…rinse, repeat» стало означать бесконечно повторяющиеся действия. В некоторых книжных магазинах Великобритании над стендами с жанровой литературой значится Read, rinse, repeat. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]
Сладкий трепет жанровой литературы

АЛАН ПАРТРИДЖ: Шустринг, Таггарт, Спендер, Бержерак, Морс[236]236
  Шустринг, Таггарт, Спендер, Бержерак, Морс – сыщики в британских детективных телесериалах. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. Что это говорит нам о детективных сериалах, действие которых происходит в провинции?

ТОНИ ХЭЙЕРС: Что их многовато?

АЛАН: С одной стороны. А с другой стороны, зрителям они нравятся, так что давайте снимем еще.

В этой сцене Алан пытается представить новый телесериал руководителю, и он, конечно, прав (правда, другие его идеи, вроде шоу с борцами сумо или играющими в теннис мартышками, не столь убедительны). В диалоге выражена вся суть жанровой литературы: она снова и снова повторяет одну и ту же схему, а нам все равно мало. Говоря о таких книгах, мы пользуемся словами вроде «расслабляющее чтение», «релакс», «читать, свернувшись клубочком» и т. п. Это литературный эквивалент пухового одеяла и томатного крем-супа «Хайнц».

Джордж Оруэлл великолепно отразил это ощущение блаженства от чтения чего-нибудь экстремального в эссе «Упадок английского убийства»[237]237
  Знаю, знаю, «опять Оруэлл!». Но что поделать, если так и тянет его цитировать?


[Закрыть]:

Воскресенье, предпочтительно довоенное, вторая половина дня. Жена уже задремала в кресле, дети отправились на хорошую долгую прогулку. Кладешь ноги на диван, водружаешь на нос очки, открываешь «Всемирные новости». Ростбиф и йоркширский пудинг или жареная свинина под яблочным соусом, затем пудинг из сала и, наконец, как водится, чашка чая цвета красного дерева – все это приводит тебя в наилучшее состояние духа. Дымится трубка, подушки под спиной удобны и мягки, потрескивают дрова в камине, воздух неподвижен, в комнате тепло. В такой благодатной атмосфере о чем хочется почитать? Естественно, об убийстве.

Почему нам так нравятся все эти истории? Журналист Фрэнсис Спаффорд полагает, что они дают нам что-то похожее на уверенность, которую давали детские книжки: «Вся жанровая литература – естественное продолжение мира детской литературы, которым мы могли управлять. Возьмите любовные романы, вестерны, триллеры, комедии в стиле Вудхауса, ужастики или детективы – вам заранее известно, какого рода переживания вы получите. Задача жанровой литературы – доставлять читателю те ощущения, к которым он уже наполовину готов».

Писатель Мартин Лейтем полагает, что эти книги удовлетворяют темную тоску, которая уже есть в нас на самом базовом уровне: «Вот почему волшебные сказки и мифы постоянно вторгаются в литературу, как минотавр, врывающийся в изысканный ресторан… Мы всегда были чудаками, мечтающими о заколдованном лесе, получеловеке-полузвере, потусторонних сущностях, сомнительных личностях вроде Локи и сложносочиненных семейных отношениях, просто современные высокоинтеллектуальные романы не доросли до нашего трясущегося от страха коллективного бессознательного».

Я люблю жанровую литературу (и терпеть не могу уничижительные ярлыки) и рада, когда появляется возможность писать для нее блербы. Разговоры о том, что эти книги – нечто низменное, «грешное удовольствие», вызывают у меня недоумение. Как говорит Мэриан Кейс – вот уж кто отлично знает, как опасны ярлыки[238]238
  Мариан Кейс – ирландская писательница, романы которой часто называют «любовными», хотя они далеко выходят за рамки этого определения. Ее роман «Люси Салливан выходит замуж» издан на русском языке в издательстве «Амфора» в 2009 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], – нам нечего извиняться за то, что доставляет нам удовольствие:

Когда мне было 20–30 лет, я послушно читала книги, которые считались гениальными произведениями. Меня возмущало, как в этих книгах описывались женщины, но я полагала, что проблема во мне самой. Может, я умом до этих книг не доросла? Теперь я доверяю собственным суждениям. От чтения слишком многого требуют, я же читаю ради удовольствия, ради того, чтобы забыться, ради того, чтобы заглянуть в чужую жизнь. Я читаю не ради того, чтобы получить наставление, и моя душа болит при мысли о тех, кто считает, что книгам нужно быть «ценными».

Или, как написала в своей книге «Дорогой читатель» Кэти Ретценбринк, «не думаю, что одни книги заранее считаются лучше других, или что “высоколобую” литературу надо противопоставлять литературе “для простых”».

Когда автора блестящих криминальных романов-бестселлеров Тану Френч спросили, какие книги на нее повлияли, она ответила: «Наверное, “Таинственная река” Денниса Лихейна и “Тайная история” Донны Тартт. Они убедили меня в том, что так называемая граница между “настоящей” литературой и литературой жанровой – полная чушь». Истина.

Не бывает «правильных» или «неправильных» книг, есть только хорошие или плохие книги. И в интеллектуальной прозе, и в любой жанровой литературе имеются книги как хорошие, так и плохие. Все дело в эмоциях, которые они вызывают, будь то радость или страх, и они должны быть ключом к рекламному тексту. Блерб должен привлекать читателя тем, что читатель ждет от этой литературы – сочетанием знакомого и неожиданного, схемой, образами и кодами, которые он предвкушает, но при этом каждый раз надо предлагать что-то новое (Джон Уиндем назвал это «уютной катастрофой»).

В своей книге «Хитмейкеры» журналист Дерек Томсон объясняет успех модели «то же самое, но по-другому»: «Большинство потребителей одновременно неофилы – те, кто с любопытством открывает для себя новое, и, в глубине души, неофобы – те, кто боится всего нового. Лучшие создатели хитов способны сочетать новое и старое, тревогу и понимание. Они – создатели знакомых сюрпризов». Авторы попадают в точку, когда слегка, не резко подправляют, изменяют привычную модель.

Я собираюсь здесь рассмотреть разные типы жанровой прозы (как и в большинстве случав, категории не имеют четких границ), чтобы посмотреть, как можно предлагать читателю что-то старое и одновременно новое. И в самих книгах, и в блербах это часто сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Бу-у-у!

Вы верите в привидения? Я нет, но я их боюсь.

Мари де Виши-Шамрон[239]239
  Мари де Виши-Шамрон, маркиза Дюдеффан – французская корреспондентка Вольтера и других писателей XVIII века, хозяйка парижского салона. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]

Под кроватью прячется рука, готовая схватить тебя за щиколотку. Безымянная угроза бродит по заброшенному дому, по узкому проходу, поджидает в темном лесу. Один из близких воскрес из мертвых и чудовищно изменился. Дети сатаны, одержимые демонами, клоуны-пожиратели плоти, крысы-убийцы и стучащиеся в окно вампиры (никогда не открывайте им окно!). Итак, берите мою (холодную, костлявую) руку, отправляемся в проклятый мир литературы ужасов.

Юные годы я провела в страхе. Нас совсем затроллили фильмы тех времен, в которых ужас представал весьма реалистично, нас, детей 1970-х, предупреждали среди прочих опасностей об ужасах чумы, зыбучих песков, высоковольтных сетей и всего, что таится в стоячих прудах (Дональд Плезенс[240]240
  Дональд Плезенс – английский актер, снимался в таких ужастиках, как «Хэллоуин», «Князь тьмы», «Из могилы» и многих других. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], «дух темной воды», перепугал целое поколение). Коврик на паркете? Да это ловушка! Благодаря таким фильмам, а также книжным полкам моей любимой двоюродной бабушки, которые ломились от рассказов о сверхъестественном, хоррор стал моим любимым подростковым чтением (я включаю сюда и истории с привидениями). Стивен Кинг, Джеймс Герберт, Клайв Баркер, Грэм Мастертон, Уильям Питер Блэтти – я боготворила и боялась их всех: чем страшнее, тем лучше.

Обложки этих книг, изданных в 1970–1980-х, сами по себе способны нагнать страха. Обложка моего изрядно потрепанного издания «Вальса Мефисто» Фреда Мастарда Стюарта обещала чтение «дьявольски увлекательное! Роман для каждого поклонника сатанинского и сверхъестественного», плюс изображение голой дамочки, танцующей по фортепианным клавишам. Цитата на обложке «Ребенка Розмари» обещала ощущения, которые испытывает «душа, стиснутая костлявой рукой смерти». Феерия ужаса продолжалась черно-белой обложкой «Исчадья сатаны»: «Маленький Эндрю завладеет вашим сердцем… и поглотит вашу душу». «Невинные голубые глаза» зловещих близнецов из «Дважды благословенных» были «двойным зеркалом зла». Эти цитаты и блербы легко пародировать, да они и сами по себе способны доставить немало удовольствия, как мы видим по обложке «Книги в мягкой обложке из ада: Закрученная история ужасов 70-х и 80-х?». Текст на задней обложке настолько здорово пародирует кричащий язык рекламных текстов литературы ужасов, что я не могу не привести его здесь целиком:

Но отставим шуточки, а как бояться правильно, не чувствуя себя при этом полным идиотом? Каждый, кто зачитывался на ночь такими книгами (а потом не мог уснуть, потому что за дверью спальни притаилось нечто), знает, что предвкушение – мать страха. Невидимое, «ужасное и непостижимое», как выразилась юная гувернантка в «Повороте винта» Генри Джеймса. Все истинные мастера макабра виртуозно этим пользовались, и для написания хорошего блерба этот прием также необходим.

Прекрасный пример – рекламный текст на «Изгоняющем дьявола» Уильяма Питера Блэтти. Страх нагнетается последовательностью коротких предложений и все более странных подробностей:

Ужас подкрадывается незаметно. Звуки на чердаке. В детской. Странный запах. Мебель не на своих местах. Леденящий холод. Всему есть простое объяснение. А потом пугающие перемены начинают происходить с одиннадцатилетней Риган…

Сказать, что язык ужастиков сводится только к нагнетанию страха, было бы упрощением. Нужно заставить читателя физически вздрогнуть: увидеть, как «открылись тусклые желтые глаза» в «Франкенштейне», услышать как в «Призраке дома на холме» Элеанор говорит: «Боже, боже, чью же руку я держала?», представить «физиономию из мятого полотна»[241]241
  Вряд ли где еще курсив носил столь зловещий характер!


[Закрыть] в «Ты свистни – тебя не заставлю я ждать» Монтегю Родса Джеймса. В своих поистине наводящих страх мемуарах «Земля призраков» Эдвард Парнелл пишет: «В историях Джеймса отражались его собственные качества – природа человека с обостренным чувством осязания, поэтому его герои так часто вздрагивают от ужаса, когда к ним что-то прикасается, или когда они сами прикасаются к чему-то».

Профессор философии Ноэл Хэрролл считает, что ключ к ужасу – отвращение: «Монстры не только страшные, они, как правило, противные. Вас непременно передернет от прикосновения Мумии, а от ее поцелуя стошнит. И Муху вы в домашнюю зверушку не превратите. Короче, ужасные монстры рождают омерзение. Почему? Потому что они не только опасны, но и нечисты. Ужасные монстры нарушают наши нормы».

Грязь, скверна – здесь главное слово, вот почему во многих ужасных историях присутствуют дети, само воплощение невинности, которой угрожают или которую пятнают злые силы. Мы на инстинктивном уровне понимаем, что так неправильно. Буквальный перевод немецкого слова unheimlich – «жуткий, зловещий», но Фрейд толковал его как «неуютный».

Блерб на обложке «Коралины» Нила Геймана может служить предметным уроком такого неуюта:

В новом доме Коралины было что-то странное.

Нет, дело не в тумане, и не в кошке, которая, похоже, все время за ней наблюдала, и не в предупреждениях об опасности, которые мисс Спинк и мисс Форсибл, ее новые соседки, вычитывали в чайных листиках. Дело было в другом доме – том, что скрывался за старой дверью гостиной. Там Коралину поджидали другая мама и другой папа с глазами, похожими на черные пуговки, и белой, как бумага, кожей. Они хотели, чтобы Коралина осталась с ними. Навсегда.

Зловещие маленькие глазки! В отличие от других жанров острых ощущений, хоррор предлагает нам адреналин ужаса, но не предполагает утешения в виде разгадки, разрешения. В конце мы по-прежнему ни в чем не уверены, мы продолжаем заглядывать в бездну, а то и в сам ад. Завершения нет. Как говорит о призраках медиум в «Чернее черного» Хилари Мантел, «они умерли, но от этого не стали приличными людьми. Бояться привидений правильно».

А теперь, когда огни погасли и ночь вступила в свои права, я расскажу вам о самой страшной из прочитанных мною историй. Это последняя сказка в составленной Иэном Марком антологии для детей «Бояться нечего» (еще ни одна из книг не была озаглавлена с такой горькой иронией). В блербе говорится «о таком ужасе, который преследует в темноте до самой двери спальни, забирается под кровать и там остается». Страшная история называется «Ньюл», и в ней говорится о мальчике, который убежден, что одна из балясин лестницы, ведущей на второй этаж к спальням, ожила и решила его погубить. Меня больше всего пугает последняя строчка в этой сказке, подтверждающая темную правду: литература ужасов – жанр, в котором нет счастливого конца. Все не будет хорошо.

Можно ли забыть свою первую любовь?

Конечная цель всех любовных интриг, разыгрываются они на котурнах или на цыпочках, действительно важнее всех прочих целей в человеческой жизни.

Артур Шопенгауэр

Даже такой пессимист, каким был немецкий философ Артур Шопенгауэр, понимал, насколько важна любовь. Она меняет все вокруг, она возвышает, она все, что нам нужно, она опасный наркотик… список продолжите сами.

«Любовные романы» – растяжимое понятие, включающее в себя дамские романы, литературу для «энергичных молодых женщин», эротическую прозу, «ага саги»[242]242
  Ага сага (AGA saga) – ироничное название любовных историй, действие которых происходит в классической английской сельской местности. Разновидность семейного романа. AGA – марка популярной (и довольно дорогой) кухонной плиты. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] и бонкбастеры вроде тех, что пишет Джилл Купер (впрочем, им будет посвящен целый раздел, поскольку они того заслуживают). К тому же это самый презираемый жанр, видно, потому, что в нем пишут женщины для женщин и расходятся эти книги миллионными тиражами[243]243
  Подборка «Лучших книг 2021 года» по версии газеты Times была раскритикована многими авторами: ее составители хвалились тем, что включили книги «всех жанров», но там не было самой успешной категории – любовных романов.


[Закрыть]. Автор любовных детективов Нора Робертс (подсчитано, что ее книги продаются со скоростью тридцать четыре экземпляра в минуту) говорит: «Если автор женщина, значит, это одна из этих книжонок… Если автор мужчина, ну, значит, это что-то другое. И критики такие книжки рецензируют». И спрашивает далее: «Разве не достойны уважения романы, прославляющие любовь, преданность, отношения, работу над отношениями?»

Любовные романы эволюционировали стремительнее всех других жанров, поскольку в них отражались изменения, происходившие в жизни женщин в двадцатом столетии. Когда издательство Harlequin начало в 1950-х годах публиковать в Северной Америке книги своего подразделения Mills & Boon[244]244
  Mills&Boon – подразделение британского издательского дома Harlequin, специализирующееся на любовных романах. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], редакторский контроль был очень жестким, все должно было соответствовать «кодексу приличия». Героини – невинные девственницы, если и работали, то исключительно медсестрами или секретаршами. Мужчины были старше, богаче и намного опытнее. А поцелуи были целомудренными. Робертс блестяще описывает формулу, все еще действовавшую в 1980-х, когда она сама начала писать:

Он, скорее всего, греческий магнат, она, скорее всего, сирота, которую вырастила тетушка. Она держит путь на новую работу: ей предстоит трудиться у самого богатого человека в свободном мире. В аэропорту она в спешке налетает на некоего господина, ее старенький чемодан падает, раскрывается, всем видны жалкие пожитки – все аккуратно подштопанное, поношенное, но чистое. Он обзывает ее неуклюжей коровой, помогает запихнуть барахло в чемодан и в гневе удаляется, а она, на следующий день явившись в офис самого богатого человека в свободном мире, обнаруживает, что это – кто бы мог подумать? – тот самый тип из аэропорта.

Признаюсь: я готова читать эту книжку. Хотя надо отметить, что все это удручающе похоже на «Пятьдесят оттенков серого» – явный откат к старым денькам девственниц и завоевателей: в блербе героиня Ана даже характеризуется как «неискушенная и невинная»[245]245
  Увы, но «Пятьдесят оттенков» ни в коей мере не развенчивает определение, которое дала этому жанру покойная феминистка Андреа Дворкин: «Изнасилование, приукрашенное многозначительными взглядами».


[Закрыть].

И все же любовные романы шли вперед вместе со временем, женские персонажи становились более независимыми, занимали более высокие должности. Они также стали играть ведущую роль в сюжетах, в которых все чаще говорилось о самопознании и самоценности – вспомним бестселлеры последних десятилетий, такие как «P. S. Я люблю тебя» Сессилии Ахерн и «До встречи с тобой» Джоджо Мойес. Они отказались от счастливого конца ради эмоционального катарсиса, а главная любовная история разворачивается между героиней и ею самой или даже между читателем и героиней (хотя и там есть над чем по старинке поплакать). Жанр постепенно становится более разнообразным, любовные истории случаются не только между белыми, молодыми и красивыми натуралами, о чем говорит попадание в списки популярных книг Ингрид Персо «Любовь после любви» и Сары Джафари «Несоответствие»[246]246
  Ингрид Персо родилась в Тринидаде, и в романе «Любовь после любви» речь идет о взаимоотношениях в семье жителей Тринидада. Сара Джафари в романе «Несоответствие» рассказывает о любви между девушкой-мусульманкой и молодым англичанином. (Коммент. переводчика)


[Закрыть].

О том, как изменились наши вкусы, можно судить по блербам к двум изданиям романа «Нежданная любовь» Джорджетт Хейер, этого мастера невероятно изящных любовных историй из времен Регентства. Вот блерб на издании 1970-х годов:

«Лорд Деймрел считает Венецию самой интересной и остроумно извращенной особой, которую он когда-либо встречал за свои тридцать восемь лет. Венеция знает, что ее сосед игрок, неисправимый сердцеед, человек с печально неустойчивым характером. И потому неожиданно было обнаружить, что при определенных обстоятельствах Деймрел способен быть благородным до идиотизма…»

А вот блерб на современном издании:

За все свои двадцать пять лет Венеция Лэнион не бывала нигде дальше Хэррогита. Она не пользовалась вниманием мужчин, кроме двух ее утомительно постоянных ухажеров. А потом по воле случая она встречает соседа, которого знала только понаслышке – печально известного Джаспера Деймрела. Венеция невольно поощряет мужчину, чей образ жизни годами шокирует весь Северный Райдинг.

Центральное место теперь занимает женщина, и мы видим происходящее ее глазами. Но все равно мы сразу же понимаем, что, как в «Красавице и Чудовище», затаенные положительные качества Деймрела обязательно обнаружатся, и они безнадежно влюбятся друг в друга. В этом вся суть любовного романа. Это единственный жанр литературы, когда читатель знает, или надеется, что знает, что именно должно произойти, еще до того, как это сделают главные герои. Но прежде чем наступит счастливый (чаще всего) конец, нам хочется сполна насладиться препятствиями. Поэтому блерб должен посылать другие сигналы: он должен нести в себе угрозу.

Что может быть большей преградой для любви, чем сам Господь? Задолго до Дряни и ее сексуального священника[247]247
  Дрянь (Fleabag) – героиня одноименного английского телесериала. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], Колин Маккалоу уже потрясла мир своими «Поющими в терновнике» – изданной в 1970-х эпической сагой, действие которой происходит на просторах Австралии и в центре которой находится запретная любовь между молодой женщиной Мэгги и священником Ральфом де Брикассаром. Блерб на первом издании был эмоционально переполнен, живописуя «притяжение двух сердец и душ на протяжении всей жизни, взаимоотношения, грозящие переступить через все святые границы этики и догмы». Несколько секси, вам не кажется? «Темные страсти… опасные территории… семейные тайны… роман взрывается». Земля уходит из-под ног.

Жермен Грир[248]248
  Жермен Грир – английская писательница, ученая и телеведущая, считается одной из наиболее значительных феминисток XX века. Родилась в Австралии. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] не без ехидства назвала «Поющих в терновнике» «лучшей плохой книгой из всех, что я когда-либо читала», однако недавно она была переиздана в Virago Modern Classic. Во вступлении романистка Мэв Бинчи пишет: «Это первый из популярных романов, героиня которого знает, что для нее не существует никакого другого мужчины, кроме этого священника, и что однажды она его получит… И мы знаем, что они будут вместе, так что вопрос только в том, когда это произойдет. Это придает истории почти невыносимое напряжение». Как и во всех любовных романах, исход предопределен, а сладостные мгновения дарит путь к нему.

В блербах к более современным романам, таким как весьма успешные произведения Кэти Ффорд[249]249
  «Весенний роман» Кэти Ффорд вышел на русском языке в издательстве «Эксмо» в 2023 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], мы также видим эту тему препятствий или противостояния. Кто-то приезжает в новый город, встречает старую любовь, попадает в новые обстоятельства. И все та же трехактная структура: интрига, превратности, развязка. Романы Ффорд выдвигают вопросы на первый план, напряжение возникает сразу: «Чему доверять: разуму или сердцу?», «Оттает ли ее сердце этой зимой?», «Может ли курортный роман иметь счастливое продолжение?», «Расцветет ли любовь?»

Конечно же, ответ на все эти вопросы: да, да, да, ДА! (Помните, как кричала Салли в «Когда Гарри встретил Салли» в той самой сцене?) Но дело не в этом. Не важно, что все предсказуемо: в этом как раз самый кайф. Если чтение любовного романа сродни сексу, а развязка-удовлетворение обязательно наступит, тогда блерб, на мой взгляд, должен быть подобен предварительной любовной игре – тому, что заводит читателя перед тем, как он начнет действовать.

Кто это сделал?

Тайны украшают жизнь.

Софи Ханна

Тело. Должно быть найдено тело. Короткие предложения. Очень. Короткие. Петля истории натянута, как удавка. Темная-претемная обложка. Огромный заголовок. ВЕСЬ ПРОПИСНЫМИ БУКВАМИ. И сверху – обещание. Что-то, что отличает именно это убийство от всех остальных убийств. Чтобы раскрыть это преступление, от нашего героя потребуется невозможное… (Вот тут многоточие к месту.)

Криминальный роман, как никакой иной жанр, удовлетворяет нашу потребность одновременно в новизне и в утешении. Читать криминальный роман – словно разгадывать головоломку: незначительных деталей не бывает, вы ищете подсказки по всему тексту и с трепетом предвкушаете разгадку. В отличие от хоррора, все в конце будет как надо, более или менее.

Автор криминальных романов Энтони Горовиц описывает их как «единственный вид литературы, который имеет дело с абсолютной истиной. Читая детектив, испытываешь удовольствие от сознания, что в последней главе все точки над i будут расставлены, все загадки разгаданы. Возможно, именно сейчас, когда мы не знаем, кому и чему верить, нам так нужен мир, в котором всему находится объяснение и все пробелы заполнены».

Но, как поется в песне Gypsy («Цыган» или «Цыганка» – Пер.), «у тебя должен быть трюк, если ты хочешь продвинуться вперед»: если вы хотите добиться успеха, каждый раз нужен новый поворот, новая зацепка, будь то традиционный полицейский сериал, психологический триллер или детектив. И в блербе тоже надо как можно эффективнее подать то, что отличает именно этот роман, что выделяет его на переполненном рынке.

Самая первая фраза в блербе на книге Горовица «Это слово – Убийство» – уже великолепная наживка, на которую наверняка попадется читатель:

Женщина организовала собственные похороны, а спустя шесть часов ее задушили.

Но на этом трюки не закончились: автор превратил себя в персонаж романа:

Дело расследует Дэниел Готорн, непокорный детектив, у которого хватает собственных тайн. Он находит себе помощника – автора популярных детективных романов Энтони Горовица, который заключил с Готорном сделку: пообещал превратить его последнее дело в документальный детектив…

В «Неестественных причинах» Ф. Д. Джеймс и в «Охоте за тенями» Вэл Макдермид жертвами становятся авторы детективов. Такая вот металитература. И если уж мы заговорили о Вэл Макдермид, то в блербе к ее первому роману о Тони Хилле и Кэрол Джордан «Песни сирен» прямо так и говорится: людей пытает и убивает «серийный убийца, равного которому литература еще не знала». Таких обещаний тоже еще никто не давал.

В «Ложном следе» Хеннинга Манкелля – одном из лучших скандинавских криминальных романов – герой Курт Валландер становится свидетелем самосожжения девочки-подростка и должен поймать «убийцу, который снимает скальп со своих жертв». В романе Сьюзи Штайнер «Молчать» моя новая любимица – детектив-инспектор Манон Брэдшоу – находит тело молодого рабочего-иммигранта, «повешенного на дереве в Кембриджшире, с приколотой к нему запиской “Мертвые молчат”». В «Горбуне лорда Кромвеля», первом романе К. Дж. Сэнсома из серии книг о Мэтью Шардлейке (и если вам не интересен тюдоровский горбач-адвокат, ставший детективом, тогда уж и не знаю, чем вас можно зацепить – некоторых вообще ничем не проймешь), одного из подручных Кромвеля убивают в монастыре, и это «сопровождается еще одним актом святотатства: черный петух, принесенный в жертву на алтаре».

И так далее, и так далее: в каждой книге ненасытному читателю предлагается свой особо убедительный аргумент (особо убийственный аргумент?). Мы также знаем, что, читая лучшие криминальные романы, мы сможем ощутить дух мест, где происходит действие, прикоснуться к самым темным сторонам жизни общества – и нас самих. Наверное, никто не справляется с этим лучше Иэна Рэнкина: в его романах об инспекторе Ребусе, которые он пишет с 1980-х, нам интересны не только сами преступления, но и изнанка жизни в Эдинбурге – бандитские разборки, нелегальная иммиграция, политическая коррупция. В последнем романе о Ребусе «Песня для темных времен» (слоган «Семья превыше всего, даже правды») подозреваемой в убийстве становится его собственная дочь.

Детектив, который путешествует из книги в книгу, – идеальный способ рассказывать все о том же, но каждый раз по-разному. Недаром Агату Кристи называют королевой криминального жанра. Ее романы отличают не только мастерски закрученные сюжеты, расследования в которых ведут одни и те же герои, но и потрясающие трюки: десять жертв, убитых одна за другой под детский стишок, преступник, убивающий по алфавиту, или, как в одной из недавних реинкарнаций Пуаро, предпринятых Софи Ханна, убийца, вкладывающий в рот жертвам по запонке.

Нам нужно, чтобы герой детектива был богоподобен, спаситель, обладающий магической силой и видящий то, что другим не дано увидеть, но чтобы в то же время он был как мы, несовершенным, со слабостями и недостатками – словно трагический герой древних мифов. Мы совершаем путешествие вместе с ним, мы читаем криминальные романы, чтобы насладиться не только сюжетом, но и персонажами.

Вот почему ключ к написанию блербов к криминальным романам – идентификация либо со всезнающим/утомленным/строптивым детективом, либо с жертвой. Вот почему среди авторов и среди читателей так много женщин. Нам с детства внушают, что мы уязвимы, что нам нельзя никуда ходить в одиночку. Да еще все время причитают, чтобы миновала нас чаша сия…

Выносы на первых обложках триллеров часто напрямую обращаются к нашим страхам: «Вы ее не знаете. Но она знает вас» на обложке «Девушки в поезде»; «Будьте осторожны с теми, кого впускаете в дом» на обложке «Обмена домами» Ребекки Флит. Этим же занимаются и блербы. Книга «Голоса в темноте» Никки Френч вышла несколько лет назад, но рекламный текст с задней обложки я помню до сих пор:

Ты просыпаешься в темноте, связанная, с кляпом во рту. К тебе подходит мужчина, кормит тебя. И говорит, что убьет тебя – как и всех остальных.

Все по моим правилам криминального блерба, да? Найди особо убедительный аргумент. Создай запоминающийся персонаж. Заставь читателя идентифицировать себя с ним. Хороший криминальный рекламный текст сродни слогану национальной лотереи: «Это мог быть ты».

В далекой-далекой галактике…

Если вы считаете, что научную фантастику пишут для ученых, то тогда истории с привидениями пишут для привидений.

Брайан Олдисс

Научная фантастика, как понимает каждый, у которого имеется хоть наночастица разума, это вовсе не про космические корабли. Это про грандиозные идеи и человеческую природу. Это про жизнь, смерть, время, судьбу, совесть и веру. Это про гендер, перспективу, язык и саму реальность. Научная фантастика отражает тревоги своего времени, говорится ли в ней о развитии технологии, экологической катастрофе (отсюда феномен «климатической фантастики») или о наших страхах перед самими собой и тем, что мы можем натворить. Урсула Ле Гуин была первопроходцем феминистской научной фантастики, и жанр в целом становится менее консервативным, если вспомнить, например, книгу Намины Форна «Золоченые»[250]250
  Книга Намины Форна «Золоченые» вышла в «Эксмо» в 2023 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], в которой чувствуется влияние африканских мифов. Намина Форна говорит: «Я хотела выдвинуть на передний план черных и темнокожих, а также сделать центром повествования женщин, которых часто задвигают куда-то на периферию фэнтези».

Литературный мир поглядывает на научную фантастику, как и на всю жанровую прозу, с изрядной долей снобизма. Некоторые романисты, подобно Кадзуо Исигуро с его романом «Клара и Солнце»[251]251
  Русский перевод фантастического романа лауреата Нобелевской премии Кадзуо Исигуро «Клара и Солнце» вышел в издательстве «Эксмо» в 2021 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] или Мишеля Фейбера с его «Под кожей»[252]252
  На русском языке роман Мишеля Фейбера «Под кожей» вышел в издательстве «Машины творения» в 2014 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], охотно и радостно окунаются в мир фантастики, и результаты оказываются впечатляющими. Другие в ужасе отшатываются от этого ярлыка. Когда Иэн Макьюэн, говоря о своем недавнем романе «Машины как я»[253]253
  В русском переводе роман Иэна Макьюэна «Машины как я» вышел в издательстве «Эксмо» в 2023 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], посвященном искусственному интеллекту, пренебрежительно отозвался о жанре, поклонники воспылали справедливым гневом. Он заявил: «Эта тема открывает писателям ментальное пространство для разговоров о будущем, о дилеммах, которые стоят перед людьми, а не о путешествиях со скоростью, в десять раз превышающей скорость света, или об антигравитационных ботинках». Можно подумать, научная фантастика не говорила об этих дилеммах на протяжении многих десятилетий!

Терри Пратчетт в восхитительно язвительном разговоре с интервьюером, который заявил, что научная фантастика – это «несерьезная литература», выстроил безупречную защиту того, что он назвал «жанром, загнанным в гетто»:

Первая из когда-либо придуманных историй была фэнтези. Парни, сидящие вокруг костра, рассказывали друг другу истории о богах, которые мечут молнии. А не ныли по поводу мужской менопаузы младшего преподавателя из какого-то колледжа на Среднем Западе. Фэнтези – это первичная литература, источник всей прочей литературы. Фэнтези, как и юмор, способна нести самую серьезную нагрузку.

Мишель Фейбер писал: «Недавно я был на обсуждении “Под кожей” в программе “Открытая книга” на “Радио-4” Би-би-си. И трое ведущих изо всех сил доказывали, что это не настоящая научная фантастика, потому что книга прекрасно написана, у нее сильные герои и она поднимает важные темы. Конечно, приятно, когда тебя так высоко ценят, но, с другой стороны, разве мы не видим здесь укоренившееся неуважение к жанру? Понятно, почему это так бесит авторов научной фантастики».

Я рискую оскорбить пуристов, затронув здесь и такие жанры, как фэнтези и speculative fiction[254]254
  Speculative fiction – термин, принятый у англоязычных литературоведов, обобщающее название для группы жанров, в основе которых лежат умозрительные построения, философские спекуляции или фантастические допущения. В русскоязычной литературе устоявшегося перевода нет, используются такие варианты: спекулятивная фантастика, спекулятивная литература, умозрительная фантастика, литературная фантастика и пр. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], хоть и понимаю, что это из другой оперы. Но средства и методы похожи: писатель создает свой мир. Это означает, что он предлагает нам вымышленную вселенную – какой бы фантастической она ни была, – со своей внутренней логикой, от ландшафта и мифологии до языка (Толкиен называл это «Легендариумом»). Поэтому хороший блерб, что для научной фантастики, что для фэнтези или антиутопии, тоже должен создавать мир – только в нем гораздо меньше слов, чтобы донести до читателя новую, незнакомую и, возможно, сбивающую с толку информацию.

Рекламный текст на переиздании знаменитой антиутопии «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, приуроченном к выходу недавнего (и неудачного) телесериала, прекрасно справляется с этой задачей:

КАЖДЫЙ ПРИНАДЛЕЖИТ ВСЕМ

Добро пожаловать в Новый Лондон. Здесь все счастливы. Наше совершенное общество достигло мира и стабильности, запретив моногамию, частную жизнь, деньги, семью и саму историю. Теперь все принадлежат всем.

Вы тоже можете быть счастливы. Все, что надо, – принять пилюльку сомы.

Это изящный и неожиданный подход к идеям, которые могли бы показаться устаревшими, если бы их описывали по-другому, и мне нравится, как этот текст имитирует омертвелый язык общества, потерявшего свою цель.

И все же лучший блерб, создающий мир, я нашла на «Цвете волшебства» – первой книге из цикла Терри Пратчетта о Плоском мире:

В начале была… черепаха.

Где-то на границе между мечтой и реальностью существует Плоский мир, параллельное время и место, которое может выглядеть, звучать и пахнуть очень похоже на наше, но выглядит совершенно иначе.

В частности, этот мир сквозь пространство несет на спине гигантская черепаха (пол неизвестен). Здесь играют по другим правилам…

Такой блерб прекрасно работает, потому что в нем легко и забавно дана необычная информация.