Текст книги "Увлечь за 100 слов. С чего начинается бестселлер?"

Итальянцы делают это лучше

Представьте себе посетителя книжного магазина:

Он проглядывает клапан суперобложки в надежде, что это поможет ему разобраться. И в этот миг он, того не осознавая, вскрывает конверт с письмом незнакомцу – вот что такое эти несколько строк, которые взяты даже не из текста книги.

Впервые прочитав эти слова итальянского издателя и писателя Роберто Калассо, я испытала такое чувство благодарности, что чуть не разрыдалась. Наконец-то кто-то понял, как важны блербы! И не просто понял, он назвал блербы «скромной, но многотрудной литературной формой, которая еще не обрела своего теоретика или историка» (А как же я? Вот она я! Зовите!) и которая обитает «в ограниченном риторическом пространстве, пусть и менее увлекательном, нежели сонет, но столь же требовательном». Чувствую, попала в благородное общество. Я поэт издательского бизнеса!

Вряд ли кто так выразительно написал о создании текстов для обложки, как Калассо в эссе «Письмо незнакомцу» (книга «Искусство издателя»). Он считал каждый элемент книги – обложки, бумагу, блербы, рекламный материал, макет, дизайн – звеньями единой цепи, как он называл это, «целостного текста», то есть усилия издательства становились неотъемлемой частью самого содержания книги. Он видел в создании книги форму искусства, а слова, напечатанные на обложке, были такой же частью этого искусства, как и слова внутри книги, – они интегрированы в историю и идентичность книги.

Роберто Калассо, которого Paris Review назвал «литературным институтом, состоящим из одного человека», до самой своей смерти в 2021 году был издателем в миланском издательстве Adelphi, переводчиком, затоком древних мифов и автором таинственных, головокружительных книг об искусстве, истории и цивилизации. Помимо этого, он писал блербы ко всем издававшимся в Adelphi книгам: как он сам посчитал, ко времени написания «Письма незнакомцу» их было более тысячи.

Мне очень нравится его мысль о том, что блерб – это письмо какому-то одному человеку, потому что именно так я это себе и представляю, когда пишу сама. Как говорил радиодиджей Терри Воган, «говоришь не просто с аудиторией, а с каким-то одним человеком – да и тот тебя слушает вполуха». Кем бы он ни был, мой таинственный читатель, я всегда стараюсь наладить с ним связь. Читатели ведь могут ничего не знать о книге, которую держат в руках. И задача слов на обложке – познакомить с нею. По крайней мере, так должно быть.

Калассо предельно честен, когда говорит о лукавстве блербов. Он пишет о том, как старался сочинять что-то такое, что принималось бы «за чистую монету». Но он также пишет о том, как трудно подбирать хвалебные отзывы, чтобы использовать прилагательные минимально, но разнообразно («Мы все время стремимся избегать повторов и ограничивать себя»).

Да, Роберто Калассо был одержим блербами. Если мы когда-нибудь зададимся целью выяснить, кто ж в издательских джунглях был самым яростным бойцом, я сдамся сразу же. Но можно даже и не устраивать никаких состязаний. В 2003 году Калассо выпустил издание, которое по-итальянски называется Cento lettere a uno sconosciuto – «100 писем незнакомцу». Это самая настоящая книга, в которой собраны 100 блербов, в разные годы написанные им для произведений Карен Бликсен, Милана Кундеры, Сэмюэла Батлера и других писателей, причем без всякой логической последовательности. Какое бесстыдное удовольствие, какая роскошь – иметь возможность издать книгу, состоящую исключительно из собственных блербов! Может, и я когда-нибудь такую сделаю.

К сожалению, Cento lettere на английский на переводились, но итальянская писательница Даниэла Качелла перевела некоторые из них для радикального интернет-журнала 3: AM Magazine (его слоган: «Что бы это ни было, мы все равно против»). Из ее статьи становится понятно, что тексты Калассо на клапанах суперобложек стали в Италии легендарными. Она приводит начало его блерба к «Лолите»: «Америка – это “Лолита”, “Лолита” – это Америка» и замечает, что «многие итальянцы моего поколения помнят эту фразу… Она высветила все, словно молния». Представить невозможно, чтобы чей-то блерб удостоился такой высочайшей оценки.

Становится также понятно, что у Adelphi совершенно особенные блербы – бескомпромиссные и сокровенные, часто чересчур громогласные, скорее похожие на блербы, которые были приняты несколько десятилетий назад, чем на четкие, резкие сегодняшние тексты: «Нервная, фосфоресцирующая подвижность стиля, бесконечное нарастание образов… Эта книга говорит обо всем. И ничто не оставляет нетронутым… “Святотатственная лазурь” этой прозы, цвет, текстура… ввергает нас в тайную эйфорию».

Эти блербы не объясняют ничего, но, по словам Качеллы, «предлагают нам войти в книгу, оказаться внутри нее». Блербы для Качеллы – загадка, тайна, которую необходимо разгадать, толчок к расследованию. Они – не приглашение, они даже не пытаются уговаривать. Они просто существуют. Они больше схожи с критическими мини-обзорами: «У Франка Ведекинда сексуальное напряжение, скопившееся к концу столетия и вызревающее в оранжерее Свободы, где сексуальность закончилась самоцензурой и выродилась в абстракцию, взрывается вдруг, без всякого предупреждения». Я бы и представить не могла, что произведения немецкого драматурга можно описать подобным образом. Также не в состоянии вообразить, чтобы подобное происходило в оранжерее…

Это прямо противоположно тому, как я вижу блербы – танец между оглашением тайны и ее замалчиванием, фокус на голосе произведения или его автора, а не на моем собственном. А здесь мы слышим голос Калассо, его мнение. Но кто может сказать, какой из подходов более верный – объективный или субъективный? Наверное, однозначного ответа быть не может. Примерно век назад бизнесмен Джон Ванамейкер заявил: «Половина из тех денег, что я потратил на рекламу, потрачена зря, проблема лишь в том, что я не могу сообразить, какая именно половина».

Однако цель «книги блербов» Калассо не в том, чтобы создать некое литературно-критическое произведение. Скорее, как мне кажется, это еще один аргумент в пользу его представления о том, что каждая из составляющих книги рассказывает свою историю, а каждая книга, в свою очередь, – составляющая истории книгоиздательского дела. Блерб для самой книги Cento lettere, переведенный с итальянского, поддерживает эту мысль: «Эта книга – первый путеводитель по огромному лесу страниц под названием Adelphi… На протяжении сорока лет бесчисленное множество читателей видели, что между блербами и книгами существует неразрывная связь. Мы попытались обозначить эту связь в том единственном виде, который дозволен издателю при публикации каждой из своих книг – в виде клапана суперобложки». Блерб для книги блербов – потрясающе!

Калассо помог мне декодировать магию того, что публикуется на обложках. И хотя методы и цели написания блербов у нас разные, я наконец-то стала понимать, что они часть жизни и существования книги, отдельная маленькая составляющая истории литературы.

Забавно, но по-итальянски блерб – это note di copertina[121]121
  Note di copertina (итал.) – комментарий на обложке. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. По-французски это либо le texte de la jaquette, либо le baratin, что в переводе звучит как «болтовня, треп, разглагольствования». Фу, как грубо! По-испански это la propaganda, а по-гречески – ypervolikí angelía (или «чрезмерная реклама»). Что до меня, так самое мудрое и доброе описание – note di copertina. Как обычно, у итальянцев все получается лучше.

Средство коммуникации как массаж
(В трех актах)

«Настоящий калейдоскоп нашего времени, лазерный луч, высвечивающий события вокруг!» Такова первая строчка блерба к оригинальному изданию культовой книги «Средство коммуникации как массаж»[122]122
  Когда эта книга появилась в продаже, многим показалось, что в последнем слове названия допущена ошибка и что настоящим названием книги является знаменитый афоризм Маклюэна «Средство коммуникации является сообщением» (The Medium is the Message). Однако за счет смены одной буквы в слове massage появилось как минимум два новых смысла: «Средство коммуникации как массаж» и «Средство коммуникации как век масс» (Mass Age). Книга стала результатом сотрудничества Маршалла Маклюэна с известным дизайнером и фотографом Квентином Фиоре, который при помощи коллажей и фотографий оформил афоризмы и основные идеи Маклюэна. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] – этот блерб настолько характерен для 1960-х, что в памяти тут же всплывают подведенные глаза со «стрелками» и блескучие сапоги на платформах[123]123
  Название этой книги представляет собой историю грандиозной опечатки. Она должна была называться «Средство коммуникации является сообщением», но наборщик сделал опечатку. Когда Маклюэн это увидел, он воскликнул: «Оставьте как есть! Потрясающе и прямо в точку!» И правда в точку, если помнить, что нас, когда пытаются нам что-то продать, тоже подвергают своего рода массажу.


[Закрыть]. Но почему книга Маршалла Маклюэна о становлении средств массовой информации актуальна и по сей день – и какое отношение она имеет к блербам?

1. Эта книга-тотем 1967 года не только потрясающе описывает свое время, но и значительно его опережает. Она предсказала, каким образом «электрические технологии», посредством которых передается информация, в конце концов стали более значимыми, чем сама информация. По Маклюэну, медиа «полностью нас переработали», изменив наши ощущения, наши мозги и, как позже заметил Дуглас Коупленд, «наши души»[124]124
  Дуглас Коупленд – канадский писатель, на русский язык переводились его книги «Рабы Майкрософта», «Элеанор Ригби» и многие другие. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. С этим наверняка согласится каждый, кто проводит все вечера, прокручивая Twitter. Описание Маклюэном современной жизни – как глобальной деревни и «одной большой колонки сплетен, которая ничего не прощает, ничего не забывает, которая не позволяет ни искупить грехи, ни стереть прошлые “ошибки”»? – могло бы быть создано в век социальных медиа. (Возможно, книжные обложки – упаковка, предшествующая и превалирующая над содержанием, – тоже относятся к таким медиа, хотя я предпочитаю думать, что массаж, который совершают блербы, довольно мягкий.)

2. Книга сильна не только своими пророчествами: сам язык «Средства коммуникации как массажа» – особенно то, как он работает на визуальном уровне, – также поучителен. В результате сотрудничества Маклюэна и дизайнера Квентина Фиоре появилось идеальное слияние текста и образа, в котором использовались киноприемы: резкие монтажные переходы, смена масштаба, кадрирование – все это ради того, чтобы сохранялся ритм, а читатель не отвлекался. Слова разорваны, части их разбросаны по странице. Они то крошечные, то ГРОМАДНЫЕ, в стиле «Алисы в Стране чудес». Написаны задом наперед, вверх ногами, заключены в «пузыри», как в комиксах, усыпаны фотографиями, коллажами, иллюстрациями, рисунками. Все это разрушает, выворачивает язык наизнанку. Он играет со смыслами слов, обманывает, дразнит нас и доказывает то, что и требовалось доказать: нами манипулируют[125]125
  «Средство коммуникации как массаж» нарушает все законы и правила относительно текста. И это очень интересно читать, о чем всегда следует помнить, когда пишешь рекламный текст.


[Закрыть].

3. Однако самое интересное, что придумал Маршалл Маклюэн, это «Тест 69-й страницы». Забудьте об обложках, блербах, обзорах и представлениях. Забудьте о первой строчке самой книги. Если вам хочется понять, порадует ли вас книга, откройте 69-ю страницу. Если вам понравилось то, что вы читаете, – смело покупайте книгу. К этому моменту автор уже определился с самой историей и перестал выпендриваться. Вот не знаю, думал ли Маклюэн о том, что «69» наводит на некоторые фривольные мысли, но – оп-ля! – я открыла на указанной странице «Средство коммуникации как массаж» и обнаружила маленький изящный афоризм, проиллюстрированный изображением трех мужчин, одетых как мушкетеры, с вылетающими из их рук (и носов?) геометрическими фигурами. Так что тест работает. Или же он специально расположил все так, чтобы доказать свою правоту.

Ну что ж, решила я, испытаю теорию на некоторых моих любимых книгах. И ведь работает! Каждая из проверенных 69-х страниц в определенной степени была для меня символичной, определяла всю книгу. «Какое надувательство!»[126]126
  «Какое надувательство!» – сатирический роман британского писателя Джонатана Коу. На русском языке вышел в издательстве «Фантом Пресс» в 2003 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] – я хохотала в голос. Та самая страница в «Городских историях»[127]127
  «Городские истории» – серия из девяти романов, написанных американским писателей Амистедом Мопином. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] была восхитительной. В «Маленькой жизни»[128]128
  Роман американской писательницы Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» вышел на русском языке в издательстве Corpus в 2016 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] она леденила кровь. В «Моей гениальной подруге»[129]129
  Роман итальянской писательницы Элены Ферранте «Моя гениальная подруга» издан на русском языке в издательстве «Синдбад» в 2016 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] она интриговала и слегка намекала на жестокость. Но лучше всего получилось с «Джейн Эйр», потому что на 69-й странице оказалась сцена, в которой Джейн палит по миссис Рид из двух стволов: «Люди считают вас хорошей женщиной, но вы скверная, бессердечная! Это вы обманываете и лжете!»

А что насчет книг, которые я уже давно собиралась прочитать и которые смотрят на меня с полки с укоризной? Итак, «Мадам Бовари» (да, мне жутко стыдно) оказалась куда спокойнее, чем я предполагала, с точными диалогами и описаниями. «Уловка-22» предстала фарсовой и шутовской, я ждала чего-то более тяжеловесного. А «Нетерпение сердца» Стефана Цвейга захватила меня полностью: почему я раньше ее не читала? Книга перебралась из стопки «для работы над собой» в стопку «для удовольствия».

Так что если идея чтения блербов тебя не заводит, детка (как выразились бы в 1960-х), то почему бы не провести «Тест 69-й страницы» и избавить меня от работы?

Одиссея по классике

Классика – книга, которую ты должен прочитать и которую, как тебе кажется, ты читал.

Алан Беннетт

Когда речь заходит о классической литературе, где-то в глубинах подсознания всплывают мамины наставления обязательно есть отварные овощи или призывы интеллектуалов внимать взвизгам современной оркестровой музыки: то есть это что-то наверняка полезное и улучшающее как мыслительные способности, так и моральные качества. Итальянский писатель Итало Кальвино выделил четырнадцать критериев, согласно которым книгу можно причислить к классическим, и первый из них гласит: люди всегда уверяют, что «перечитывают» данное произведение, а не «читают» – ведь на того, кто признается, что никогда не читал «Улисса» или «Моби Дика», падут небеса!

А вот мое определение классики: это книга, которую вас заставляли читать в школе, чему вы яростно сопротивлялись, а потом – а) вскорости; б) годы спустя – вы к великой досаде обнаружили, что она действительно потрясающая и «классической» ее назвали не зря. Как сказала Нора Эфрон о «Женщине в белом» Уилки Коллинза: «Как же так получилось, что я так долго не читала эту книгу?» Помню, что впервые прочитала «Джейн Эйр» еще подростком, и тогда же подумала: «Ну вот, теперь понятно, из-за чего весь этот кипиш». Было в голосе Джейн что-то такое необычное, что-то эмоционально обнаженное, что захватило меня тогда и больше не отпускало. Ее манера изложения – словно навязчивый мотив, застрявший в голове.

И хотя классическая литература – нечто всеми воспетое, это не значит, что читать ее всегда легко и просто. В «Годе опасного чтения» Энди Миллер[130]130
  Энди Миллер – британский писатель и издатель. В книге «Год опасного чтения» он описывает свой опыт прочтения 50 книг, которые, на его взгляд, ему давно следовало бы прочитать, называя свою попытку возврата к классике «героической и полной удивительных открытий». Название The Year of Reading Dangerously перекликается с названием голливудского фильма 1982 года The Year of Living Dangerously, который сейчас называют «Годом опасной жизни» и который в далекие времена видеопиратства назывался более точно: «Год, прожитый в опасности». (Коммент. переводчика)


[Закрыть] пишет, что классические книги не всегда «доходчивы и однозначны или занимательны… Великая книга вовсе не обязательно должна быть захватывающим чтением, но от этого она не становится менее великой». Такие книги требуют от читателя дополнительных усилий – приходится приспосабливаться либо к необычным идиомам и речевым оборотам, либо к ритму повествования, либо к тому, что книга очень длинная. Но усилия того стоят.

Однако для меня наиболее важен другой принцип: некоторые из этих книг определенно лучше других, и вы совершенно не обязаны любить все классические книги только потому, что они классические. Ну, например, мне не нравится магический реализм, литература битников и большинство «Великих американских романов», и я с этим как-то смирилась.

Классика до краев нагружена историей – только представьте, что миллионы людей до нас прочли и поняли эти книги, эти произведения вошли в их существование, и, в свою очередь, книги повлияли на времена, в которые жили эти люди. И подобно тому, как чтение классики – это постоянный процесс усвоения и переоценки, так и преподнесение, способ продажи классики читателю также меняется с каждым новым поколением. Так каким же образом менялась с годами подача классической литературы, а соответственно, менялись и блербы? Как привлечь читателя к книгам, сюжет которых им либо уже в какой-то степени известен, либо – и это самое ужасное – ассоциируется со школой?

Долгие годы издатели руководствовались принципом «не нравится – не ешь» и вообще обходились без блербов, полагая, что известные всем книги в представлении не нуждаются. Классическая серия Penguin, начатая в 1946 году переводом «Одиссеи» бывшего редактора Э. В. Рью[131]131
  Он годами работал над переводом и неукоснительно зачитывал все сделанное за день своей жене Нелли, даже когда на Лондон сыпались бомбы.


[Закрыть], была оформлена с классической простотой художником Джоном Овертоном. На первой обложке нет ничего, кроме «ронделя» – круглого щита с черно-белым рисунком[132]132
  Один из ронделей в этой серии мне особенно нравится – на обложке «Сатир» Лукиана: в круге изображены скелеты, переправляющиеся в лодке через Стикс. И один скелет в эдакой небрежно-расслабленной манере опустил в воду костлявую руку.


[Закрыть].

На задней обложке тоже нет никаких блербов, только список книг, которые будут выходить в этой серии, хотя миссия серии все-таки горделиво (и ура-патриотично) провозглашалась в некоторых из ранних выпусков: «Цель этой Библиотеки – представить англоязычные версии лучших и выдержавших испытание временем произведений зарубежной классики, как древней, так и средневековой, а также современной. Мы считаем, что те, кто не знаком с языками оригиналов, лишены удовольствия от чтения этих произведений, поскольку прежние переводы были напыщенными, старомодными, а переводчики пользовались не английской стилистикой».

Во избежание ужасного «не английского» стиля Рью, который был назначен ведущим новой серии Penguin Classics, намеренно подключил к переводам не ученых, а профессиональных писателей. Среди них были Роберт Грейвс, чей яркий перевод полных секса и насилия «Жизни двенадцати цезарей» Светония сам по себе стал классическим, и Дороти Сэйерс. В «Божественной комедии» Данте в переводе Сэйерс издатели отступили от своего правила «никаких блербов» и написали на обложке:

По счастливой случайности, которая порой происходит в мире словесности, любовь мисс Сэйерс к Данте достигла своего максимума как раз к тому моменту, как мы начали серию Penguin Classics. Сделать Данте своим для людей, говорящих по-английски – во всех ипостасях, от бытового и забавного до ужасного и возвышенного, – это, пожалуй, грандиозная задача. Для этого требовался настоящий поэт, и мы такого нашли.

В те времена это казалось радикальным решением – издавать «классику для всех» в том же формате, как, например, издавались детективы. Путаницу, которую могло вызвать подобное решение, смешно описал Джеймс Тербер в рассказе «Тайна убийства Макбета»: герой рассказа, запоем читающий детективы, пытается разгадать, кто на самом деле убил Дункана: «Это была нелепая ошибка… Просто книжка лежала на прилавке рядом с другими книжками Penguin, ну, вы знаете, такими карманными, по шесть пенсов, в бумажных обложках, и я решил, что это тоже детектив».

С приходом 1960-х, с сексом, «Битлз» и всяким таким прочим, в мире Penguin Classics тоже начали происходить перемены. Главным редактором Penguin стал чудо-мальчик (или, как называл его Э. В. Рью, «юный недоучка») Тони Голдуин, который поручил итальянскому дизайнеру Джермано Фацетти, воплощавшему в своих работах все, что считалось в шестидесятых шикарным, сделать новый дизайн обложек. Обложки Фацетти – настоящие шедевры, на мой взгляд, лучшее, что может быть придумано для классической серии: лаконичное, белым по черному фону набранное шрифтом без засечек название, здесь же – фото произведения искусства, относящегося к тому же периоду, что и текст. Обложки словно выпадают из своего времени и одновременно – вне времени. На задней обложке – блербы, причем некоторые из них, откровенно говоря, весьма странные.

Например, блерб к древнему валлийскому циклу историй «Мабиногион» начинается словами: «Ничто так точно не иллюстрирует странную природу этих валлийских повествований, как дерево, распиленное пополам в длину». И что? К чему это? Вообще-то, чем больше я погружалась в блербы к классическим древним произведениями, тем больше убеждалась в том, что огромное количество написанных до начала 1990-х текстов, мягко говоря – хотя порой восхитительно, – с закидонами.

Издание «Одиссеи» Гомера 1980-х сообщает нам: «Путь Одиссея трудно назвать ведущим прямо к цели: ему пришлось испытать гнев бога морей Посейдона, сразиться с чудовищами, преодолеть сексуальные отвлекающие факторы и потерю команды – лишь для того, чтобы, когда он в конце концов достиг родной Итаки, снова встретиться с испытаниями». На мой взгляд, сексуальные отвлекающие факторы вообще редко совместимы с прямым путем к цели.

«Илиаду» Гомера, эпический отчет о Троянской войне, переводили намного чаще, чем другие классические произведения. На суперобложке к изданию Cassell 1960-х годов содержится поистине эпический блерб: «На протяжении двадцати шести веков “Илиаду” Гомера последовательно уничтожали поколения школьных учителей, которые относились к ней либо с преувеличенным почтением, либо вообще без почтения – как к трупу, который препарируют в анатомическом театре. Но поскольку оригинальный греческий текст по-прежнему доступен, Гомера можно вернуть к жизни». Отлично: начали с анатомической метафоры, ею и продолжили.

Эти старые блербы, пусть порою и эксцентричные, не льстили читателю, но и не разговаривали с ним свысока. Обложка «Происхождения видов» в классической серии Pelican утверждает, что «ни одна книга со времен “Сумм” Фомы Аквинского не оказывала такого сильного воздействия». Ах, вы не знаете, что такое «Сумма теологии» и не читали Фому Аквинского? Ваши проблемы.

Подобным же образом издание «Войны и мира» в серии Oxford World Classics предваряется словами о том, что книга «начинается как роман о декабристах, превращается в повествование о жизни семьи (принадлежавшей к тому же классу и времени, что и семья самого Толстого) и только потом обретает свои грандиозные пропорции». Не слыхали о декабристах? Опять же, ваши проблемы.

Попадаются блербы странные, возмутительные и даже оскорбительные, словно авторы их не знали, где остановиться. «Евгений Онегин»: «Это скорее рождено, чем написано». «Дневник чумового года»: «Тащите сюда своих мертвецов! Этот клич самой судьбы эхом отдавался в опустевших улицах, звучал из переполненных общих могил». «Утопия»: «Произведение человека, вдосталь напробовавшегося лучших алкогольных напитков своего времени». «Манифест коммунистической партии»: «Сама эссенция коммунизма». Какая удача, товарищи, что удалось разлить ее по бутылкам!

Такая же история и с классическими произведениями двадцатого столетия. Блерб на раннем дешевом издании «Силы и славы» Грэма Грина сообщает нам, что «мерзкий гриф судьбы реет над этой современной историей распятия», а рекламный текст на суперобложке первого издания еще более зловещ: «Гринландия – страна Грина – сурова и открыта всем ветрам. В одной из ее деревень умирает спившийся священник, в другой живет терзающий себя прокаженный…» В общем-то, я догадываюсь, кто они такие – этот спившийся священник и тот, кто себя истерзал, но вряд ли такой блерб может помочь тем, кому об этом заранее ничего не известно.

Подобный подход «не нравится – не ешь» отличает и некоторые блербы к классическим детективам: «Это очередная история лорда Питера Уимзи. Надо ли еще что-то добавлять?» А что сказано по поводу теперь уже канонического шпионского триллера «На секретной службе Ее Величества»? «Это одиннадцатая и самая длинная глава в биографии Джеймса Бонда. И самая захватывающая. Неужто самая захватывающая? Самая захватывающая». «Лондон по Нэрну»[133]133
  Nairn’s London – «Лондон по Нэрну» – книга архитектурного критика Иэна Нэрна вышла в 1966 г. Признанное в Британии классическим описание архитектуры Лондона. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]: «Фраза “путеводителя, подобного этому, еще не бывало” – расхожая. Но на этот раз она, на наш взгляд, соответствует истине. Путеводитель Нэрна – это его личные поиски лучших лондонских мест, пристрастные описания, но они опираются на глубокие познания в архитектуре»[134]134
  «Но на этот раз соответствует истине» – тоже припев знакомый. Но на этот раз это действительно лучшая книга о Лондоне: я действительно так считаю.


[Закрыть].

В этих старых «очень пристрастных» блербах столько пафоса, столько прелестной невинности! Они полны самоуважения и одновременно такие естественные. И ни один из них не прошел бы утверждения сегодняшней службы маркетинга.

Но поступь прогресса не остановить, и в издании классиков тоже начались перемены. Поскольку эта литература стала предназначаться в основном школьникам и студентам, то и блербы, как ни печально, стали более разумными и взвешенными. Многие теперь старались найти баланс между академическим читателем и широкой аудиторией. Обычно такие рекламные тексты содержат в себе пересказ содержания, описание действующих лиц, места действия и краткий исторический или литературный контекст. Все сдержанно и пристойно.

Это наверняка правильно – стараться преодолеть барьер перед тем, что считается классикой, и привлечь самые широкие читательские массы. Одно из самых распространенных искушений: подчеркнуть звучание вечных тем: мол, «эти произведения в наши дни так же актуальны, как и во времена их создания». Что ж, с этим трудно спорить, иначе с чего бы мы обращались к ним сегодня? Но не слишком ли мы усердствуем в актуализации классики? Давайте ради эксперимента обратимся к «Кентерберийским рассказам» Чосера.

Вот типичный блерб 1960-х, опубликованный на задней обложке Penguin Classics (дизайн Джермано Фацетти): «Сам тон этой бессмертной комедии – загибаем пальцы – высокомудрый, фантастический, развратный, благочестивый и шутовской. “Здесь, – как сказал Джон Драйден, – Божье изобилие всего на свете”».

Академическое издание Оксфордского университета того же времени сугубо функционально: «Это полное собрание сочинений Чосера издано под руководством покойного профессора Скита и составлено по многочисленным рукописным источникам. Оно содержит жизнеописание Чосера, список его работ, а также пояснения грамматических конструкций, размера, способов стихосложения и произношения. В приложении даны варианты и предметный указатель». Тут все всерьез. Для понимающих, остальных просят не беспокоиться.

Перейдем к «новому пересказу» Питера Экройда, опубликованному в 2009 году. Смотрю на обложку, над которой сама и работала: подобно «современному учителю», рекламный текст трактует «Кентерберийские рассказы» «в понятном всем» ключе: «Любовь. Секс. Неверность. Злодейство. Пьянство. Убийство… Лучшие из когда-либо сочиненных историй, и даже еще лучше». Ух!

Единственное, что меня хоть как-то утешает, когда я вспоминаю этот сверхэнергичный текст, – совершенно сногсшибательный блерб на американском издании 1950-х годов «Терезы Ракен» Золя, который начинается просто бессмертными словами: «Она слушала лишь голос плоти. В этом суть этой женщины. С беспрекословного подчинения Терезы ее любовнику начинается тлеющая драма, которая толкает двух человек все ниже и ниже по пути деградации». По-моему, я была вполне скромной и сдержанной.

Теперь, когда блербы к изданиям классики пишутся в соответствии с указаниями маркетологов, а не по прихоти какого-то издателя или копирайтера, не утратили ли мы роскошного чувства иронии и веселья? Как сказал мне автор и книготорговец Мартин Лэтам, «издатели порой недооценивают вкус публики к аутентичности и откровенности».

Я обсуждала эту тему с Генри Элиотом, который так любит серию Penguin Classics, что даже написал о ней две книги. Он считает, что блербы стали «менее оригинальными, возможно, из-за того, что читательская аудитория стала шире как культурно, так и географически, и это очень хорошо. И вряд ли теперь имеет смысл, чтобы один начитанный индивид (чаще всего белый мужчина средних лет из среднего класса) рекомендовал какую-либо книгу другому индивиду, мыслящему аналогичным образом». И добавляет: «Хотя порой мне кажется, что некоторые дурачества все-таки должны допускаться: меня лично привлекает необычное, оригинальное, экстравагантное!»

Но все же он признает, что блербы должны быть адресованы как можно более широкой аудитории: «Блербы сыграли огромную роль в таком демократическом проекте, как Penguin Classics. Мы и начинали серию потому, что верили, что “массовому читателю” будут нужны великие писатели. И если обложка – это входная дверь, то блерб – те слова, которыми встречают на пороге».

Кто знает, может, через какое-то время маятник качнется в обратную сторону и авторы блербов перестанут зазывать всех и каждого и дадут волю своей тайной склонности обращаться только к избранным. Пока у классики существуют читатели, ее будут описывать самыми разными способами.

А завершу я эту главу словами того, с кого ее начала, – Итало Кальвино: «Классика – это книга, которая никогда не перестанет говорить то, что должно быть сказано».