Текст книги "Увлечь за 100 слов. С чего начинается бестселлер?"

Изданный в Глазго сборник «Джек – победитель великанов» так описывает житие этого сказочного персонажа: «Его рождение и семья – Встреча с сыном Короля – Благородный поединок с чудовищными Великанами – Освобождение Прекрасной дамы, на которой он впоследствии женился». (Как и в случае с «Робинзоном Крузо», издатели еще не вполне осознавали, как важно не выдавать сюжетные повороты.)

Иногда такие чапбуки преследовали и более насущные и серьезные цели. Трактат «Права человека» Томас Пейн написал в поддержку Французской революции, и после публикации трактат был перепечатан в виде брошюры и распродан миллионами экземпляров. Его первая страница – учебник маркетинга, на ней напечатано и состоящее всего из одной строчки представление сочинения, и сведения об авторе: «Ответ на нападки мистера Берка на Французскую революцию. Написано Томасом Пейном, автором трактата “Здравый смысл”».

Семнадцатый век был расцветом памфлетов – недорогих трактатов, пропагандирующих политические или религиозные вопросы. Их популярность достигла пика во время Английской революции. Историк Тристрам Хант пишет: «Книги были тяжелым чтением, а памфлеты, изданные в виде брошюр, были написаны простым доступным слогом – языком улиц». Они сопровождали «самые горячие религиозные и политические дебаты в европейской истории… Немногие периоды в истории оказали такое влияние на развитие английского языка».

В народе ходил даже памфлет, якобы написанный королем Карлом III и опубликованный после его казни в 1649 году, в котором он защищался от нападок врагов и называл себя такой же жертвой, какой был сам Господь: «Eikon Basilike[106]106
  Eikon Basilike (лат.) – «Образ королевский». (Коммент. переводчика)


[Закрыть], или Изображение Его Святого Величества в Одиночестве и Муках». Очень сильное название. На титульном листе также говорится, что здесь содержатся «точные копии молитв, творимых Его Величеством во страданиях его, поведанных доктору Джуксону, епископу Лондонскому, перед самой гибелью». Подлинное, да из первых уст – что еще читателю надо?

Памфлеты того времени – просто чудо какое-то по богатству, драматизму и изобретательности в использовании английского языка, потому что роялисты и сторонники парламента, рантеры, диггеры, левеллеры, магглтонианцы[107]107
  Магглтонианцы – последователи Л. Магглтона, малочисленное протестантское движение, зародившееся в 1651 г. в Лондоне; магглтонианцы отделились от рантеров и противопоставляли себя квакерам. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], квакеры – все они старались перекричать друг друга, сражались словами не на жизнь, а на смерть.

Особо выдающийся пример – безжалостное памфлетное сражение, которое Джон Тейлор, лодочник, ставший сатириком и сторонником короля, вел с торговцем скобяными товарами и сторонником парламента Генри Уокером. Каждый стремился как можно сильнее уязвить другого, и на титульном листе одного из памфлетов Джона Тейлора 1641 года была такая надпись:

Вот такой уровень дискуссии. Плюс к этому – гравюра, изображающая растерянного дьявола, действительно испражняющегося на оппонента Джона Тейлора.

До появления газет памфлеты были идеальным способом донести до общественности свою точку зрения. Возможно, самым великим из памфлетистов был Джонатан Свифт, который писал обо всем – от негодования по поводу британского правления в Ирландии до абсурдности астрологии, а самым известным стал его едкий сатирический памфлет «Скромное предложение», в котором он говорил, что проблему голода в Ирландии можно решить за счет употребления в пищу детей бедняков[108]108
  Влияние этого памфлета чувствуется и поныне: о нем вспоминали в 2020 г., когда правительство отказалось от бесплатных обедов для школьников во время каникул и праздников.


[Закрыть]. По сравнению с изданиями других памфлетистов, титульный лист «Скромного предложения» был намеренно сдержанным. На нем было просто сказано: «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества». И ничего более. Настоящий ужас ждал внутри. Титульный лист играет здесь роль добротной рекламы: он возбуждает интерес читателя и заставляет узнавать подробности.

Вернувшись во времена Дефо, когда книги в их нынешнем виде были еще в детском возрасте (или, может быть, уже в подростковом, бунтарском), мы увидим, что слова, с помощью которых их продавали, дают нам представление о внутреннем мире людей того времени. Когда я смотрю из сегодняшнего дня на те прообразы блербов – от средневекового спама до риторики памфлетистов, – то прошлое кажется мне и чуждым, и странным, и все же в чем-то близким.

Это было время, когда на людей хлынул поток слов, а ведь сегодня о книжном рынке говорят, что его «затопило» и что на читателей «обрушился шквал информации». И если сегодняшняя реклама и блербы критикуются за создание «хайпа», точно так же и трактаты, дешевые брошюры и объявления тех времен считались низшей, рассчитанной на сенсацию формой литературного творчества. Как и сегодня, авторы старались перекричать друг друга, привлечь внимание потенциального читателя. И вот что остается неизменным: власть слов, которыми убеждают и – все-таки да – продают как историю, так и саму идею. Может, те из нас, кто заняты маркетингом, рекламой, и в самом деле пособники дьявола, но, как по мне, попытка продать книгу стоит риска адского котла. Так что, даже если будем прокляты, давайте продолжать выпускать книги.

Большие надежды
Как Диккенс соблазнял читателей

Дети Чарльза Диккенса говорили, что всегда знали, когда отец пишет книгу, потому что они это слышали. Он расписывал характеры по голосам и репетировал перед зеркалом манеру разговаривать своих персонажей. У каждого из них был свой язык и свои речевые приемы – настолько отличимые, что когда я читаю диалоги других авторов, то они порой кажутся мне невнятными. Вы всегда знаете, кому именно из героев Диккенса принадлежат те или иные слова – будь то невероятный мистер Джингль из «Записок Пиквикского клуба» («Свидетелем? Еще бы – заряжаю мушкет – заряжаюсь идеей – бросился в винный погребок – записал – назад – бац! бац!»), Бетси Тротвуд из «Жизни Дэвида Копперфилда, рассказанной им самим» или демонический Квилп из «Лавки древностей»: «Да я тебя железным прутом выпорю, ржавым гвоздем искорябаю, глаза тебе выцарапаю!»[109]109
  Если помните, Квилп в какой-то момент без всяких на то причин затевает драку даже с собакой.


[Закрыть] Для меня это одно из многих доказательств гениальности Диккенса.

В год двухсотлетия Диккенса мы с коллегами решили сыграть в игру: перечитать все его романы, по одному в месяц; и когда я эта сделала, то поняла, что обрела друга на всю жизнь. Диккенс выводил в одной книге столько запоминающихся персонажей, сколько остальным писателям не создать и за всю карьеру. К тому же он куда больший экспериментатор, чем принято считать, так неожиданно он меняет напряжение и перспективу, смешивает смешное с ужасным, с нарастающей силой повторяет одни и те же слова и черпает из колодца своего странного, темного и пугающего воображения то, что создает у читателя эффект присутствия. Как говорит профессор Джон Муллан, Диккенс – настоящий новатор: «Первый романист, который дал почувствовать аромат средств повествования».

И все же существуют читатели, писатели и критики, которые поглядывают на Диккенса свысока, считают его простоватым и сентиментальным, недостойным стоять в ряду таких гигантов, как Достоевский, Толстой или Золя. На это, как мне кажется, есть три причины: Диккенс любил сюжеты, он был невероятно популярен, и, самое главное, он смешной. Три смертных греха коммерческой литературы.

Я бы добавила еще один фактор, из которого складывается гений Диккенса, причем этот ингредиент часто заставляет морщиться ревнителей литературной чистоты: он потрясающе умел себя продвигать. Настоящий корифей маркетинга. Диккенс знал, как заставить волноваться, как разговаривать с читателями и как держать их в напряжении.

Ролан Барт[110]110
  Ролан Барт (1915–1980) – французский философ и литературовед. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] писал о «герменевтическом коде», об искусстве сознательно вызывать вопрос, на который обязательно надо ответить, ради нагнетания саспенса скрывая от читателя информацию. И удовольствие от чтения получаешь тогда, когда находишь ответ. Вот пять причин, по которым, на мой взгляд, Диккенс самым лучшим образом иллюстрирует эту мысль:

1. Он создавал вокруг себя атмосферу загадочности

Когда в августе 1834 года Диккенс решил подписать одну из своих ранних зарисовок лондонской жизни псевдонимом «Боз»[111]111
  Псевдоним Боз возник из прозвища Мозес, которым Диккенс наградил младшего брата. Если зажать нос, то Мозес звучит как Бозес.


[Закрыть], он, по словам биографа Питера Экройда, «уже фабриковал некую тайну вокруг имени автора». Его литературное alter ego стало источником бесконечных разнотолков среди читателей, которые жаждали узнать, кто скрывается за псевдонимом. Свидетельство тому – написанный несколькими годами спустя стишок:

 
Кто же, черт побери, этот «Боз»?
Вот большой для ученых вопрос.
Есть ответ, удовлетворитесь:
Этот черт – сам Диккенс.
 

Выстраивая миф об авторе, Диккенс также продемонстрировал коммерческую смекалку, отвергнув предложенное издателем название сборника коротких произведений «Бульканье Боза и штихель Крукшанка» и заменив его на свое – «Очерки Боза и гравюры Крукшанка»: в то время иллюстратор Джордж Крукшанк был куда известнее скромного молодого писателя. Вместе с издателем он усердно работал над тем, чтобы получить положительные отзывы критиков, и рассылал сигнальные экземпляры всем, кто, по его мнению, пользовался авторитетом в литературном мире. Это было выгодное вложение, поскольку своим успехом «Пиквикский клуб» обязан именно популярности Боза.

2. Во времена романов-фельетонов он понял, в чем сила саспенса

До того, как вышли «Посмертные записки Пиквикского клуба», большинство романов публиковалось в трех томах, их так и называли – «трехпалубные». Диккенс разрушил эту модель. Не он первый использовал форму романа-фельетона, но он пользовался ею виртуозно.

«Пиквикский клуб» выходил частями ежемесячно – обернутые в бледно-зеленую бумагу (с традиционно многословной титульной страницей, игравшей роль блерба), выпуски стоили шиллинг и с нетерпением ожидались читателями. Это нетерпение достигло невероятного накала, когда Диккенс, заметив, что продажи начали падать, ввел комичного персонажа Сэма Уэллера, типичного кокни, и сразу же продажи взлетели до небес (к тому времени уже всем стало известно, кто скрывался под псевдонимом «Боз»). Сама эта литературная форма открывала новые перспективы для продаж и позволяла напрямую реагировать на потребности рынка. Как пишет профессор Кейт Флинт, «невероятный успех “Пиквикского клуба” предопределил рентабельность и привлекательность романа-фельетона»[112]112
  Каждому, кто считает «Пиквикский клуб» «не самой значительной книгой», я предлагаю просто ее прочитать. Книга суперсмешная, все герои с утра до вечера под хмельком, и, кажется, здесь впервые слово «зануда» используется как оскорбление.


[Закрыть].

Роман-фельетон был также замечательным рекламным носителем: к девятому выпуску «Посмертных записок Пиквикского клуба» страниц с рекламой в разделе «Пиквикские объявления» – от «Зерна из Роттердама» и «Мозольного пластыря» до «Новых желчегонных пилюлей Симпсона» – было больше, чем страниц самого текста.

Что подводит нас к следующему пункту:

3. Он полностью одобрил наступление коммерческой эпохи

Девятнадцатый век был временем необузданного потребления. Рекламные щиты, листовки, плакаты, флайеры были повсюду – на упаковках, в журналах, газетах и книгах. Подобно сегодняшним телезрителям, викторианские потребители были привычны к тому, что все на свете прерывается коммерческой рекламой, им были знакомы и понятны разные способы чтения. Один из ярчайших примеров – так называемые «желтые книжки» (дешевое популярное чтиво в желтых бумажных обложках с яркой картинкой на лицевой стороне, легкие по весу и удобные для нового поколения, путешествующего поездами, продавались они в вокзальных киосках). С задней обложки к читателю протягивалась рука, вроде как для рукопожатия, с надписью «Доброе утро» и рекламой типа: «А вы пользовались мылом “Пирс”?»

4. Он с успехом занимался саморекламой

Диккенс был настоящим шоуменом. В юности он мечтал стать актером и даже участвовал в нескольких постановках. Ему нравилось показывать фокусы и читать вслух друзьям, он обожал выступать перед публикой – позже прославился своими турне по всей стране, где – за плату, естественно, – выступал с чтением отрывков из своих произведений. Ради этих выступлений даже корректировал свои тексты, чтобы они лучше звучали со сцены, выделял некоторые пассажи, обозначал паузы, отмечал на полях, с каким выражениям лица следует зачитывать тот или иной отрывок, и редактировал эти заметки с учетом реакции публики. Он постоянно совершенствовал мастерство чтеца. И даже просил, чтобы подиум, с которого он читает, был не очень высоким, дабы публика лучше видела его отрепетированные жесты.

Его самый громкий хит – чтение отрывка из «Оливера Твиста», где Билл Сайкс убивает Нэнси: ему не советовали читать этот отрывок, но он заявлял, что хочет «произвести фурор». Биограф Клэр Томалин пишет: «Между январем 1869-го и мартом 1870 года он двадцать восемь раз читал сцену убийства, и эффект был именно таким, на который он рассчитывал: публика чрезвычайно пугалась». После этих выступлений он, совершенно изможденный, лежал на софе, и возродить его к жизни мог только бокал шампанского.

Забудьте о турах современных писателей. Диккенс проживал каждый миг своих выступлений, он становился своими романами, а они становились им. И конечно, его книги просто просились на сцену: понимание grand guignol – театра ужасов; голоса героев, мощь его реплик («Не было времен лучше, не было времен хуже») – все было очень театрально. Стилистический прием, когда в начале предложений или отрывков повторяются одни и те же слоги, звуки или слова называется анафорой, и Диккенс был ее большим мастером: в повести «Одержимый, или Сделка с призраком» насчитывается двадцать шесть предложений, начинающихся с одного и того же слова! Как сказал Джон Муллан, «другие романисты могут стремиться к цветистости, сбалансированности или остроумию; Диккенсу же подавай более странные средства: заклинания, нарастание, повторы. Он понимал, что его письмо очень необычно».

5. Он умел приспосабливаться

Многие – в том числе и я – считают «Большие надежды» величайшим романом Диккенса. Он мрачный, странный, какой-то первозданный, таинственный, психологически сложный (Говард Джейкобсон[113]113
  Говард Джейкобсон – современный британский писатель. Его самый знаменитый роман «Вопрос Финклера» вышел на русском языке в издательстве «Азбука» в 2011 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] писал, что «даже страницы от стыда скручивались»), и в то же время жестко структурированный. И одна из причин такой лаконичности – потребность рынка. Когда Диккенс увидел, что продажи его еженедельника «Круглый год» падают, он отставил изначальный план печатать роман, над которым работал, ежемесячными выпусками и начал публиковать его в своем издании еженедельно. Это означало, что писать ему придется быстрее, а эпизоды должны быть еще более насыщенными действием. Так и появились «Большие надежды». Поэтому там сплошные тайны, да и название само полно таинственности. Чтобы максимально подогреть интерес, Диккенс за месяц до начала публикаций прорекламировал их в All the Year Round:

«Большие надежды» были положительно встречены критиками, один из которых писал в 1861 году в журнале Atlantic, отмечая напряженную атмосферу романа: «Само название этой книги говорит об уверенности истинного гения. Мастерство, с которым подогревались надежды, череда сюрпризов, с которыми разворачивались удивительные сюжетные линии… Ни в одном из своих предыдущих романов автор так совершенно не стимулировал любопытство читателя и одновременно не озадачивал его. Он побуждает даже самых ленивых из умов пытаться разгадать тайну».

Вот он, герменевтический код в действии. Предлагается некая тайна, и разгадывание ее доставляет особое удовольствие. Напряжение между загадкой и ее раскрытием – что происходит? что будет происходить? – составляет основу при написании как романов, так и рекламных объявлений и блербов. Что в «Больших надеждах», что в других своих произведениях Диккенс заставлял читателей ждать, волноваться, а потом даровал им удовлетворение на самом глубинном уровне. Мы читаем книги, мы покупаем книги именно ради того, чтобы удовлетворить любопытство.

А в это же время по другую сторону Ла-Манша имел место еще один триумф маркетинга – я говорю о публикации в 1862 году «Отверженных» Виктора Гюго. Рекламного менеджера Гюго посетила гениальная мысль о том, как разогреть интерес к роману, над которым работал писатель. Известный переводчик с французского Дэвид Беллос пишет: «Было изготовлено двадцать пять иллюстраций с изображениями главных героев. Они должны были войти в книгу, но за год до ее издания из этих иллюстраций изготовили плакаты, которые расклеили по всему Парижу. Еще ни для одной из книг такого не делалось».

Разве это не напоминает рекламную кампанию из тизеров, предваряющую новые серии «Игры престолов»? Просто замените лицо Козетты на лицо Арьи Старк, и сами убедитесь… Рекламщик также разослал пресс-релизы, которые нельзя было публиковать до выхода книги – ну просто сегодняшние «событийные публикации», когда содержание особо сенсационных книг держится в секрете до момента выхода из печати. Ничто не ново в маркетинге.

Пари Хемингуэя

«Продаются детские ботиночки. Неношеные». Это знаменитый рассказ Хемингуэя из шести слов[114]114
  По-английски действительно шесть слов: For sale, baby shoes: never worn; в русском переводе получилось четыре. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. Завершенная маленькая трагедия. Существуют несколько (куда более длинных) историй относительно того, как появился этот текст. Согласно одной из версий, на каком-то литературном обеде Хемингуэй выиграл пари, придумав этот слезоточивый рассказ и записав его на салфетке. По другой же версии, Хемингуэй никогда этого не писал, а вся история сфабрикована его литературным агентом. Как бы там ни было, эта легенда – отличный пример того, как с помощью немногих слов можно достичь очень многого, и потому она в чем-то сродни блербам. Она демонстрирует не только силу и красоту лаконичности, но также и то, как наш мозг откликается на историю, заполняя пробелы и выстраивая целый ряд воображаемых событий, окутывая плотью голый скелет.

Искусство изложения историй, при которых используется минимум слов – такие произведения еще называют флэш-фикшн или малой прозой, – восходит к древним басням, при этом оно удивительным образом совпадает с нынешней эпохой, с феноменом «твиттературы», когда история должна быть не длиннее 280 знаков[115]115
  Твиттература (от Twitter и literature) – это литературное использование сервиса микроблогов Twitter. Твиттература включает различные жанры, в том числе афоризмы, поэзию и художественную литературу (или их комбинации). Установленный сервисом максимальный объем в 280 символов служит своего рода творческим вызовом. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. Твиттература затягивает в кроличью нору, ведущую в лилипутский мир маленьких радостей. Оказывается, многие другие писатели тоже придумывали шестисловные истории вроде хемингуэевской, причем были они скорее остроумными, чем удручающе-печальными:

«Мечтала о нем. Получила его. Дерьмо».

Маргарет Этвуд

«Легко. Просто поднесите спичку».

Урсула Ле Гуин

«Времени. Я неожиданно изобрел машину».

Алан Мур

Якобы написанный Хемингуэем рассказ породил также жанр «шестисловных мемуаров», некоторые из которых были опубликованы в книге «Не совсем то, что я планировал»[116]116
  Книга Not Quite What I Was Planning вышла под названием «Жизнь в шести словах» в издательстве «ЭКСМО» в 2019 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. В ней есть такие перлы, как мемуары Джойс Кэрол Оутс: «Лучшая месть – прекрасная жизнь без тебя», или Джоан Риверс: «Лжецы. Удаление матки не улучшает секс».

В 2020 году New York Times попросила читателей поделиться шестисловными мемуарами о пандемии коронавируса. В том, что прислали в редакцию, преобладал ироничный, а порой и трогательный взгляд на время локдауна: «Не лучшее время для открытых браков», «Прочел все имеющиеся в доме книги», «Установил социальную дистанцию между собой и холодильником», «Мир никогда не казался таким маленьким».

Такая «сжатая» литература – это игра, вот почему ею так увлекаются авторы научной фантастики и фэнтези, вроде Колина Гринлэнда, который придумал мини-рассказ из восьми слов: «Пришельцы, замаскированные под пишущие машинки? Никогда не слыхал…» Или «самый короткий ужастик в мире», которого я в детстве боялась: «Последний человек на Земле сидел в комнате. Раздался стук в дверь». Я думала, что это обычная детская страшилка, и только много лет спустя узнала, что у нее есть автор – самый настоящий писатель Фредерик Браун, который писал мистические истории.

Поклонником такой малой прозы был Хорхе Луис Борхес, чья фантазия уносила его в загадочные миры. Вместе со своим соотечественником Адольфо Биой Касаресом он придумал рассказ из одиннадцати слов: «Незнакомец взбирался по темной лестнице: тик-так, тик-так, тик-так». Ощущение тревоги, а затем – повторы, предполагающие бесконечный кошмар.

Но, как оказалось, эти изысканные миниатюрки – лишь закуска. Существуют и другие виды малой прозы, например, дриббл – произведения, состоящие из 50 слов, или, особенно мне интересные, драббл – эти состоят из 100 слов[117]117
  Жанр драббл действительно существует и даже описан в литературоведении, а вот дриббл – это, скорее, придумка автора (по созвучию «дриббл-драббл»), хотя произведения, состоящие из 55 – а не 50 слов – также стали своего рода литературным вызовом. Конкурс на создание историй из 55 слов придумал редактор американского литературного журнала New Times. А у истоков драббла стоит игра студентов Бирмингемского университета, основой для которой послужил сборник, составленный из скетчей комик-группы «Монти Пайтон». (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. Многие писатели попробовали свои силы в драббле, включая Нила Геймана, который, как он сам говорит, «позорно провалился»: у него, как он ни старался, получалось 102 слова. Но он нашел выход: два лишних слова – а с них начинался текст – сделал заголовком: «Николас был». Это восхитительно зловещая рождественская история. Вот я и подумала: а разве блерб – это не то же самое, что драббл? Неужели я драбблила все эти годы?

В каком-то смысле, конечно, нет, поскольку я писала, чтобы продавать чьи-то, а не свои слова. Но в другом смысле – да, это так. Писать коротко, независимо от того, почему ты вынужден это делать, – очень трудная задача, здесь каждое слово имеет вес. Форма и сдерживает, и освобождает одновременно.

Есть писатели, которые превратили лаконичность в настоящее искусство. Один из таких авторов – обладатель международной Букеровской премии Лидия Дэвис[118]118
  Сборник рассказов американской писательницы Лидии Дэвис «Что-то со мной не так» вышел в издательстве «АСТ» в 2016 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]. Она считается самым выразительно-лаконичным автором коротких рассказов, что вполне согласуется с моими читательскими предпочтениями, поскольку читатель я ленивый, но дело не в этом: она невероятно хороша. Ее работы – идеальное воплощение поговорки «маленький, да удаленький», в нескольких словах она умудряется играть с формой, настроением, стилем, подобно Джейн Остин, которая была способна вкладывать ироничное отношение во все, что писала, только у Дэвис это часто окрашено в мрачные тона. Как говорит Али Смит[119]119
  Произведения британской писательницы Али Смит неоднократно издавали на русском в языке; в частности, в издательстве «Флюид» в 2010 г. вышел ее роман «Случайно». (Коммент. переводчика)


[Закрыть]: «Две строчки Дэвис или какой-то ее короткий абзац способны преследовать тебя неотрывно».

В коротком рассказе Дэвис «Прогулка» всего шестьдесят слов (в русском переводе меньше в основном из-за отсутствия артиклей. – Пер.), но эти шестьдесят слов подвижны, забавны, умны, трогательны и одновременно зловещи. Плюс чувства, которые они вызывают, знакомы каждому, кто когда-либо отправлялся на прогулку с любимым человеком по новому маршруту из «Путеводителя по сельской местности» – в результате отношения подверглись серьезному испытанию, поскольку ноги увязали в грязи:

Взрыв гнева у дороги, отказ разговаривать на тропе, молчание в сосновом бору, молчание на старом железнодорожном мосту, попытка быть милой по колено в воде, отказ прекратить спор на плоских камнях, яростный вопль на скользком от грязи берегу, рыдания в густом кустарнике.

И все же честь автора величайшего короткого рассказа в мире принадлежит Францу Кафке, хотя «Маленькая басня» при жизни даже не была опубликована. Хвала богам, что ее вообще опубликовали. Потому что это очень ядовито, хотя и смешно, как и большинство из того, что написал Кафка. Никогда еще рассказ о бессмысленности существования не завершался такой хорошей шуткой. Поэтому я предоставляю Кафке последнее доказательство того, как в нескольких словах возможно выразить все:

МАЛЕНЬКАЯ БАСНЯ

– Ах, – сказала мышь, – мир становится все теснее и теснее с каждым днем. Сначала он был таким широким, что мне делалось страшно, я бежала дальше и была счастлива, что наконец видела вдали справа и слева стены, но эти длинные стены с такой быстротой надвигаются друг на друга, что вот я уже добежала до последней комнаты, а там в углу стоит мышеловка, в которую я могузаскочить.

– Тебе надо только изменить направление бега, – сказала кошка и сожрала мышь[120]120
  Перевод А. Е. Тарасова. (Коммент. переводчика)


[Закрыть].