Текст книги "Увлечь за 100 слов. С чего начинается бестселлер?"

Только для взрослых
«Лолита» и прочие дилеммы

Никому еще не удавалось в полной мере описать эту книгу на суперобложке. Но замечательно уже то, что многие пытались.

Мэри Гейтскилл[260]260
  Мэри Гейтскилл – американская писательница. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] о «Лолите»

Довольно воинственное высказывание, Мэри. Я предпочитаю думать, что не поддающихся описанию книг не существует. Но возникает вопрос: а что делать, если некоторые персонажи настолько проблематичные, настолько «трудные», что любая попытка дать им определение обречена на провал? Как подойти к обложке и тексту на ней, если речь идет о таком романе, как «Лолита», с одной стороны – божественной комедии, а с другой, по словам профессора Эллен Пайфер, «плача по загубленной детской жизни»? За все эти годы о «Лолите» написано масса глупостей, но Набоков всегда подчеркивал, что Гумберт Гумберт, от лица которого ведется повествование, – тщеславный, жестокий и жалкий человек, презренная личность. Он велеречивый монстр, но роман еще и очень смешной – боже мой, его же и зовут-то Гумберт Гумберт! Так как же решать проблемы, подобные «Лолите»?

Обложек для романа Набокова за эти годы было придумано великое множество, этому даже посвящена целая книга «Лолита – история девушки с обложки». Во вступлении к ней говорится: «Если и существует книга, все обложки которой искажали смысл, то это “Лолита”». Саму Лолиту постоянно неправильно интерпретировали и представляли в ложном свете, превратив ее в объект сексуального желания, – отчасти благодаря фильму Кубрика 1962 года и его «раздражающе неизгладимому» образу девочки-подростка в темных очках сердечком. Мэри Гейтскилл в своем блистательном эссе о книге отмечает, что «большинство обложек полны жеманства: тут вам и затейливые пуговки на ярко-красном фоне, и эякулирующие розовые пластиковые пистолеты, волнистые раковины цвета розовой глазури, бледно-розовые пластмассовые бусины, из которых складывается название, или название, в котором буквы L одеты в белые носочки, или название будто вырезано из картона, как бумажные куклы, или раздавленный красный леденец».

Лучшая обложка, по мнению Гейтскилл, – у издания US Vintage образца 1997 года: черно-белая фотография девчоночьих ног с узкими коленками, в коротких белых носках и туфельках на шнуровке. Согласна, это эффектно – поза скорее неуклюжая, чем кокетливая: Гейтскилл считает, что «поза выражает страх… и угодливость». Но ей не нравится цитата на первой обложке из Vanity Fair, горделиво возвещающая, что «“Лолита” – единственная истинная история любви этого столетия». На ее взгляд, «возмутительно, что серьезное издательство выбрало такую фразу для обложки, да еще и поместило ее над этими боязливыми ножками… “Лолита” – роман об одержимости, которая никогда не равна любви, и Набоков сам был разочарован тем, что люди этого никак не могли понять, что они не были в состоянии постичь истинный смысл».

Достаточно неприятно, что для юбилейного, отмечающего полвека с момента выхода романа, издания 2005 года US Vintage также взяли эту оскорбительную цитату из Vanity Fair, поместив ее на этот раз на заднюю обложку и сопроводив следующим блербом:

Трепет и восторг – наряду с душевной болью и язвительным остроумием – вот чем полна «Лолита», самый знаменитый и противоречивый роман Владимира Набокова, повествующий о всепоглощающей и обреченной страсти стареющего Гумберта Гумберта к нимфетке Долорес Гейз. Прежде всего, это медитация на тему любви…

Текст не только использует язык любовных романов («обреченная страсть», «душевная боль»), но и слово, которое Гумберт придумал для Лолиты – «нимфетка», как будто это слово обиходное. Отвратительно.

Набоков обращал особое внимание на дизайн обложек, его беспокоило, каким образом роман будет представлен. Первое издание «Лолиты», выпущенное во Франции в Olympia Press в 1955 году, было в бумажной обложке оливкового цвета без всяких рисунков, просто с названием и именем автора, набранными простым шрифтом. Книга поначалу прошла незамеченной, пока Грэм Грин не привлек к ней внимание публики, в результате британским таможенникам было приказано отбирать ее у всех, кто пытался провезти ее в страну, – в Великобритании она была запрещена до 1959 года. В 1958 году, когда в издательстве Putnam должно было выйти первое американское издание, Набоков писал своему редактору Уолтеру Дж. Минтону: «Что там насчет обложки?» И продолжал:

Кто мог бы создать романтический, изящно выполненный, не фрейдистский и не слишком ювенальный рисунок для «Лолиты» (легкая отстраненность, мягкий американский ландшафт, ностальгическое шоссе – что-то в это роде)? И есть один момент, против которого я категорически возражаю: любого рода изображение маленькой девочки.

Набоков отклонил все предложенные Минтоном варианты. «Только что получил пять рисунков и совершенно согласен с вами: ни один из них не подходит, – писал он. – Мне нужны чистые цвета, тающие облака, тщательно прорисованные детали, солнечный свет над уходящей вдаль дорогой, с отражением света в лужах и выбоинах после дождя. И никаких девочек. Если мы не добьемся такого художественного и мужественного рисунка, пусть будет глухая белая обложка (но грубая, а не обычная глянцевая) с четкими черными буквами ЛОЛИТА». Довольно точное описание того дизайна, который в конце концов и использовали[261]261
  Примечательно, что Набоков, похоже, потом забыл о своих собственных предпочтениях. Есть старая кинопленка, на которой он разглядывает полку с переводами своей книги, в том числе и с французским Livre de Poche изданием, на обложке которого изображено девичье лицо, которое он называет «очень симпатичным». Наверное, принципы вылетают в трубу, когда авторы сталкиваются с продажей прав за рубеж.


[Закрыть].

Некоторые другие воплощения романа просто напрашивались на такой скромный дизайн, особенно одно американское издание, увидев которое я не могла удержаться от смеха, поскольку первую обложку украшала такая вот ложнопатетическая фраза: «Второе по частоте упоминаний название, появлявшееся в рейтингах выдающейся прозы Book Week с 1945 по 1965 г.». Слоган на другом был поистине афористичным: «Самая обсуждаемая книга нашего времени!»

Большинство из них игнорировало требование Набокова не изображать девочку. Лолита представала либо в кадре из фильма, либо как самостоятельный художественный образ, при этом обычно она выглядела старше двенадцати лет, как будто авторы обложек все-таки не могли смириться с ужасающей истиной. Издание Penguin Modern Classics использовало фотографию лежащей в траве девочки, источником вдохновения для которой явно послужил фильм Эдриана Лайна 1997 года, но теперь фотографию благоразумно заменили на картину маслом с фруктами и цветами, что позволяет уйти от вопроса изображения Лолиты. Блерб на этом издании, на мой взгляд, очень хорош, он начинается первой строкой книги, чтобы показать, что это книга о языке в той же степени, сколько и о страсти, и далее:

Поэт и извращенец Гумберт Гумберт становится одержимым двенадцатилетней Лолитой и жаждет обладать ею сначала плотски, затем художественно: «Другой, великий подвиг манит меня: определить раз навсегда гибельное очарование нимфеток». Этот процесс соблазнения – лишь одно из многих измерений набоковского шедевра с его языческим юмором и роскошным, искусным языком.

«Поэт и извращенец» – заявление несколько произвольное, но оно сразу привлекает внимание и одновременно устанавливает дистанцию между читателем и Гумбертом, а не делает нас соучастниками.

Что же касается современного американского издания, то я была несколько изумлена описанием, которое появилось для аудиокниги на Amazon:

Когда в 1955 году «Лолита» была впервые опубликована, роман мгновенно стал причиной громкого скандала из-за той степени свободы и искушенности, с которой в нем рассматривается необычные эротические пристрастия его героя. Но мудрое, ироничное, элегантное мастерство Владимира Набокова – вот причина того, что книга стала одним из самых почитаемых романов двадцатого века вопреки противоречивости содержащегося в ней материала, автор использует его, чтобы рассказать историю любви, потрясающую своей красотой и нежностью.

Эротические пристрастия? Нежность? Простите, но меня сейчас стошнит.

Более удачным мне кажется рекламный текст на британском издании 2011 года, первая обложка которого, с девочкой с веснушчатым лицом, явно адресована молодому читателю. Задняя обложка украшена хвалебными цитатами из рецензий (одна из них мне особенно запомнилась – в ней роман сравнивают с головой Медузы, только змеи – бумажные), а сам блерб интересный, потому что в нем, помимо звериной природы героя, отдается должное и Лолите: современный читатель на это откликнется. Мне не очень нравятся попытки психологического оправдания Гумберта, однако:

Гумберт Гумберт – профессор колледжа средних лет, европейский интеллектуал, попавший в Америку. Его преследуют воспоминания о потерянной подростковой любви, и он беззастенчиво (и незаконно) влюбляется в дочку своей квартирной хозяйки, двенадцатилетнюю Долорес Гейз. Он становится одержим ею и пойдет на все, совершит любое преступление, лишь бы овладеть своей Лолитой.

Но вот Лолита принадлежит Гумберту, вот он получил все, чего жаждал, – что дальше? И каково Лолите? Как долго она будет соглашаться на то, чтобы кому-то принадлежать?

Вот это в скобках «и незаконно» – очень полезная вещь: когда речь идет о противоречивых книгах, лучше сразу обозначить то, что вызывает возмущение. Блерб на оборотной стороне первой обложки печально известного издания «Любовника леди Чаттерлей» 1960 года (на задней обложке дана биография Д. Г. Лоуренса) – Penguin пытались наказать на основании закона о непристойных публикациях, но издательство выиграло процесс – это триумф стойкости и сопротивления нападкам тогдашних блюстителей нравственности:

Лоуренс писал о «Любовнике леди Чаттерлей»: «Я всегда трудился ради одной цели – доказать, что сексуальные отношения ценны и значимы, а не постыдны. В этом романе я пошел дальше всего. Для меня все это прекрасно, как сама нагота…» Эта история любви между лесником и женой калеки-интеллектуала – история о «фаллической нежности», и ни в каком смысле не порнография. К сожалению, критики и цензоры, отчаянно осудившие книгу, набросились на то, как было об этом рассказано, и упустили из виду нежность.

Лоуренс знал, что подвергнется нападкам. «Книга принесет мне только оскорбления и ненависть», – говорил он, и так и получилось. Потребовалось более тридцати лет, чтобы она была опубликована в этой стране в неизувеченном виде.

На мой взгляд, отличный текст, если не принимать во внимание устаревшее слово «калека». Особенно мне нравится, что автор использовал слово «неизувеченный», потому что «неотцензурированный» и «несокращенный» звучат куда слабее.

Единственная книга, которую можно было бы описать как порнографическую – из-за содержащихся в ней сцен насилия, – это сатира Брета Истона Эллиса «Американский психопат». Блерб на задней обложке нас искусно и привлекает, и отталкивает одновременно, говоря о том, почему в романе все так устроено, а не только, что именно устроено. Примечательно также, что первый отзыв о книге принадлежит женщине, Фэй Уэлдон[262]262
  Фэй Уэлдон – британская писательница. На русский язык переводились ее книги «Сердца и судьбы», «Ожерелье от Булгари», «Декамерон в стиле спа» и другие. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], а это важно для романа, который мог бы быть истолкован как женоненавистнический:

Патрику Бэйтмену двадцать шесть лет, он работает на Уолл-стрит, он хорош собой, обладает прекрасным вкусом, обаятелен и умен. А еще он психопат. Это суровая, горькая черная комедия, повествующая о мире, который всем нам знаком, но с которым никто из нас не хочет сталкиваться. «Американский психопат» тычет нас носом в величайшую американскую мечту – в ее худший кошмар.

Блербы для столь же противоречивых произведений «Последний поворот на Бруклин» и «Заводной апельсин» также говорят о серьезных намерениях этих романов («признанный шедевр», «серьезное исследование моральных ценностей свободы воли»). В своем «Предисловии» к «Последнему повороту на Бруклин»[263]263
  Роман Хьюберта Селби «Последний поворот на Бруклин» вышел на русском языке в издательстве «АСТ» в 2002 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] Ирвин Уэлш не рекомендует при описании этого романа употреблять слово «культовый», потому что это «звучит маргинально и оскорбительно» для произведений великих авторов. Но как писать о вещах откровенно непристойных?

«120 дней Содома» Маркиза де Сада – чудовищная, чудовищная книга. Тут не получится ходить вокруг да около. Но она представляет исторический и литературный интерес, так что Penguin Classic опубликовал ее в 2016 году в новом переводе. В очень взвешенном и мудром «Предисловии» переводчик описывает книгу как, «возможно, самый вызывающий из когда-либо написанных текстов… Как бы ни было это трудно, но читать “120 дней Содома” надо внимательно и вдумчиво». Автор предисловия также говорит об историческом контексте и о том, что книга занимает свое место в ряду классических произведений, потому что «ее невозможно проигнорировать».

Мне пришлось писать блерб, и я постаралась быть честной, говоря о «примитивной брутальности». Я не хотела уклоняться от неприятного. И это главное в блербах для «трудных» книг. Рекламный текст необязательно должен выступать в защиту книги. И не стремиться сделать читателя сообщником. Но он может отстоять право книги на существование. В конце концов, она для чего-то издается. Мы не можем по собственному желанию отбросить неудобных, даже морально предосудительных авторов. И не должны[264]264
  Выражение «культура отмены» проблематична уже сама по себе. Но если бы я даже и пустилась в культурные войны, то была бы на стороне тех, кто рекомендует «думать, прежде чем подвергать цензуре или даже порицать, ибо это может сыграть на руку либертарианцам». Зачем облегчать жизнь противнику?


[Закрыть]. Но мы можем тщательнее относиться к словам, которые используем, публикуя и вынося такие произведения на обсуждение.

Часть 5
Вихрь бессвязных слов
Блербы – это мы

Бестии, квесты и монстры
Сюжеты

Вся великая литература начинается с одной из двух историй: либо герой отправляется в путешествие, либо в город прибывает незнакомец.

Толстой[265]265
  На самом деле эта фраза принадлежит не Льву Толстому, а американскому писателю Джону Гарднеру (1933–1982), которого, кстати, переводили в СССР в 1970–1980-х годах («Грендель», «Никелевая гора», «Осенний свет»). Он говорил об этом, когда вел курс писательского мастерства. Его высказывание стало кочевать из публикации в публикацию в американских СМИ, и на каком-то этапе кто-то приписал эти слова сначала Достоевскому, потому Толстому, а теперь в англоязычном Интернете на разных «цитатных» сайтах оно окончательно закрепилось за Львом Толстым. (Коммент. переводчика)


[Закрыть]

Позвольте рассказать вам одну историю.

Бедная, невезучая и одинокая, наша героиня отвергнута миром, она низшая из низших. Но проходит время, она преодолевает невзгоды, судьба ее меняется. В конце ее исключительная природа становится очевидной, а ее прекрасные внутренние качества – общепризнанными.

Конечно же, это «Золушка», варианты которой можно найти в фольклоре всего света – от Китая до Древнего Египта. Это также «Джейн Эйр», «Гадкий утенок», «Чарли и шоколадная фабрика», все книжки про Гарри Поттера, «Миллионер из трущоб» и «Пигмалион» – а еще «Моя прекрасная леди» и «Красотка» (или «Золушкатвоюмать», как замечает подружка Вивиан, главной героини «Красотки»). Другими словами, классическая сказка «из грязи в князи» – иначе именуемая «вознагражденная добродетель». Один из многих архетипичных сюжетов.

Нора Эфрон сказала, что «все передирают у всех», а я бы еще добавила, что копирование – это все. То, как мы рассказываем истории, говорит о том, какие мы и какими мы всегда были. Журналист Кристофер Букер насчитал семь основных сюжетов, проходящих через все человеческой истории: победа над монстром («Беовульф» и «Челюсти»); из грязи в князи; поиск; путешествие и возвращение; комедия; трагедия; возрождение. Ирландский драматург Денис Джонстон говорил о восьми: непризнанная добродетель; пагубный порок; требующий оплаты долг; любовный треугольник; паук и муха; юноша встречает девушку плюс препятствия; принятый дар и неугомонный герой (кстати, все это имеется в фильме «Касабланка»). Итальянский драматург восемнадцатого века Карло Гоцци утверждал, что расхожих сюжетов тридцать шесть[266]266
  Когда французский критик Жорж Польти век спустя в «Тридцати шести драматических ситуациях» заново открыл классификацию Гоцци (Классификация Карло Гоцци считалась утерянной. (Коммент. переводчика)), он включил в нее как один из подразделов сюжет о «женщине, очаровавшей быка». Спорный пример.


[Закрыть]. Однако «Указатель сюжетов фольклорной сказки» Аарне – Томпсона, впервые опубликованный в 1910 году, содержит 2500 основных сюжетов, собранных по всему миру – «Золушка» идет в нем под номером 510А.

Единственное, что ясно из всего вышесказанного: никто не знает, сколько их на самом деле. Но понимание базовых сюжетов – бесценный способ осмысления того, как заимствованные сюжеты воздействуют на нас. Мы знаем, что у блербов должно быть начало, середина и конец – «модель столь же строгая, как форма сонета»[267]267
  Джереми Льюис в «Родственных душах».


[Закрыть]. Даже если в книге много сложных линий, мы сможем рассказать опорную историю, или, как говорил Уильям Голдман, «хребет». Начнешь излагать несколько таких историй, и все запутается. Более того, пересказывая произведение разными способами, мы можем ненароком изменить общий смысл.

Как, например, в блербе на одном из изданий «Грозового перевала»:

С наступлением темноты застигнутый метелью человек был вынужден укрываться в странном мрачном доме «Грозовой перевал». Это место он уже никогда не забудет. Здесь он узнает о Кэтрин, о том, как ей пришлось выбирать между благонамеренным мужем и опасным человеком, которого она любила с юности. О том, как ее выбор привел к предательству и ужасной мести – и продолжает мучить тех, кто живет в настоящем.

Способов интерпретировать роман Эмили Бронте великое множество: юноша встречает девушку плюс препятствия, трагедия, любовный треугольник, пагубный порок. В этом блербе сюжет слегка переворачивают и излагают с точки зрения рассказчика, Локвуда, через него подавая историю мрачных взаимоотношений Кэтрин и Хитклиффа. Это классический сюжет «путешествия и возвращения»: нашего героя помещают в странный новый мир, из которого он не может вернуться целым и невредимым. И таким образом книга предстает, скорее, готическим романом, чем романтической историей (с чем, несомненно, могут поспорить многие).

А как вам вот это?

Все начинается с крыс. Терзаемые кровавой рвотой, они гибнут сначала сотнями, потом тысячами. Когда исчезли все крысы, начали болеть горожане. Они, подобно крысам, также гибнут со страшной силой. Власти закрыли город на карантин. Отрезанным от всего мира горожанам приходится противостоять этому ужасу в одиночку… Чудовищное зло вошло в их жизнь, но они не сдаются.

Если вы еще не догадались, то это «Чума» Альбера Камю, изложенная как «победа над монстром» на обложке издания, предназначенного для молодых читателей.

Чтобы позабавиться – если у вас имеется склонность к подобного рода развлечениям, – вы тоже можете попробовать пересказать известные истории, как будто это что-то совершенно другое. Например, пересказать «Звуки музыки» с точки зрения баронессы, как если бы это был любовный треугольник?[268]268
  О видении ситуации глазами баронессы можно также почитать статью Мелинды Трауб на сайте mcsweeneys.net: «С сожалением сообщаю, что моя свадьба с капитаном фон Траппом отменяется».


[Закрыть]

Эльза очаровывает всех, кто посещает ее блистательный венский салон. Единственное, чего ей не хватает в жизни, – мужчины, который был бы ей ровней. Когда она встречает вдовца, пытающегося в одиночку воспитывать детей, кажется, что они обрели друг друга. Но молодая гувернантка – очень молодая – входит в их жизнь и грозит все разрушить. Станет ли Эльза сражаться за любимого? И сможет ли победить?

А мой друг пересказал «Челюсти» как душевный рассказ о дружбе:

Как-то в жаркий летний денек трое совершенно не симпатизирующих друг другу неудачников – мрачный Броди, очкарик Хупер и нелюдимый Куинт – отправляются на рыбалку. Они быстренько напиваются, врут друг другу, дело едва не доходит до драки. Им удается потопить свою лодку, поймать, а затем упустить самую большую рыбу в своей жизни. К тому моменту, как приходит время возвращаться домой, эти враждующие и далеко уже немолодые мужчины начинают понимать, что значит дружба…

Любая история открыта для самых разных интерпретаций, и такое упражнение показывает, как далеко можно зайти. В конце концов, литературное творчество – всего лишь игра словами. Мы просто перемонтируем историю, как это мог бы сделать редактор фильма или маркетолог, выпускающий трейлер: выбираем определенные элементы и выдвигаем их на первый план. Ветеран голливудского монтажа Диди Аллен говорила: «Монтаж заключается не в том, чтобы что-то убирать, а в том, чтобы сводить воедино. Это значит взять историю, снятую с разных камер и очень часто в нескольких дублях, и подать ее в лучшем виде».

В «Как писать книги» Стивен Кинг предпочитает говорить об историях, а не о сюжете: «Истории – это находки, вроде окаменелостей в земле». Стоит ему отрыть такой самородок – ситуацию, характер, вроде характера Энни Уилкс в «Мизери», которая явилась ему во сне, – как за этим следует история. Он не доверяет тому, что называет «развитием сюжета», в этом он видит нечто подобное печально известному «Колесу сюжетов», которое изобрел популярный в 1920-х халтурщик-романист Эдгар Уоллес: если вы застревали с сюжетом, достаточно было крутануть картонный диск и посмотреть, что выскочило в окошке – «удачное появление» или «героиня признается в любви»[269]269
  Никаких доказательств того, что действительно чудовищно плодовитый Эдгар Уоллес изобрел и даже запатентовал «Колесо сюжетов», не существует: похоже, Стивен Кинг эту историю просто придумал. Но придумка оказалась настолько хороша, что некоторые компании начали производить такое «Колесо сюжетов», а в наши дни существуют подобные компьютерные программы. (Коммент. переводчика)


[Закрыть].

Кинг предпочитает опираться на интуицию, а это говорит о том, что история – это, возможно, что-то неподвластное нашему контролю. Об этом пишет Джон Йорк[270]270
  Джон Йорк – известный британский телепродюсер и сценарист. (Коммент. переводчика)


[Закрыть] в своей «библии рассказчика» «Чем дальше в лес». Как считает Йорк, «повествование имеет форму, а не просто состоит из отдельных сюжетов, и она доминирует в том, как рассказываются все истории, и восходит не только к временам Возрождения, но и к самому началу письменности». Эта единая структура управляет всем – от прозы, кажущейся «бессюжетной», и авангардных артхаузных фильмов до бестселлеров, которые продаются в аэропортах. Каждая история начинается с «однажды»: где-то с кем-то нечто происходит. Это нечто известно как завязка, провоцирующая событие. В каждой истории имеется эта завязка, ведущая к противостоянию, кризису и разрешению. Подобная структура существует со времен Древней Греции, но Йорк считает, что она уходит еще глубже: это отголоски первичных волшебных сказок, начинающихся с того, что кто-то отправляется в лесную чащу, и путешествие это ведет к переменам.

Как он говорит, у всех историй есть предпосылка: «Что, если?..» Эта мысль замечательным образом проиллюстрирована недавно увиденными мною рекламами новой линейки драм, готовящихся к выходу на Apple TV. Это настоящие миниблербы. Каждая короткая реклама – отрывок из фильма, поверх которого наложена фраза-описание. И каждый раз маленький курсор возвращается к началу титра и что-то изменяет в описании. Например, «Молодая пара нанимает няню для малыша» превращается в «Молодая пара нанимает няню для пупса», и мы видим, как няня меняет пеленки зловещей кукле. Или: «Адвокат защищает молодого человека, обвиненного в убийстве» превращается в «Адвокат защищает молодого человека, своего сына, обвиненного в убийстве». Вот оно, это «Что, если?..», это нечто.

Начиная блерб словом «когда», мы тем самым тем самым выдвигаем на передний план завязку, но, как мы уже говорили в главе «Король первых строк», этот прием использовали так много раз, что его следует избегать. Есть способы получше, как в этом рекламном тексте к «Отелю “У озера”»:

В изысканную атмосферу «Отеля “У озера”» тихонечко входит Эдит Хоуп, автор любовных романов, женщина, чьи мечты скромны. Эдит оставила дом после того, как поставила в неловкое положение себя и своих друзей. Она отказывается жертвовать своими идеалами и упрямо отстаивает самостоятельность. Но среди ухоженных дам и мелких аристократов Эдит встречает мистера Невилла, и у нее вновь появляется шанс спастись от унизительного одиночества…

Даже самые преданные поклонники Аниты Брукнер не станут уверять, что ее романы насыщены действием, и все же здесь нам предлагают историю с интригующей завязкой (к тому же кто забудет стены цвета переваренной телятины?)

И если мы посмотрим на хорошие блербы к романам, у которых нет четкого сюжета, то модель будет той же самой. Блерб к неторопливому исследованию воспоминаний, предпринятому В. Г. Зебальдом в романе «Аустерлиц»[271]271
  Роман В. Г. Зебальда «Аустерлиц» вышел на русском языке в издательстве «Азбука-классика» в 2006 г. (Коммент. переводчика)


[Закрыть], превращает импрессионистское повествование в линейное:

В 1939 году пятилетний Жак Аустерлиц отправлен с другими детьми из Германии в Англию и помещен в приемную семью. Эта бездетная пара с готовностью стирает из памяти мальчика все знания о его прошлом… Гораздо позже, уже после того, как состоялась его карьера историка архитектуры, к Аустерлицу – при том, что никаких намеков, указывающих на его происхождение, не сохранилось, – возвращаются смутные воспоминания, и он принимается исследовать то, что произошло пятьдесят лет назад.

В историю можно превратить все что угодно. Долли Алдертон сказала о Норе Эфрон: «Она знает, как сложить любое повествование так, чтобы в нем были саспенс, напряжение, облегчение, удивление и финал». И поэтому, каким бы ни был роман – импрессионистским, экспериментальным или нарушающим все правила, – мы отзываемся на лежащую в его основе модель: завязка, развязка (или отсутствие оной). Что-то меняется, кто-то меняется. Как считает Джон Йорк, это же лежит и в основе того, что мы представляем собою:

Основа любых историй: вечная схема того, как кто-то был найден, будучи перед этим потерянным. Все повествования – это, на определенном уровне, рассказ о путешествии в дремучий лес, чтобы найти утраченную часть себя, заново обрести ее и снова стать цельным. Искусство рассказывания историй вот такое простое – и сложное.

Вновь и вновь мы уходим в дремучий лес, встречаясь там с монстрами и, что гораздо хуже, с самими собой.