Текст книги "Немного тьмы (на краю света)"

Дальше пришла очередь одежды. Выбор Лорны пал на зеленое платье ее мамы из старомодной дешевой ткани. Платье сидело на мне не лучшим образом, особенно обвисая на животе. Я взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. Если бы Лорна сама не одевалась так же безумно, я подумала бы, что надо мной бессовестно издеваются. Слава богу, она разрешила мне надеть мои туфли.

Мы договорились встретиться после пар, в половине пятого, возле театра юного зрителя, где у Лорны происходили репетиции. Лорна ходила в театральный кружок. После репетиции мы с ней должны были пойти к каким-то приятелям «слушать музыку».

Такого стыда, какой я пережила в университете из-за своего вида, за свою сознательную жизнь я еще не испытывала. Я еле сдерживалась, чтобы не сорвать с себя эту глупую бесформенную хламиду, которую до меня носила старая некрасивая женщина. Мне казалось, будто меня выгнали из дому родители и я бедствую, хожу по людям, одеваясь в лохмотья. Я хотела домой, хотела снова стать собой, заплести волосы в косу…

Когда я вспоминала, что Лорна остригла меня, на глаза наворачивались слезы. Но на меня и так смотрели все мои однокурсники, поэтому я прятала лицо в ладони. Когда слезы отходили куда-то в глубь каналов, я снова могла открыть лицо.

На перерыве я слышала, как меня обсуждают парни. Ключевым словом было: дура долбанутая. «Боже, как мне это выдержать?» – спрашивала я себя. Но я твердо решила пройти этот путь.

На мобильный продолжали приходить звонки от Йостека, валили эсэмэски. Сообщения я хладнокровно стирала, не читая. Я решила идти до конца.

На третьей паре я не выдержала и просидела всю практическую в душной аудитории, не снимая пальто.

В квартире, куда меня привела Лорна, уже было пятеро людей.

Когда мы встретились с Лорной, я поняла, что боюсь сказать что-то такое, что может ей не понравиться. Боюсь выдать себя чем-то. Это было явным уклонением от ведьминского правила, и я не могла ничего с собой поделать, поэтому решила быть честной по крайней мере в том, что я бессильна что-то изменить на данный момент.

Мы молча шли в неизвестном направлении – вела, конечно, Лорна. Я хотела нарушить молчание, хотела поговорить о чем-то теплом и хорошем, что было между нами ночью. Никаких нежностей – но, безусловно, некий контакт был.

«Мне было очень хорошо с тобой ночью», – сказала я.

Лорна хмыкнула. Сегодня она была нахмуренной и даже чем-то озлобленной.

«Лорна, я тебя… я тебя очень люблю…»

Она снова хмыкнула.

«Но ты иногда такая далекая…»

Лорна не отвечала. Тяжелое бремя снова легло мне на грудь. Вдруг я догадалась, в чем может быть причина хмурого настроения Лорны.

«Это из-за Йостека?» – спросила я.

«Сука, блядь, я ему покажу», – процедила она с ненавистью.

«А что он тебе тогда сказал?»

«Не важно. Гемор мне заплатит за это».

Лорна называла Йостека не иначе как Геморрой. Я лично с Йостеком порвала отношения и даже стирала, не читая, его сообщения. Тогда как Лорна о чем-то с ним бурно переписывалась. К тому же она оговорилась, что случайно пересеклась с Йостеком на улице. Именно та незапланированная встреча и стала причиной Лорниной злости.

Меня удивляло и беспокоило то, как быстро близкие ей люди становились объектами ненависти. Из-за этого я чувствовала себя неуверенно. Захотелось изменить тему.

«А кто эти друзья, к которым мы идем?»

«Мы идем к одному. Все остальные пустышки. Он ведьмак. Очень крутой ведьмак».

«Можешь рассказать мне, что это у тебя вчера по дому ходило?»

«Могу, – как ни странно, наконец отозвалась она. – А что ты хочешь услышать?»

Я вспомнила парализующий ужас, который накатил на меня, когда что-то ходило в соседней комнате, а потом по коридору.

«Оно живет в той комнате, куда мы не заглядывали?»

«Да. Но ночью оно выходит».

«Оно опасное?»

Лорна посмотрела на меня своими странными, по-кошачьи зелеными глазами.

«Оно шумит ночью. Моя машка дуреет от этого. Мы спим при включенном свете».

«Это из-за него твою маму в больницу положили?»

Она задумалась.

«Возможно… Иногда оно дотрагивается до тебя. Когда ты спишь».

Больше мне говорить на эту тему не хотелось. Как-то очень выразительно припомнился тот холодный кошмар, который я пережила у нее дома. Подумала, что сегодня снова придется ночевать на ее квартире, и сделалось по-настоящему страшно.

Я попробовала забыть про страх и переключить внимание на внешний мир. Мы шли по старой улочке. Синесерый камень брусчатки контрастировал с ярко-желтой кленовой листвой, которая чуть не по колено завалила тротуары. Листва приятно шуршала. Почему-то я подумала, какой же должна быть храброй эта Лорна. Каждый день она должна возвращаться в квартиру, где на тебя накатывается дикий, обжигающий ужас чего-то потустороннего. Теперь я хоть немного понимаю, почему она такая странная. И почему она убегает от этого в кетамин.

Я переплела наши пальцы, а потом быстро нагнулась и поцеловала ее в губы. Лорна улыбнулась. Контакт! Мы шли, держась за руки, шуршали листвой под тяжелыми серыми стенами, под нависающим небом. Сейчас «ебаное чмо» казалось нестрашным, но его реальность, его опасность делали мир жутко-таинственным. Этот осенний свет, эти тучи, эта листва – все дышало загадочностью.

Мы свернули в пропахший кошачьими ссаками двор и поднялись по ступенькам на третий этаж, где жил ее приятель.

В квартире уже было пятеро людей: трое мужчин и две девушки с ужасным макияжем. Мужчины, хотя с виду были не похожими, все же имели нечто общее. Наверное, это было определенное выражение лиц или оттенок кожи… По крайней мере, это было в их лицах.

Вся компания сидела на большом диване и двух креслах. Они курили сигареты, стряхивали пепел в переполненную пепельницу. Пепельница стояла на низком журнальном столике между креслами и диваном. Там же, на журнальном столике, лежала пачка нераспечатанных шприцев и распечатанная пачка с ампулами. Я поняла, что это кетамин. Из мощной «аудиобашни» негромко звучала пасмурная тягучая музыка, полная вскриков, металлического звона, неприятного скрежета и жутких отголосков.

Я сразу почувствовала, что эти люди настроены против меня. Я среди них чужая. Лорна – своя, а я – придаток. Но я уже не могла противиться ситуации. Я поздоровалась. Все кивнули в ответ. Никто не представился и не спросил, как меня зовут.

Мужчина, которому уже было где-то под пятьдесят, стал готовить шприцы. Он был на двадцать-двадцать пять лет старше других, но одевался, говорил и вел себя почти так же, как и те молодые. Еще раньше я поняла, что это и есть «ведьмак», о котором рассказывала Лорна. Ничего странного в его некрасивой внешности я не заметила, и все же чувствовалось что-то недоброе вокруг него.

Разговаривая с Лорной, он смотрел только на нее, я же была для него пустым местом. Говорили они о Йостеке.

«Мне надо попугать одного придурка, – говорила она этому старику. – Реально так попугать. Может, даже покалечить. Мне пофигу. Он заслужил, придурок долбаный».

«Попробуем, – отвечал старший. – Это не тот, случайно, которого ты приводила с собой?»

«Тот самый. Гемор, кароче. З-заебал, бля. З-замочила бы с-суку», – прошипела она.

Мне было жаль Йостека. Он не заслуживал той ненависти, которую на него обрушила Лорна. Но я не могла ничем помочь ему. Я понимала, что Лорне в самом деле лучше не переходить дорогу.

В этом неприятном обществе (я сразу почувствовала, что оно неприятное) мне было неуютно. И я решила быть спонтанной. Прекрасно понимала, что Лорна привела меня сюда неспроста – это было испытание для меня. Она наблюдала за мной. Каждое мое движение она глубоко чувствовала и точно знала, когда я бываю сама собой, а когда – имитацией.

Я села на диван рядом с длинноволосой блондинкой с густо обведенными тушью глазами. Блондинка была вся в черном, только мини-юбочка была детского розового цвета. Эта наивная юбочка разительно контрастировала и с тяжелой косметикой блондинки, и с ее черными капронами в сеточку. Вдруг я испугалась этой девушки. Мне показалось, что она слегка не в себе.

«Привет, я Жанна», – сказала я негромко блондинке. Та как-то странно улыбнулась и, полностью проигнорировав обращение, начала говорить с парнем, сидевшим в кресле. Сука, подумала я.

«Тебе сколько?» – спросил меня «ведьмак», набирая в очередной шприц раствор.

«Два», – ответила за меня Лорна. Старший глянул на нее и продолжил занятие. Вдруг я подумала, что на самом деле ему не пятьдесят, а, возможно, только тридцать пять, просто он многовато перепробовал всякой химии.

Поочередно мужчина вводил кетамин всем присутствующим. Тут я увидела, как его колют в плечо. Уколотые сразу же откидывались на спинку дивана или кресла и закуривали. Меня «поставили» предпоследней. Я долго растирала предплечье и почему-то думала, что прихода все нет и нет, возможно, меня на этот раз не возьмет. В это время старший проделывал странную манипуляцию. Сперва он вколол себе кетамин в плечо, а потом начал быстро нащупывать иглой вену. Увидев, что я смотрю, он сказал, неизвестно зачем: «Кубик в мясо, кубик по вене».

Сразу же я почувствовала, как меня загребает с нечеловеческой силой. Повторился кетаминовий свист. Мои глаза были раскрыты, но все равно я видела, как плавно погружается мое тело в диван, на котором сижу. Так же плавно разъезжались все вещи вокруг. Вместо них оставалось что-то четкое, оформленное, выразительное – но абсолютно не приспособленное для языка. Если бы время было песком, а море – временем, я сказала бы, что кетамин – это буря в пустыне на дне океана.

Как и в прошлый раз, где-то минут через сорок я начала сознавать, что на самом деле мое тело лежит на диване в подозрительной квартире. Хотя слово «на самом деле» все еще было далеким от категоричности.

Остальной народ тоже начал шевелиться. Мне хотелось рвать. Побежала в туалет и долго выблевывала из себя завтрак, употребленный в университетской «корчме».

Потом мы сидели, почти без звука, и курили.

Постепенно способность к речи вернулась, и они начали говорить (я слушала). Разговор происходил будто между двумя сторонами. По одну сторону Лорна, по другую – остальные. Для меня это было показателем ее власти, силы: дескать, она одна стоит больше, чем все они, вместе взятые.

Только старик и я молчали. Но то, что мы молчали, не предполагало, что мы таки сможем сейчас взять и заговорить. Старик был органической частью общества. Я была чужой.

Лорну стали спрашивать обо мне, так, будто меня здесь не было. Будто я вышла в туалет, и они сплетничают обо мне.

«Она шо, дура?» – спросил один из парней.

«Не твое дело, урод».

«А почему у нее такой прибацанный вид?»

«На себя посмотри, долбоеб. Она внутренне свободный человек».

Эти слова были приняты обществом под колючий смешок. Мне захотелось уйти отсюда или, по крайней мере, перевести разговор на другую тему.

«Я поняла! – вдруг отозвалась блондинка, которая не захотела со мной знакомиться. – Лорна хочет из нее сделать такую же чокнутую, как она сама. Правда, Лорна?»

«Да. Она будет внутренне свободной, как и я. Вы все в грехе. Вам этого не понять».

Людишки при этих словах уже открыто расхохотались.

«Ну ты, Лорна, даешь, – сказал один пересмешник. – И как она продвигается? Свободна уже она внутренне или нет?»

Лорна посмотрела на меня, а потом на них. Я была в шоке от этих людей. Как они относятся ко мне? Как они относятся к Лорне? За кого они нас принимают? Мне было ясно: они смеются над Лорной, а Лорна – над ними. Но каждый – на своем уровне. Поэтому ни одна из сторон не замечала этого.

«Можете проверить ее, – сказала Лорна. – Проверьте, насколько она свободна. Что я вам буду говорить».

«Слушайте, я придумала, – встрепенулась та самая неприятная, заносчивая блондинка, к которой я понемногу начинала испытывать ненависть. – Давайте этой дуре придумаем какое-нибудь задание. Лорна, можно она выполнит какое-нибудь наше задание?»

Этого я уже не выдержала.

«Эй… Да перестаньте… Нельзя так себя вести…» – сказала я, и на миг в комнате повисло молчание.

«Ох, ни фига себе! Оно умеет говорить!» – присвистнул в удивлении один из парней. Я почувствовала: вот сейчас не удержусь и сделаю что-то сумасшедшее. Меня колотило от страха, обиды… и от злости. Я не буду плакать, говорила я себе, они не увидят моей слабости.

«А пусть она разденется догола, – сказала коротко стриженная брюнетка, та, что сидела на кресле и большей частью молчала. В ее лисьем личике было что-то злорадное и похотливое, будто она в детстве любила двусмысленные игры.

«Пусть она разденется догола, залезет на стол и что-нибудь нам споет», – закончила ее мысль блондинка.

Мои губы затряслись. Нет, Лорна не допустит этого…

«Лорна…» – шептала я, но Лорна выжидательно смотрела на меня. Лорна не могла, а может, и не хотела спасать меня. Я ничего не могла поделать с собой: что-то во мне приказывало раздеваться. Глотая слезы, я начала снимать с себя этот дурацкий балахон, она не поддавалась, тогда я силой рванула ее, пуговицы полетели на пол, я не понимала, что происходит, но продолжала раздеваться.

«На стол залезай», – сказал один из парней.

«И лифчик давай… туда же…»

Слезы застили мне свет. Я уже не видела их лиц, не видела комнаты, только знала, что, как в кошмарном сне, стою перед ними в одних трусах и спущенном до колен драном дурацком платьице, безобразная, заплаканная, беззащитная и разрушенная. Я не могла говорить, только губами продолжала шептать сквозь рыдания: «Лорна… не надо… Перестаньте…»

«Пой давай», – бросила блондинка, и что-то во мне треснуло. Я бросилась на нее с когтями, я хотела выцарапать ей глаза, но ноги запутались в юбке и я лицом упала прямо на окантовку стола. Почувствовала, как кровь полилась на лицо. Дальше все потемнело. Я не видела ничего, только слышала свои рыдания. Кто-то набросил на меня мое пальто, которое мне купил Йостек, и я накрылась им. В этот миг я сжалась в точку, бесконечно малую точку боли посреди неизмеримого океана оскорблений и презрения, я хотела сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть. Исчезнуть. Я продолжала сжиматься и сжиматься, и через какое-то время я поняла, что меня больше нет.

Мы шли по улице. Была ночь. Мне было холодно. Под пальто я была голой. Где моя одежда, я не помнила. Как мы вышли из того ада, я тоже не помнила. Разбитая бровь болела. Кажется, я начала узнавать район. Здесь жила Лорна. Из-за кетамина я не понимала, по-настоящему все это случилось или меня так по-черному кроет, и на самом деле я глубоко в галлюцинаторном завитке. Я потеряла ориентацию в пространстве. Но со мной была Лорна. Она вела меня за руку.

Еще через какое-то время я почувствовала нарастающую боль в пальцах на правой руке: среднем и указательном. Я подняла руку к глазам, потому что зрение еще не сфокусировалось. Увидела, что ногти на двух пальцах были выломаны и держались на тоненькой шкурке.

Кроме того, я поняла, почему же так холодно – на моем пальто не хватало нескольких пуговиц, и если не придерживать его во время ходьбы, пальто раскрывалось, и морозный воздух холодил мне голые ноги и грудь.

Возле входа в подъезд нас ждал какой-то молодой человек в пальто и шляпе. Он показался мне смутно знакомым. Мужчина в шляпе загородил нам дорогу.

«Отойди, а то убью», – прошипела ему Лорна.

Мужчина бросился ко мне, и Лорна заслонила меня собой.

«Жанна! – крикнул он. – Что она с тобой сделала? Жанна, ты помнишь меня?»

Я не помнила, кто это.

Молодой человек вдруг вынул из кармана пальто револьвер и направил его на Лорну.

«Отпусти ее, ведьма, или я буду стрелять».

Я поняла, что этот незнакомец с револьвером хочет обидеть Лорну, и бросилась на него. От неожиданности человек охнул, а револьвер выстрелил. Я почувствовала, как что-то просвистело мимо моего уха, и только потом увидела ослепительную вспышку и удар выстрела по барабанным перепонкам. От звука я мигом вспомнила: человек с револьвером – Йостек.

«Пошел вон», – сказала я ему.

Он посмотрел на меня. Посмотрел на Лорну. Развернулся и побежал, придерживая одной рукой шляпу на голове. Полы его пальто трепетали и развевались. Он бежал не оглядываясь.

Лорна за руку отвела меня к себе. В доме она порвала на полосы старую дерюгу и перевязала мне раненые пальцы. Боль становилась все сильнее. Я сказала об этом Лорне. Она достала из шкафа бутылку водки и налила мне полную кружку.

«Пей», – приказала она.

Я сделала несколько больших глотков и чуть не подавилась ими. Наконец, водка упала в желудок. Приятная мягкость расползлась вместе с теплом по ногам.

Руки у меня тряслись, как у старой алкоголички. Будто вспышками я припоминала, как мы шли на эту квартиру к «ведьмаку» и как тогда все казалось безопасным. Вспомнила расположение кресел и дивана. Четырех молодых людей. Воспоминания были наполнены таким чувством кошмарности и безысходности, что меня начало трясти.

Пораненными пальцами я пыталась удержать зажженную сигарету, но она все выпадала. Я испугалась, что больше не смогу владеть этой рукой вообще: какая-то она была деревянная.

«Я не помню, как мы вышли оттуда», – сказала я Лорне.

«Ты ей порвала фэйс. Своими ногтями».

«О боже».

«Она сказала, что если увидит тебя, прирежет».

Я сомневалась, что блондинка способна на такое, но страх все равно появился.

«Ты сделала все правильно. Так той сучке и надо. Будет знать, как к моим подружкам цепляться».

Я глотнула еще немного из кружки, Лорна тоже глотнула. Жар от водки мне нравился, она расслабляла меня.

«Помнишь, я говорила, что когда придет момент, я буду искренней, как никто?» – сказала Лорна.

Я кивнула.

«Момент пришел, – сказала она. Не отводя от меня взгляда, она забычковала сигарету и потянулась за следующей. Закурила. Под ее взглядом мне казалось, будто время обернуло нас покрывалом, ограждающим от остального мира. Такое бывает под снегопадом, тогда тоже можно почувствовать, как время будто притормаживает, переносит в зазеркалье.

«Ты чувствуешь это?» – спросила я, имея в виду замедление времени.

Лорна кивнула.

«Это моя возможность быть искренней. Слушай…

Дело было в Крымских горах, неподалеку от Бахчисарая, на вершине горы, с которой открывается прекрасный вид на море, на горы и на дворец крымского хана. Происходило это 22 июля 1990 года, как раз накануне моего дня рождения. Я была расстроена обстоятельствами – на следующий день мне должно было исполниться семь лет, а мама с отцом были где-то далеко, кажется, они полетели самолетом куда-то то ли в Краснодарск, то ли еще куда-то – помню, я была сильно расстроена, что не будет праздничного стола, не будет торта и подарков, а вместо этого всего будет мой дядя Валера.

Дядя Валера был высоким смуглым шатеном с черными подкрученными усами и жилистыми, покрытыми густыми волосами руками. Он всегда ходил в одной и той же цветастой красной рубашке и военных штанах, провисших на коленях. От многолетней стирки его рубашка из красной стала бледно-розовой, а штаны – тускло-болотными. Помню, я долго смотрела на рубашку дяди Валеры и удивлялась, почему он называет ее «красной», если она еле розовая. А потом будто поддалась его вере в то, что рубашка в самом деле красная, и сама начала воспринимать этот особый блеклый оттенок как «насыщенный красный». Это оказалось просто – надо было только немножко притвориться внутри, и рубашка в самом деле становилась «красной».

К дяде Валере у меня было очень неоднозначное отношение. С одной стороны, он мне очень нравился, потому что был смешной, с усами и с бритой налысо головой. С другой стороны, я не раз слышала, как мама говорила моему отцу, что дядю Валеру она у себя дома видеть не хочет, ей этих проблем не надо. Каких «этих» проблем, я спрашивать боялась, потому что боялась мамы и того, как она отвечала мне. Отец подчинялся маме, и когда дядя Валера приезжал к нам во Львов, я ощущала в квартире неприязнь и напряжение, связанные с его приездом.

Поэтому, хотя лично мне дядя Валера ничего плохого не сделал, я мысленно осуждала его, неясно, правда, за что.

Наверное, мама боялась дяди Валеры, потому что у него были закручены усы и много черных волос на теле. Хотя я не знаю, видела ли мама дядю Валеру без одежды (я видела). Почему-то казалось, что должна была видеть, поэтому, наверное, и боится.

Дядя Валера был папиным братом. Когда я спросила его, кем он работает, мама сказала, чтобы я шла в свою комнату, а дядя Валера сказал, что он работает фокусником. Но мне почему-то после маминого тона («ну-ка марш в комнату») расхотелось смотреть на его фокусы. Когда меня привезли к дяде Валере в Бахчисарай, я увидела, что дядя Валера работает никаким не фокусником, а жарит шашлыки для отдыхающих.

Меня завезли к дяде Валере на целых два месяца. Зимой, когда меня мама выгнала из дома гулять и не пускала назад, потому что я не могла перестать плакать, я сильно простудилась и кашляла до самого лета, и врач сказал маме, чтобы меня отвезли на море. Мама с отцом приезжали ко мне раз в две недели, и так выходило, что на мой день рождения они не приедут. Глубоко в душе я надеялась, что дядя Валера знает мои сокровенные мечты о диапроекторе, но что-то во мне говорило, что дяде Валере не до меня и не до заветного диапроектора.

Однако перед моим днем рождения дядя Валера сказал:

«Киска, я тебя хочу научить одному фокусу».

«Какому, дядь Валера?»

Дядя Валера сказал, что этому фокусу его научили в моем приблизительно возрасте люди, с которыми он сейчас учится в школе.

«Дядя Валера, а разве взрослые ходят в школу?»

На что тот улыбнулся в усы и сказал, что ему до сих пор семь лет.

Под вечер того знойного дня мы пошли с дядей Валерой в горы. Дорога была трудной, но к вечеру жара спала и над окраинами Бахчисарая нависла пурпурная мгла. Мы залезли на самую вершину уже затемно, дядя Валера сказал, что он научит меня фокусу завтра утром, а сейчас надо спать.

Я помню, что только легла, как сразу надо было вставать. На дворе было еще темно и даже птички еще спали. Дядя Валера делал утреннюю зарядку, приседал и раскидывал руки в стороны.

Взошло солнце, окрасив все в нежный перламутровый цвет. Мы позавтракали сладкой булкой халой и помидорами с солью.

«А теперь, киска, – сказал дядя Валера, – ты должна заставить солнце потемнеть».

«Как это, дядь?»

«Просто сиди себе и разреши солнцу потемнеть, будто оно темнеет само собой. Но на самом деле ты будешь знать, что оно темнеет из-за тебя».

Я закрыла глаза, открыла их, но солнце не темнело.

Дядя Валера рассмеялся.

«Терпеливее надо быть, киска», – сказал он и сел на землю у меня за спиной. Теперь я не видела его, а только слышала его голос.

«Ну же, попробуй еще раз».

Я закрывала глаза и воображала, будто солнце темнеет, открывала – но солнце как было, так и светило на небе. Мне казалось абсурдным, что такая яркая и недосягаемая вещь может потемнеть, но дядя заставлял делать попытки снова и снова.

«Невозможных вещей нет. Есть недостаточное количество попыток».

Но у меня ничего не выходило.

Дядя Валера утешил меня, что сразу оно и не будет получаться, после чего закурил такую едкую папиросу, что аж сам закашлялся. Казалось, я его больше не интересовала – дядя Валера, босой, сидел по-турецки на каменистой земле, и весь был поглощен только втягиванием удивительно белого и густого дыма из сигареты и поглядыванием на солнце.

Я надела панамку, потому что солнце начало припекать. Неожиданно мне самой захотелось пригасить на несколько минут солнце, чтобы не было так жарко. Я села так, как сидел дядя Валера – босая, по-турецки, – натянула на колени платье и снова стала «гасить солнце».

«Дядя Валера, а что ты куришь?»

«Я не курю. Я трогаю небо».

«А зачем ты его трогаешь?» — спросила я, слегка удивленная таким ответом.

«Тогда мне легче дотянуться до солнца».

Я обдумала его слова и почему-то решила, что если сама смогу дотянуться до солнца, мне будет легче погасить его. Я попросила дядю Валеру дать мне потрогать небо.

«Рано тебе еще небо трогать», – сказал дядя и снова затянулся удивительным, завораживающим ручейком белого, как молоко, дыма.

«Ну дядя-а-а… Ну дай!»

«Малая еще ты».

«Ну дядя-а-а… ну да-ай! Ну мне уже семь будет послезавтра. Мне уже можно небо трогать».

«Сказал – нет».

«Ну дядя-а-а, у меня день рождения скоро, – ныла я, так как почему-то очень захотела «потрогать небо». – Ты же мне торт дарить не будешь?»

«Не буду», – согласился дядя.

«Ну тогда да-а-ай!»

Дядя поднял глаза.

«Ну хорошо, киска. Но ты за это должна поцеловать меня».

«Поцеловать?»

«Да. В губы».

Я замерла, потому что почувствовала здесь какую-то запрещенную игру.

«Испугалась?»

«Чего это испугалась? Не испугалась».

«Тогда иди сюда, киска».

Я, не обувая твердых сандалий, подбежала к нему и села напротив.

«Когда я затянусь, ты выдохнешь весь воздух. Потом откроешь рот, а нос закроешь пальцами. Тогда я дам тебе немного неба. Усекла?»

Я подумала и кивнула. Дядя Валера сделал глубокую и длинную затяжку, а я выдохнула воздух и замерла, не зная, что делать дальше. Дядя Валера, с полными легкими дыма, наклонился ко мне. Его глаза блестели, как два стеклышка. Он смотрел мне прямо в глаза, и я вдруг почувствовала, что голова моя пошла кругом. Его губы приблизились к моим, и две громадные ладони сжали мою голову, а дяди Валерины потресканные губы прижались к моим. И тут я захотела вдохнуть, но руки дяди Валеры не давали моей голове дернуться, и горячий осенний дым ворвался мне в легкие прямо из дядивалериного рта. Дым был таким жгучим и резким, что мою грудь будто обожгло огнем. Я отшатнулась от дяди Валеры и начала страшно кашлять. Такого приступа кашля у меня не было с зимы. Не знаю, что со мной делалось, но пока я кашляла, я чувствовала, будто мимо меня проходит вечность.

В конце концов мои бронхи успокоились. Мне показалось, на свете замерли все-все звуки, осталась только огромная, объемная, как небо, тишина.

«Теперь ты сможешь погасить солнце», – сказал дядя Валера. Я вытерла губы от дядиной слюны. Но руки были будто не мои – ватные и тяжелые. Я почему-то подумала, что руки наелись солнца и сейчас сыто спят.

«Давай, киска, погаси солнце».

Я закрыла глаза и начала гасить его, так, как делала это раньше. Сквозь веки просвечивались солнечные лучи, и от этого на внутренней стороне фантазии запестрели захватывающие мультики. Я пробовала разобрать сюжет этих мультиков, но он был на удивление абстрактный, как и сами персонажи. Я открыла глаза и увидела, что солнечный свет стал как будто немного тусклее.

«Все получается, – сказал дядя, – но продолжай. Погаси его полностью».

Мое сердце забилось быстрее. Я напряглась еще чуть-чуть. Мне казалось, будто я вижу с закрытыми глазами. Не открывая глаз, я повернула голову и – чудеса! – увидела на внутреннем фоне дядю Валеру, который улыбался.

Я продолжила гасить солнце, чувствуя, что дело сдвинулось с места.

Вдруг мое тело овеял такой ледяной ветер, что я вынырнула из какого-то полусна, сюжетом которого было мое непрерывное и по силе ни с чем не сопоставимое желание погасить солнце. Я открыла глаза и увидела, что мир погрузился в полумрак. В селе заходились лаем собаки. Я посмотрела на солнце, и мое сердце охватило небывалое чувство страха.

«Что я наделала!»

Собаки в селе выли так тревожно и жутко, что по моим рукам забегали мурашки.

«Тебе это удалось, киска», – тихо сказал дядя Валера.

«Дядя Валера, смотрите, что я наделала! Я не хотела!»

Сделалось еще темнее, запели ночные птицы. Стало холодно, как ночью. Мне сделалось страшно, как никогда, и я поняла, что натворила что-то непоправимое.

Боже, я погубила целый мир! Теперь весь мир погибнет без солнца!

Появись, умоляю, появись, молилась я солнцу, но становилось только темнее и холоднее. Я почувствовала, что на моих плечах сейчас лежит ответственность за бедствие мирового уровня. Люди мне этого не простят! Что мне теперь скажут мама, отец, бабушка? А учительница в школе?

«Это все ты меня подговорил!» – взвизгнула я, обращаясь к дяде Валере.

«Нет, киска, ты сама этого хотела. И оно – видишь – произошло! Теперь ты волшебница!»

«Я злая! Из-за тебя я стала злая! – вскрикнула я. – Я тебе этого не прощу! Это ты меня заставил!»

Я больше не могла сдерживать в себе слез и зарыдала. А потом что-то будто толкнуло меня – я выбежала на самый краешек обрыва и развернулась к дяде:

«Дядя, это все ты виноват! Не я!»

И, не колеблясь, прыгнула со скалы вниз.

Лорна замолчала.

Я очень хорошо успела изучить синяки у нее под глазами, изучила все ее лицо наизусть. Теперь я понимала ее лицо. Так, как понимает египтолог каменные таблички, я понимала ее черты. Может, в некоторых нюансах я не была уверена, не знала, что означает тот или этот иероглиф, но историю, стоявшую за ними всеми, я только что услышала.

Ни слова не говоря, Лорна повела меня в постель, и мы завалились спать.

Ебаное чмо в ту ночь нас не беспокоило.

Я посмотрела на Виру, не спит ли она еще. Вира уткнулась взглядом в уголок палатки. Наверное, моя история ее нагрузила.

– Ты не жалеешь, что согласилась выслушать меня? – спросила я.

– Что ты, котик. Мне нужно немного времени переварить это. Я просто… будто в транс какой-то вошла. Но я рада, что ты не побоялась мне рассказать это.

Я кивнула.

– Это еще не конец. Но мне нужно немного отдохнуть. Эти воспоминания отнимают все силы.

– Тогда пойдем поедим?

Дождь прекратился, и через тент палатки пробивались солнечные лучи. Я с неохотой расстегнула нагретый изнутри спальник, надела штаны.

– Жанна?

Я повернулась к Вике… то есть к Вире.

Она быстро поцеловала меня в губы и первой вылезла из палатки. А я на миг почувствовала себя очень странно. Будто все то, что происходило, было причудливым горячечным сном, а на самом деле я – Йостек, который крутится и не может заснуть, потому что у него температура.

«Где ты, Йостек?» Сжимается сердце.

При упоминании о Жанне у меня сжимается сердце. Я с самого утра старался бегать туда-сюда по Шипоту, чтобы развеять тяжелые мысли. Меня беспокоит Лорна. Я хочу найти ее и поговорить с ней о Жанне. В конце концов, пора это сделать.

Заглядываю к нашим вчерашним друзьям-панкам. Они отходят от тяжелого похмелья и даже не в силах как следует поздороваться. Увидев, что никто на меня не реагирует, я сам стал добиваться правды о вчерашнем. Решил заговорить с тем пареньком по прозвищу Цой. Спросил его, что тут вчера творилось, потому что, дескать, девушки ничего не хотят рассказывать. Цой, тяжелый и кислый после вчерашнего, утомленно садится на пенек, закуривает и печально повествует, как Лорна хапала траву. Сперва, говорит, вроде ничего, ржала, как все… а потом начала говорить, что она с духами общается.

– Ну, – говорит Цой, – ты знаешь, брат, под травой такие вещи в самую душу попадают. Мы с пацанами, канешно, начали брать ее на прикол, типа, вася, дай дупля, шо ты гонишь, какие демоны, а она видит, что мы высаживаемся, и давай про миры теней нам рассказывать, как она под кетом туда лазила. Ну, мы с пацанами того кета не пробовали, но нам во Львове рассказывали, что с ним лучше не баловаться. Ты пробовал? – спрашивает он меня.