Текст книги "Немного тьмы (на краю света)"

– Ты – то, что наблюдает свою пустоту.

– Я’ПУСТОТА АТОТСУП’Я!!! Я’ПУСТОТА АТОТСУП’Я!!!

– Ты достигла дна зеркала души. Ты то, что есть, и то, чего нет. Ты – не ничто и ты не что-то. Ты – не где-то и ты не нигде. Ты зеркало. Теперь скажи: «я есьм».

– Я… есмь… Я… есмь… Я… есмь…

– Скажи: «Я есмь. Я есмь воля».

– Я есмь… Я есмь воля…

– Скажи это уверенно! Вслушайся в значение этих слов и скажи это уверенно.

– Я есмь. Я есмь воля. Я есмь? Я есмь воля!.. Я есмь! Я есмь воля!

– Перед тобой бесконечное пустое пространство. Оно не имеет цвета. Оно не имеет формы.

– Да. Я вижу его.

– Пространство заполняется бесцветным свечением…

– Я вижу это бесцветное свечение.

– Бесцветное свечение становится тьмой. Тьма сгущается. Сейчас ты смотришь изнутри на зажмуренные веки. Прежде чем ты откроешь их, я дам тебе новое имя. Оно поведет тебя по жизни и будет давать силу и храбрость. Теперь ты сильное, бесстрашное существо, которое само строит свою жизнь. Ты наполняешься энергией. Могущественный прилив энергии и радости… Тебя переполняет спокойная радость и сила… Ты – та, что умерла и родилась. Твое новое имя, о бесстрашная, я беру из санскрита. Это очень древний язык, о бесстрашная. Таких, как ты, в Индии называли «героями». И на санскрите это звучало – крикнем хором – Vira!

– Vira!

– Звучало: «Vira»!

– Vira!

– Все хором: «Vira!»

– Vira!

– Вира, ты сила и бесстрашие! Ты уверенность и чистота! Открой глаза!

Я открываю глаза, и мир обдает меня с ног до головы ярким огнем зелени. Я вижу все в легком тумане. Небо. Деревья. Горы. Все в легком тумане, который я видела в бесконечном пустом пространстве.

Напротив меня сидит… пробую подобрать подходящее имя… вспомнила – Алик. Он улыбается.

– Вира, – шепчу я. На санскрите так называли героев. – Я Вира, слышите? – Я оглядываюсь вокруг. Вижу завороженные, вытянувшиеся от удивления лица Жанны, Лорны. Даже пасмурное лицо Германа растянулось под весом отвисшей челюсти. Я опускаю взгляд и вижу, что совсем голая – совсем голая, в чем мать родила.

«В чем мать родила», – думаю я. Внутри я спокойна, как никогда. Воинам без разницы, голые они или одетые. Белая дымка, которую я видела в бескрайнем пустом пространстве, сейчас здесь, перед глазами. И она делает мир праздничным.

– Смотрите, – говорит Алик остальным. – Она даже в йогической асане сидит, которая называется «позой героя»!

Я улыбаюсь ему. Его детской радости. Рука сама дотрагивается до шеи и не может там отыскать чего-то.

– Это ищешь? – говорит Герман. В руке у него ошейник, подаренный Витасом. Мне хочется забрать ошейник назад. Я знаю, что мне по-настоящему хочется сделать с ним: закопать в землю где-нибудь в лесу. Мой взгляд опускается ниже, я вся такая плавная, как в детстве, когда играла в балет.

– Он душил тебя, и ты сняла его, – говорит Герман. – Твое лицо аж посинело!

– А когда ты сняла его, то начала раздеваться, – говорит Жанна. – Вот твоя одежда.

– А потом ты вырыгала вот это, – добавляет тихо Лорна, глаза у нее большие и круглые. Я смотрю, куда показывает Лорна, а показывает она на две миски, из которых мы едим. Они заполнены гадостью.

– Я вырыгала это? Не может быть!

– Бля буду, – шепчет Лорна, в ее голосе я слышу восторг. Краем глаза я заглядываю в миски. В первой – живой клубок обслюнявленных спагетти. Во второй – желтая жижа вперемешку с пеной и кровью.

– Это правда я вырыгала?

– Это аскариды, – говорит Лорна.

– Нет. Это душа Витаса вышла из тебя, – говорит Алик. – Брось это в огонь.

Я беру две миски и грациозно подхожу к огню, где на меня таращится очкарик Йостек. Выливаю желчь в огонь. Бросаю клубок глистов в огонь. Огонь поглощает все.

Сажусь возле огня и просто смотрю на него. Мои внутренности светятся изнутри. Каждая моя клеточка будто наполняется чистым воздухом. Не хочется делать ничего другого, только сидеть возле огня и впитывать его тепло и свет. Кто-то накидывает мне на спину куртку. А я смотрю и смотрю в огонь.

К огню подсаживаются ребята – молчаливые и торжественные девушки и парни. Алик садится рядом на чурбачок и говорит вполголоса Герману что-то типа может, будем есть? Тот бурчит, что не голоден. Я чувствую, у Германа тяжелое бремя на плечах.

– Герман, ты же врал мне тогда, правда? Зачем ты мне врал?

Герман опускает голову между колен, что-то трет на шкарах.

– Расскажи, чего ты такой подавленный?

Он поднимает на меня глаза, смотрит убийственным взглядом. Потом будто напоминает себе, где он и кто он, и хмыкает. Снова прячет голову, качает ею, будто через силу смеется над несмешной шуткой.

– Гер, не держи это в себе, – говорит вполголоса Алик. – Я вижу над тобой темное пятно. Оно похоже на большого зубастого сома. Он черный. Расскажи, что это за черная рыба?

– Черная рыба? – говорит Герман. Натужно смеется. Я чувствую, сейчас ему одиноко, как никогда. Его лицо приобретает выражение, будто он собрался или чихнуть, или рассмеяться, или расплакаться. – Вы, блядь, подурели… Черная рыба, блядь…

Герман рывком встает, нервными движениями затягивает шнурки на берцах, набрасывает на плечо кожанку и без единого слова идет в направлении леса.

– Гера, постой! – окликает его Алик. – Нам не стоит сейчас расходиться! Возможно, сеанс еще продолжается!

Не оборачиваясь, Герман отмахивается. Большими шагами он доходит до ручейка и дальше бредет по воде, вверх по течению, пока мы не теряем его из виду. Отрываю взгляд от места, где еще будто висит в воздухе силуэт Германа, и сталкиваюсь взглядом с Йостеком. Я говорю ему взглядом, что мне сейчас охота сделать с ним. Йостек стыдливо прячет глаза.

Наконец-то я чувствую себя женщиной, которую никто не водит на поводке. Я чувствую себя так, будто мне все позволено. Я могу подойти к любому чуваку на этой лужайке и трахнуть его. Меня ничто не сдерживает. Я проста, как природа. Я свободна, как природа. Это кажется мне смешным.

– Я и есть природа, дурачки, – говорю я со смехом. Объясняю им, как маленьким детям: – Я, понимаете? Я! Это и есть! Природа!

Они смотрят на меня испуганными глазами. Они скованы своим страхом перед собственной природой.

– Я и есть природа! – выкрикиваю я. Мне радостно и просторно. Я задираю голову к пасмурному небу и громко, чтобы все услышали, кричу:

– Я ПРИРОДА!

Этот внезапный вопль «Я природа!» достигает моих ушей и будто извлекает из сна, в котором я плаваю после шаманского эксперимента. Обнаруживаю, что сейчас я поднимаюсь по едва заметной тропинке, протоптанной пастухами и лесорубами среди валежника и прогнивших бревен. Дно леса завалено бледными ветками и черной корой, сегодня лес – далекий и негостеприимный.

Перемещаюсь вдоль полосы лесоповала, надо мной открытое пространство. Ясный свет в сочетании с негостеприимным лесом создает мрачный эффект. Двигаюсь по сосновой посадке. Она клином врезается в буковый массив, и лиственные деревья попадаются здесь только кое-где. Мне хвойные леса всегда казались суровыми. Наверное, из-за контрастов – то они темные и непролазные, то прозрачные, сухие и анемичные. Стволы сосен рыжие и чешуйчатые. Высоко над головой взгляд натыкается на пересохшие обрубки. Они прячут роскошные кроны – те для ветров и птиц, но наверняка не для жителей нижнего яруса.

Перемена деятельности немного помогла моему мозгу справиться с нашествием эмоций и воспоминаний, которые накатывали на меня во время беснований Алика. Я видел, что Жанна, Лорна – они тоже переживали какие-то собственные эмоции, что-то в их душах поднималось на поверхность, и я не был уверен, что со дна души поднимается хорошее, светлое и вечное. Воспоминания о том львовском вечере в киоске раз за разом возникали перед глазами. Аликов голос, все эти шаманские фишки, они вызвали у меня нервную дрожь по всему телу. Я и сейчас ощущаю эти нервные подрагивания в локтях, в груди, в паху, в ногах. Подобный эффект на меня произвел разве что спиритический сеанс с духом покойного Джона Беленса. Тогда я по-настоящему убедился, что такие вещи существуют. А это неслабо бьет по психике.

Делаю несложные маневры вверх-вниз, не выходя на хребет. Двигаюсь под покровом леса, по привычке ищу глазами какие-нибудь грибы. Нашел один белый и теперь несу его как талисман. Вообще имею намерение выйти на Шипот с другой стороны – взять его своим маршрутом в кольцо.

Выхожу на небольшую, более или менее равнинную лужайку. Стало пасмурнее, спряталось солнце. Оглядываюсь.

Похолодало. Растираю предплечья, покрывшиеся гусиной кожей. Волосы на руках напряжены, прямо как шерсть. Невольно принюхиваюсь к воздуху, теперь мне хочется домой, к родным самоубийцам, хотя час тому назад я удирал от этих придурков куда глаза глядят. Сжимаю гриб, будто это моя последняя надежда. Вообще последняя надежда на связь с миром (не знаю, откуда такие фатальные мысли). Но вот приду я назад в лагерь, и кому я смогу похвастаться, какой я нашел красивый гриб? Мне становится невыносимо жаль себя.

«Забей, мудак, – говорю себе. – Бля, куда я залез, скажите мне кто-нибудь?»

Какая-то балка. Не знаю, может, и неправильно называть это балкой. Вырезанное потоками русло ручейка, теперь сухое и каменистое. Скалистое дно забито валежником – толстыми деревьями, наполовину вырванными из земли. Массивные камни, обросшие мхами. В сумерках, которые случились так неожиданно, холод камней дает визуальный эффект. Все объемное и неподвижное. И как тихо…

Разворачиваюсь, начинаю подъем, осложненный силой притяжения.

Через какое-то время вижу: между камнями буйно растет трава. Над головой темнеют пихты. Уже несколько раз я успел поменять мысль насчет того, сколько времени осталось до темноты. Даже смирился с тем, что в случае чего придется перекемарить где-нибудь на камнях. Но не тут, среди валежника, от которого дурман в голове. Не среди этой замогильной тишины и неподвижности.

Я вышел на лесную просеку. Просека узкая, метров семь в ширину. Прохожу мимо пары выкорчеванных пней, они обросли травой. Останавливаюсь возле одного и снова не пойму, почему мне неймется. Слишком неподвижны эти деревяшки. Коряги облеплены землей. Корни небольшие, стволы тонковатые – молодняк.

Смотрю вперед, не виден ли там просвет. По моим подсчетам, я скоро выйду на тропу, по которой ходят на гору Стий.

Но вместо тропы вижу что-то неадекватное. Посреди просеки стоит угрюмая каменная масса. Моргаю. Призраки в горах – обычное дело. Но нет, блядь, стоит все равно.

Каменный курган из наваленных глыб. Такие, кажется, называются дольменами. Только дольмен – это такая каменная коробка, а передо мной просто куча старого камня, мегалит. Она явно рукотворная: чересчур стройна. Вздрагиваю от холода, который стал слишком ощутимым. Сооружение повисает надо мною. Метров семь, а то и десять в высоту. Я медленно шагаю к нему. Чувствую, воздух вокруг заметно густеет.

Оглядываюсь, и меня ошпаривает испуг. Из травы, невесть откуда выскакивает стая серых волков. Мелко-мелко, опуская морды к земле, они крадутся ко мне.

Первое действие – бросаюсь бежать к мегалиту. Волки тоже срываются на бег. Оглядываюсь и немею от вида желтоглазых волчар. До меня доходит, что все это происходит на самом деле, и я изо всех сил бегу к камням. Расстояние между нами сокращается так быстро, что я просто вынужден действовать, как в смертельной ситуации. С размаха заскакиваю на кусок породы, раз, два, выше, выше, лезу на самый верх кургана. Взгляд вниз – худющие, похожие на собак, песчаной масти уроды. Один карабкается на камень, и – я не верю увиденному! – залезает все выше и выше. За ним прутся остальные. Желтые буркала и разинутые пасти. Волки скалят клыки.

Как только пасть дотягивается до моей ноги, я с размаху ударяю ботинком по плоской черепушке. Волк кувырком летит вниз, скулит, сбивает с ног еще пару серых. Поворачиваюсь к ним спиной, охватываю камень руками, хочу лезть еще выше, как вдруг замечаю на камне высеченный знак:

Бестелесный голос из-за плеча четко проговаривает: «Это их святыня».

Бросаю взгляд через плечо и вижу… вместо волков… семь или восемь выкорчеванных пеньков, которые кто-то сложил возле подножия кургана…

Кургана?

На самом деле я изо всех сил припал к камню, увязшему посреди балки. Подо мной еще пара здоровенных камней, формирующих что-то типа порогов. Множество трухлявых ветвей, сухой листвы и буковых орешков. И весеннего ила. Разжимаю объятия, в которых сжимал кусок скалы. Удостоверяюсь, что стою на ногах. Даже попрыгал на месте, проверил, не провалится ли земля. Это русло, откуда я пробовал выбраться.

Меня озаряет гениальная догадка: надо срочно уебывать отсюда! Изо всех сил ломлюсь в сторону, то через прямой, то через кривой сосняк, пока не выбираюсь в горную долину. Бегу, прижимая к груди белый гриб, бегу, чуть не падаю – горная долина шириной с футбольное поле, – пока не наскакиваю на узкую тропинку. Родная тропа! Родная тропа! Ноги сами узнают ее, я стремглав сбегаю вниз, вниз, вниз.

Еще издали вижу уютный свет огня. Он меня буквально зовет, и я взлетаю на наш холм. У самоубийц атмосфера спокойная. Алик возится возле котелка, Вика с Йостеком моют посуду перед едой, а Жанна с Лорной мирно болтают. Врываюсь в этот уют, будто в церковь. Падаю возле огня и несколько минут пытаюсь восстановить дыхание.

– Как ты? – говорит Вика. Она уже оделась и даже помыла голову. От ее еще сырых волос идет пьянящий аромат шампуня.

– Это тебе, – говорю я и протягиваю ей гриб. Правда, пока я бежал, он несколько утратил свой шарм. Ну и хули. Любишь меня – люби мой зонтик.

– Благодарю, – Вика расплывается в улыбке, берет из моих рук гриб и целует меня в щеку.

Лорна (сейчас она кажется такой доброй, сейчас все кажутся такими добрыми) подает мне миску с гречневой кашей вперемешку с тушенкой и ложку. Я благодарно принимаю это проявление человечности, но так часто выгибаю шею, чтобы взглянуть на лес, что она не выдерживает:

– Ты, блядь, или ешь, или иди еще побегай. Зайчик, блядь. Мы здесь без тебя должны были с панками базарить. Суки, блядь, хотели нас отсюда нахуй выселить. Нормально, а?

Я спрашиваю, что тут происходило, и Йостек рассказывает, что какие-то голопупенки – типа панки, но недоделанные – пришли и начали их напрягать.

Говорит Лорна:

– Суки, блядь, говорят, вы тут шо, блядь, залезли, гопота ебаная? А я говорю, ты, блядь, жопа недоделанная, иди сюда, блядь, я тебе сейчас башку расхуячу, будешь знать! Гоп-пота, блядь.

– И что? Расхуячила?

– А ты, блядь, думал!

– Шо, ПРАВДА?

Алик и Йостек утвердительно кивают. Вика покачивает головой, будто до сих пор не может поверить, что здесь такое происходило. Только теперь замечаю – у Алика расквашена губа.

– А тебе, братец, за что досталось?

Алик бубнит, что ему тяжело говорить, поэтому передает слово Йостеку. Тот в нескольких словах описывает, как Лорна котелком разбила голову какому-то четырнадцатилетнему мальчику, который в компании пьяных «панков» пришел сюда цепляться. Йостек с восторгом рассказывает, как Лорна стояла над неподвижным телом мальчика с «расхуяченной» головой, крутя котелок, будто пращу. Она заслоняла собой четырех других суицидников и грозилась сделать котлету из каждого, кто еще раз прилезет на этот холм нарушать их сеансы шаманизма. Второй жертвой ее котелка стал Алик, который неосмотрительно наклонился подобрать с земли свою кружку с недопитым чаем. Поднимаясь, попал под удар.

– Потом, – продолжает уже Вика, – мальчики пришли прощения просить. Даже принесли Алику перекись водорода.

А для окончательного примирения «панки» пригласили их сегодня вместе бухать.

Вижу, за время этих событий краснотряпочники прониклись чем-то наподобие дружбы. Шаманскими заебами не пахнет. Лорна сидит в ореоле славы, чистит перышки и притворяется, будто ей через день приходится кого-то спасать – если не заложников, то зубастиков.

– Надо было вообще тебе зубы выбить, – миролюбиво обращается она к Алику.

– И оськи лазхуяцить, – мрачно отшучивается раненый.

Когда моя миска пустеет, я задираю голову к небу. По контрасту с огнем тьма небес – беспросветная. Тучи стянулись, ветер с гор дует, листва шумит. Буря будет. Гром грядет.

Сердце мое щемит. Стоит только оторвать взгляд от успокоительного костра и знакомых лиц, как взгляд теряется во мраке ночи, где палатки с людьми внизу – лишь декорация, а на самом деле тут только горы.

Снова смотрю на чужие лица, с которых так легко спали маски знакомости. Вижу пятерых неизвестных мне людей, их мимика растворена в черном и золотом. Из огня к небу рвутся искры, потрескивают дрова. Шумит темнота леса. Неизвестное, которое все мы пробуем оттеснить, никуда не девается. Оно здесь, сразу за спиной. Трещит огонь.

– М-да, – говорит Лорна и закуривает.

– М-да, – повторяет она, уже пуская дым книзу. – Я за то, шоб мы всей бандой шли бухать. А потом поймаем еще какого-нибудь подсвинка и зажарим в палатке.

Я красочно вижу картину, как пьяная Лорна выхватывает из огня пылающую дубину и начинает ею размахивать, пока не загоняет жертву в палатку и не поджигает ее. Мрак какой-то, а не девушка, истинно говорю, мрак еси.

Но есть что-то в ней такое притягивающее, что заставляет нас всех подняться и двинуться всем вместе к панкам. Бухать.

– Вот они, – показывает Вика на одну из палаток внизу. Со склона нашего холма приоткрывается панорама, которую можно назвать «Shypit by night»: в гущу тьмы ввинчены дымные шарики костров. Медленно переступая, я иду за Викой, которая знает дорогу, и веду за собой Жанну и Йостека с Лорной. Йостек потихоньку учит Лорну не обращать внимания на мелочи и не делать глупостей. Лорна категорическим тоном отрубает, чтобы тот не учил ее жизни, потому что она, блядь, покажет, что жизнь – это не булка с медом. Особенно с тобой, догадываюсь я. Замыкает колону раненный в губу Алик. Его губа выпячена, а в уголке рта чернеет подсушенная перекисью кровь.

Входим на территорию «панков».

– Панки хой! – говорит кто-то из темноты и протягивает руку. Я пожимаю ее.

Возле огня, на корточках, сидят подростки лет так пятнадцати-шестнадцати. Один даже читает. Пробую прочитать название – «Культ» Любко Дереша.

Все панки какие-то щуплые и заморенные, будто по целым дням только и делают, что бухают и трахаются.

Впрочем, девушек почему-то не видно.

– У вас девушек нет? – с ходу спрашиваю первого, который подал мне руку. Руку я пожал, но ответа на вопрос не получил. Тот, что читал книжку, оперся подбородком на ладонь, с некоторой задержкой (дочитывал предложение) поднял глаза и молча покачал головой.

Я продолжаю здороваться за руку – всего-то семь человек. Последний, кто протянул мне руку, – жертва дня. Смуглый остроносый парнишка с перемотанной бинтом головой, похожий на госпитализированного с фронта Пиноккио.

– А чего так? – продолжаю докапываться. – Чего девушек нет? Мужики вы или не мужики?

– Та, блядь, – «Пиноккио» машет рукой, мол: гори оно все синим пламенем.

С Викой здесь, кажется, уже знакомы. Ее встречают живее, потому что это она бинтовала раненого. Пареньки хотят поупражняться в галантности. Когда к Вике присоединяются Лорна и Жанна, трое из панков, которые сидели на чурбачках, срываются и предлагают дамам место. Особенно стараются для Лорны. Ей досталось полено, смягченное сложенным вчетверо свитером. Пока пожимают руки Алику и Йостеку, Лорне передают термос с неизвестным напитком. Лорна сперва осторожно пригубливает, а потом выливает себе в глотку неслабую чарку.

– Нор-р-рмально, блядь, – говорит она и вздрагивает. – Ох-х, бр-р-р! Пошло. На, Герман, бухни.

Лорна передает термос мне в руки, и пареньки смотрят на меня другими глазами. Ого! Так вот кому Фея Убивающего Котелка предлагает выпить сразу после себя!

Я принимаю термос и принюхиваюсь. Пахнет спиртягой. Глотаю и передаю термос Йостеку. Ох, пошло по телу.

Изучаю эту компашку, и мне становится почему-то очень весело. Какие-то десятиклассники собрались, честное слово. Оно и не удивительно, что все такие перепуганные: пришли старые чуваки – один лысый, другой олигофрен, третий вообще веб-дизайнер. Да еще и телок своих привели, которые, того и гляди, оторвут им яйца. Конечно, с такими лучше помолчать. Для яиц как-то безопаснее.

Но раз мы уже пришли сюда, надо устроить праздник.

– Вот ты, – говорю.

– Я? – испуганно переспрашивает один, в джинсовой безрукавке на голое тело и со словом «ЦОЙ», наведенным шариковой ручкой на плече.

– Да, ты. Ты здесь мухоморы видел?

«О, мухоморы!» – засияли глаза у пацана. Ага!

– Та нифуя, – как можно солиднее отвечает «ЦОЙ». – Мы здесь с Артемом пол-леса облазили. Только три нашли. Схавали, блин, – и нифуя.

– Потому что пожадничали, – вмешивается третий, не «Цой» и не Артем, который на самом деле «Пиноккио». – Я говорил: давайте нормально подождем Серого, он нам все объяснит, а вы, голытьба, сожрали. Серый, – объясняет нам этот третий, по прозвищу Юраха, – это наш друг, он нам все-все про ботанику рассказать обещал.

– Да, и сказал, научит делать «Карпатские звезды», – вставляет Артем. – Это такой напиток, на травах и сгущенке. Очень оттяжная штука.

Какой-то безымянный скептик замечает:

– Так-то оно так. Но Серый еще позавчера у нас двадцатник одолжил, и я его больше не видел.

Молодые панки соглашаются, что двадцать гривен – дело серьезное. Так что должен Серый или отдавать, или как-то выкручиваться… неизвестно как. Только скептик убежден, что Серого им уже не видать.

– А вы вообще впервые на Шипоте? – спрашивает Йостек, который плохо разбирается в грибах и живой природе вообще. Термос до него доходит уже в третий раз, но на этот раз пустой.

– Та впервые. Наслушались мы, значит, историй про этот Шипот, ну и решили…

От выпитой черничевки народ почувствовал себя на порядок веселее. Ситуация оживает. Цой тоже чувствует себя раскованнее. Он бормочет что-то типа: «Сейчас, сейчас, гул-лять так гул-лять» – и лезет в палатку за подкреплением. Звякает там чем-то, шуршит и возвращается с тремя бутылками «Кадарки». Невольно фиксирую тактическую ошибку: ну кто же перед незнакомцами вытаскивает три бутылки сразу?

У пареньков языки понемногу развязываются, и они начинают наперебой рассказывать, как решили этим летом всем кагалом поехать на Шипот. Рассказывает Артем:

– И нам, блин, такого, я тебе атвечаю, такого нарассказывали про Шипот, шо ну его нафиг. Я прихожу к Витьке и говорю: старик, давай берем пацанов и махнем на Шипот. Там тако-ое, шо ну его нафиг.

– А шо вам говорили?

– Та, блин, чего нам только не говорили. Говорили, шо тута, блин, бабы кругом голые ходят, ты так сидишь возле палатки, а она, голая, подходит к тебе, так ножкой тебя в грудь – пить, шоб ты на спинку лег, – и давай тебя ебать.

– Серьезно, Гера. Мы уже таки были готовы… гандонов набрали – по две пачки на брата. Водяры, вина сколько могли взяли. Ко всему готовы были. Ко всему. Ну, блядь, только не к этому.

– А шо такое?

– Та, блядь, невезуха какая-то. Только приехали, разложили там внизу палатки, как приваливают какие-то старшие панки, по двадцать пять, по тридцать лет, и давай нас разводить, шо то ихнее место. Шо они там, видите ли, каждый год раскладываются, шо то их место и шо печку из камней тоже они выложили. «Та мне по-о-охуй, – говорю, – кто эту печку выложил, шо вам, – говорю, – места мало?» Короче, как дошло дело до драки, так нам отвесили пиздюлей, и должны были мы аж сюда переноситься.

– Точно, – подтверждает кто-то из друганов. – Это ж такой лом – снова эти палатки ставить!

– Перебрались мы сюда, все чики-пики. Сидим, бухаем, тут Серый пришел, навешал нам лапши на уши, сказал, что ему надо двадцатник СРОЧНО. Ну, мы не отказали, все-таки Серый человек с положением.

– Да-а-а, блин. Прокукали двадцатник, – снова комментирует неизвестный.

– Миша. Не пизди, блядь, а то щас получишь, – у Цоя заплетается язык. – А потом дождь начался, мы набухались в сраку, а ночью просыпаемся, смотрим, а мы по колено в воде. Спальники – в жопу мокрые, рюкзаки – все промокли. Блядь, ну шо за фигня!

Цой, такой смешной и такой грустный, закуривает. «Дай мне!» – приказывает Лорна, и Цой угощает ее сигаретой.

– И тут уже все, блин, – Цой рисует рукой с сигаретой прямую. – Все пошло гладко, – еще одна гладкая линия сигаретой. – Понимаешь, Герман? Гладко. Я аж сам был доволен. Пацаны, блядь, сытые, палатки – сухие. Никакого гавна. Мы решили: надо бухнуть. И бухнули. А Артем мне говорит: давай берем пацанов и идем в-о-вон на тот холм. Там телки-праститутки, мне Омар рассказывал. Знаете Омара?

Вика кивает.

– Ну вот. Афиг-генный мужик, между прочим. Показал мне, как морские узлы вязать.

– Та ты дальше рассказывай!

– Миша, блядь! – Цоя качает, будто лодку в синем море. – Миша, блядь! Я ж… я ж предупреждаю. Не выебуйся, мужик, ладно? Не выебуйся, ладно?

– Ну тихо, тихо, – успокаивает Цоя Юраха. – Рассказывай дальше.

– Та хули там. Они сами видели. Может, Герман не видел. Ты не видел, Герман? Не?

– Та не видел я, не видел.

– Герман, – говорит Цой и лезет обниматься. – Герман. Ты афиг-генный мужик, Герман.

– Хорошо, хорошо, – усаживаю его на место. – Йостек тоже афигенный. И Алик афигенный. Может, вообще, афигеннее, чем я и Йостек вместе взятые. Правда, Алик?

– Плавда, – шамкает Алик.

– Ладно, бля, все вы здесь афигенные. Но я вам скажу, шо самое интересное еще впереди. У нас еще есть план.

Кто-то, кто выпил меньше, хлопнул себя по лбу. «Приддурок», – выдавливает тот, что с книжкой, и снова бьет себя по лбу.

– Шо ты сказал, бля?

– Тихо, тихо, – снова успокаивает Цоя Юраха.

– Не, не тихо! – вскидывается Лорна. – Раз есть план – курим план! Всё, курим план!

Чуваков, вижу, обломало. Наверное, мечтали покурить в дружеской атмосфере, в тесном обществе, а тут – такой финал. Последняя надежда, и та рухнула. Лорна не замолкает:

– Курим план! Курим план!

Поднялась суматоха. Цой начал отдавать приказы по приготовлению бульбулятора, братки начали гудеть, обсуждая перспективу накуриться, Йостек пробовал образумить Лорну: «на фига тебе план, ты уже и так пьяная», а Лорна – Лорна вообще выше всех — закрыла уши ладонями и давай визжать: «Курим план! Курим план! Курим план!»

– Может, нам пола? – потихоньку спрашивает меня Алик и кивает в сторону холма. Ни у него, ни у меня нет настроения курить. На сегодня компании пьяных панков мне уже хватит.

– Валим, – говорю.

Встаем и выходим из круга. Йостек, оскорбленный Лорной, тоже демонстративно идет прочь. Вика остается. Жанна тоже пошла бы прочь, да только, дуреха, боится идти наедине с мужчинами, или еще какая-то беда. Лорна неожиданно расчехляется:

– Эй-эй, Герман! Эй, Зубастик! Геморройчик! Вы куда? А как же я?

Йостек бросает через плечо:

– А ты покури, солнышко. Может, не так страшно будет одной к нам возвращаться.

Лорна такую перспективу не учла. Это ж в самом деле придется накуренным бабам ползти на гору. Через ночь.

– Я крикну тебе, хорошо? Или пусть Вика за вами сбегает, хорошо, Вика?

Вика фыркает: «Тоже мне, королева».

– О, Жанна за вами сбегает. Сбегаешь, Жанна?

Жанна от такой наглости просто немеет. «Та не-еее, чего-оо я должна бегать?..» – лепечет она, но против Лорны ей не устоять.

– Пиздуйте, пиздуйте, Жанна за вами сбегает.

Алик, который отошел метров на сорок, считая себя во тьме незаметным, показывает Лорне средний палец. Неожиданно та откликается:

– Я это видела, Зубастик. Я это тебе припомню!

Разгребаю угли обгоревшим суком. От жара идет приятное тепло. Нас трое, и мы молчим. Уши отдыхают. Глубоко вдыхаю холодный воздух. Кладу на огонь пару сучьев и не затрудняю себя больше ничем. Лиц не видно, только легкий инфракрасный жар. Йостек чиркает зажигалкой на пьезокристалле и раскуривает свою суперлегкую сигарету. Его джинсы белеют в тьме. Нет-нет да блеснет линза в Аликовых очках.

Темнота.

– Извини, – говорю я.

– Прошу прощения?

– Я не тебе. Я Алику. Возможно, я был не слишком тактичен сегодня.

– Глупости.

– Просто… не знаю даже таких слов. Понимаете, пацаны. Я внутри себя говорю много, хорошо. Но как только начинаю говорить вслух, сразу будто блок какой-то включается, и я не могу из себя пары слов выдавить. Косноязычный такой. А я бы хотел открыться. Все выложить вам. Это такое бремя, пацаны.

– Ты поплобуй, не бойся. Скажи палу слов. Дальше будет легче.

– Я убил человека, пацаны.

– Я работал в ночном киоске. Продавал тогда пополнение на мобилы. Реально восемь часов сидишь в металлическом ящике. Ужас. Ну и, собственно, тогда и случилось это. Я был на ночной смене. Было, может, часа два ночи. Начало осени. Я заснул и проснулся от шума на улице. По звукам можно было догадаться, что там несколько человек серьезно спорят. Я тихо выглянул в окошко и увидел двух типов в трениках, которые трудились на районе. Они приперли какого-то мужика к дереву и чем-то угрожали ему. Я узнал его – это был один тип из моего дома. Он дергался, хотел вырваться, но его держали крепко. Грозили. От него ничего не требовали, его просто подавляли. Я слышал обрывки фраз: «я тебя тут удушу, понял?..» И тут его действительно один из типов начал душить. Я услышал хрип и увидел в окошко, как вздрагивает его тело. Я не осмеливался даже вздохнуть. Не то чтобы выйти и помочь бедолаге. О том, чтобы позвонить куда-то на милицию, у меня даже не было мысли. Я перессал по полной программе. В конце концов я увидел, что тело обмякло и сползло по стволу дерева. И тут один из типов посмотрел прямо на меня, прямо в окошко кассы. «Эй, там кто-то есть», – крикнул один. Это все было как один затяжной, страшный глюк, от которого я не мог оклематься. Они подбежали к киоску и начали колотить в двери ногами, начали лупить по стенам кулаками. Потом они начали пихать мне в окошко бутылки из мусорника и подожженный целлофан. Наконец мне удалось закрыть отверстие плексигласовой пластиной. Я слышал, один говорил, что надо убегать, а другой пытался поджечь киоск. Они грозились, что найдут меня. А потом все стихло. Где-то еще час я выжидал и прислушивался. Я боялся, что они могли затаиться и следить, когда я выйду на улицу. Но уже начало светать. Когда я выглянул через щелку наружу, никого не было. Не было и тела того мужчины. Потом я узнал, что его нашли в баке для мусора совсем рядом с киоском. Убийц не нашли.

Герман перевел дыхание и глотнул воды.

– Если бы я не зассал тогда, мы бы им надавали вдвоем с тем чуваком. Может, и нам бы досталось, но он бы не погиб. Это точно. А я зассал. Вот.

Какое-то время молчим. Я прочищаю горло и говорю:

– Иди в милицию. – Мой голос на удивление сдавлен. – Опиши им тех бандитов. Может, так ты искупишь это…

– Нет.

– Почему?!

– Это не то. Я не смогу сделать этого.

– А ты вообще видишь какой-то выход из ситуации?

– Вижу. Покончить жизнь самоубийством.