Текст книги "Немного тьмы (на краю света)"

– Но ведь так нельзя! – говорю я. – Нельзя так просто… взять и сдаться!

– Слушай, умник, – огрызается Герман, – на тебе это не висит. Все вы тут любите советы раздавать направо и налево. Но на тебе этот грех не висит. Ты даже не слышал на самом деле того, что я рассказываю. Ты это сейчас послушаешь, подумаешь: Господи, хоть бы со мной такого не случилось, – и забудешь все от испуга. А мне еще засыпать с этими мыслями. И просыпаться. И так каждый день. Снова та же самая тьма. Черная рыба, объедающая во тьме твой труп. Ты не представляешь, что это значит.

Герман опускает голову между коленями и с головой накрывается курткой.

Алик наклоняется вперед и произносит:

– Герман. Послушай, Герман. Я хочу тебе что-то сказать.

Герман поднимает куртку и смотрит одним глазом. Потом выпрямляется. Я в самом деле прихожу в ужас от того, что вижу. Его лицо перекошено плачем, но он не умеет плакать, это просто сухой болезненный спазм лица.

– Прислушайся сейчас к своему сердцу. Оно знает выход. Честный и достойный выход.

Герман смотрит на Алика, а потом опускает голову в ладони. Слышно, как он всхлипывает.

Трещит огонь. Звезды рассыпались над нашими головами. Я чувствую себя неловко. Чтобы преодолеть это, бросаю в погасший огонь пару веток помельче, лишь бы было больше света. Потом прибавляю потолще, и вокруг костра становится теплее. Занятие захватывает меня, теперь огонь сильный и яркий. Вдруг Герман, будто разбуженный ярким светом, медленно поднимает голову, обводит нас темным, бездонным взглядом. В его глазах такой блеск, будто он видит эту картину впервые. Герман так же медленно встает, затем поспешно начинает сбрасывать с себя свои «гады». Сбрасывает «гады» и носки…

– Герман, можно поинтересоваться, что ты делаешь?

– Я нашел… – Сбрасывает штаны, и байкерскую кожанку с цепочками, и футболку… – Я нашел… – говорит он, пробуя сохранить равновесие на одной ноге, пока сбрасывает с себя трусы. – Нашел для себя выход.

Теперь он полностью голый. Герман подкладывает в огонь еще пару сучьев, и пламя вспыхивает новой жаркой жизнью. Несколько секунд, уперев руки в бока, Герман глядит на костер, а потом снова смотрит на меня своим загадочным темным взглядом.

– Я знаю, что нужно сделать, чтобы искупить вину, – и с этими словами он бросает в огонь груду своей одежды, от чего мы на минуту оказываемся почти в полной темноте. Но огонь каким-то чудом берется переваривать эту непростую пищу. При этом выбрасывает клубы темного, вязкого дыма.

Алик все это время молчит, он оперся на свою палку подбородком и смотрит, как пламя постепенно поедает тяжелые ночные деликатесы. Герман, мерцая удом, переворачивает одежду в огне длинной палкой.

– На, это тебе, – он бросает кожанку в Алика, и та, бряцая металлическими клипсами, падает на землю рядом.

Только я, кажется, не понимаю ничего.

– Ты можешь нормально объяснить, что ты вытворяешь?

Герман разворачивается ко мне.

– Я иду в горы. Сам. Голый и босой. Это будет длиться десять дней.

– Одиннадцать лучше, – не разжимая зубов, прижатых палкой, и не отводя глаз от огня, бросает Алик. – Для шамана имеет значение число «одиннадцать».

– Но зачем?!!

– Умирать. Если природа захочет, за это время она успеет забрать меня. И это будет моя жертва. Если природа захочет меня отпустить, она даст мне пищу и воду. И тогда это тоже будет расплатой за все мои грехи. Возможно, меня растерзают друзья-волки, к которым я сейчас пойду. Возможно, я околею от холода. Но я это сделаю. Ариведерчи, дорогие мои.

– Ариведерчи, брат-шаман, – говорит Алик и поднимает руку на прощание. – Какую тебе станцевать песню на прощание?

– Эй, вы шо? Люди! – кричу я. – Вы шо, подурели?

Герман смотрит на Алика.

– Станцуем на прощание что-нибудь веселое, идет? Например, «Кукареллу».

– Африк Симон? Хо-хо, моя молодость!

– Да, Африк Симон, «Кукарелла».

– Та бля, шо ж вы делаете?! Алик? Герман? Вы чего?

– Начинай, отец, – говорит Герман.

Я с отвисшей челюстью наблюдаю, как Алик поднимается на ноги и вдруг, притопывая и прихлопывая, начинает выдавать ртом странные звуки.

– Тр-р-р ха-ха, тр-р-р бум-ба, тр-р-р ха-ха…

К своему ужасу я узнаю эту дебильную песенку, амана кукарелла, или как ее. И тут Герман начинает припевать, пританцовывая:

– Мулюнди ва мюланди, хафа-нана! Амана кукарелла, шала-ла-ла!

У меня начинается истерика. Двое взрослых мужчин, припрыгивая, притопывая, танцуют вокруг костра, как дикари.

– Стойте! Не делайте этого! Так же нельзя!

Но они танцуют со все большим азартом. Мне кажется, какие-то невидимые зрители поддерживают их. Даже больше, меня охватывает жуткое, сумасшедшее чувство, будто эти двое танцуют прямо сейчас на грандиозной сцене мира внутри маленького кружочка света, и вселенская невидимая толпа из тьмы подпевает им и подбадривает криками.

– Ва-ки ри-ди Ва-ки-ри-да-ю та – Пула, Пула, Новена-а Хэй, ваки-ю да-ю та – Ду-руку Ха-фа-на-на! Ва-ки ри-ди Ваки-ри-да-ю та – Пула, Пу-ла, Но-вена-а! Амана кукарелла-а-а ша-а-а… ла-а-а… ла-а… – и хором: ЛА!!!

Я не успеваю заметить, как и куда исчез Герман. Вижу только запыхавшегося, вспотевшего Алика, на краю темноты и тишины всматривающегося куда-то в сторону ручейка. У меня отнялся язык. Я тяжело опустился. Голова идет кругом.

– Так же нельзя! Вы взрослые люди! – бросаю я Алику в отчаянии и (откуда это во мне?) ненависти.

Алик устало садится на свой чурбачок и платочком утирает со лба пот. Он смотрит на меня с сочувствием, грустно. Мне становится не по себе.

– Мир велик и таинственен, Йостек. Однажды вы это поймете.

Он отклоняется немного назад, поднимает из травы Германову кожанку. Встряхивает ее, та звякает.

– Неплохая, – говорит он и накидывает куртку себе на плечи, будто все так и должно быть. Будто ничего не случилось. Седая щетина на его круглой подпухшей морде блестит. Разбитая губа с черной засохшей кровью, толстые очки на резинке, задумчивое лицо, посошок, на который опирается Алик, и байкерская куртка на плечах – знаю, все это бессмысленно, однако сейчас оно кажется мне какими-то таинственными атрибутами настоящего шамана. Но я вовремя напоминаю себе, что эта драматургия нужна исключительно для того, чтобы забить мне баки.

Неожиданно, совсем с противоположной стороны кто-то окликает нас. Из темноты выходит Вика. Она обкуренная и напуганная.

– Идите, девушек заберите. У них там серьезные проблемы.

Мы поспешно сбегаем к лагерю панков. Там все с белыми лицами. Такими белыми, аж видно во тьме. Полная молчанка. Они сбились в кучу, эти молодые дружные панки, сбились в кучу, освободив пространство для игры теней. В самом центре свободного места сидит неподвижная, будто камень в степи, Лорна с застывшим лицом. Ее глаза прикрыты, она смотрит на кончик носа. Ее лицо холодно и красиво, в ней мерещится что-то большее. Возле ее ног, скрутившись клубком, лежит тело и плачет. Я с ужасом узнаю Жанну. Мое сердце сжимается от жалости и испуга.

– Что тут происходит?

Она лежит в пылище и обнимает руками колени Лорны. Жанна захлебывается слезами. Издает страшный рев и снова заходится. Плач ее просто раздирает душу. Сквозь всхлипывания Жанна выдавливает:

– Прости-и-и… Прости-и-и… ну прости-и-и меня-а… Я-а-аа больше так не бу-у-уду… Я больше так не-е-е бу-у-ду-у-у… Не надо-о-о, слышишь? ну прости-и-и меня-а-а… проости… прости… прости… Ну прости меня-а-а…

Лорна не подает признаков активного сознания. Ее взгляд сосредоточен на кончике носа.

Могильная тишина и грудные рыдания. Я только осознаю, что меня овевает ночной ветерок, и все. Голова пуста.

Пареньки не шевелятся. Меня тоже будто парализовало. Неужели Лорна снова взялась за свои сумасшедшие эскапады? О господи! Только не это!

Вика первой бросается к Жанне и начинает ее поднимать с земли. Она что-то лопочет: «Дорогушка, лапочка, успокойся, перестань, ну не плачь, солнышко, ну». Но Жанна вжимается щекой в землю, щеки мокрые от слез, и на них налипла пыль. Ее куртка испачкана соплями и пеплом. Вика силой отрывает Жанну от земли, и каждый может видеть, как по серым от пылищи щекам катятся тяжелые слезины. Мне страшно. Это снова началось. Жанна стонет: «Прости, прости, прости!», а Лорна ничего не отвечает. Я подхожу к ней, пробую поднять под руки с земли. Но Лорна тоже упирается, притворяется, будто приросла к месту. У меня не хватает сил поднять ее, и на помощь приходит Алик. Чудом ставим ее на ноги и без лишних слов выводим за границы шатра, где уже Вика ведет за руку Жанну. Жанна заходится в истерике и выкрикивает: «Ну пожалуйста, я больше не буду, ну почему, почему, почему…»

Лорна перестает прижимать ноги к животу и становится на землю. «Я сама», – говорит она и выдергивает руки. Гордо идет на несколько шагов впереди. Мы с Викой плетемся следом. Вдруг Лорна бросается бежать в сторону леса – так внезапно, я совсем не ожидал, Лорна бежит в направлении леса, и у меня вырывается:

– Надо поймать ее!

Бежим за ней, бежать приходится вверх, но раз, два, три – и я в прыжке догоняю Лорну, хватаю ее за капюшон куртки. Лорна с размаху чиркает меня по лицу ногтями, и я с воплем отдергиваю руку, хватаюсь за щеку, но уже подоспевает Алик и валит Лорну на землю. Он придавливает ей руки коленями к земле. Лорна извивается и старается двинуть его по яйцам.

– Ноги держи! – выкрикивает Алик, но я не могу схватить их и получаю удар в живот. В конце концов ловлю ступни. Лорна сильная, как черт, она дрыгает ногами так резко, что я уже побаиваюсь, как бы не заработать удар по зубам. Алик ловко хватает Лорну под грудь.

– Несем ее!

Поднимаем ее, чертовка сопротивляется и вырывается.

– Пустите! – кричит. – Пустите, ебанаты! Пустите! Мне надо в лес! На курган! Меня зовут на камни! Вы слышите! Перестань меня щупать, пиздюк, блядь, УЖЕ меня пустил, ты слышишь?

Меня заливает пот, чувствую, что на то, чтобы удержать Лорну, уходят все мои силы, будто я взялся за что-то нечеловеческое. Снова! Снова оно началось! Это все Аликовы фокусы. Доигрались! Шаг за шагом несем ее под гору, как вдруг Лорна говорит:

– Поставьте меня. Я сама пойду.

Почему-то не могу ослушаться, отпускаю ее ноги. Алик тоже ослабляет хватку, но руку не отпускает. Я беру Лорну за другую руку, и мы ведем ее, как опасного преступника. Лорна молча перебирает ногами, потом снова выдергивает руки, и мы теперь отпускаем ее. Она самостоятельно одолевает последний подъем и садится возле огня. На бревне нас ждет Вира.

Несколько минут мы неподвижно стоим с Аликом над ярким огнем. Дым попадает прямо в лицо, выступают слезы. Двести метров мы преодолели минут за двадцать. Я чувствую себя абсолютно вымотанным. Тело пышет нездоровым жаром, мышцы гудят от перенапряжения, на лице горят царапины. Ощупываю его пальцами. Чувствую горячие рубцы и содранную кожу. Алик постоянно двигает плечом, будто хочет размассировать растянутую мышцу. Кривит лицо.

В конце концов оцепенение спадает. Я вытаскиваю свои суперлегкие папиросы, откусываю полфильтра и сплевываю его в огонь. Глубоко затягиваюсь дымом.

Лорна без слов идет в палатку. Возле огня остаемся вчетвером.

Спрашиваю, где Жанна. Алик объясняет, что дал ей выпить барбовала и уложил спать в палатку Германа. По его мнению, Жанне сегодня следует побыть подальше от кое-кого. Я полностью соглашаюсь.

Вира готова спать с Жанной. Проскакивает мысль расспросить, что же все-таки случилось между ними, но даже не представляю, как это сделать. Обессилен до предела…

Хочу спать. Смотрю в сторону своей палатки и выкрикиваю:

– …Блин, она еще мне сейчас палатку сожжет!

В палатке тлеет светлячок. Видно, Лорна зажгла свечку.

– Ладно, – говорю. – Спокойной ночи.

Мне без энтузиазма желают того же. Я спешу к палатке.

Залезаю во внутреннюю камеру и напарываюсь, как на штык, на Лорнин взгляд. Она забилась в уголок, обложила себя нашими спальниками и хлопает оттуда совсем дикими глазами. Ну, и как теперь мне спать? На голой земле? Эгоистка, блин.

Пробую уговорить ее:

– Не наглей, Лорна, дай мне спальник.

Та молчит.

– Давай уже будем укладываться, ночь на дворе.

Снова безрезультатно.

– Ты слышишь меня?

Лорна смотрит куда-то в пространство, водит глазами, следя за чем-то невидимым.

– Сейчас нам всем будет пиздец.

Меня снова пробирает страх – Лорна слов на ветер не бросает. Насмешливо возражаю:

– Шо ты гонишь? Какой еще пиздец?

– Демоны, – говорит Лорна и закусывает губу. Ее глаза бегают, изучают меня. Она напугана, можно сказать, нашугана. Страх передается мне. Если откровенно, то я просто деревенею от ужаса.

– ЛЮДИ, СЕЙЧАС ПРИДУТ ДЕМОНЫ ИЗ ЛЕСА! – кричит она громко, чтобы услышали все в лагере. – ПРЯЧЬТЕСЬ, ПОКА НЕ ПОЗДНО!

– Они пришли за мной, – добавляет уже тише.

– Та шо ты гонишь, – пренебрежительно говорю ей. Вытаскиваю из рюкзака болоньевую куртку и ложусь на каримат. Скручиваюсь бубликом и гашу свечку.

Лорна ложиться не собирается.

– Не надо было свечку гасить, – обреченно говорит она.

– Лорна, расслабься. Никаких демонов тут нет. Тут же ж не темно. Вон и огонь видно через стенку.

Через тент пробивается свет костра, его отблесков хватает, чтобы разглядеть Лорнино лицо. На ткани танцуют причудливые тени. Я удобнее укладываюсь на каримате, поближе к куче спальников. Прижимаюсь теснее к Лорниной куче спальников, чтобы греться хотя бы с одной стороны. Я чувствую, как меня даже слегка подавляет эта куча спальников, вдруг в палатке становится мало места, появляется пугающая теснота. Лорна, несомненно, почувствовала то же самое:

– Ну, куда вы претесь, блядь? Чего вы мне лезете на голову?

И хоть я мигом отодвинулся от нее на метр, Лорна продолжает отталкивать от себя что-то невидимое. Голос ее становится все более испуганным:

– Та перестаньте лезть на меня, ну сколько вас тут напихалось, суки, идите прочь, уроды, блядь!.. Шо вы на меня все навалились, слезьте, блядь, слышите, слезьте с меня!..

Я срываюсь и быстро отползаю в противоположный угол палатки. Перепуганно наблюдаю, как Лорна отталкивает что-то невидимое, явно с убывающим успехом.

– Лорна! – выкрикиваю. – Раздуплись! Тут никого нет!

– СЛЕЗЬТЕ С МЕНЯ! ПЕРЕСТАНЬТЕ МЕНЯ ДУШИТЬ! СЛЕЗЬТЕ С МЕНЯ!

– Лорна! Посмотри на меня! Посмотри на руку! На моей ладони есть точка!

Я машу ей перед носом ладонью, на которой должна быть мысленная точка, это такой психологический прием, но на Лорну это не действует. В конце концов я встряхиваю ее за плечи, да так, что ее зубы аж щелкают, Лорна больно прикусывает язык, вскрикивает, хватается за рот руками.

– БЬЯДЬ! БОИТ! – вскрикивает она и с ненавистью смотрит на меня. – Пиз’уй отсюда на’уй, ’об я тебя тут боуше не виеа!

Я не двигаюсь. Лорна сплевывает на ладонь и поднимает сплюнутое к глазам. Язык держит высунутым.

– Куовь, – изрекает она. Ну вот, думаю, еще одна жертва нынешнего дня. Лорна ложится на бочок, накрывшись тремя спальниками сразу. Через минуту она уже сопит.

Я тоже ложусь рядом, подтягиваю ноги к груди и кладу руки под голову. Без всяких специальных усилий я постепенно погружаюсь в сон. Несколько раз меня посещают короткие, словно вспышки, сновидения – будто я лежу вместе с Викой в палатке и рассказываю ей что-то о Жанне. Во сне Вика смотрела на меня. Она не спала, не выглядела сонной, она смотрела на меня ласковыми глазами. Наяву я бы ни за что не поверил, что Вика способна смотреть так ласково, во сне она абсолютно другая. Посвежела или, может, помолодела.

«Ты уже не спишь?» – спросил я. Вика гладит меня по щеке, мне приятно.

«Нет. Любуюсь тобой. Мне такой сон приснился, я тебе хочу рассказать его».

«Давай», – говорю я, но понимаю, что ЭТО – УЖЕ сон, и просыпаюсь.

Так повторяется еще дважды, хотя я и переворачиваюсь с боку на бок, чтобы хоть немного поспать перед рассветом. Но каждый раз, как только я ловлю себя на том, что вижу о себе сон в женском роде, вздрагиваю и просыпаюсь. Пока тьма наконец не заслоняет все.

Просыпаюсь от резкой боли в висках, пробую разлепить веки, и к неприятным ощущениям добавляется резь в глазах. Пытаюсь вытащить руки из-под спальника. Нащупываю онемевшими пальцами веки, и те кажутся сейчас огромными, как галушки. В голове моментально проносятся кошмары вчерашнего вечера с Лорной, и я вздрагиваю. Господи, я так молила Тебя, чтобы это оказалось сном, а Ты снова сделал это действительностью.

Вика смотрит на меня. Она не спит, не выглядит сонной, она смотрит на меня ласковыми глазами. Вчера я бы ни за что не поверила, что Вика способна смотреть нежно, ласково, сегодня она совсем другая, какая-то посвежевшая, что ли, а может, даже помолодевшая.

– Ты не спишь? – спросила я. Вика гладит меня по щеке, мне приятно.

– Нет. Смотрю на тебя. Мне такой сон приснился, я тебе хочу рассказать его.

– Давай.

– Мне снилось, будто я снова маленькая. Я стою на черном камне, а вокруг меня туман и свет. Ничего нет, только белый туман и свет. От черного камня, на котором я стою, тянется тонкая золотая нить. Я становлюсь на нее и начинаю идти, пробую удержать равновесие. Нить натянута, и мне легко идти по ней. Я смотрю под ноги и понимаю, что подо мной нет ничего, только свет и туман. Поэтому я смотрю вперед и дальше иду по золотой нити. И золотая нить выводит меня к еще одному черному камню. А от этого камня золотая нить вела дальше в туман. Я снова пошла и снова вышла на черный камень среди света и тумана.

– Такой же?

– Такой же. Мне снилось это целую ночь. То же самое. Я переходила в тумане с камня на камень, и это было самое интересное занятие, каким я когда-либо занималась. – Вика откидывается на спину и задумчиво смотрит на ткань палатки. – Так интересно… все так поменялось за один день…

– Вика, я тоже хочу сон рассказать, можно?

– Конечно, лапонька.

– Мне снилось, будто я на берегу замерзшего озера. Будто это осень, и ударили трескучие морозы. Снега нет совсем, только озерная гладь, промерзшая вплоть до дна. И солнце заходит прямо передо мной, и холодно так, что нет сил терпеть. Я оглядываюсь и вижу вокруг себя какие-то дачи, детей в летних платьицах, играющих на песке. Солнце уже зашло, и начинает стремительно опускаться тьма. Внезапно я ощущаю в себе какую-то силу, счастье, я поднимаю руки над головой и кричу: «Да будет свет!» Но ничего не происходит. Что-то вдали привлекает мое внимание, и я уже вижу, как ко мне по береговой линии бежит странная фигура. Она вся одета в тонкие черные одеяния, трепещущие на ветру. Черный капюшон накинут на голову. Когда фигура приближается ко мне, я вижу лицо. Только вместо лица у нее белая маска с черными отверстиями для глаз. Я замечаю, что в руках фигура держит двуручный меч. Она заносит его над головой и рубит меня…

– И что?

– И я просыпаюсь.

– Жаль, у Лорны нельзя спросить, что это все означает. Она могла бы растолковать. Лорна умеет толковать сны. Мы с ней всегда, когда видимся утром, рассказываем сны… Вика…

– Что, котик?

– А ты спала с девушками?

– Нет.

– Я тоже нет. А все думают, что мы с Лорной любовницы.

– Я не думаю так.

– Я знаю. Ты хорошая… Лорна тоже хорошая. Но она сумасшедшая. Она святая. Если ты посмотришь на нее внимательно, ты поймешь, что она святая.

– Расскажи мне о ней.

Я хмыкаю.

– Это не твоя фраза, это Лорна сказала тобой.

– Что ты имеешь в виду?

– Лорна всегда говорит: расскажи мне то-то и то-то. Мне порой кажется, Лорна может смотреть на меня через глаза других людей. Когда она далеко, я вдруг начинаю слышать ее интонации в голосах других, начинаю замечать похожие движения. И я уже знаю, что это Лорна. Что от нее нигде не спрячешься.

– А ты хочешь спрятаться от нее?

Я молчу. Не хочу отвечать. За этим вопросом стоит выбор. Или рассказать Вире все без остатка, или смолчать и сохранить какие-то остатки себя. Этот выбор дается мне мучительно тяжело. И как только я решила смолчать и спрятать себя, как во мне срабатывает автомат, и я начинаю рассказывать о себе. И едва начав, я уже знаю, что расскажу Вире всё-всё, до самой интимной подробности, до самого маленького секрета. Потому что у меня больше нет личного. Нет личности. И это благодаря Лорне.

– Мы с Лорной играли в очень простую игру. Эта игра называется: быть честной.

– Лорна очень честная, – говорю я. – Если ты ей не понравилась с первого взгляда, она тебе так и скажет. Причем слов выбирать не будет. Она легко может послать человека, как только почувствует в себе малейшее желание это сделать. Потому что она честна с собой. Ее жизненное кредо: «Всегда говори правду». В первую очередь – самой себе. Когда я первый раз увидела Лорну, Йостек сказал мне, что это его самый лучший друг. Я даже обиделась немного. Я хотела спросить: а я, как же я? Разве мы не самые лучшие друзья?

Я пробовала понять, что он мог найти в этой девушке. На первый взгляд она мне показалась пошлой и похотливой. «Что это за рыжая блядь?» – хотела спросить я у Йостека, когда он привел меня к ней. А потом она посмотрела на меня своими глазами, и мне показалось, что я сейчас кончу. Я покраснела и отвернулась. А ей хоть бы что. Продолжала говорить с моим Йостеком. Йостек планировал устроить нам веселый вечер: мы должны были пойти сначала вместе на пиццу, а потом в киноклуб – посмотреть фильм.

Мы вроде в самом деле весело проводили время, только я всегда ловила на себе жадный и ужасно притягательный взгляд Лорны. В киноклубе мы сели так, что я оказалась посередине. Где-то посреди фильма Лорна тихо взяла меня за руку. У нее были горячие и влажные пальцы. Я не выдержала и выбежала из кинозала. Выключила мобилку, чтобы меня не доставал Йостек со своими глупыми вопросами, и пошла в парк. Я вся пылала, не понимала, что со мной делается. Я была тогда полной дурой. Кто я вообще такая? Что я делаю с этими людьми? Что эти люди, этот Йостек, эта Лорна, что они себе позволяют? Я им что – дурочка для развлечений?

Я и в самом деле считала себя полной дурочкой. Я очень комплексовала по поводу внешности. Глубоко в душе я знала, что не нравлюсь ни Йостеку, никому другому, что бы они ни врали мне.

А еще сильнее я комплексовала по поводу того, что я на самом деле дурочка. Что я ничего не читала, ни о ком не слышала, и вообще, в среде Йостековых друзей я – инородный элемент. Йостек старался не показывать, что это так, но я все очень хорошо чувствовала.

Ведь мы с Йостеком познакомились как? Через Интернет. Я просто была в отчаянии, что меня никто не хочет. Что я никому не нужна даже даром. Я бы отдалась первому, кто показался бы мне более-менее порядочным. У меня просто такая семья, что я из-за нее росла, будто в палате больницы. Моя бабка, которая жила с нами… я еще не нагрузила тебя? Я просто должна кому-то это излить…

– Нет, нет, – Вира гладит меня по щеке. – Рассказывай дальше.

– Моя бабка всегда усматривала во мне какие-то симптомы болезней. То у меня синяки под глазами, то у меня щитовидка увеличена, то я что-то раскраснелась, может, у меня температура? Бабка очень любила, когда я болела. Тогда она сразу оживала и бралась меня лечить. Укладывала меня в кровать, укутывала, пододвигала телевизор так, чтобы я могла смотреть лежа. Особенно бабка радовалась, когда я болела в середине лета. Тогда она с особенным удовлетворением накрывала меня поверх одеяла колючим гуцульским покрывалом, чтобы я пропотела, закрывала окна тяжелыми шторами и переходила на разговор шепотом – чтобы меня не беспокоить. В такие дни бабка просто молодела. Она с каким-то наслаждением рассказывала, как теперь грипп косит людей даже летом, что он дает тяжелые осложнения на сердце, суставы и что когда человек уже и в молодости так часто болеет, как я, то под старость совсем слабый будет. Для бабки идеальным вариантом было бы, если бы я заболела чем-то неизлечимым, незаразным и, желательно, неоперабельным. Или если уж операбельным, то чтобы эти операции никогда не кончались. И чтобы возле меня можно было просидеть целую мою жизнь. Такая у меня бабка.

Я ее ненавижу. Это из-за нее меня никуда не пускали. Даже на школьные дискотеки мне не велено было ходить, потому что я могла вспотеть и простыть. По крайней мере, так бабка говорила вслух, а когда думала, что я не слышу, говорила маме о том, что я такая маленькая, болезненная, а у меня уже в одном месте свербит. Уже мне с хлопцами таскаться хочется. «То теперь такая молодежь, – шептала бабка соседке над моей кроватью, когда думала, что я сплю в горячечном сне. – Ото слышали, что Марины внучка уже ся женить будет? Такое малое, а такое, звыняйте, легкое на передок». Соседка набожно складывала ладони на коленях, кивала головой и говорила: «Та так…» А бабка продолжала: «А наша, думаете, лучше растет? Тоже только хлопцы в голове! Ей вон поступать через год. Как же там, в университете, проконтролировать, чтоб ниц ся ей не стало?» Бабка вздыхала и тоже складывала набожно руки на коленях.

Бабка у нас в квартире была главной. Она командовала и папой, и мамой. Точнее, бабка командовала отцом, потому что это был ее сын, а отец уже командовал мамой. Короче, у нас в доме был полный дурдом. И я была главным пациентом, так как у меня была самая толстая медицинская карточка, я чаще всех бывала в больницах на приемах и чаще всех ездила в разные санатории. И я даже уже мечтала, что в каком-нибудь санатории я в конце концов найду себе пару – такого же доходягу, как я, у которого тоже будет добрая бабка, любящая мама и строгий, но справедливый папа, чье сердце добрая бабка всегда сможет смягчить. Короче, мозги мне покомпостировали хорошо. Ты не читала роман «Голова профессора Доуэля»?

– Нет. Про что там?

– Там рассказывается о враче, который хотел спасти жизнь своему гениальному учителю, профессору Доуэлю. И сделал он это так, что, когда профессор умирал, врач отрезал ему голову и перевел ее на автономное питание. Это мой любимый роман. Я перечитывала его много раз, и мне всегда было жалко голову профессора Доуэля, которому не давали по-человечески умереть. Потому что я себя воображала тоже головой, которая не имеет собственного тела, а зависит от всяких злых докторов. Но там есть еще один образ. Образ девушки, которую циничный врач бросил в дурдом, надеясь, что она там свихнется.

Я себя чувствовала, собственно, как та девушка в дурдоме. Где-то в глубине души я бессмысленно надеялась, что однажды за мной приедет сильный и решительный принц и заберет меня отсюда навсегда. Мы переедем с ним в другой город, и я больше никогда не увижу ни бабки, ни мамы с папой и всегда буду здорова. Потому что буду на свободе. С принцем. Но принца не было. Вплоть до третьего курса. Сколько я слышала историй о парнях, которые попользовались девушками где-нибудь на вечеринке в соседней комнате и бросили после этого. А мне даже такой вариант казался некритическим. По крайней мере, я бы точно не плакала. Я бы радовалась хоть какому-то вниманию.

На четвертом курсе своего обучения на иностранных языках, на факультете, где на весь поток было семеро парней, я встретила Йостека. И он мне показался вполне близким к образу принца, которого я представляла себе. Он был старше меня на шесть лет. У него была своя четырехкомнатная квартира. Я не понимала, как можно заработать на четырехкомнатную квартиру в нашем городе. Обеспеченный, воспитанный, аккуратный. Ну, ты видела, какой Йостек.

– Он мне показался несколько неопытным с девушками.

– Кстати, ты права. У него в самом деле были какие-то проблемы с девушками.

– Может, он голубой?

– Скорее бесцветный. Я не могу понять, почему он так равнодушен к девушкам.

– Он, наверное, боится их.

– Наверное. Но тогда он показался мне необычным человеком. Знаешь, создается такое впечатление, когда происходит новое знакомство. Всегда подсознательно ожидаешь, что вот он – тот человек, которого ты искала всю жизнь. И пока он не доказывает обратного, твоя вера только крепнет. Так и я. Верила, что мой Йостек – мое спасение. Мой шанс вырваться из трясины. Я четко понимала: еще год-два жизни в семье – и или я в самом деле заболею чем-то неизлечимым, или полюблю и их, и то, как они живут. В чем-то это было даже ужаснее, чем неизлечимая болезнь. Я так думала.

У нас с Йостеком были очень хорошие, спокойные отношения. Я даже иногда отваживалась остаться у него на ночь. Отваживалась не потому, что его боялась. А потому, что мне приходилось придумывать просто головокружительные истории для своих родных. С ним я чувствовала себя уверенно. Я уже знала, что когда закончу четвертый курс, мы поженимся, и я навсегда покину отчий дом. Мне нравилось, что Йостек немного несмелый, скованный со мной. Но он был очень внимательным, заботливым. А еще я не могла никак удержаться от мыслей, что он до хрена зарабатывает для своего возраста. Если выйду за него замуж, мне не нужно будет переживать, на что мы купим ребенку памперсы, на что сами будем жить. Я тебе сейчас очень откровенно рассказываю все это. Хотя это на самом дне души такие мысли водятся. Но я рассказываю все до последнего, чтобы не осталось ни одного секретика. Так жила Лорна, и так она хотела научить жить меня.

Йостек мне много рассказывал про Лорну. Он говорил, что это какая-то необыкновенная личность, его лучший друг и советчик. Дескать, он с Лорной несколько раз даже пробовал кетамин. Ты знаешь, что такое кетамин?

– Знаю.

– А пробовала?

– Нет. Я боюсь уколов. Но мой Витас им увлекался.

– Йостек гордился, что он такой видавший виды, но ему не нравилось, что Лорна посвятила кетамину слишком много времени. Для меня это, если честно, было шоком. Услышать, что мой Йостек пробовал какие-то наркотики. Само слово – наркотики – меня пугало. Это было наивысшим табу в моей жизни. Я даже не знала, как реагировать на эти истории про кетамин. Если бы он рассказал мне про наркотики в первые дни нашего знакомства, я бы точно больше не пришла на свидание. А тут он рассказывает, что не только Лорна эта, но и сам он принимал их несколько раз. А Лорна – та вообще наркоманка. Ты пойми, я же из совсем другой среды. Это… это был шок для меня. Я почему-то сразу вспомнила советы журнала для девушек, когда девушка должна отказать парню: «…если он предлагает тебе попробовать наркотики». Это были ужасные минуты. А потом мне стало интересно посмотреть на эту его подругу, «классную кобиту, но конченую наркоманку», как он сам ее называл. Еще Йостек мне несколько раз намекал, что Лорна имеет нетрадиционные сексуальные вкусы. Он очень стыдливый, он это всегда говорил как-то завуалированно. Например, он говорил, что Лорна любит учить нежных девочек, как стать женщиной.

До момента, пока я лично не познакомилась с Лорной, я представляла себе ее как эффектную, с иголочки одетую курву, в лакированной сумочке носящую баночку «калипсола» и шприц. И, вдобавок, не первый год занимающуюся астральными путешествиями. Йостек верил, что Лорна обладает врожденными магическими способностями. По крайней мере, для потустороннего мира, судя по его пересказам ее сновидений, она представляет лакомый кусок.